2015-07-03
404
Первые сверкнувшие из-за гор лучи солнца на другой день осветили на крыше Зейнадина-эфенди всех участников совещания, сидевших на прежних местах в глубоком безмолвии. Отсутствовал только мулла, который почему-то замешкался в мечети. Наконец, пришел и он и, поздоровавшись со всеми, не сел, как вчера, на свое место, а, стоя перед собравшимися, сказал им торжественно:
– Правоверные! Вчера я вместе с вами сошел с этой, крыши и, совершив омовение, отправился в мечеть, откуда возвращаюсь только теперь. Я обещал вам изъяснить сегодня таинственный смысл преподанного нам великим пророком откровения, как избавить себя от беды, и вот сейчас исполню свое слово…
Вчера я был беспомощным слепцом, который не мог сделать и одного шага, сегодня я сам могу повести сотни слепых, и пусть они не боятся сбиться с дороги, так как меня самого ведет свет божественного откровения. Недаром Коран начинается славословием безграничному в пространстве, бесконечному во времени, весь мир собой наполняющему и все видимые и невидимые миры в себе заключающему Творцу и Владыке земли, неба и звезд, вездесущему и всеведущему Аллаху! Его мудрости нет пределов, Его благости нет меры! Я пал вчера ниц перед милосердным пророком и триста тридцать три раза проговорил вслух без перерыва начальное славословие Корана "Фатиху". Потом я стал бить себя в грудь и, мысленно лобызая край подошвы его, столько же раз повторил такие слова: "Мудрейший из пророков! Яви свою благость, открой мне очи, просветли мне ум, умудри мое сердце, дабы мог я во славу тебе постигнуть сокровенное в слове твоем".
|
|
|
И носитель славы Аллаха внял моей молитве и, простершись перед его лучезарным престолом, вымолил у Всемилосердного для меня одну только, как пылинка, малую крупицу разума и вложил ее в мою глупую голову.
И сразу упали горы свинца, лежавшие на глазах моих, и над бездной тьмы взошло яркое солнце, я уразумел сокровенное!. Сокровенное слово, сказанное Всемогущим Аллахом устами своего пророка и запечатленное навеки в мудрейшей из книг, было таково: "И всяко зло уврачуешь им же самим!" Это означает: сделай так, чтобы то, что тебе сделало зло, само же стало для тебя источником блага.
А кто нам сделал зло вчера? Зло это сделал нам не исправник, хотя он и жадный волк, достойный того, чтобы его вчера разодрали наши собаки. Зло это нам сделал совсем другой человек, такой человек, который, если бы сам узнал об этом зле, разбил бы себе голову о камень от горя…
Приказа этого о Сибири не было бы вовсе, если бы не было в Крыму того, о ком он издан, кто впервые увидел свет солнца и услышал голос матери своей в Копюрликое и над кем я сам совершил священный обряд обрезания, когда он достиг положенного возраста.
|
|
|
Правоверные! Истинным злом для нас вчера был один только заступник всего татарского народа Алим, сын Азамата, тот самый Алим, которого славу предсказал я его отцу еще с детства, тот самый Алим, – да будет он невредим на всех путях его! – который всю жизнь свою посвятил беднякам и несчастным и который для добрых сам добр, как ягненок, и только для злых и грабителей есть самим пророком поставленный мститель и строгий судья! Алим, не ведая вовсе об этом, стал для нас злом, и он же по воле Аллаха будет и благом, потому что пророк нам сказал, что всякое зло, а значит, и наше, уврачуется им же самим! Алим – начало, Алим – и конец!
Вот, правоверные, истинный смысл вчерашнего слова пророка и вот его воля. Надо свято исполнить ее, дабы прославилось его великолепное, все своим лучезарным блеском ослепляющее и только перед одним именем Аллаха, как звезда перед солнцем, меркнущее имя, потому что так угодно Аллаху и Его великому пророку Магомету! Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет Его пророк!
И старик с глазами, горящими нервным огнем, доведенный глубокою верой и непрерывною молитвой в течение целой ночи до состояния экзальтации, опустился после этой речи на разостланную на крыше циновку и смолк.
