Крупица от копюрликойцев

Недавно г-жа Мария Дмитриевна Де-Вальден[50] прислала из Одессы в дар Феодосийскому музею древностей хранившийся с 1849 года в ее семье рисованный карандашом с натуры портрет-эскиз прославившегося лет 60 тому назад своими похождениями крымского разбойника Алима Азамат оглу.

В виду интереса, который может представить этот предмет, прилагаю факсимиле портрета с маленькой заметкой.

Не подвиги, разумеется, легендарного крымского Фра-Діаволо намереваюсь я прославлять в этом кратком сообщении… Я только желал бы в этих строках вместе с прилагаемым портретом сообщить некоторые более или менее положительные данные, удостоверяющие подлинность прилагаемого рисунка, а также указать личность художника, которому удалось при особенных обстоятельствах закрепить навсегда на бумаге черты Алима, уже осужденного, незадолго до его ссылки.

Не имея под руками документальных данных об этом татарском разбойнике, терроризировавшем в свое время все население Крыма, не стану много распространяться здесь о его почти легендарных проделках. Впрочем, и нет в этом надобности. Кажется, об Алиме уже все было сказано. Помимо известных, более или менее достоверных данных, опубликованы в печати целые литературные произведения – повести, романы, даже театральная пьеса.

Собственно говоря, Алим не был разбойником в полном смысле этого слова. Алим не убивал; он только, прибегая к насилию, отнимал, по его мнению, неправедно нажитое с оружием в руках и употреблял его лишь для того, чтобы напугать свою жертву, или для собственной защиты. Он походил на сицилийских или корсиканских бандитов, скрывавшихся в лесистых горах от преследования административных и судебных властей.[51]

Как известно, Алим всеми способами старался ускользнуть от преследовавших его полицейских и военных чинов. Благодаря присущей татарину-горцу ловкости, прекрасному знакомству с местностью, а равно и укрывательству со стороны своих соплеменников, быстрыми, громадными переходами из одного уезда в другой, часто пробивался он сквозь расставленные цепи охотников и солдат. Из страха ли или из участия к его несчастному положению все татарские деревни, все муллы ему покровительствовали, доставляли приют, укрывали. Сколько раз для его поимки были устраиваемы облавы из ста и более человек! Окруженный, как зверь, в искусно подготовленной облаве, в местности, из которой, казалось, не ускользнул бы и мышонок, Алим, подобно оперному разбойнику, верхом, на глазах всех пробивался сквозь чащи, спускался с крутой скалы в пропасть или быстро поднимался на вершину соседней горы.

К началу 80‑х годов истекшего столетия мне случилось побывать в имении Шейх-Мамай Феодосийского уезда, у профессора Ивана Константиновича Айвазовского. Зашла речь об Алиме. Вот что, между прочим, в беседе мне рассказывал маститый художник.

"Однажды, в 50‑х годах, помню, заехали ко мне в Шейх-Мамай из Феодосии несколько офицеров и полицейских чинов и попросились здесь переночевать. "Алим, – говорили они, – скрывается тут недалеко, в окрестных старокрымских лесах. Идем завтра на рассвете устраивать облаву".

Действительно, встав утром, я их уже у себя не застал. На другой или на третий день вернулись офицеры.

– Ну что, – спрашиваю, – видели ли вы Алима?

Как же, видели! Мы цепью окружили всю гору между Отузами и Кизилташем. Разбойник скрывался в густом лесу. Его увидели наши ребята и стали стрелять в него. Конь у него молодой, серый. На голове у него серая смушковая шапка. Около 8 часов утра, когда наша рота, сомкнувшись, вот-вот должна была собраться в заранее намеченный пункт, с вершины соседней горы раздался звучный, веселый голос: "Ура!". Алим, как конная статуя, неподвижный, верхом на сером коне, махал шапкой. Вся эта фигура рельефно выделялась на светлом фоне безоблачного неба. Только его и видели!

– Но скажите, Иван Константинович, – спросил я, – вы видели Алима?

– Конечно, не раз видел, беседовал даже с ним, как теперь с вами, здесь, в Шейх-Мамае, кофеем его угощал.

– Неужели? Каков был он собой? Какова была его наружность?

