Предисловие автора к русскому изданию 32 страница

ких. Если умершего обычно сопровождал ребенок, который нес его

сумку, то курита тоже должна иметь спутником ребенка, следующего

за ней с той же сумкой, но вывернутой наизнанку. Если покойный

был прокаженным и не имел пальцев, то она должна действовать так,

как если бы у нее их не было. Если он любил смеяться, то и она

должна смеяться; если он был ворчлив и ссорился со всеми, то и она

должна постоянно казаться рассерженной. Дети покойного будут на

зывать ее отцом, жены - мужем, причем будут приготовлять для нее

просяную кашу; если покойный был наба, то и ее будут называть на-

ба, если он таковым не был, то ее будут называть его именем.

Так она будет вести себя до дня кури (вторых похорон). В этот

день она может обрить себе голову, подобно всем членам семьи, и

роль ее кончается. Она сохраняет, однако, имя курите и в день раз

дела получает какую-нибудь одежду, взамен которой возвратит

платье покойного; если прямой наследник щедр, то она получает не

сколько голов скота, а иногда ребенка. Курита умрет раньше своего

срока, если не выполнит предначертанной роли, ибо духи предков

придут за нею; роли этой не добиваются>. Таким образом, до тех пор

пока умерший мосси не отделился окончательно от своей группы че

рез посредство последних похорон, живые его видят и он сам видит

себя ведущим обычный образ жизни в облике курите. Это - реаль

ное присутствие невидимого, сделавшегося осязаемым и ощущаемым.

Калауэй, оставивший нам столь ценные сведения о верованиях зу

лусов, признает, что <их теория не является ни очень последователь

ной, ни очень понятной... Они говорят, что тень, очевидно та,

которая отбрасывается телом, и есть то, что делается в конце концов

по смерти тела итонго или духом. Для того чтобы узнать, так ли они

действительно думают, я спросил: <Тень, которую отбрасывает мое

тело, когда я хожу, это ли и есть дух?> - <Нет, это не твое итонго

(дух)>. Очевидно, они думали, что под словами <мой дух> я разумел

духа того существа, которое бодрствует надо мной, т. е. своего рода

ангела-хранителя, а не собственного духа. <Но это станет итонго или

духом предка для твоих детей, когда ты умрешь>. Они говорят, что

длинная тень сокращается, когда человек приближается к смерти, и

сжимается во что-то очень маленькое. Когда они видят, что тень че

ловека таким образом сокращается, они знают, что он скоро умрет.

Когда человек умирает, длинная тень уходит, это они и разумеют,

когда говорят: <Тень его ушла>. Есть, однако, короткая тень, которая

остается с трупом и сжигается вместе с ним. Длинная тень становится

итонго, или духом предка>.

Весьма важно знать намерения и настроения итонго в отношении

живых. Новоумершему отдали все обычные почести и справили по

принятому обычаю его похороны; если при этом итонго не подает

никаких признаков жизни, то начинают беспокоиться и доискиваться

причины молчания. Чаще всего, однако, итонго осведомляет близких

о своем удовлетворении либо во сне, либо являясь в образе змеи, за

бирающейся в жилище. Змеи чтимо резко отличаются от других.

<Те змеи, которые имеют человеческую природу, распознаются бла

годаря тому, что посещают хижины, не едят мышей и не боятся шу

ма, производимого людьми. Наблюдается, что они не боятся тени

человека, и змея, которая есть итонго, также не пугает людей: при

появлении змеи атома нет общей тревоги, как при обнаружении ди

кого зверя в хижине. Напротив, туземцы считают себя счастливыми,

они чувствуют, что явился начальник селения>.

<С нетерпением подстерегают появление этих вносящих успокое

ние змей. Если такую змею находят на могиле, то обнаруживший ее

оборачивается и говорит: я видел сегодня на могиле, как она грелась

на солнце>. Если итонго не появляется в хижине или если покойного

не видят во сне, то приносят в жертву быка или козу и говорят, что

покойного вернули в его жилище. Если и после этого покойный не

возникнет во сне, то, даже если змея приползет, начинают беспоко

иться и спрашивать: <Как умер этот человек? Мы не видим его,

атома его темно> (появляется подозрение относительно колдовства).

Если покойный был начальником большого селения, то отправляются

за <доктором>, если же он был бедняком, то не предпринимают ни

чего>.

