Национально-государственная идеология

6.1. ПРОБЛЕМНОЕ ПОЛЕ

Неудавшийся августовский (1991) государственный переворот, после­довавший за ним распад СССР, набирающие силу и доходящие до крити­ческой отметки центробежные отечественные процессы обострили про­блему судьбы России, которая в наше время воспринимается сквозь призму гогеновских вопросов, навеянных в свою очередь постановками Феодота-гностика: кто мы? где мы? кем стали? откуда идем? куда стре­мимся? как освобождаемся и возрождаемся? на каком пути обретем себя?

Ответы на эти и подобные им вопросы из разряда первостепенных, жизнезначимых. В них — уяснение исторической доли нашего народа, понимание его грядущего.

Кто виноват? Как быть? Что делать? — проблемы универсальные. Од­нако решаются, осмысливаются они нами, россиянами, традиционно зад­ним числом, вдогонку. В чем-то глубоко прав отмечающий данную склон­ность нашей натуры В. Розанов, утверждающий, что оживляемся мы лишь тогда, когда приходится хоронить кого-либо. Что ж, пришла пора ожив­ляться, а значит — думать, ибо ныне всем миром мы порываем с про­шлым, хороним былую Россию...

Россия... Тема ее судьбы, призвания, дела в их необходимости, свято­сти совпадает с темой места, которое мы, как великий народ, занимаем среди иных держав и народов, с темой способов самоопределения, само­становления, которые должны быть выбраны нами для того, чтобы наше место сделать во всех отношениях «почетным» (П. Анненков).

В чем назначение России? Ответ на вопрос, какой даем мы, связан с пониманием, что про!рамма развития народа, порождаемого им общест--ва, государства, индивида заключается в идее достойной жизни. Смысл бытия нации выражается не внешними, а внутренними ценностями, сов­падающими с доподлинно ключевыми, фундаментальными началами, та­кими, как Земля, Страна, Люди. Изначально близкие сердцу идейные об­разы почвы, домена— суть естественные кариатиды, подпирающие своды арки, именуемой национальным существованием. Облагораживание соб­ственного жизненною пространства, вершение собственной истории, про­дление своего рода, возделывание своей среды обитания, чувство Родины, соплеменников, сознание самобытности, наличие субъективности, способ­ности к внятному целеполаганию, органичному развитию, поступи, дей­ству — не это ли остов, план, горизонт, вожделение и сверхцель нацио­нально-народной жизни?!

Аппарелью, обеспечивающей проход к тайнам, святая святых этой жизни является здоровая патристика, отлитая в формы национально-го­сударственной идеологии. Предваряя изложение, а потому высказываясь кратко, en gros (в общем), уточним последнюю как дискурсивную аполо­гетику Отечества, претендующую на выражение самосознания народа и нацеленную на привнесение высокою смысла в державное, национальное и социальное созидание. Без идеологии, т. е. специфического духоподъ-емного комплекса, позволяющего в истории жатве зреть не годами, а странами, народами, поколениями, социально-политические и этнические образования испытывают деконструкцию, саморазрушаясь и самовыро­ждаясь. Национально-государственная идеология — это она, противо­стоя энтропии рутинно разрозненной, разобщенной жизни, формует из массы — народ, из человека — личность, из индивида — гражданина; собирая частицы во внутренний космос,— это она определяет и предо­пределяет жизнеспособность и жизнестойкость нации, ее адаптивный потенциал, возможности выживания, адеквагного реагирования на вызо­вы, геополитическую устойчивость, консолидированность, кредито- и конкурентоспособность.

Народ от народа в конечном счете отличается именно как дух. у каж­дого свой актив в виде базовых ценностных геипальтов, неповторимых шифров, нюансов, кодов, выполняющих функции индикаторов, идентифи­цирующих прасимволов-прафеноменов. У евреев — Тора, у болгар — аз­бука. В них — концентрируемая душа народа, высвечивающая высшую идею существования. Каковы наши духовные абсолюты, наши прасимво-лы-прафеномены?

339 Раздел VI

Избегая паразитических форм текстуального анализа и ретроспективной критики и не предвосхищая поиск, наметим контексты рассуждений о спе­цифике России, о специфической же ее задаче и положении в мире.

Идиома безгласия-безмолвия. А. Герцен говорит, что русский народ — «немой», который в сто лет не вымолвил ни слова и теперь молчит. Подоб­ное по смыслу и виду обнаруживается у С. Цвейга: «Одно отличает рус­ский народ от других... народов: он еще нем, у него нет своего голоса»¹. Что означает метафора бессловесности: когда и в связи с чем, наконец, русские скажут свое слово?

Идиома простора. Ее вводили, развивали и разделяли едва ли не все, писавшие на сюжеты российской жизни, — от Карамзина до Бердяева. По­чему Россию отождествляют с пространством, тогда как страны Запада со временем?

1. Лобовая трактовка — бескрайность территорий, разреженность на­селения — не специфицирует Россию. Аналогичное отличает Австра­лию, Канаду, Бразилию, Мексику, Монголию. Кроме того, поскольку рос­сияне земледельцы, их деятельность связана с сезонными циклами, через которые в строй жизни (и метафизику) проникают ритмы времени (мы уже не акцентируем сакраментальное «Время, вперед!»).

2. Иносказательная трактовка, предполагающая содержательную пере­лицовку культурологической типологии «пространство — время» в соци­ально-экономическую типологию «экстенсивное — интенсивное», высту­пает нереифицируемой догмой: в российской реальности обнаруживаются периоды и этапы весьма динамичного, темпового развития.

Идиома богоизбранности. Введенный старцем псковского Елеазарова монастыря Филофеем фразеологизм «Два Рима пали, третий стоит, четвер­тому не бывать» при более внимательном рассмотрении обнаруживает онтологическую неподкрепленность.

1. Бичуя наивный исторический телеологизм, еще А. Герцен пре­достерегал от греха впадения в самомнение народа Израилева — не при­стало верить ни призванию народов, ни их предопределению, правильно думать, что судьбы народов и государств могут но дороге меняться, как судьба всякого человека, и лишь основываясь на настоящих элементах, по теории вероятностей, возможно заключать о будущем.

2. Мощную критику российского избранничества развертывает И. Тур­генев, именуя народ русский консерватором и видя в нем ростки такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной шубе, с вечно набитым

Национально государе таенн ая ид еология

Цвейг С. Избр. произв. В 2 т. М., 1957. Т. 2. С. 566.

до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственно­сти и самодеятельности, что далеко оставит за собою буржуазию запад­ную. В этом отношении, итожит И. Тургенев, мы все сидим в одном меш­ке, и никакого за нами «специального слова» не предвидится.

3. Многократно усиленные отечественным критическим сознанием ар­гументы И. Тургенева переходят в самобичевание. И вот у нас в массе кля­нут и самих себя, и прошлое, превращаясь в незадачливых фрагеллантов, и вот говорят о неуемных конях Апокалипсиса, под личиной революций, репрессий, насилия, катастроф скачущих по нашим пенатам.

Бремя земного горя — неотвратимо ли его витание над Россией? Отка­зано ли судьбой россиянам в счастье? Все мы — наша страна, ее люди — у времени ли мы в плену или безнадежно ушли на дно времени? Всякую формулировку замыкают внушительные вопросы, однако до их снятия безотносительно ко всему верится: как бы ни был настойчив жаждущий Полифем, он не получит нас, Россию, в жертву.

