Зейнадин-эфенди дает урок

На одном из невысоких холмов, которыми Крымский хребет, в этой части своей, постепенно спускается в глубь полуострова к степи, раскинулась небольшая татарская деревушка Копюрликой, сама по себе не замечательная решительно ничем, кроме разве того, что это была родина прогремевшего теперь по всему Крыму джигита Алима.

Отец его, Азамат, лет 15 тому назад, когда еще этот единственный сын его прочел не более ста стихов из священной книги книг (Коран), выехал со всей семьей из Копюрликоя на землю одного богатого мурзака, в имении которого он нанялся объездчиком.

Учитель Алима, местный мулла Зейнадин-эфенди тогда же пророчески предсказал блестящий удел будущего героя. Когда старый Азамат пришел вместе с Алимом к нему в последний раз, чтобы проститься и поблагодарить за науку сына, эфенди, сидевший в это время, поджав под себя ноги, на плоской крыше своего дома и размышлявший, судя по выражению его лица, о чем-то серьезном и важном, внушительно сказал ему при этом случае между прочим следующее:

– Твой сын, Азамат, завидный сын. Пусть он растет тебе на радость, татарам на пользу и славу. Его сердце – широкое; его глаз – светлый; его голос гудит, как труба, а ум совсем не такой, как у гуся, хотя бы этот гусь был даже так стар, как и я. Но, хотя я уже и полвека смотрю на свет Божий, однако еще никогда не видел и не слыхал, чтобы под одной феской могло помещаться столько упрямства и лени, сколько их есть у него. Если бы понадобилось разделить его упрямство и лень между скотом, то и при самой щедрой дележке запаса его хватило бы на целое стадо ослов и у него самого еще осталось бы довольно. Тебе говорю, Азамат, а ведь ты знаешь, что я не охотник говорить по-пустому: великий прок выйдет из твоего Алима, если ты не забудешь почаще менять одну камышовую трость, когда она обобьется, на другую, потверже. Его голова – тучная нива, а камышовые трости (не нами это сказано) – те же благотворные капли дождя, которые падают скоро после посева на эту самую ниву; чем больше упадет весной этих капель, тем больше насыплется осенью зерен в мешки хозяина нивы. Помни все это, Азамат, хорошо, и потому, непокладая рук, лупи его сам, пусть лупит твоя жена, и поклонись до земли тамошнему мулле, чтобы и тот, уча его премудрости Корана, не жалел, как и я, камыша, ведь камыш по воле Аллаха растет везде и самим пророком предназначен для умножения разума в головах татарчат!

Так напутствовал Зейнадин-эфенди Алима, и потому ли, что ученику его в самом деле были подарены судьбой неординарные духовные силы, или потому, что и в новом месте жительства его камыш рос в таком же изобилии, как и по берегу горного ручейка, сбегавшего с высот около самого Копюрликоя и убегавшего дальше в глубь степи серебристой змейкой, но последствия показали, что этот самый "завидный сын" Азамата стал действительно красой и славой всего татарского населения Крыма.

С тех пор прошло больше 15 лет.

Зейнадин-эфенди успел уже из пепельно-серого, каким он был при прощании с Азаматом, стать совершенно белым, хотя и достаточно крепким еще стариком; но прорицание свое он помнил превосходно, гордился им бесконечно и после всего случившегося настолько уверовал в чудодейственную силу камыша, что давно уже сделал для себя правилом начинать и оканчивать всякое объяснение с любым из учеников не иначе, как вытянувши его по спине и еще лучше по голове (если, конечно, на ученической голове в это время была феска, а не баранья шапка) тростью.

Мулла при этом нередко прибавлял наставительным тоном: "Чем дороже вещь, тем труднее она достается: ум – самое драгоценное из того, что может иметь человек, и потому, если ты хочешь иметь его, ты должен заслужить его ценою многих и многих палок"…

Мулла и теперь сидел на корточках на разостланной у самого края крыши циновке и монотонно читал лежавший на высоком табурете Коран.

Перед ним лицом к учителю сидело около дюжины татарчат разного возраста и в глубоком молчании внимали чтению эфенди. С правой стороны около муллы и настолько близко, чтобы рука учителя свободно могла достать, лежал целый пук камышового тростника, этого благородного и душеспасительного растения, которое, по уверению муллы, самим пророком предназначено для умножения разума в головах татарчат.

Зейнадин-эфенди читал протяжно, громко и без всякой интонации, точно так же, как он привык уже лет сорок по несколько раз в день выкрикивать в положенные часы обычную призывную молитву, трижды обходя при этом круглый балкончик на вышке минарета мечети. От времени до времени, впрочем, старик поднимал глаза от книги и, устремляя их на восток, с вдохновенным видом произносил наизусть "Фатиха", эту вступительную суру Корана[36], которая для мусульман имеет значение нашей молитвы Господней и возможно частое повторение которой (по возможности подряд) считается для всех правоверных одним из самых душеспасительных и угодных Аллаху и Его пророку подвигов.

Зейнадин-эфенди произносил "Фатиха" после каждой прочитанной строчки, и ученики, слушавшие вообще чтение безмолвно, обязаны были, приложив руки к лицу, все в один голос повторять священные слова этой молитвы…