Здесь совершенно очевидно стремление сохранить общение с

итонго, стремление внушено ощущением силы и власти этого духа,

от которого зависит здоровье, благосостояние и сама жизнь тех, кто

живет в селении. Как мы только что видели, не всякий дух мертвого

является итонго. <Не все амахлози становятся аматонго, а только и

прежде всего умершие начальники: итонго занимает в мире духов

более высокий ранг, чем дух обыкновенных ихлози. Каждая семья

имеет кроме аматонго, общих для всего племени, своего особого

атонго. <Наш отец, которого мы знаем, - говорят они, - он все в

нашей жизни>. Его считают своего рода гением-покровителем семьи.

Если семья переселяется и итонго не показывается в новом жилище,

то надо пойти за ним. От дикой шелковицы отламывают ветку и не

сут ее в старое жилище. Здесь приносят жертву, причем поют люби

мую песнь итонго, чтобы он сказал себе: <Воистину дети мои

чувствуют себя покинутыми оттого, что я не иду с ними>. Затем вет

ку тащат по земле до нового жилища, надеясь, что атонго пойдет по

следу или откроет во сне, почему он не хочет явиться>.

Необходимо, однако, чтобы итонго оказался достоин того почита

ния, которое живые в избытке оказывают ему. Если он не старается

обеспечить благосостояние своих близких, если на них обрушиваются

несчастья, то сначала мольбы, обращаемые к нему, учащаются, по

том, однако, тон меняется и ему напрямик говорят всю правду. <Их

отец после смерти стал для них большим сокровищем. Взрослые дети

знали его доброту, храбрость. И если в селении появляется болезнь,

то старший сын начинает прославлять умершего отца, перечисляя все

его почетные прозвища, которые тот получил за боевые заслуги, од

новременно он восхваляет и других аматонго... Сын йорицает своего

отца, говоря: <Что касается нас, то мы можем умереть. О ком же ты

заботишься? Вот мы все умрем и посмотрим тогда, в какое ты жили

ще сможешь зайти. У тебя не будет ничего, кроме саранчи для еды,

тебя никуда не пригласят, если ты погубишь собственное селение>.

Для кафра нет ничего ценнее скота. Он остается хозяином скота

и после смерти. Если покойник считает, что ему не оказывается до

статочно почестей, то станет мстить, причиняя всякое зло и разные

болезни как скоту, так и самим людям. <Отсюда вытекает, что для

зулуса рядом с чувственным миром существует мир духов, который

он представляет себе пребывающим в связи с чувственным ми*м и

которого ему приходится тем больше бояться, что эти духи, недоступ

ные для нападения со стороны людей, способны в любой момент при

чинить им зло. Зулус питает к миру духов те чувства, которые

внушаются высшей силой, он служит им потому, что боится их, хотя

выражения, употребляемые, когда он говорит о них и при обращении

к ним, не всегда особенно почтительны>.

Аналогичные коллективные представления и верования встреча

ются в Западной и Экваториальной Африке. Я приведу только не

сколько примеров. У племен адио с верхнего Конго новоумерший дает

знать о своих требованиях через сон. По пробуждении видевший сон

должен немедленно удовлетворить требования покойного, любые дру

гие дела откладываются, ибо могут произойти всякие неприятности и

несчастья: разобьется посуда, как только ее возьмут в руки, испор

тится брага, треснут горшки при варке пищи и т. д.

<Некоторые покойники, желая показаться живым родичам, прини

мают облик большой безвредной змеи, называющейся румба, видимой

лишь тому родственнику, которому хочет показаться покойный; яв

ление происходит всегда близ могилы. В Дагомее <сын находится в

постоянном мысленном общении с покойными родителями. Он еже

дневно беседует с ними и просит их покровительства. Если с ним слу

чается какая-нибудь беда, он тотчас обращается к их помощи,

старается расположить их к себе приношениями на могилы. Они, на-

верное, услышат его мольбы и заступятся за него перед общим вели

ким владыкой>.

Вот факт, наблюдавшийся в Восточной Африке у одного племени

банту и показывающий, до какой степени интересы живых перепле

таются с интересами мертвых, как сильно одни влияют на другие.