Идиома вторичиости, заемности, отсутствия самодостаточности. Ме­тафора коллажной сборки устоев, институтов, правил российской жизни исходя из пересаживания на нашу почву элементов соседской экзотики безосновательна. Существуют общецивилизационные завоевания челове­чества. Та же НТР, переход к производству «человеческих способностей» влечет развал бюрократизма, монополизма, централизма, одновариантно-узколобого администрирования, обусловливает правовой тип межсубъек­тивного взаимодействия на началах индивидуализма и легитимности (вы­сокоинтеллектуальный квалифицированный труд требует самозабвенной инициативы, полной автономии, безусловной свободы). Следовательно, возможно говорить о недоцивилизованности, социальной, экономической, правовой, политической недоразвитости России, но в этом нет никакой обреченности.

Идиома межеумочности России, мечущейся между Западом и Восто­ком. «Проклятейшей» именует проблему «Россия — Запад» В. Ходасевич. Однотипная квалификация уместна и относительно проблемы «Россия — Восток». Занимают ли русские срединное положение в этническом ряду евразийских народов; являются ли они «объединительным племенем»? (Объединительным по отношению к кому?) Нужен ли поворот к Европе, обоснован ли схожий поворот к Азии? Справедлив ли лозунг «Лицом к Ев­ропе, а Восток в сердце»? Что означает соображение «срединности» в смысле онтологическом? Чем вообще выступает «срединность» кроме хромоты на обе ноги?

Все эти вопросы не имеют ответов без предпосылочной фиксации россий­ских национальных интересов, во имя чего жить, бороться за существование,

341^;1 Раздел VI Я

без предварительного отказа от некритического приятия якобы кем-то! уготованной нам участи.

Популярной сегодня евразийской модели правильно адресовать доводя В. Вейдле: насколько серьезно в случае России говорить об Евразии, а в Я случае Испании, культура которой столь же синтетична, не говорить о Ев-Я роафрике или замалчивать феномен Турции, в континентальном отноше- ~Ш нии также являющейся Евразией. Релевантен и троп: Азиопа.

Идиома непостижимости. Внедренное В. Тютчевым изящное смысло- щ вое клише рациональной невыразимости, умонепостижимости России:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить;

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить —

достаточно декларативно: оно нейтрализуется пускай менее изящным, но 1 поэтическим же клише:

Порывов чувства не унять,

Но чтобы истину промерить,

В Россию мало только верить,—

Россию нужно понимать.

Данная идиоматика дополняется проблематикой.

Проблема онтологии России. Ответ на вопрос: «что есть Россия?» — § влечет веер позиций с соответствующими толкованиями державных линий. 1

1. Крайний и вырожденный случай: Россия — империя, превышающая | размеры СССР, включая Польшу, Финляндию, проданную на 99 лет Аляску. 1

2. Случай, в политическом отношении тождественный подходу «нацио- 1 нал-патриотов»²: Россия географически совпадает с контурами бывшего Союза.

3. Случай, соответствующий взглядам «демократов»³: Россия —то, что \ есть в настоящем после анонсирования СНГ.

4. Радикальный случай, навеянный привязкой государственности к чис- i тоте этноса: Россия — то, что может быть после обособления Великорос-.-сии из нынешней России.

Итак: многонациональная империя или моноэтническое унитарное госу- дарство? Федерация или конфедерация? Движение в створе этих дихотомий даст отсутствующую доныне модель государственной идентичности России.

² Использование данного термина обусловлено соображениями тактико-оперативны­ми, а не академическими.

¹ Аналогичное связано с обращением к данному термину.

ш

I___________________ Национально государственная идеология

*. Проблема идентичности национального духа (нерефлектируемый _;строй жизни, завязанный на обычаи, традиции, условности, образцы об-дцения, устои, стандарты поведения, типовые реакции и проявляемый в.типологических фигурах деятельности, оценках восприятий событий, ме-.жиндивидном взаимодействии), имея в виду наш исконный полиэтнизм, поликонфессионализм, присущий нашему характеру максимализм, застав­ляющий во всех жизненных вопросах ставить дилемму «или все, или ни-

^: чего», антиномичность душевного склада, неблагоприятный социально-ис­торический шлейф, идущий от бесконечных противостояний, войн, кризисов, столкновений. Поражает факт: по сю пору у нас нет апологети-

i ки, а есть не всегда глубокая и честная критика российского разума.

Геополитика. В текущий момент взамен двух демонтированных по-

' лярных военных центров складываются три социально-экономических и политических центра: Северная Америка, Азиатско-Тихоокеанский реги­он, объединяющаяся Европа. Опять Россия попадает в ситуацию транзи­та. С позиций стратегии межгосударственных взаимодействий просмат­риваются такие неравнозначные тенденции.

1. Интеграция — целенаправленная активная кооперация на базе форми­рования свободных экономических пространств. В 1993 г. берет начало еди­ный европейский рынок — 12 стран ЕЭС (350 млн человек); становится и обширная европейская экономическая зона — к свободной торговле под­ключается еще 7 стран (всего 380 млн. человек). 31 декабря 1993 г. откры­вается североамериканское пространство свободной торговли (370 млн че­ловек). Следовательно, рушатся национальные перегородки, размываются границы (без отмены делимитации) без ощутимого обострения межнацио­нальных отношений (португальцев в Люксембурге уже больше, чем «корен­ных» граждан).

2. Дезинтеграция — целенаправленная активная автаркия на базе хозяй­ственного, политического, социально-экономического коллапсирования. Для России и бывших республик быть едиными — значит быть сильны­ми, быть разделенными — значит быть слабыми. Это воистину императив географии, опыта и здравого смысла. Между тем, как и прежде, вопреки всему у нас разбивают просеку на очередную звезду. Теперь звезду нацио­налистическую.

Оценка разности навигации державных судеб подводит к великому пе­речню проблем, требующих осмысления. Каковы причины распада огром­ного государства? Имеют ли его части резервы для самовоспроизводства? Должен ли соблюдаться примат национального перед государственным? Когда завершится хаотический период interregnum (междкцарствие)? В чем противоядие от национальной агрессии и гегемонии? Где пути эволюции,

343 Раздел VI

Национально-государственная идеология

совместимые с нашей теперешней трансформацией? Существует ли логика больших геополитических пространств и смирится ли она с разрывом сла­вянского братства, развалом оправданного веками здорового мутуализма славяно-тюркских народов? Как относиться к неоднозначным проектам Великороссии, Турана, мусульманской линии от Китая до Дцрана, магоме­танской дуги от Турции до Татарстана (за счет слияния нахичеванского анклава с основным Азербайджаном в обмен на Нагорный Карабах)?

Хронополитика. Принадлежность гражданина, страны географиче­ской размерности есть конкретная инкарнация, достигаемая в результа­те выбора, автопоиска. Отсюда модернизационные программы на основе вестернизации (истернизации) должны опираться на ясное понимание того, что ни Запад, ни Восток в различных точках своих мировых линий неоднородны: они изначально дифференцированы. О какой именно Ев­ропе и о какой Азии говорят проекты европеизации или азиатчивания России?

В развитой Японии, к примеру, промышленный спад, тогда как в при­вычно отсталом Китае намечается 10% годового роста. В благополучных Англии и Германии обостряются проблемы национальных меньшинств. В Швейцарии, Швеции, Финляндии официально признан кризис. Кризис­ные пороки не от лени, не от свободно недостаточного, как полагал Л. Кар­савин, слабого, замедленного движения к 6oi"y, а от вещества существова­ния, проявляющего своенравную, нерационально-стихийную (структурные, циклические разбалансы) натуру.