Несколько минут длилось молчание. Наконец, один из присутствовавших, Кая Курт-деде Абдраим оглу заметил:
– Послушай, мудрый наставник наш и наших детей, не взыщи за мое глупое слово. Но уверен литы, что это именно воля пророка? Не заблуждаешься ли ты своим человеческим умом в таинственном смысле священных слов? Как Алим, который, кроме добра, никогда еще ничего другого не сделал татарам, мог стать для нас таким великим злом?
Зейнадин-эфенди быстро поднялся опять с места и продолжил:
– Твои слова, Кая, не пустые слова, – сказал он торжественно, и я уже тебе вчера сказал, что ты напрасно жалуешься на свою малую голову. То самое, что ты теперь говоришь, сказал и я сам себе после того, как только ум мой постиг тайну айета. Я усомнился так же, как и ты теперь. Но великий пророк дал мне знамение в том, что тайну эту постиг я согласно воле Аллаха. Среди глубокой ночи зажег я фитиль в черепке с бараньим жиром и поднялся наверх мечети. Там я снял с крыши три черепицы и, спустившись сверху, разбил каждую из них на десять кусков. Потом я взял щепку и, обжигая ее на огне, тушил и углем написал на гладкой стороне этих кусков тот самый айет, который вчера по твоему же совету я прочитал из Корана. Я помещал на каждом куске только по одной букве каждого слова айета по порядку. Затем я положил все эти тридцать кусков за пазуху и, потушив фитиль, вошел снова в мечеть. Там, в темноте я вынул куски из-за пазухи и, смешав их, положил на полу, а сам стал молиться, прося Аллаха, чтобы Он послал мне знамение того, что я верно понял Его волю. Я тридцать раз по числу букв в айете и кусков черепицы прочитал "Фатиха" и затем одной рукою взял с пола столько кусков, сколько их захватила эта рука в темноте. Я отнес эти куски в другую сторону и, не зажигая света, разложил их гладкой стороной вверх рядом один около другого так, как пишется всякое слово, от правой руки к левой. Окончив это, я стал дожидаться света такого, который горит не от руки человеческой, а сам в это время непрерывно молился. И вот при восходе солнца первый луч его через окно упал именно на то место, где лежали сложенные ночью куски, и я, подойдя, прочитал то, что оказалось на них написанным. Вслед за тем я упал ниц перед Аллахом и больше уже сомнение не входило в мою душу, потому что Аллах дал мне ясное знамение того, что Его воля мною понята верно.
– И что же было написано? – спросило несколько голосов.
|
|
|
– Оно там и осталось, – ответил мулла.
– Почему же ты не хочешь сказать этого и нам?
– Потому что хочу, чтобы вы своими глазами прочитали это начертанное самим пророком через мою слабую руку слово.
– Когда же мы должны это сделать?
– Сейчас, но, прежде чем войти в мечеть и сподобиться увидеть там начертанную волю Аллаха, совершите каждый омовение.
Через несколько минут все, сидящие на крыше, исполнив приказание муллы и совершив омовение, переходили в глубоком безмолвии площадку, направляясь к мечети. Мулла шел впереди.
Там в самой молельне, в переднем правом углу лежала на полу в беспорядке кучка черепичных обломков, а в левом – только пять сложенных в ряд черепков.
Когда пришедшие вместе с муллой подошли ближе, глазам их представилось слово, написанное углем.
Слово это было "Алим".
С этой минуты уже сомневающихся более не было. И все, как один человек, упали ниц и, прославив Аллаха троекратно повторенным славословием Корана, молча поднялись и вышли из мечети. Мулла снова на несколько минут остался в молельне, а когда он вышел на площадку перед дверями, все стоявшие ниже, на земле, в ожидании его, общим движением поклонились ему в ноги со словами:
– Слава тебе, слава, слава, наш мудрый мулла эфенди и, ты святой человек!
А мулла протянул руку к востоку и произнес торжественно:
– Правоверные! Я сейчас дал обет пророку немедленно по окончании нашей беды пойти в четвертый раз в моей жизни пешком в Медину и Мекку, чтобы поклониться святой Каабе и облобызать землю, освященную прикосновением к ней ноги пророка. Да поможет же мне всемогущий Аллах исполнить этот свой обет!
– Огъур Алла! – отвечали в один голос ему все стоявшие перед мечетью.