<Если холостой юноша убит вдали от своего селения, то его муиму,

или дух, вернется в селение и заговорит во время пляски, пользуясь

в качестве медиума какой-нибудь старухой. Дух скажет: <Я такой-то,

я желаю иметь жену>. Отец юноши примет надлежащие меры для по

купки девушки в другом селении, приведет ее к себе, и на нее станут

смотреть как на жену покойного... Через некоторое время девушку

выдадут замуж за брата покойного. Если случится так, что действи

тельный муж будет бить эту женщину и вообще скверно обращаться

с ней и она уйдет к своему отцу, то муиму покойного придет мучить

людей, живущих в селении, и их постигнет несчастье. Дух, вероятно,

спросит, пользуясь тем же медиумом, что и в первый раз, почему с

его женой дурно обращались и вынудили ее уйти. Тогда глава семьи

начнет прилагать усилия к тому, чтобы убедить молодую женщину

вернуться: он будет бояться гнева духа своего покойного сына>. По

следний, следовательно, невидимо присутствует при всем, что проис

ходит среди живых. Когда его жена подвергается скверному

обращению со стороны действительного мужа, то он расправляется не

только с ним. Последствия угрожают всей общественной группе, и

глава ее спешит предупредить их, стараясь дать удовлетворение по

койному. Связь между членами группы такова, что благополучие ее

в любой момент может зависеть от поведения того или иного ее члена

в отношении к мертвым.

Случается, что желание мертвого оказывается неразумным. В этом

случае живые не считают себя обязанными исполнять их. <Если бы,

например, дух заявил: <Я хочу бязи, миткаля!>, то его близкие сказа

ли бы: <Не сошел ли ты с ума?> И не дали бы ему. Почему миткаля?

Что бы он с ним стал делать, ведь ему положили ткани при погре

бении, и ему больше не надо>. Если же просьба, по крайней мере по

общему мнению, кажется мало-мальски разумной (например, старый

охотник просит мяса), то ее постараются сейчас же удовлетворить,

причем будут считаться с личными вкусами каждого покойника...

Если дух потребует жилище, то ему построят таковое>.

Кроме недавно умерших и покойников, которых еще хорошо по

мнят, чьи черты, свойства и привычки сохранились в памяти людей,

с которыми разговаривают во сне или (если верить мисс Кингели) да-

же наяву, приходится считаться и с более отдаленными покойниками,

с теми, кого мало помнят или совсем не знают, давно ушедших из

мира живых, тем не менее способныь оказывать опасное влияние на

судьбу живых. Мейнгоф с полным основанием останавливается на

вопросе о постепенном превращении покойников в предков. <По ис

течении определенного времени душа все более и более теряет черты

человека и превращается в духа. Духи делаются объектом подлинного

поклонения и представляются, в зависимости от своего расположе

ния, либо благосклонными, либо враждебными. Объединение слив

шихся вместе духов становится в глазах туземца Восточной Африки

ужасной силой, которая внушает необычайный страх. Шамбалы на

зывают ее муциму. Она не обладает индивидуальностью, подобно че

ловеку, она и не дух определенного человека, это сила, от которой

происходят все несчастья и которую непременно нужно умиротво

рить>.

У вашагов данное различие сформулировано совершенно отчетли

во. В киренго, своего рода катехизисе, преподаваемом недавно обре

занным молодым людям, имеется глава (восьмая), относящаяся к

неведомым покойным вождям, и другая глава (десятая), относящаяся

к известным покойным вождям. <Когда уже никто больше не будет

знать Кизаро, то круг, носящий имя этого вождя, будет вычеркнут из

этой главы (десятой) и помещен в главу неизвестных вождей. Этот

обычай связан с религиозными идеями вашагов. Души покойников,

говорят они, остаются в стране до той поры, пока есть люди, которые

их знали и которые, следовательно, приносят жертвы их духам; когда

эти духи не имеют больше на земле друзей, которые стали бы им

приносить жертвы, то они уходят и отправляются жить в неведомую

чужую страну>.

Трудно преувеличить то место, которое занимают эти предки в

повседневных заботах многих племен банту. <Наши предки нас ви

дят, - говорят туземцы. - Они созерцают все наши поступки: если

мы дурные люди, если мы не соблюдаем в точности оставленных ими

преданий, то они посылают нам комбо. Комбо - это голод, война,

всякая непредвиденная напасть>.

Среди сложных чувств, которые внушают предки, преобладает

страх. Они очень требовательны. Никогда нельзя быть уверенными в

том, что их удалось удовлетворить. Для того чтобы добиться от пред

ков обращаемых к ним исполнения просьб, молитвы подкрепляются

щедрыми приношениями.