Сказанное предъявляет дополнительный счет и западническим призы­вам «химического пути» (Д. Писарев) в капитализм, и славянофильским пасторалям соборно-гармонической жизни. И в тех, и в других понятиях бытия нации — вакуум. Заслуга Запада — демократизм и индустриализм, на коих произросло (кстати, заходящее в тупик) либеральное общество потребления: достижение Востока (также небездефектное) — традицион­ность и государственность. Но совместима ли капитальная западная цен­ность — атомарность индивида — с нашей соборностью?

Связываема ли воинствующая традиционность Востока с нашей терпи­мостью?

Индикаторы высот цивилизованности — не отрешенные абсолюты как таковые, а удовлетворительный стиль жизни, включающий гарантии само­реализации. Откуда же вытекает, что рынок и демократия в западном ис­полнении — апофеоз?

Россия как подлунное тело первой звездной величины достойна авто­номной концепции собственного величия, крепящегося на подвижном ба­лансе «родного и вселенского».

Проблема консолидации. Известно пророчество О. Шпенглера, что XX век пройдет под знаменем национализма. В створе этой установки — модель органической демократии, предполагающей достижение чисто­ты этноса. Не пускаясь в отвлеченные споры, на уровне эмпирического обобщения выведем такой интересный факт. Существовала Римская им­перия и существовали тщеславные планы ее реставрации, о чем говорит внушительный ряд, представленный именами Фридриха II, Карла V, На­полеона, Гитлера. Ничего не вышло. Не вышло по причине несовмести­мости этносов. Если принять без критики данное объяснение, Россия как многонациональная страна должна распасться на ряд этнически гомоген­ных ядер. В ситуации диффузного российского мира это маловероятно: в национальных автономиях проживает подчас большинство русских; одновременно в исконно русских землях — в границах того же Москов­ского княжества — 300 тыс. одних татар. Таким образом, имперострои-тельство шло в России не по этническому, конфессиональному, а космо­политическому, веротерпимому признаку, что исключало мессианское подавление нерусских народов и позволяло России за всю свою историю не дробить, утрачивать, а наращивать, приобретать территории.

Национализм — нелеп, как физика для брюнетов. До сих пор он спра­ведливо расценивался как вполне брутальное, жизнепарализующее нача­ло. Что сейчас? И в деле развала СССР, и в деле современного государст­венного обустройства России проступают националистические мотивы. Взять вопрос прав субъектов федерации: почему у республик, где боль­шинство проживающих — русские, больше прав, чем у относительно од­нородных русских областей? В чем смысл нашей договорной федера­ции?

Силы былой России в жесткой государственности (под которой рань­ше скрывалась репрессивность, а теперь созданы условия легитимной точ­ности и строгости), воссоздания которой требует логика строительства России новой. Восстановить государственность. Но как? Быть может, от­казываясь от прилагательного «национальный» и акцентируя существи­тельное «нация»?

Проблема онтологии российской жизни. Имеется натуральное и домаш­нее хозяйство. В России превалировал именно второй тип, что поддается идентификации однозначной. Но на вопрос: в силу каких обстоятельств возник данный нехарактерный уклад, своеобразный гигантский домо­строй? — до сих пор ответить не удавалось. Отсюда, мы в полной мере не представляем, что такое русская общинность и какова ее роль в инспира­ции наших этнокультурных признаков.

Раздел VI _____________________________________________________ щ

6.2. МИР ИДЕОЛОГИИ

Проблема спецификации идеологии как типа духовного освоения дей-Я ствителыюсти вполне традиционпа для рефлексивного сознания. Пафос ее щ продиктован необходимостью представлять гносеологическую и социаль-1 ную природу и предназначение идеологии перед лицом понимания (под- щ крепленного всем историческим опытом человечества) многомерности, я неоднозначности ее проявления, влияния на бытие общества и личности, 'Я способ их взаимодействия в социальном целом.

Идеологична ли жизнь, жизненна ли идеология, каков отличительный | баланс их функций в системе вершения истории экзистенциального твор- щ чества? Развернутое в такой плоскости отношение идеологии и жизни Щ (реальности) приобретает достаточно остро звучащую не только позна-1 вательную, но и политико-гражданскую проблему. Предметное ее обсу- 1 ждение предполагает прежде всего выяснение теоретико-познавательно- 1 го статуса идеологии, а имея в виду ритуальность сочетания «научная I идеология» и науки как характерных таксономических единиц, — обо- | собленных отсеков ментального производства, которые связаны с авто- | номными самодостаточными ролевыми реализациями индивидуальных 1 общественных существ. В обыденной лексике понятие «идеология» упот­ребляется для обозначения свода взглядов на реальность, способы ее ос- Ϊ воения, трансформации с позиций целей, ценностей идеалов, принятых 1 различными субъектами социокультурной жизни начиная с индивида, группы, класса, общества, сообщества и кончая человечеством в целом. В зависимости от принимаемого в расчет уровня субъективности социо- I логическое наполнение «идеологии» поэтому варьируется: с каждым по­добным уровнем сопрягается совокупность идей, выражающих специфи- ■ ческие человеческие восприятия и отношения к действительности, j Последнее справедливо и относительно двух крайних точек: существует идеология индивида, как правило, однако, не представляющая ценности для анализа; существование общечеловеческой планетарной идеологии хотя и оказывается пока нереализованным, на деле вовсе не запрещено и, возможно, принадлежит будущему. Отсюда, резюмируя, правильно утвер­ждать, что фиксирующая, отражающая и выражающая многоразличные субъективные интересы «идеология» (во всяком случае до сего дня) ат­тестует формы партикулярного, кружкового, т. е. всегда частичного соз­нания. От прочих модификаций последнего и в особенности образований массового, повседневного сознания идеологию отличает устойчивость: модели объективных ориентации, самоутверждений, действий и послед­ствий в социуме достигают здесь степени прочности предрассудка, что

К-____________________ Национально-госуд а ре таенная идеологи я

К является следствием всесторонней обработки, стереотипизации обыденно- Вго сознания, итогом немалых пропагандистских усилий.

tl С гносеологической точки зрения идеология выступает типом удосто­верения и признания содержания (истины) по недостаточным объектив­ным (сообщающим универсальность) и достаточным объективным (иду­щим от особого характера субъекта) основаниям. В этом — внутренняя общность, родственность идеологии вере, также оказывающейся спосо­бом признания содержания (истины) с позиции лишь частной убежденно­сти в его (содержания) справедливости.