Алим иначе толкует айет [40]
Было решено немедленно же послать гонца к Алиму, чтобы известить его обо всем происшедшем и просить выручить земляков из неминуемой беды.
Зейнадин-эфенди от своего приятеля, таракташского муллы, получил самые верные сведения, где искать и найти Алима, который теперь, после известного приказа губернатора об ответственности всякого села за появление в нем разбойника, щадя своих, стал избегать населенных мест, боясь доносов со стороны армян и греков, и укрывался в горах. Туда надежные люди приносили ему по ночам пищу и сообщали все нужные сведения.
|
|
|
Уже стемнело совсем, когда Зейнадин-эфенди с таракташским муллой вышли из дома последнего и, спустившись в ложбину к реке, пошли сначала по берегу, пробираясь между обломками камней, а потом в полуверсте ниже села повернули налево и по едва заметной тропинке стали безмолвно взбираться наверх к скалам цитадели.
Таракташский мулла нес с собой завязанный в платок "капаклы"[41] с запасом хлеба и пищи для Алима.
Через час ходьбы муллы добрались наконец до самых верхних скал "Гребешка". Пройдя еще некоторое расстояние, они достигли условленного места свиданий с Алимом и, усевшись между двумя остроконечными глыбами камней, стали безмолвно и почти неподвижно дожидаться его прибытия…
Старика Зейнадина-эфенди уже начинало клонить ко сну. Он прислонился к скале и слегка задремал, как вдруг до него донеслись какие-то неясные звуки. Прислушавшись, мулла убедился, что в их сторону кто-то идет, напевая тихую песню.
– Ты слышишь!? – обратился он к товарищу.
– Слышу, – отвечал тот.
– Это он?
– Другому некому быть.
Еще через несколько минут вдали на скале при лунном свете ясно обрисовался силуэт человека. Он стоял неподвижно, видимо, наблюдая окрестность. Наконец, еще через минуту по горам пронесся стон филина и вслед за тем дважды повторенный негромкий свист. Зейнадин-эфенди невольно вздрогнул, но товарищ его сейчас же три раза хлопнул в ладоши. Человек соскочил со скалы, и не прошло десяти минут, как где-то сверху у того места, где сидели муллы, послышался шорох, и над самым ухом раздалось приветствие:
– Здравствуйте, земляки! Аллах хранит правоверных! Зейнадин-эфенди удивленно оглянулся по сторонам и в первый момент не увидел никого, но затем, когда он поднял глаза кверху, то оказалось, что на той самой глыбе, около которой он сидел, стоит, скрестив руки на груди, так давно жданный Алим.
Муллы ответили на это приветствие обычными в таком случае фразами и замолчали…
Увидев своего старого учителя, Алим искренно обрадовался…
Между тем, пока встретившиеся обменивались такого рода любезностями, другой мулла передал Алиму капаклы с пищей, а Зейнадин-эфенди сообщил ему, что он имеет к нему важное и не терпящее отлагательства дело.
– Тогда вот что я вам скажу, старики, – заметил Алим, – здесь под открытым небом нельзя говорить о важных делах. Здесь может сидеть, притаившись за камнями, заяц, а ведь всякий армянин даже от зайца сумеет выпытать секрет, чтобы сделать донос. Вы оба знаете, какие армяне мастера на всякую подлость, а в особенности если при этом можно заработать что-нибудь, да еще к тому же и меня погубить; всякая, даже самая малая, монета для каждого армянина весит ровно столько же, сколько весят и отец с матерью! Пойдемте лучше в мою кунацкую[42], только идите ближе ко мне и хорошенько смотрите под ноги. Вам придется сделать не много шагов.
Муллы безмолвно последовали за Алимом…
Наконец он остановился около громадного обломка скалы, который как будто катился с горы, но был чем то задержан и так и остался на месте, врывшись одною стороной в ее тело. У самого места сращения глыбы с горой росло одинокое полувысохшее дерево с расходящимися почти от земли довольно толстыми сучьями.