– Наружность Алима? Как у всех наших татар. Черная из люстрины куртка с короткими рукавами, на которых, покрывая мышцы, висели широкие, всегда чистые рукава рубахи; широкие, черные, опоясанные восточным разноцветным шарфом штаны; на голых ногах крепкие, открытые башмаки, а на голове серая смушковая шапка, – таков был его костюм. Лицо у него было несколько продолговато, с серыми, умными, симпатичными глазами, черные усики, плечи довольно широкие, рост средний, стан бодрый, телосложение здоровое. Видно было, что это ловкий и сильный татарин лет около тридцати. Конь у него был лихой, как и сам хозяин.

– Не существует ли где-нибудь его портрет?

– Представьте себе, была здесь в Крыму в конце 50‑х годов одна француженка, и ей удалось, по моей протекции, в симферопольском тюремном замке срисовать карандашом с натуры эскиз Алима.

– Что вы говорите?

– Да. Но теперь неизвестно, где этот интересный рисунок.

– В самом деле, интересно было бы лицезреть физиономию этого татарского джигита, о котором весь Крым рассказывает всевозможные легенды.

– Не могу вам сказать, куда девался этот портрет. Вероятно, художница подарила его кому-нибудь или унесла с собою. Ведь в 50‑х годах у нас получить гравированный портрет составляло большое затруднение, а тем более портрет такого субъекта, как Алим. Фотографии еще не существовало.

– Вы говорили, Иван Константинович, что беседовали с Алимом здесь, в Шейх-Мамае.

– Да, – быстро прервал меня маэстро. – Первая моя встреча с ним происходила здесь летом, около 9 – 10 часов утра. Входит ко мне в мастерскую мой служитель и докладывает, что какой-то татарин желает поговорить со мной. Бросаю кисти, палитру и выхожу на веранду, где стоит молодой татарин. "Что тебе надо?" – спрашиваю по-татарски.

– Желаю говорить с Ованесом-ага.

– Я.

– А я – Алим, настоящий.

– Алим! Этот…

– Да, много слыхал я про тебя. Ведь тебя знают и хвалят. Давно хотел видеть тебя. Говорят, картины пишешь. Можно ли посмотреть?

Айвазовский в этот день оканчивал четвертую из больших заказанных султаном картин, видов Босфора. Сюжеты, интересные для мусульманина.

– Хочешь посмотреть на мои работы? Иди! Мы вошли в мастерскую.

– Вот виды Стамбула, Босфора, Скутари…

– Красиво! А эти маленькие картины на стене – это тоже твоя работа?

– Как же! Это виды нашего Крыма.

– Узнаю! Места эти мне хорошо известны. Горы, даль, зелень. Вот Судак, Ялта, вот здесь, на Салгире, такие же точно места! Ты был там, Ованес-ага?

– Конечно!

– Я эти места прекрасно знаю. Часто в них бываю. Там такие чудесные места! Скалы, леса, ручьи… Как хорошо там отдыхать, улечься в тени! О, наш Крым лучше всех султанских дворцов! Спасибо тебе, Ованес-ага, что ты мне все это показал. Теперь понимаю, почему все, даже государь, с тобою знакомы. Спасибо. Прощай, Ованес-ага!

Услышав этот рассказ "Рафаэля морей", мне казалось, что я присутствую при повторении на почве Тавриды известной сцены из биографии Сальватора Розы, когда, где-то в горах Калабрии, своими только что оконченными с натуры этюдами этот художник очаровал и довел до нежного умиления невинной овечки грозного неаполитанского бандита. Нам хорошо известно, как горячо Айвазовский любил свой Крым…

– Нет, Алим, не "прощай", – продолжал свой рассказ Айвазовский. – Я здесь хозяин. Выпьем, по крымскому обычаю, по чашке хорошего кофе.

И на веранде Алим принял от хозяина чашку турецкого кофе. Они разговорились.

– Холост ты еще, Ованес-ага?

– Да, но думаю скоро жениться.

– Буду на твоей свадьбе! Хочу посмотреть на твою невесту. (Айвазовский весь содрогнулся от ужаса).

– Да, да, буду. Прощай, Ованес-ага!

И, поспешно вышедши за плетень сада, Алим вскочил на серенького дружка и помчался по направлению к Бурундуку.