Воспользуемся данным выводом для углубления в существо темы. От­сутствие достаточных объективных (опирающихся на доказательство, 'обоснование, экспертизу, проверку) и наличие достаточных субъективных ""'(персональные ожидания, прозрения, антиципации) оснований для призна­ния чего-то истинным делают идеологию разновидностью тенденциозно­го, нарочитого, умышленного, «себе на уме», нагруженного сознания. Такому сознанию присущи: — спекулятивность — своеобразный примат идей, воспаряющих над реальностью и производных от нее интересов. Продуктам, фрагментам и компонентам сознания, идеям в пределах идеологии уготавливается авто­номная, конституирующая функция с полным игнорированием земных источников и условий их (идей) возникновения. Идеи превращаются в руководящий, направляющий, определяющий относительно действитель­ности параметр;

— иллюзорность — отсутствие рефлексии и понимания реальных источ­ников идей на фоне демонстрации предметов такими, какими они идеоло­гам кажутся, означает абсурдизацию действительности, изображаемой в * превращенном, перевернутом виде, точно в камере обскуре. По этой при-

[j чине идеологический процесс есть творение человеческой головы, в кор­не своем мистификаторский, ложный; — догматичность — идеологическое сознание — фокусированное; от­правляющемуся от исходных (незыблемых, априорных) принципов идеоло­гу главное — остаться им (принципам) верным, проявить преданность, не­отступничество. Идеологу хватает стоицизма не менять своих мнений даже о вещах, которые его огорчают. И в этом смысле, вопреки Марку Аврелию, идеолог в полной безопасности от них. Идеолог невозмутим и неколебим. Душа его безмятежна⁴, вращается в модальности de dicto, иредопределяю-

⁴ Перефразируя Зощенко, можно сказать: идеолог со смещенной душой — это потеря квалификации,

347 Раздел VI

Национал ь но государственная идеология

щей: а) подмену позитивных исканий методологией. Идеолог представлен в позиции перстуказующего: не проводя исследований, он поучает, как надлежит проводить их; б) превращение теории в разновидность прожек­терского сознания. Прожектерство — модификация сектанства. Отгоро­женное от жизни плотно закрытыми дверьми безоглядного доктринерст­ва, подобно сектанству, оно занято выработкой ответов на никем не поставленные и не заданные вопросы; в) отсутствие радикальности, под которой разумеется способность понимать вещь в ее корне. Мысль идео­лога скользит точно но маслу, ибо ищет он не там, где требуется искать, а где светлее. Он не анализирует, а спрягает, согласует, связывает и увязы­вает, дефилируя по поверхности и останавливаясь у первой неоднознач­ной версты, дабы самоисчерпаться, утратить интенцию на постижение глу­бинных смыслов происходящих событий. Он говорит о чем угодно много и преимущественно хорошо, однако далек от сопоставления причин со следствиями, прослеживания сущностных связей наглядно данных частей с природой целого;

— апологетичность — будучи субъективно ориентированным типом духовного производства, ввиду локальности, идеология мало-помалу ут­рачивает способность реалистичного рассмотрения,— чем дальше, тем больше отходит от фактической природы вещей, превращается в искажен­ное отображение, иллюзию. Неспособная к изменению, прогрессивной са­мокоррекции согласно требованиям жизненных реалий идеология стано­вится безоглядной защитницей принятой (заданной) линии. Нестыковка с действительностью, контрпримеры, явные и скрытые противоречия, не­увязки до мозга костей враждебны идеологии, но ею не принимаются: не реальность порождает на свет идеологию, а идеология —реальность. Чем капитальней рассогласования, тем тверже, несокрушимей идеология. По самой сути своей она противостоит критицизму и в данном отношении сближается с мифом; процесс идеологического творчества становится процессом производства идеологем, смыкается с мифотворчеством;

— авторитарность — обслуживая частные субъективные интересы, идеология приписывает им всеобщность, выдавая за универсальные. Имен­но по этой причине идеология не терпит диссиденства, инакомыслия. Бес­прекословное, слепое подчинение бытия — данному виду сознания, прак­тики — данному множеству идей, реальности — данной совокупности принципов — подлинное и окончательное кредо идеологии. Идеология вез­десуща, воинствующа, всепроникающа, действует по закону железной тру­бы, имеющей два конца и не оставляющей выбора: либо с нами, либо про­тив нас;

— репрессивность — подведение явлений под искусственные доктри-нальные схемы не может не сопровождаться профилактической опричной работой: ведь если ложь — принцип, то насилие — метод. Проявляя экс­пансивную сущность и адресуя установки массам, идеология подталки­вает их к соответствующим перекройкам (перестройкам) действительно­сти, связанным с насильственным принятием экзистенциальных, поведенческих, мыслительных стандартов, правил общежития, способов жизни. Несогласные как слой искореняются. В практической амбициозно­сти, предвзятости, силовой нетерпимости скорее запустить доктрину в ре­альность, исходя из логики борьбы и условий, а не требований объектив­ного обстояния дел заключается глубинная агрессивность идеологии, берущей на вооружение наиболее прямолинейный и одновременно три­виальный метод развязок каких бы то ни было проблем — метод Алексан­дра Македонского.

Как видно, идеология, представляя сорт превращенного отображения действительности, оказывается продуктом политипических симбиозов догматизма и начетничества, лицемерия и утопии, застойности мысли и узости интеллекта, рассогласованности слова и дела, тенденциозности и агрессивности и т. д. Индуцируемые идеологией дереализация и дезори­ентация духовности, разумеется, опасны, однако не в них одних дело. Го­раздо опаснее то, что, овладевая массами, идеология реализует себя как мощная материальная сила — сила, отличающаяся воинственностью и слепотой. Идеология, следовательно, используя оборот Ортеги-и-Гассета, не просто объявляет шах истине, не просто деформирует познание и прак­тику. Идеология, в точном смысле слова, обладает ί нуральной убойной силой — на деле она разбивает жизни и судьбы общества и опекаемых им людей.

6.4. МИР НАУКИ

Мир науки (знания) весьма обширен, разветвлен. Но есть в нем нечто позволяющее различать общую основу его составляющих. Это нечто — специфический гносеологический этос (множество ценностей, правил, предписаний, стандартов, канонов, императивов), задающий и регулирую­щий сам ход освоения предметности, генерации результатов, отстаивания убеждений, отношений к коллегам, наследию. Здесь сконцентрирована своеобразная «порождающая грамматика» тех конкретных, крайне раз­личных, переменчивых идей, концепций, теорий, действий, которые в бо­гатстве своем образуют динамический массив реальной науки.

Раздел VI

Гносеологический регламент науки, таким образом,— свод жестких, точ­но фиксируемых требований к формам получения, удостоверения и призна­ния продуктов духовного творчества (истин). В отличие от прочих видов интеллектуальных занятий в деле разыскания истины наука руководствуется началом достаточного основания. Согласно последнему в науку (в идеа­ле) допускаются лишь всесторонне апробированные, выверенные, под­вергшиеся экспертизе единицы познания. Отсюда наука как знание есть строгая и точная истина, взятая с обоснованием

Группа разобщенных знаний не образует науки. Для этого требуется, много больше, а именно: «систематическая связь в теоретическом смыс­ле», под которой разумеется обоснование знания и надлежащий порядок: и связность в ходе обоснования. Категории: «систематически связанное», «логически обоснованное», «структурно упорядоченное» — обозначают композицию научного знания, построенного по принципу познания «из основания». Этот принцип в конечном счете и обусловливает тот тип от­ношения субъекта к истине в условиях науки, какой характеризуется «обя­зательностью признания».

Факт обязательности признания в форме принудительной реакции «нормально мыслящего» человека на комплексы научного (надлежаще обоснованного, логически эксплицитного, аподиктичного) знания давно зафиксирован в гносеологии. Чувству, с которым мы соглашаемся в науч­ном суждении, писал Г. Риккерт, «мы придаем не только независимое от нас значение, но мы переживаем в нем нечто, от чего мы зависим. Я чув­ствую себя, когда я хочу рассуждать вместе с тем связанным чувством «очевидности», с которым я согласен, т. е. я не могу произвольно утвер­ждать или отрицать, я чувствую себя определяемым силой, которой я под­чиняюсь, с которой я сообразуюсь и которую я признаю для себя обяза­тельной»⁵.

Поэтому отсутствие аподиктичности в рассуждении выступает показа­телем выхода за пределы науки (последовательной дискурсии), где наблю­дается состояние субъективной неуверенности: исходя из каких основа­ний, как рассуждать, браться за рассуждение.