Подойдя к дереву, Алим сказал своим спутникам:
– Поднимитесь за мной по этому дереву и осторожно спуститесь наверху на камень. Там, около капорцевого куста, нащупаете небольшое отверстие, достаточное для того, чтобы по одному пролезть через него и спуститься вниз, и вы очутитесь в моей кунацкой. Не бойтесь спускаться в дыру, потому что она неглубока, и ноги ваши почувствуют под собой камень прежде, чем рукам станет не под силу удерживать на весу тело.
Вслед за тем Алим, как кошка, вскарабкался по дереву и, спрыгнув на глыбу, в тот же момент исчез куда-то внутрь камня. Старики осторожно последовали за ним.
Когда с вершины дерева они спустились на поверхность скалы, они увидели около самого места сращения скалы с горой темный куст, из которого в тот самый момент, когда они к нему приблизились, вдруг сверкнула тонкая полоска света. Теперь старики совсем уже безопасно спустились вслед за Алимом и очутились в довольно обширной каменной пещерке, ярко освещенной фитилем, горевшим в наполненном бараньим жиром черепке. Алим держал этот черепок в руках, пока старики влезали, а затем поставил его на выступе стены пещеры и, задвинув верхнее отверстие плоским камнем так, чтобы свет не проникал наружу, приветствовал их словами:
– Теперь вы мои почетные гости, мудрые муллы. Вот и моя кунацкая.
Когда муллы осмотрелись кругом, они заметили, что пещерка, кроме верхней дыры, имела еще два – три узких отверстия, выходивших с боков прямо в гору, так что доступ воздуха был совершенно свободным, но свет ударял прямо в толщу горы против скалы и не мог быть заметным вовсе снаружи.
Пещерка имела обитаемый вид. В одном углу ее было насыпано нечто вроде постели из сухих листьев, покрытых войлоком, с седельной подушкой в головах; около нее на нешироком выступе скалы, образовавшем природную полочку, лежала пара больших пистолетов, кувшинчик для омовения и целая пачка серных спичек. В расщелины камня было вбито несколько гвоздей и по стенам висело разное платье, между прочим, и женское. В углу стояло несколько пустых, кубышкообразных тыкв с водой, а около висел, вероятно, громадной длины, судя по количеству колец, тонкий канат, свитый из конского волоса, заканчивавшийся с обеих сторон небольшими медными кольцами. Тут же в углу была сложена куча какой-то мягкой рухляди. Пещерка была просторна и почти везде настолько высока, что по ней свободно можно было ходить и стоять, не сгибаясь.
Прикрыв входное отверстие камнем, Алим вынул из кучи с мягкою рухлядью красивый расписной ковер, разостлал его на полу посреди пещерки, поставил на него капаклы с пищей и, совершив омовение, уселся, поджав под себя ноги, пригласив и почетных гостей своих сделать то же самое.
Плошка, пылавшая на полочке около пистолетов, освещала эту сидящую компанию сверху очень ярко. Алим стал утолять голод, а муллы, закурив свои трубки, безмолвствовали.
Насытившись и выпивши больше половины тыквы воды, Алим также закурил трубку и, отодвинув капаклы в сторону, наконец, обратился к Зейнадину-эфенди:
– Ну, как дела у вас, дорогие земляки?
– Яман, пек яман, Алим ага[43], – отвечал мулла, глядя в сторону.
– Посмотрим, что плохого, – говорил успокоительным и веселым тоном Алим. – Всякое плохое может по милости Аллаха обернуться на хорошее, и тогда оно покажется еще лучше, потому что раньше было плохо. Когда зуб болел и прошел, он дороже и милее всех тех, которые оставались здоровыми. Недаром старики говорят, что и мать от того больше, чем отец, любит дитя, что оно ей больнее досталось.
– Ты говоришь, как старик, – согласился с ним Зейнадин-эфенди, – но тогда и сделай так, чтобы многих стариков и молодых выручить из беды. Я для этого и приехал теперь к тебе.
– Говори, мулла эфенди, все, что угодно будет Аллаху, чтобы я сделал, сделаю, а чего не сделаю, того, значит, не следует делать.
Зейнадин-эфенди по привычке несколько раз погладил свою седую и редкую бородку, прежде чем начать говорить и, наконец, стал обстоятельно излагать свою беду со всеми ее подробностями.