В 1849 году Айвазовский женился на англичанке Ю. Я. Гревс. Брачный обряд происходил в феодосийской армянской церкви, а затем, по желанию невесты, в виде благословения, в цюрихтальской реформатской кирке[52]. Многочисленный свадебный кортеж возвращался после венчания из кирки в Шейх-Мамай. Путь был недалек, всего 4 – 5 верст. Среди экипажей, карета в четверку с опущенными стеклами везла молодых. Вдруг, по дороге, из-за бугорка, в праздничной одежде, с повязанным бантом шелковым платком на левой руке, в серой смушковой шапке, на сером коне, показался лихой ездок – татарин и подскакал к карете. Жених узнал Алима. Этот же, наклонившись с седла к дверцам экипажа, сделал знак рукою жениху.

– Сказал я тебе, Ованес-ага, что буду на твоей свадьбе. Вот и явился. Поздравляю, невеста твоя хороша!

И Алим, несколько отставая от кареты, исчез за бугром. Несколько дальше, опять пользуясь неровностью почвы, он уже скачет рядом с другими дверцами кареты и в упор смотрит в лицо молодой. Безмолвно вынимает он из-под куртки дорогой шелковый турецкий платок и, как истинный татарский джентльмен, ловко, грациозно бросает его на колени невесты.

– Желаю тебе счастья, Ованес-ага! – крикнул он. – Видишь, я сдержал слово. Прощай!".

Прошло несколько месяцев после этого эпизода. Айвазовские проводили зимние месяцы в Симферополе. В губернском городе, во всех кружках, только и говорили об Алиме. Алим был задержан. Надоела, видимо, ему эта жизнь преследуемого зверя. Передавали, что среди бела дня зашел он в городской сад и лег на скамью, в тени, на берегу любимого им Салгира… Он заснул. Его окружили полицейские, задержали и под сильным конвоем препроводили в губернский тюремный замок.

В это же время в Симферополе подвязалась француженка, сопрано, лауреат парижской консерватории, девица Лелоррен. Объезжала она крымские города под крыльями матери, образованной женщины, вместе с младшею сестрою Leonie, художницею-портретисткою. Этому трио покровительствовали дамы высшего общества года, и девица Лелоррен давала концерты в дворянских домах, куда ее приглашали на вечера. Везде ее успех был блестящий. Особое благословение к себе успела она приобрести в лице добрейшей и благороднейшей Прасковий Константиновны Кушниковой, рожденной Гире, переехавшей на время с семьею из Феодосии в Симферополь.

В начале декабря 1849 года Лелоррен была приглашена петь на вечере в дом тогдашнего Таврического губернатора Владимира Ивановича Пестеля. Гостей было много, и между ними профессор Айвазовский. Младшая Лелоррен была ему представлена, и тут, как собратья по профессии, они разговорились. От области живописи, слово за слово, беседа перешла к злобе дня, к Алиму.

– Нельзя ли, – спросила Лелоррен, – срисовать его портрет?

– Для этого, сударыня, – возразил Айвазовский, – придется преодолеть много препятствий. Если, благодаря вашему таланту, вы вторая Шехерезада, то, пожалуйста, постараюсь быть вам вторым Аладдином и раскрыть пред вами те двери, за которыми слышно дикое рычание зверей и характерный звон арестантских оков.

– Знаю, что вы большой волшебник.

– Говорят, что для женщин закон всегда снисходителен, но когда женщина такова, как вы, с божьим огнем, то какие же могут быть для нее преграды? Искусство не имеет пределов, и пред ним, надеюсь, преклонится и строгость господина прокурора.

Фемида, действительно, преклонилась пред искусством. На другой день Леони Лелоррен срисовала портрет крымского Фра-Діаволо. В изображении джигита чувствуется поспешность исполнения. Но удары карандаша начерчены метко, твердо, искусною рукою. Нет затертых, неуверенных штрихов. Наоборот, главное, черты лица Алима схвачены опытным глазом. Видно, что Лелоррен была портретисткою не на шутку, и мы должны быть благодарны волшебнику Айвазовскому, что, благодаря его протекции, благосклонно раскрылись перед художницей двери тюрьмы.

Что касается подлинности портрета Алима, позволю себе прибавить, что в архиве феодосийского музея хранится письмо глубокоуважаемой Марии Дмитриевы Де-Вальден, в котором удостоверяется, что рисунок был поднесен Леони Лелоррен г-же Кушниковой в Керчи в знак признательности, на память, за сердечное ее отношение к сестре-певице в артистическом путешествии последней по Крыму.