Таким образом, условия истинности научного знания, устанавливаемые по закону достаточного основания,— сугубо дискурсивно удостоверяе­мые. Не случайно, вообще говоря, уже Платон, выявляя гносеологиче­скую специфику знания в отличие от субъективной убежденности типа мнения, объявлял условия первого рациональными, а условия второго —

Η а ци о пально г осуд а рственная идеология

⁵ Риккерт Г. Введение в трансцендентальную философию. Киев, 1904. С. 124.

|чувственными. Так, пожалуй, впервые возникло понимание различия ошу-i щаемой (ненаучной) — «идеационной» (научной) истины.

Ненаука может включать истину, но эта истина остается «в себе», не яв-* ляясь должным образом удостоверенной. Специфической чертой ненауки "является ее соответствие нерефлективной стадии интеллекта, не обреме-I ненного контролем и анализом своих собственных ресурсов (процедуры I образования и преобразования знания) и стремящегося вывести истину из;. «чувственной реальности» (Гегель). Наука же содержит теоретически

■ одействованную рационально обработанную и переработанную истину.

Значит, «научность», характеризующую основополагающие признаки I науки, следует связывать со способом освоения субъектом истины. Имен-I но: освоение согласно кодексу рациональности, принятому в такой сфере; духовного производства, как наука.

К числу слагаемых этого кодекса можно отнести набор универсальных ' требований, противопоставляющих науку анти-, псевдопара-, лже- и ква-

■ зинауке. Это как бы предельный ценностный базис, конституирующий понятие унитарной науки безотносительно к ее дифференцированное™ по предметно-методическим, профессиональным формам. Здесь фигуриру­ют такие нормативы, как формальная непротиворечивость, статистич-ность, воспроизводимость, естественность, причинно-следственная связ-

; ность, опытная проверяемость, интерсубъективность и т. п. Уточняя поле действия данных нормативов, следует говорить о сфере науки как миро-отношении, о том, что выходя за пределы отдельных периодов и эпох, охватывает весь исторический процесс развития и функционирования нау­ки в целом, что объединяет науку в некую замкнутую непроницаемую для ненауки общность.

Указанные императивы необходимы: исключение какого-либо из них грозит распадом науки как способа освоения действительности. В науке, к примеру, нет места некатегоризуемому через связку «всегда — везде» (что подрывает каноны инвариантности, серийности, статистичности, уни­версальности); в противном случае осуществляется выход за ее пределы и границы. Как видно, перечисленные требования интегрируют те нена-рушаемые схемы, архетипы, принципы интеллекта, которые в своей пози­тивности обусловливают тождественность, целостность науки как ста­бильного, в себе организованного феномена; они делают науку единой, синхронически действующей системой, охватывающей хотя и автоном­ные, но структурно подобные, гносеологически изоморфные знания; они задают возможность для знания быть именно научным знанием, образо­вывать и входить в неповторимый мир науки.

351 Раздел VI

6.4. НАУЧНАЯ ИДЕОЛОГИЯ: МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?

Изложение подводит к выводу о принципиальной несовместимости идеологии и науки.

Несовместимости во всем, что ни взять, — теоретико-познавательные стандарты, ресурсы, средства освоения предметности, отношение к исти­не, правила фиксации и генерации результатов и многое другое.

Идеология есть чувственное освоение истины, она эстематична, наука есть рациональное освоение истины, она ноэматична. Идеология апологе-тична, представляет некритическое проведение, оправдание заранее приня­того взгляда, — наука аргументативна, выступает критическим предпри­ятием развития независимой мысли. Идеология отстаивает интересы, выражает «порядок людей», — наука выявляет объективное обстояние дел, отображает «порядок вещей». Комплексы идеологии личностны, опосре­дованы жизненной убежденностью, зиждутся на подвижнической, пропо­веднической, миссионерской деятельности. Продукты науки безличны, сце­плены с доказательством, их проведение, отстаивание не связаны с персональной жертвенностью, героизмом. (Вспомним Гильберта, одобряв­шего «вероотступничество» Галилея.) Императивы идеологии воздейству­ют на практический разум, постулаты науки — на разум теоретический, «чистый».

Число подобных сопоставлений без труда множится. Но и сказанного довольно для укрепления понимания, что идеология и наука — нссосты-куемые типы духовности, разнокачественные и разновекторные в своей основе. Тогда, спрашивается, откуда взялся кентавр, алогизм, передавае­мый сочетанием «научная идеология»?

Упрочению в общественном сознании да и в самом языке понятия «на­учная идеология» способствовала пропагандистская деятельность Лени­на, который со стадии едва ли не первой своей работы — произведения «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демокра­тов?» — и далее рефреном проводил мысль о реализации марксизмом своеобразного синтеза партийности и научности. Логика обоснования этой мысли приблизительно такова. Марксизм как социально-политиче­ская доктрина вскрывает наличные формы антагонизма и эксплуатации, прослеживает их эволюцию, показывает их преходящий характер, чем служит пролетариату, дабы тот как можно легче и скорее покончил со всякой эксплуатацией. Давая рабочему классу «истинный лозунг борь­бы», обслуживая рабочее движение, очерчивая необходимость револю­ционного преобразования общественных институтов под водительством

Национально государственная идеология

: трудящихся, марксизм заинтересован в раскрытии законов общественно­го прогресса: лишь в этом случае пролетарское дело встраивается во все­мирно-историческое дело.

Предшествующие формы идеологии научными не были. Потому что, даже отражая действительные тенденции общественного развития, не достигали понимания конкретно-исторического классово-экономическо­го содержания тех социальных преобразований, необходимость которых фактически отстаивали. Такова, в частности, революционная идеология французского материализма. Марксизм же, вводя формационный подход, эксплицирует всемирно-историческую миссию пролетариата, непререкае­мым образом предуказанную его собственным жизненным положением, равно как и всей организацией буржуазного общества.

Революционные занятия, следовательно, вытекают из познавательных, идеология естественно сращивается с наукой.

В этой на первый взгляд гладкой и ясной схеме — множество подвод­ных камней и крайне туманных мест. Опуская частности, обозначим глав­ное, состоящее в том, что данная (в недавнем общераспространенная, об­щепринятая) система рассуждений крепится на весьма зыбкой посылке, будто марксизм в действительности, «на самом деле», поставляет универ­сально адекватную, незыблемую, непроблематизируемую модель динами­ки мировой истории — ее движущих сил, тенденций, желательных фи­нальных состояний и т. п.

Откуда вытекает «обреченность» марксизма, а в дальнейшем и адапти­рованного к эпохе империализма марксизма-ленинизма на высказывание истины? Где гарантии того, что те же классовые интересы, тактика и стра­тегия пролетарской борьбы поняты и раскрыты правильно?

Вопросы редуцируются к проблеме, как воспринимать банкротство и крах представляющей «весомую, грубую, зримую», плотскую материали­зацию «научной идеологии» практики «реального социализма».