Все происходит так, как если бы.приходилось покупать их благо

склонность. <Миримо, - говорит нам другой миссионер, - довольно

часто озлобляются против живых и насылают болезни на людей и на

скот, засуху, голод и смерть. Тогда их необходимо умилостивить и

заручиться их благосклонностью при помощи приношений... Вот мо

литва, с которой банкумы обращаются к своим суиквембо (духам

предков), когда делают им приношения: <О вы, наши старые отцы и

матери, почему вы говорите, что мы вас лишаем пищи? Вот бык, ко

торого вы желаете, ешьте его вместе с нашими предками, умершими

до и после вас, с теми, кого мы знаем и кого мы не знаем (это и есть

то собрание предков, безымянное и безличное объединение, о котором

говорит Мейнгоф). Дайте нам жизнь, подайте всяких благ нам и де

тям нашим, ибо вы оставили нас на земле, и очевидно, что мы оста

вим на земле наших детей. Почему вы гневаетесь на нас? Почему

презираете вы это селение, которое является вашим? Ведь это вы да

ли нам его. Прогоните, мы молим вас, всех злых духов, заставляю

щих нас страдать, все дурные простуды и все болезни. Вот

приношение, которое мы вам делаем и с которым мы воссылаем к вам

нашу молитву>.

Жюно прекрасно объяснил характер постоянных отношений, кото

рые существуют между племенем и его предками. Эти отношения по

коятся на принципе <do ut des> (<даю, чтобы ты дал>), к которому

присоединяется сознание превосходства и силы предков. Их можно

умолить, подкупить, упросить, но их никогда нельзя в действитель

ности принудить.

<Сделавшись благосклонными благодаря этой жертве, боги (пред

ки) ниспошлют потомкам обильную жатву (ибо они вызывают рост

и созревание произведений природы), они дадут им разрешение ру

бить деревья, и тогда огромные стволы при падении никого не разда

вят... (В противном случае, если бы люди стали рубить деревья без

разрешения богов, наверное, произошло бы много несчастных случа

ев. Жертвоприношения носят, по существу, предупредительный ха

рактер. Приношением пищи духам предков, задариванием их живые

добиваются того, чтобы не нарушалось естественное и благоприятное

течение вещей, чтобы никакая беда не смутила нынешнего благопо

лучия... Существуют также искупительные жертвы, жертвы, при

званные умилостивить гнев духов предков... жертвы, преследующие

цель положить конец разладу путем умиротворения духов, и т. д.>.

Молитвы, обращенные к предкам, часто перемешаны с упреками.

Для них делают то, чего они якобы требуют, одновременно им дают

почувствовать, что они злоупотребляют и, согласно известному выра

жению, они не дают следуемого. Вот, например, молитва за больного

ребенка: <Вы, боги наши (предки вообще), и ты, такой-то (отдельный

покойник), вот наша инхамба (приношение). Благословите этого ре

бенка, дайте ему жизнь и рост, сделайте его богатым для того, чтобы,

когда мы его посетим, он смог заколоть для вас быка... Вы ни на что

не годитесь, боги, вы чините нам только неприятности. Мы столько

приносили вам подарков, а вы не слышите нас. У нас всего не хватает.

Ты, такой-то (называется покойник, которому приносится жертва по

указанию гадальных костей, т. е. покойник, который считался разгне

ванным и который якобы подстрекнул других предков причинить се

лению зло и наслать болезнь на ребенка), ты полон ненависти! Ты не

обогащаешь нас. (Все имеющие удачу обязаны этим предкам.) Ныне

мы приносим тебе вот этот подарок. Позови своих предков, позови

также предков отца этого больного ребенка: ведь семья его отца не ук

рала его матери, люди его рода явились средь белого дня (т. е. они по

закону оплатили цену женщины). Явитесь же к жертвеннику! Ешьте

и делите нашего быка (чаще всего бык - это простая курица)>.