Старик говорил долго, а Алим и таракташский мулла все время, слушали его с глубоким вниманием. Рассказав о полученном им ночью в мечети посредством черепков указании свыше, Зейнадин-эфенди вынул, не торопясь, из-за пазухи завернутую в платок небольшую дощечку, на которой были укреплены пять черепков с написанным на них именем Алима, и, передавая эту дощечку ему, сказал:
– Смотри же, храбрый джигит, что оказалось написанным здесь. Сам великий защитник всех правоверных, пророк Магомет, так направил дважды мою грешную руку в темноте, что она без воли моей сама взяла только пять черепков с буквами твоего имени и потом сложила их в темноте так, что получилось то самое слово, которое Господь захотел внушить мне… Я молился, чтобы Всеведущий Аллах, для которого не существует ничего тайного, открыл мне тайну Корана, которая заключается в айете: "И всякое зло уврачуешь им же самим", и Аллах открыл нам глаза этою надписью. Ты, Алим ага, ты, храбрый джигит, которого мы все считаем красою и гордостью татарского народа, ты против своей воли стал для бедных земляков твоих, копюрликойцев, злом, и священный Коран повелевает тебе спасти нас; сделай же это, как ты сам знаешь!
Старик замолчал и поник головой.
Выслушав этот рассказ, Алим оживился. Он взял переданную ему муллой дощечку, положил ее на стене около пистолетов и, повернувшись к продолжавшим сидеть муллам, бледный от волнения, с возбужденно горевшими глазами сказал:
– Слушайте, старики, что скажет Алим. Беды еще не было, беды теперь пока нет, беды и не будет вовсе! Я хорошо знаю эту трусливую собаку, исправника. В Копюрликое он был, как жадный волк перед стадом овец, а от меня одного месяц тому назад бежал, как заяц от собак, несмотря на то, что с ним было с полдюжины такой же трусливой, как и он сам, сволочи. И если бы я не боялся убийства, я давно бы уже должен был выпустить ему кишки, как бешеному псу. Но я этого не сделаю, пусть его убьет Сам Аллах своим судом. Ему нужно дать то, что он назначит, иначе он может погубить многих невинных людей, и вы, копюрликойцы, в назначенный им день свезете ему полностью сто полуимпериалов. Это говорит Алим, твой ученик, Зейнадин-эфенди, а Алим не солгал еще ни разу в своей жизни. Но ты, мудрый мулла, не понял, что хотел внушить тебе Аллах. Ты сказал, будто Алим был для вас злом, но откровение Аллаха вовсе означало не это. Если бы этим злом был Алим, он не выручил бы вас из беды, как он это сделает. Ведь неслыханно еще с тех пор, как стоит здесь эта скала, чтобы змеиный яд мог залечить рану или чтобы оспа сделала лицо молодой девушки красивым. Нет! Не Алим зло, а сам исправник зло… Ты молился, чтобы Аллах открыл тебе тайну, заключающуюся в словах айета, и Аллах указал тебе не на зло, а только на того, кто на деле истолкует тебе и всем вам эту тайну. Так знай же, старик, что Алим – не зло, а только человек, которого выбрал Магомет, чтобы доказать тебе и всем людям, что в Коране нет и не может быть ни одного слова неправды! Ты в тысячу раз мудрее меня, мой старый учитель, но бывает, что молодой глаз видит лучше старого. Я не виноват в вашем зле ничем, потому что оно было определено для вас Аллахом и начертано в книге судеб еще тогда, когда ни одной из семи земель и ни одного из семи небес еще не существовало. Оно должно было совершиться и совершилось, но оно же само собой и уврачуется. Когда этот волк велел привезти ему золото?
– Через четырнадцать дней…
– Будьте спокойны, исправник получит щедрый подарок на свадьбу своей старшей дочери и не обидит вас ни мечетью, ни мною… Алим вам ручается за это своею головой. А теперь прощайте, старики, мне к рассвету нужно быть в Карасубазаре, там меня ожидает одно неотложное дело. Мне теперь нужно спешить туда.
Когда через три часа после этой беседы на востоке заалела бледнорозовая полоска света, из ворот дома таракташского муллы уже выезжал на своей серой лошаденке Зейнадин-эфенди.
Старик спешил в родную деревню обрадовать своих духовных детей результатом счастливо исполненной миссии.