Попробуем разобраться. Причина тотального кризиса социализма, нали­чие которого — свершившийся эмпирический факг, согласно расхожей вер­сии усматривается в политических параметрах, таких, как волюнтаризм, субъективизм, подрыв коллегиальности, гипертрофированная роль далеко не лучших личных качеств властьпредержащих, собственно и обусловив­ших уклонение от в принципе верной намеченной классиками генеральной линии вхождения в социализм. В силу той же логики, гак как у истоков ос­новных деформаций социализма стоял Сталин, допустивший вульгаризацию исходно добропорядочного плана, не вытекающий из аутентичного насле­дия сталинизм ответствен за наши беды. Подобные объяснения, трактовки,

23 Зак. 3993

353 Раздел VI ____________________________________________________ Щ

квалификации не беспочвенны, но отчабги. На более фундаментальном 1 уровне, как представляется, источник пороков и неудач социалистического 1 движения должен связываться не со сталинизмом, а с неадекватными ком'Д илексами классического наследия. Следовательно, выносимый на обсужде- Я ние более сильный тезис таков: генератор злоключений социализма не 3 политические ошибки, доктринальные просчеты, ущербность не тактиче- 1 ского исполнения, а стратегического замысла.

Надлежащее обоснование этого тезиса, разумеется, требует тщательной | оценки всей марксистско-ленинской идеологии, играющей роль непосред· 1 ственного источника и основания принятой у нас теории и практики со- Ш циалистического строительства. Достойными анализа в этой связи оказы- I ваются: и утрированное представление о материи и духе, по которому дух 1 вторичен и произведен; и трудовая теория стоимости, в которую невоз- | можно вместить главный вид человеческой активности — творческую I деятельность с информационным итогом, ибо ценность его определена | чем угодно, но не затратами усилий; и ленинскую теорию мелкого произ- | водства, постоянно рождающего капитализм, хотя подобное производство Ϊ тысячелетиями никакого капитализма не рождало — ни ежедневно, ни в | массовом масштабе; и многое, многое другое. Однако в одной книге осу­ществить такого рода анализ, разумеется, невозможно. Поэтому сосредо- | точимся на важнейшем, которым, с нашей точки зрения, выступает обра­зующая идейный фундамент движения к социализму классическая философская теория социально-исторического процесса, принимающая > поступательную модель трансформации общественных состояний от пер- вобытного варварства до коммунизма.

Развитие общества представляется здесь закономерным естественным прогрессом, обусловливаемым сменой общественно-экономических фор­маций, скрытая пружина которого — диалектика производительных сил и производственных отношений. Переход от одной фазы мировой истории ^: к другой происходит не раньше, чем на известной ступени своего разви- тия материальные производительные силы общества войдут в противоре­чие с наличными производственными отношениями, внутри которых они до сих пор развивались. Когда из форм развития производительных сил эти отношения превратятся в их оковы, наступает эпоха социальной револю­ции, снимающая конфликт передовых производительных сил и выработав­ших ресурс производственных отношений (через упразднение нисходящей и упрочение восходящей общественной основы). История насчитывает че­тыре всемирно-исторические революционные эпохи разрешения внутри-формационных конфликтов — цепочка переходов от первобытного строя

ί ____________________ Η ационалы1о-государственная идеология шитализма, делая исключение для коммунизма. Полагается, что из-за вместимости собственности, непримиримости коренных классовых:ресов социализм (первая фаза коммунизма) непосредственно при ка-.лизме не зарождается. Его становление зависит от выполнения пред-тельного политического условия — захвата власти пролетариатом, рый, опираясь на рычаги государства, инициирует введение социали-еских отношений, анные уточнения, вовсе не претендующие ни на полноту, ни на с гро-ь, носят сугубо констатирующий характер. Воспроизведение их при- • с единственной целью: оттенить в традиционной, кажущейся безоб-„.ой, гладкой концептуальной системе не такие уж безусловные пункты, "■ индуцированные ранее принятыми нерефлектированными допущениями, | которые при ближайшем рассмотрении подрывают высокое реноме широ-I КО используемой конструкции. Выделим и проанализируем эти допущения. Допущение первое: социализм — формационно-беспредносылочное

I общество.

t - Подобный взгляд на социализм давно подлежит проверке. На фоне при­знания естественной взаимообусловленности способов производства от-

» дичающие каноническую схему агенетизм и изоляционизм в отношении социализма выглядят сомнительными. Сомнительна неравноправность, неравноценность социализма сопоставительно с иными крупными таксо­нами на пути поступательного движения человечества. Социализм изыма­ется из связи эпох, лишаясь своих истоков. Под последними понимается уровень развития производительных сил, дающий радикальный импульс переходу к новому строю.

Традиционная схема оставляет без прояснения, какой уровень развития производительных сил, собственно, релевантен переходу к социализму? Тематизация материально-экономических аспектов вопроса в доктри­не отсутствует. Внимание сосредоточивается на проработке политических аспектов вопроса, выстраивающейся в концепцию революционного пере­ворота. И это не случайно.

С высоты нашего времени очевидно (то же вытекает и из экзегетической аргументации), что доктрина жестко ориентирована на реальность слабо развитого капитализма, которая обсуждение общецивилизационных пред­посылок социализма не делает актуальным. В дискуссии на этот счет всту­пали лишь в случаях экстренных, когда, например, для сохранения единст­ва рядов требовалось дезавуировать платформу оппортунизма — отповеди то лидерам II Интернационала (К. Каутскому, Э. Бернштейну), то россий­ским социалистам (Г. Плеханову, Н. Чхеидзе, Н. Суханову). Капитальное же

355 23* Раздел VI

Ηацшншлъно государственная идеология

не дискутировалось: социализм суть антикапитализм, куда можно войти без достижения определенного «уровня культуры» (кто знает, каков он?), сугу­бо на созидательном, творческом порыве масс, начинающих с завоевания революционным путем власти, а уже потом на основе советского строя дви­гающихся догонять другие народы.

Разумеется, история не знает сослагательного наклонения, поэтому беспредметно гадать, как потекла бы жизнь, исповедуй тогдашнее поли­тическое руководство иное мировоззрение. Единственное, что можно, это констатировать: в нашей стране, как и во всех странах, осуществив­ших переход к социализму, минуя капитализм, воплотилась лишь первая часть намеченного плана — революционным путем устанавливалась про­летарская диктатура, которая, однако, не двигалась вдогонку передовым народам, а занималась форсированной культивацией социализма на не­подготовленной материально-экономической почве. Обширные послед­ствия этого хорошо известны. Когда думаешь об эвристической их подо­плеке, приходишь к выводу о несостоятельности вводимой канонической схемой точки зрения на социализм как формационно обособленную ин­ституцию. Опыт истории со времен Октября настоятельно требует по­нять, что социализм — не анти-, а посткапитализм, что в него нельзя вой­ти политически, оставляя экономические мероприятия на потом. Перманентное движение к социализму должна направлять не формула ре­волюционного натиска («весь мир насилья мы разрушим до основанья а затем...»), ведущая к авантюре, а формула экономического созидания, ос­нованная на личном интересе («полная материальная подготовка социа­лизма, а затем...»).

Ввиду этого социализм — стандартный формационный таксон, кото­рый не может быть изолирован в естественноисторической динамике: он удовлетворяет типологическим принципам возникновения, развития и смены общественно-экономических формаций и зарождается не в после­революционный, а в предреволюционный период гиперкапитализма.

Осуществляющая переход к социализму социалистическая революция согласно излагаемым позициям — не однократная радикальная мутация, не перетряхивание «неправедного строя», а протяженная во времени, дол­госрочная, упорная трансформация развитого капитализма на принципах роста обобществления, эффективизации и интернационализации общест­венного производства, перманентного технико-технологического обнов­ления элементов социальных производительных сил, включая разделение труда; перехода к интенсивному (ресурсосберегающему) типу воспроиз­водства; достижения гибкости производственных отношений, вызванной

изменением в структуре собственности; преобразования хозяйственного механизма, нацеленного на достижение новой меры сочетания рыночно­го и централизованно-регулируемого начал; перераспределения приорите­тов экономической и социальной политики; модификации властных отно­шений путем совершенствования парламентаризма.