Тон молитвы нельзя признать особенно вежливым. Жюно замеча

ет, что подобные молитвы вообще не обнаруживают глубокого рели

гиозного чувства, во всяком случае они абсолютно лишены

почтительности. Во время жертвоприношения туземцы смеются,

громко разговаривают, пляшут, поют непристойные песни, даже пре

рывают молитву замечаниями и переругиваются по поводу всяких до

машних дел. Священнослужитель сидит на сиденье, указанном

костями, и говорит монотонным голосом, глядя прямо перед собой с

совершенно равнодушным видом. Ничто в его позе не выражает ни

страха, ни почтения. Если бы боги были настоящими стариками еще

во плоти, еще живыми, он бы не мог разговаривать с ними более не

принужденно. Если, однако, случается несчастье, если на страну об

рушивается голод и засуха, то мольбы становятся пламенными и

смиренными. Фамильярность, которая часто заметна в обращении с

предками, отчасти объясняется постоянными сношениями, которые

существуют у живых с мертвыми. Предки еще представляют собою

часть общественной группы, благополучие и даже жизнь которой за

висят от их доброй воли. Но сами предки постоянно получают пищу

и подарки от живых. В этом смысле живые выступают сотрапезника

ми обитающих в <мире ином>. Однако <иной мир> для банту не от

личается от здешнего мира. Коллективные представления,

относящиеся к близости покойников, их силе, влиянию на судьбы

каждой личности или на естественные явления, столь постоянно

оживляются в каждом индивидуальном сознании и занимают столь

большое место, что превращаются в часть жизни этого сознания.

Вездесущность духов, колдовства и чар, таящихся во мраке и всег

да угрожающих живым, тесное соприкосновение покойников с

жизнью живущих - вся совокупность представлений является для

первобытных людей неисчерпаемым источником волнений. Первобыт-

Ное мышление не только мистическое, т. е. направленное в каждый

данный момент в сторону таинственных сил, и не только пра-ло-

гическое, т. е. чаще всего безразличное по отношению к логическому

противоречию. Первобытное мышление представляет себе причин

ность иначе, чем мы, причем... третья особенность тесно связана с

двумя первыми.

Причинная связь, как мы ее понимаем, соединяет явления во вре

мени цепью необходимости и обусловливает их таким образом, что

они располагаются в необратимые ряды. Кроме того, ряды причин и

следствий продолжают друг друга и переплетаются до бесконечности.

Все явления объективного мира, как говорит Кант, находятся во всеоб

щем взаимодействии, однако, как бы сложно ни было данное перепле

тение, наша уверенность в том, что эти явления в действительности

всегда располагаются в причинные ряды, обосновывает для нас всеоб

щую закономерность, - одним словом, наш опыт.

Совершенно иначе обстоит дело для первобытного мышления. Все

или почти все происходящее оно приписывает, как мы видели, вли

янию таинственных или мистических сил (колдунов, покойников

и т.д.). Поступая так, оно, несомненно, повинуется тому же психо

логическому инстинкту, что и мы. Однако тогда, когда для нас и

причина и следствие одинаково даны во времени и почти всегда в

пространстве, первобытное мышление в каждый данный момент до

пускает, что воспринимается лишь одно из обоих звеньев причинной

связи, другое звено принадлежит к совокупности невидимых и не

поддающихся восприятию существ.

Правда, в глазах первобытного человека эта совокупность не менее

реальна, столь же непосредственно дана, как и чувственный мир,

именно в этом заключается одна из черт, характерных для первобыт

ного мышления, однако причинная связь между данными разнородны

ми вещами глубоко отличается от той, которую мы себе представляем.

Одно из двух звеньев - причина не имеет для первобытного сознания

видимого контакта с предметами и фактами чувственно воспринимае

мого мира. Причина внепространственна и, следовательно, по крайней

мере с известной стороны, вневременна. Конечно, она предшествует

следствию, и, например, злоба, испытываемая новоумершим, побуж

дает его причинять то или иное страдание живым. Тем не менее тот

факт, что мистические силы, которые служат причинами, остаются

невидимыми и неуловимыми для обычных способов восприятия, не

возволяет располагать их во времени и в пространстве, а часто и ин

дивидуализировать. Эти силы, так сказать, витают всюду и излучают

ся из некой недоступной области, они окружают со всех сторон

человека, который не поражается тому, что чувствует их присутствие

в нескольких местах сразу. Мир опыта, который складывается таким

образом для первобытного мышления, может показаться более бога

тым, чем наш, не только потому, что их опыт включает в себя эле

менты, которых наш опыт не содержит, но также и потому, что его

структура иная. Мистические элементы как бы образуют для перво

бытного мышления что-то вроде дополнительного измерения, которого

наше мышление не знает, не измерение пространства в точном смысле

слова, но скорее измерение опыта во всей его совокупности. Именно

особая структура опыта приводит к тому, что первобытные люди рас

сматривают как простые и естественные такие формы причинности,

которых мы даже не можем себе представить.