Сверх этого прошу обратить внимание на подлинную подпись "Leonie Lelorrain, 11 decembre 1849" и на "посвящение", которое по содержанию выказывает, как и рисунок, особенно теплую жилку художницы. "Si ces quelques traits m'attirent quelques fois un petit souvenir de vous, la copie aura fait plus de bien, que 1'original n'a jamais fait de mal"[53].

Независимо от того, что почерк в этих поперечно нанесенных на рисунке строках тождествен с почерком подписи художницы, из смысла этих строк, в сопоставлении двух противоположных понятий о добре и зле, проглядывает ужас, который наводил имя Алима даже на проезжую иностранку. Недаром, по рассказу Айвазовского, из уст которого я воспринял и передаю эти сведения, во всех слоях симферопольского тогдашнего общества известие о поимке Алима произвело также сильное впечатление. "Только о нем и говорили!" Еще бы! Столько лет в уездах симферопольском, ялтинском, евпаторийском и феодосийском никто из обывателей не решался без страха отправиться куда-нибудь в дорогу по делам! Известие о поимке Алима успокоило всю губернию.

Однако я не исполнил бы всей своей задачи, если бы для полной характеристики "оригинала" прилагаемого рисунка, не занес в это сообщение следующей сцены, слышанной мною также из уст Айвазовского, последнего акта истории портрета.

Вообще все рассказы о таких героях, как Алим, имеют две стороны: действительность и легенду. В действительном факте легко узнать правду, потому что она сама выделяется наружу и сразу вас убеждает. Легенда же, разукрашивая память о подобных Алиму личностях, является результатом получаемых в народе впечатлений как во время, так и после жизни героя.

Когда говорят о поступках Алима, этого простого горца-татарина, не раз проглядывают в нем такие характерно-рыцарские черты, какие редко приходится встречать даже у интеллигентного человека. В предании об Алиме, несмотря на то, что с того времени прошло всего полвека, легендарная сторона занимает очень важное место. Этому нечего удивляться: Алим – герой татарских саклей, деятельность которого разукрашена народом богатою восточною фантазией. А между тем все его поступки, если они исторически не правдивы, являются, по крайней мере, правдоподобными. Вот, почему, как уже было сказано, для полной характеристики крымского разбойника, когда мы говорим о его портрете, нужно еще упомянуть о следующей, ведущей начало, вероятно, из татарского источника легенде, ярко освещающей "рыцарскую" сторону души Алима.

Окончив рисунок, Леони готовилась уже уходить из тюремной камеры, как Алим выразил желание взглянуть на ее работу. Одобрив исполнение[54] портрета, Алим обратился к художнице будто бы со следующими словами:

"Уходя отсюда, ты уносишь с собою эту вещь, как память обо мне. Я же остаюсь с одним мысленным воспоминанием о мимолетном появлении твоем предо мною. Спасибо тебе за благосклонное внимание ко мне. Я этого не заслужил. Твои черты навсегда останутся запечатленными в душе моей!"

На это Леони нервно сняла закреплявшую ее шейный платочек золотую булавку, дрожащею от волнения рукою приколола ее к отвороту халата приговоренного и направилась к выходу.

– Нет, – крикнул Алим, – в таком случае не так следует поступать, а вот как!

И, широко распахнув халат и сорочку и раскрыв грудь, вонзил он себе в грудную кость острие булавки, переломал ее пополам и вручил конец с головкой художнице, твердо произнеся: "Это тебе, а это, – указывая на грудь, – останется мне!".

Передаю рассказ об этой драматической сцене без дальнейшего комментария. Легенда здесь очевидна, но она слишком характерна, чтобы я о ней умолчал, тем более, что мне ее передавал сам "Рафаэль морей".

Народ чтит память своего героя!

Людям присуще хранить память о своих близких, друзьях, товарищах, помнить доброе, говорить о них только хорошее. Это, наверное, относится ко всем людям. Но если речь идет о людях известных в обществе, в народе, в стране, о знаменитостях, героях, деятелях, снискавших широкое признание и любовь своего народа, то память о них становится всенародной, общенациональным, а в некоторых случаях – всемирной, общечеловеческой.