Может показаться, что предлагаемая точка зрения уязвима критикой от вариативности истории: существовали же локальные формации, имелись фазы, не пройденные отдельными народами. Последнее справедливо, но не отменяет вышесказанного. Дело в том, что проблема универсальности формационного подхода не обсуждается. (Хотя на этот счет не может быть иллюзий: будучи теоретической конструкцией, исходящей из предпосылок, формационный подход не в состоянии охватить всего массива фактов. В ка­ких-то своих частях он должен органично дополняться культурологиче­ским, цивилизационным подходом и т. д.) Вопрос, который обсуждается, стоит только так: 1) формационному обособлению социализма активно препятствует идея единства, цельности исторического процесса; 2) мате­риально-экономические предпосылки социализма создаются не в послере­волюционный период усилиями пролетарской диктатуры, а в предреволю­ционный период имманентного капиталистического хозяйственного самопрогресса; 3) поступательное движение человечества к социализму не может уклониться от прохождения такого этапа истории, как капитализм, причем не просто капитализм, а капитализм суперразвитый.

Допущение второе: капитализм достиг своего апогея. Обоснование это­го дается в концепции империализма как загнивающего и умирающего ка­питализма (нарастание противоречий между трудом и капиталом, колония­ми и метрополиями, пик межимпериалистических противоречий и т. д.), кануна социалистической революции.

Однако сегодня несомненно: образ капитализма, который принимали основоположники доктрины, соответствует не вершине формации, а ее на­чальной, нерепрезентативной стадии. Капитализм, проанализированный в «Капитале», даже по тем временам не характеризовал существа капитализ­ма в целом. Так, К. Маркс с самого начала абстрагировался от внешнего рынка, что сузило его выводы. Правда, в дальнейшем он намеревался раз­работать вопрос о роли торговли в появлении вторичных и третичных капиталистических отношений, т. е. вопрос о периферии капиталистиче­ской формации, но не сделал этого. Аналогично империализм, описанный В. Лениным в «Тетрадях по империализму» и в «Империализме как выс­шей стадии капитализма», не соотносится с позднейшим и тем более со­временным государственно-монополистическим капитализмом. Совер­шенно ясно, что развитый государственно-монополистический капитализм

357 Раздел VI _____________________________________'________________ 1

не рядовая модификация капитализма свободной конкуренции, а качест- Л венно иная фаза капиталистического способа производства, обладающая 3 значительными потенциями внутреннего развития производительных сил. 1 В настоящее время капитализм вступил в новый этап исторической эво· ί люции — принципиальных сдвигов качественного порядка, вызванных 1 сращиванием высокой социально-политической организации с научно-тех- 1 нологической революцией. Последнее по своим масштабам и последстви- § ям сопоставимо (если не более важно) с изменениями начала века.

Итак, восходящее движение цивилизации рассматриваемого базового | допущения не оправдало.

Старение идей естественно. Последующие аналитики ревизуют, коррек- | тируют, выбраковывают компоненты и фрагменты некогда созданных тео­рий, да и сами теории просто потому, что они больше и лучше знают. Все | это объяснимо и понятно. Трудно объяснимо и мало понятно невнимание 1 к перспективным идеям, высказываемым современниками. Как бы там ни 1 было, мы не возьмемся объяснить факта устойчивого невнимания, кото- | рое авторы и адепты практического марксизма XX в. проявили в отноше- I нии не только к аргументам еще вчерашних своих единомышленников | социал-демократов, много лет назад возражавших против представления, А будто капитализм уже достиг своего апогея, но и прямых идейных пред- -ί шественников. Имеется в виду ценное критическое прозрение Ф. Энгель- | са, в конце XIX столетия утверждавшего буквально следующее: «История | показала, что и мы, и все мыслившие подобно нам были не правы. Она I ясно показала, что состояние экономического развития европейского кон- | тинента в то время далеко еще не было настолько зрелым, чтобы устра- β нить капиталистический способ производства»⁶.

Допущение третье: переход от капитализма к социализму осуществ- 1 ляется через революционный переворот, диктатуру пролетариата.

Антецедент этого допущения двусоставный. Один аспект связан с иде- ] ей формационной обособленности социализма; ему дана оценка выше. Другой состоит в признании неуклонной социально-политической дегра­дации пролетариата в условиях капиталистической реальности.

Тезис «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, — обретут же; они весь мир» навеян узкой недолговременной полосой общественного развития на заре капитализма, когда преобладала индивидуальная капита­листическая собственность, росла непривлекательность труда, существо­вала угроза абсолютного и относительного обнищания, падал жизненный уровень, ущемлялись гражданские права и свободы трудящихся. В период

⁶ Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 535.

¥"-^_ _______________________ Национально-г ос уд арствс}1ная идео логия

fe.экономического бесправия и политической зависимости, поворота от де-б. мократии к реакции рабочий класс действительно не имел ничего такого, ь что требовало бы его опеки и охранения. В этот период призыв к разру-^шению всего пролонгирующего господство ответственной за прозябание и бесправие порочной частной собственности был оправдан.

Но положение вскоре изменилось. Капитализм сумел адаптировать раз-

I нообразные хозяйственные и социальные формы к своим нуждам, устоям

;: и принципам. В результате — ремиссия основного противоречия, деинди-

видуализация собственности, создание заинтересованным лицам (в первую

ι" очередь рабочим) приемлемых условий существования.

^: Видоизменение форм собственности превращает рабочего в держате-£ ля акций, пайщика, совладельца, который небезразличен к судьбе фирмы: f ему есть что терять. Отсюда поразительный, небывалый подъем, инициа-* тива, творчество, — чего стоит, скажем, тот же «местечковый» патриотизм t японских рабочих, развертывающих борьбу за рационализацию, процве­тание своих «эксплуататорских» предприятий.

Относительно высокий уровень жизни рабочего класса в развитых ка­питалистических странах имеет разные причины (сверхэксплуатация при­родных ресурсов, разграбление стран третьего мира и т. д.), но идентич-(i. ные последствия. Для нас важно то, что он направляет революционный I процесс в существенно иное русло, нежели уготованное ему классической I схемой. Путь к социализму через революцию и пролетарскую диктатуру; реализовался в экономически отсталых странах, в итоге оказавшихся в историческом тупике. Последнее закономерно, так как насильственный переход к социализму, минуя материальную подготовку его в развитом ка­питализме, заказан. «Путь к социализму» индустриально развитых стран реализуется внутриинформационной эволюцией — через эффективизацию общественного производства, повышение благосостояния, качества инди-I видуального и социального существования.

Допущение четвертое/ между капитализмом и социализмом лежит пе­реходный период.

Лейтмотивом здесь служат популярные соображения автора «Критики ί Готской программы», в которых нашло свою опору позднейшее социали­стическое идеологизирование. Захватив власть, пролетариат не может вос­пользоваться наличными политическими и экономическими механизмами, ибо они не социалистичны, приспособлены к подавлению, угнетению, экс­плуатации народных масс. Но в обществе без механизмов, соединяющих субъекты с объектами деятельности, невозможно. Возникает задача их пе­рестройки: приспособление властных и хозяйственных процессов и струк­тур к пролетарской надстройке — мировидению, мироощущению наиболее

359 Раздел VI

Национально государственная идеология

прогрессивной, передовой социальной силы. Эту задачу, собственно, и' решает переходный период, революционно превращающий прошлое об­щество в будущее. В политической сфере осуществляется слом буржу­азной военно-бюрократической государственной машины, создается но-вый государственный аппарат, подавляющий сопротивление «наследия мрачных времен» и обеспечивающий успешное социалистическое строи­тельство. В экономической сфере проводится обобществление, означаю­щее превращение средств производства в государственную собствен­ность, достигается необходимая плановость развития производительных сил. Политическая власть трудящихся в сочетании с общенародной соб­ственностью на средства производства и планомерной регулируемостью социальной жизни — это ли не база социализма?