Для пра-логического мышления причинная связь представляется в

двух формах, впрочем, смежных между собой. Либо определенная

предассоциация диктуется коллективными представлениями: напри

мер, если будет нарушено известное табу, то произойдет определен

ного рода несчастье, или если произошло такое-то несчастье, то это

значит, что нарушено конкретное табу. Происшедший факт приписы

вается вообще действию мистической причины: разразившаяся эпиде

мия рассматривается как проявление гнева предков или злобы

колдуна, причем в этом убеждаются либо путем гадания, либо под

вергнув подозреваемых в колдовстве лиц испытанию (ордалии). И в

том, и в другом случае связь между причиной и следствием непо

средственная. Первобытное мышление не допускает посредствующих

звеньев, или, по крайней мере, если оно их признает, то считает не

имеющими значения и не уделяет им никакого внимания.

Когда мы говорим, что отравление вызвало смерть, то представля

ем некоторое количество явлений, которые в определенном порядке

последовали за введением яда. Вещество, поступившее в тело, подей

ствовало, например, на ту или иную ткань, на тот или иной внутрен

ний орган и сказывается на нервных центрах, на дыхательном

аппарате и т. д. до тех пор, пока, наконец, не прекращается вся со

вокупность физиологических функций. Для первобытного мышления

дело обстоит иначе: если яд действует, то это происходит единственно

потому, что жертва была <обречена> (doomed). Связь устанавливает

ся между смертью, с одной стороны, и роковым дейстйюм колдовст

ва, с другой. Все посредствующие явления значения не имеют. Они

возникают лишь в результате воли и силы колдуна. Если бы он за

хотел, то они были бы совершенно иными. Колдун не пускает в ход

определенный механизм. Само представление о таком механизме, ко

торый начиная с определенного момента приходит в движение с не

обходимой последовательностью, предполагает ясное представление о

причинной обусловленности определенных явлений. Первобытное

мышление не обладает подобным представлением. Оно заменяет его

представлением о покорных и послушных орудиях вроде крокодила,

который уносит жертву, указанную колдуном. Последний уверен, что

крокодил унесет жертву. Однако происходит это не потому, что че

ловек неосторожно поведет себя по отношению к животному. Напро

тив, по мнению первобытного человека, если бы крокодил не служил

орудием колдуна, он не причинил бы зла человеку.

Точно так же паралич, болевые ощущения, наконец, смерть, вы

зываемые ядом, отнюдь не необходимые следствия присутствия яда в

теле, это лишь средства, которые избрала мистическая сила для

умерщвления жертвы.

Мы видим теперь ту основную причину, которая делает первобыт

ное мышление безразличным к выяснению вторичных (естественных)

причин. Для него привычен этот тип причинности, который вскрыва

ет, так сказать, переплетение естественных причин. В то время как

последние составляют сцепления и комплексы, развертывающиеся во

времени и пространстве, мистические причины, в сторону которых

почти всегда направлено первобытное мышление, будучи внепрост-

ранственными, а иногда даже и вневременными, исключают саму

идею подобных сцеплений и комплексов. Действие этих причин мо

жет быть лишь непосредственным. Даже если действие совершается

на расстоянии (как часто происходит при колдовстве), даже если дей

ствие должно сказаться лишь по истечении определенного срока, оно

тем не менее представляется, вернее, ощущается как действие, про

являющееся через какие-нибудь посредствующие звенья.

Насквозь мистическая связь, или, чаще всего, предассоциация, не

посредственно связывает таинственную силу с произведенным ею

действием, как бы оно ни было отдалено во времени или пространст

ве. Вопрос гак? почти никогда не ставится этим мышлением. В то же

время непосредственный характер мистической причинности равноси

лен тому, что мы называем чувственной, разумной или интуитивной

очевидностью. Природе предассоциации присуща полная бесспор

ность. Когда туземцы видят, что европейцы отказываются признавать

веру подобной связи, они относятся к ним с жалостью или просто ду

мают, что то, что годится для них, не годится для белых. Заключение

это совершенно правильно, но не в том смысле, в каком они думают.

Преобладание в сознании этого типа мистической и непосредст

венной причинности придает их мышлению в целом те самые свой

ства, которые делают для нас столь трудным проникновение в

процесс данного мышления. Ибо надо думать, что ни время, ни про

странство не являются для них точно тем же, чем они служат для

нас; я разумею для нас в повседневной жизни, а не в научном или

философском мышлении. Можем ли мы представить, чем была бы

привычная для нас идея времени, если бы мы не привыкли рассмат