У крымскотатарского народа к ряду таких личностей можно отнести основателя Крымского ханства Хаджи Герай хана, основоположника славной династии Гераев; классика крымскотатарской поэзии средних веков Ашика Умера; великого гуманиста, просветителя, основателя. и издателя первой в России тюркоязычной газеты "Терджиман" Исмаила Гаспринского; ученого-тюрколога с мировым именем Бекира Чобан-заде; Дважды героя Советского Союза, Заслуженного лётчика-испытателя СССР Амет-Хана Султана; бесстрашную разведчицу, резидента армейской разведки Алиме Абденнанову; снискавшего всеобщее признание и любовь поэта Эшрефа Шемьи-заде; одного из организаторов и героя крымскотатарского национального движения Джеппара Акимова и многих, многих других.

В этом ряду, безусловно, занимает заслуженное место бескорыстный защитник бедных и слабых, народный герой Алим Азамат оглу, по-своему решавший вопрос о справедливости, в свое время снискавший к себе всенародную любовь и признание.

Возвратившийся из ссылки на свою историческую Родину крымскотатарский народ воздает должное своим славным предкам и знаменитостям. Поэту Ашику Умеру установили памятник в его родном городе Гезлеве (Евпатория), Исмаилу Гаспринскому воздвигнуты памятники в Симферополе и Бахчисарае, Бекиру Чобан-заде – в его родном городе Карасубазаре (Белогорск), Амет-Хану Султану – в его родной Алупке.

Следующим лицом, память которого запечатлена в камне, стал славный крымский джигит Алим Азамат оглу.

И вполне закономерно, что представитель нынешнего поколения копюрликойцев известный предприниматель Валерий Аблязович Керимов явился инициатором установки памятника своему славному предку и полностью спонсировал это памятное сооружение.

Валерий Аблязович много слышал дома от родителей, от односельчан о бесстрашном Алиме и стал вынашивать план в какой-то форме запечатлеть память своего знаменитого земляка. Последним толчком к идее установления памятника Алиму стали прочитанные им строки известного дореволюционного публициста С.А. Качиони об Алиме: "Его молодечество, доходившее подчас до безумной бравады, граничившая с героизмом отвага, благодаря которой он на глазах толпы проделывал чудеса храбрости и роль таинственного покровителя бедных и слабых, которым он щедрой рукой восточного калифа раздавал отнятое у богатых добро, – все это стяжало ему в крымскотатарской фантазии ореол богатыря, борца за народ и национальную славу". И решение было принято и блестяще осуществлено.

22 января 2005 года при большом скоплении людей состоялось торжественное открытие памятника Алиму, установленного на феодосийской трассе у поворота в с. Копюроликой (Черемисовка).

Честь спустить белое покрывало с памятника было представлено председателю Меджлиса крымскотатарского народа Мустафе Джемилеву и внуку Валерия Аблязовича Алиму, носящему имя героя. Знаменательно, что памятник Алиму, прославившемуся в середине XIX столетия, через 150 лет открывает 12‑летний Алим, нареченный так в честь народного героя.

В своем выступлении при открытии памятника Мустафа Джемилев, говоря о мужестве и честности Алима, подчеркнул, что, хотя в то время не было здесь понятия о демократии, Алим по-своему пытался установить справедливость по отношению бедным.

Выступившие затем глава красубазарской райгосадминистрации Альберт Кангиев, министр промышленности, транспорта и связи АРК Азиз Абдуллаев, известный деятель крымскотатарского национального движения Фикрет Халилов, феодосийский краевед В. Килесса, писатель Риза Фазыл, участник партизанского движения Рефат Меннанов, говоря о деятельности Алима Азамат оглу, выразили от имени всех собравшихся и от имени всего народа признательность инициатору создания этого памятника В.А. Керимову и подчеркнули, что память о таких людях, как Алим, будет вечно жить в наших сердцах, что народ никогда не забудет о них.

Торжества по случаю открытия памятника Алиму продолжились в ресторане селе Бахчи-Эли (Богатое) за праздничным столом. Вечер украсили музыканты, танцоры, известные певцы: заслуженные артисты Крыма Рустем Меметов (ведущий), Гулизар Бекирова, Урьяне Кенджикаева.

Участникам и присутствующим на вечере надолго запомнится день торжественного открытия памятника Алиму Азамат оглу.

Итак, в Крыму появилось еще одно памятное сооружение, которое привлечет внимание тысячи туристов, всех проезжающих по трассе Феодосия – Карасубазар – Симферополь. Памятник, безусловно, станет местом проведения всевозможных массовых мероприятий, праздников, встреч, маевок не только для жителей этого региона, но и всего Крыма.