Идея переходного периода как опосредствующего звена между капита­лизмом и коммунизмом является логичным следствием фундаментального и эфемерного ингредиента канонической схемы формационной обособ­ленности социализма: некогда разорванное когда-то должно быть сшито. Наше отношение к этому ингредиенту схемы, как и к схеме в целом, за­фиксировано ранее. Поэтому, избегая повторов, выскажемся по поводу столь же фундаментального, сколь и эфемерного, сопряженного с рассмот­ренным иного ингредиента схемы — положения о революционном пре­вращении в переходный период прошлого общества в будущее.

Начнем с уточнения исходных понятий. Во-первых, что значит «рево­люционный»? В контексте анализируемых рассуждений «революцион­ный» трактуется как «коренной» — всестороннее, капитальное преобра­зование общества, и как «насильственный» — преобразование под эгидой силовой пролетарской диктатуры, преодолевающей сопротивление клас­совых антагонистов. Во-вторых, что значит «превращение»? Речь идет о системе социальных действий, нацеленных на фронтальную структурную и функциональную перестройку существующего состояния и достижение ранее не существовавшего желательного состояния. В-третьих, что значит «будущее»? Будущее — категория ответственная, обращение к ней требует осторожности, так как она фиксирует то, что актуальным бытием не об­ладает, речь идет о проекте возможного общественного состояния, дости­жение которого рассматривается как преимущественная цель социальных действий.

Произведенные уточнения подводят к такой теоретической реконструк­ции: пролетариат, захватывая власть, независимо от степени формационной зрелости общества (допущение первое и второе) приступает к его всесто­роннему насильственному преобразованию (допущение третье), руково­дствуясь идеологией. Hie Rhodus, hie salta (Здесь Родх, здесь прыгай).

ι Что получается, когда идеология, где сущее смешано с должным, дей-1ствителыюе с возможным, подлинное с мнимым, становится платформой ' социальной техники, объяснять не надо. Если логика дела подменяется де-» дом логики, если разум руководствуется не реалиями, а символами, в силу ^: Вступает закон обратного отношения жизни и мысли: не первая порождает I вторую, а наоборот. В качестве компенсации, правда, можно тешить себя той мыслью, что пролетарская идеология не умышленна, а научна. Однако и здесь необходимо давать себе отчет в том, что эта компенсация — из раз­ряда ad hoc (искусственных) уловок, своеобразная «хорошая мина при пло­хой игре»; она ничего не компенсирует и не нормализует. Это потому, что прилагательное «научная» не отменяет существительного «идеология», ко­торое употребляется для обозначения системы нарочитых взглядов, спо­собных обретать плоть различных модусов ложного, превращенного, иска­женного, утопического, смещенного, нагруженного, дереализованного, воспаленного, деформированного и тому подобного сознания.

Наука и идеология мало совместимы. Наука стоит на истине, на знании положения дел в мире. За истину, за «2x2=4» на эшафот не идут; продук­ты науки безличны, рано или поздно они все равно пробивают себе дорогу. Идеология стоит на ценности, на субъективной оценке мира, дающей ру­ководство, как жить, во имя чего жить. За ценность, выражающую прав­ду жизни, на эшафот идут. Ценность субъективна, она воплощается на про­тяжении жизни человека, который живет единожды, и ему небезразлично, что делать и как быть. В науку могут проникать фикции, и социальный ре­зонанс этого мизерный. Каково же, если фикции наводнят идеологию? На индивидуальном уровне может произойти трагедия личности, а на соци­альном— трагедия народа. Говорить хладнокровно об этом недопустимо. По этой причине идеология — особый тип духовности, требующий к себе отношения благоговейного, трепетного и одновременно взвешенно­го, осмотрительно трезвого. Тем более подобного отношения требует к себе идеология будущего. Ее можно предлагать, но нельзя навязывать, ее можно обсуждать, но нельзя класть в основу социальной практики. В ка­ких-то своих социальных проявлениях идеология должна ограничивать­ся наукой, представлением реального, закономерно типического. И это должно быть императивом нормальной, полноценной, т. е. не питаемой ил­люзиями жизни.

Так — в модусе должного. В модусе сущего же идеология подавила и поглотила науку, произведя сие в силу своей «подлинно единственной на­учности». Понимание экспансивности, репрессивности, нетерпимости, не­примиримости нашей всепроникающей, знающей все, что ни есть, так, как оно «в действительности» есть, идеологии дает канву разумения наличие

361 Раздел VI

социалистической до мозга костей идеологичной реальности. Почему со­циализм деформирован? Потому что идеологичен. Не имея материально-экономических, он имеет «идеологические» основания. Однако существо­вать in vivo без точки опоры нельзя, потому социализм существует in vitro, в самопроявлениях идеологов.

Идеологическое давление пролетарских надстроечных институтов в насильственном творении нового строя закономерно. Оно компенсирует отсутствие материально-экономической, естественно-формационной под? готовленное™ социализма и одновременно разрушает прямое предназна* чение переходного периода, вырождая намечаемое движение к социализ­му в движение от социализма (итоговая ситуация исторического тупика). Реальной и концептуальной необходимости в переходном периоде нет. Введение его избыточно, так как служит для покрытия искусственного таксономического разлома, вызванного легковесным предположением формационной обособленности социализма.

Допущение пятое: применительно к социализму утверждается примат надстроечных образований относительно базисных.

Поскольку в качестве conditio sine gua поп (непременное условие) кон-ституирования социализма полагается революционная диктатура пролета­риата, подобное допущение понятно. Однако требует изъятия из более об­щего и широкого теоретического контекста, ибо связано с конверсией принципиального тезиса о доминирующем статусе базиса и производно-стп от него надстройки как идейного отображения или организационного оформления господствующих материальных отношений. Опять социализм выпадает из общей схемы. Насколько это оправдано?

На наш взгляд, формационный подход (где в качестве фрагмента фигу­рирует учение о диалектике базиса и надстройки) соотносится с общеми­ровым глобальным уровнем, фиксируя статистически преимущественную тенденцию. При определенных предпосылках последняя справедлива, так что противопоставлять ей частности, явления бесполезно. Формационный подход не может быть использован для планирования и прогнозирования развития конкретных социальных организмов, на нем нельзя основывать стратегию и тактику политической деятельности и т. д.; надо учитывать также неодноколейность, незапрограммированность исторического про­цесса, который неидемпотентен, реализуется как вероятностное резюме вариативных усилий человечества. Поэтому сам по себе фактор «возму­щающего влияния» (в том числе надстроечного) — феномен вторичных и третичных общественных отношений, прерывы формационного движе­ния, экзотическое развитие с невыраженной или выраженной симптомати­кой обратного соотношения надстройки и базиса на локальном уровне —

Национально государственная идеология

|должен найти и находит надлежащее место в общей, глубокой теории ис-|.тории. С этим мы не спорим.

\> Мы спорим с трактовкой социализма как какой-то квазикультуры, вхо-Кдящей в историю и идущей по ней «своим» путем, «своим» шагом: не как I все — материальной,