Примечания

Глава пятнадцатая ДВУЛИКИЙ ФИЛОСОФ 1. Платон. Пир, 216е, 221е. Сочинения Платона в дальнейшем цитируютсяпо изданию: Платон. Сочинения в трех томах. Под ред. В. Асмуса. М., "Мысль",1968-1972. 2. До нашего времени дошло четыре "сократовских сочинения" Ксенофонта("Воспоминания", "Апология Сократа", "Пир" и "Домострой"). Русский переводих принадлежит С. Соболевскому. 3. "Платон,- справедливо говорит П. Новгородцев,- был именно тот ученикего (Сократа), который своим глубоким проникновенным духом был более всегоспособен передать нам сущность Сократа. Платон в одно и то же время ифилософ и художник; его одушевленный пересказ дает не только мысли, но такжеи образы... и прежде чем мы поняли глубину излагаемой системы, мы ужечувствуем нравственную силу личности. А в отношении к Сократу это самоеглавное" (П. Новгородцев. Сократ и Платон. М., 1901, с. 6. См. также: С.Жебелев. Сократ. Берлин, 1923, с. 15 сл.; Д. Богдашевский. Об источниках кизучению философии Сократа.- "Труды Киевской Духовной Академии", 1895-1897. 4. Платон. Критон, 51b. 5. Существует предположение, что Сократ одно время был ученикомнатурфилософов, но оно вряд ли основательно. 6. Платон. Пир, 220-221. 7. Ксенофонт. Апология, 18. 8. Платон. Пир, 220с. 9. Платон. Апология, 31d. В "Апологии" Ксенофонта (12) "даймонион" неограничивается предупреждениями, но дает и положительные указания. См.также: Ксенофонт. Воспоминания, I, 1, 2-5; Платон. Федр, 242b; Эвтидем,272е; Теэтет, 151а; Алкивиад Первый, 103а, b. "Даймонион" связан был соспособностью Сократа предсказывать и давать советы. О "демоне" Сократаговорят Аристотель, Цицерон, Плутарх (см.: А. Введенский. Демонион Сократа.Сергиев Посад, 1893). 10. Фукидид. История, I, 23, 2. 11. Там же, III, 37. 12. Аристофан. Всадники, 912 сл. 13. Платон. Апология, 21с сл., 23b. 14. Ксенофонт. Воспоминания, I, 6, 4-10. 15. М.: Платон. Федр, 230b. Глава шестнадцатая САМОПОЗНАНИЕ, МЫШЛЕНИЕ, БЛАГО Притязание человеческого "я" на центр мироздания является предпосылкой открытия Бога. Томас Манн Как-то раз, беседуя с юношей Ефидемом, который надеялся обрестимудрость изучением философских книг, Сократ спросил: - Скажи мне, Ефидем, в Дельфы ты когда-нибудь ходил? - Даже два раза,- отвечал тот. - Заметил ты на храме где-то надпись: "Познай самого себя"? - Да. - Что же, к этой надписи ты отнесся безразлично или обратил на неевнимание и попробовал наблюдать, что ты собою представляешь? - Конечно, нет, клянусь Зевсом, я воображал, что это-то уж вполне знаю:едва ли я знал бы что-нибудь еще, если бы не знал даже самого себя. В ответ Сократ стал подробно развивать мысль о том, насколько труднаявещь - самопознание и как важно человеку обратиться к исследованию самогосебя (1). В древности смысл афоризма, начертанного на фронтоне Дельфийскогохрама, был скорее уничижительным: "Познай, что ты только человек" (2).Сократ же вложил в него иное содержание. Для него эти слова означали, чточеловеку нужно начинать исследование бытия с себя. В самом деле, какой толкгадать о пространстве, атомах и движениях звезд, как делали "физики", еслитвоя собственная жизнь для тебя все еще загадка? Искать ее разрешенияследует не в космосе, а в недрах человеческого духа. Так по-новому понятое изречение неведомого мудреца становится девизомвсей философии Сократа. Но если в этом он шел по пути, проложенному Протагором, то в отличие отсофистов он верил в возможность постичь истину. И цель эта была для него неотвлеченной, но конкретно- жизненной; он сознавал ее как отыскание человекомвысшего блага. Люди, по его мнению, слишком мало ценят сокровище, которымвладеют,- они не знают своей души и лишь поэтому оказались беспомощными ислепыми в мире вещей. Отсюда - и "ужас Рока", и безнадежность. Какова цель твоей жизни? - спрашивал Сократ. В чем видишь ты ееназначение и что считаешь счастьем? Твои друзья жаждут славы, богатства,удовольствий? Но проверь хорошенько - это ли цель, достойная человека? И каклегко все это можно утратить! Беседуя с молодежью, мудрец шаг за шагом развенчивал ходячие идеалы ипоказывал их обманчивость. Своим судьям он потом скажет: "Ведь я только иделаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого, и старого, заботитьсяпрежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она былакак можно лучше" (3). Поначалу это легко принять за проповедь аскетической отрешенности, нона самом деле именно с Сократа начинается в Греции подлинноежизнеутверждение. До него эллинский мир, по сути дела, любил жизнь любовьюбезнадежной и безответной. Афинский же мудрец проникается верой в благойсмысл человеческого существования. Он лишь говорит, что этот смысл не лежитна поверхности, а дан как задача. Преходящие "блага" не могут составлять подлинного счастья, но это незначит, что истинное добро обнаружить невозможно. Оно тождественно высшеймудрости, которая делает жизнь человека совершенной. Вы, говорит Сократ,блуждаете лишь потому, что не открыли основ добродетели, заложенных в нас.Обратитесь к себе, к своему разуму, и он научит вас мужеству, покажет вамнеобходимость воздержания, умеренности, правдивости. Вы поймете, что поотношению к людям следует быть справедливыми, а по отношению к высшим силам- благоговейными. Одним словом, в мудрости содержатся все "доблести",которые, в сущности, лишь разные стороны единого добра, дарующего счастье.Рассмотрите его основания, если вы уже не имеете простодушной веры предков,и - убедитесь, что добро присуще нашей природе и, следовательно, имеетбожественное происхождение. Не бойтесь подвергнуть его проверке, ему нестрашны испытания ума, и, когда придете к выводу, что мудрость содержитнепреложный закон вашего существа,- уже сознательно следуйте ей. Таковы исходные начала критического метода Сократа, покинувшего почвуслепого доверия к традиции. Философ не поучает, подобно Пифагору, нессылается на авторитеты, но избирает своим рабочим инструментом диалектику -поединок доводов. Отсюда и Сократовский способ приводить людей кдостоверному знанию. Порой дискуссии, которые он затевал, были рассчитаны на слушателей,однако чаще он старался расположить партнера к себе, заглянуть в его душу,помочь ему разобраться в своих мыслях и стремлениях. Сократ целикомотдавался ходу рассуждений, входил во все изгибы мысли собеседника, неоставляя ничего неясным, не пропуская ни одного звена в цепи доказательств.Он почти отождествлялся с другим человеком, как бы забывая о себе и своихвзглядах: это помогало ему подойти к чужой душе изнутри. Вот в палестре или у храма он останавливает приглянувшегося емучеловека и задает вопрос. Он внимателен, серьезен, порой прикидываетсянаивным, спрашивает, возражает, уточняет... А что, друг, ты понимаешь под таким-то словом? Хорошо. А не будет лиошибкой толковать его так? О, Гера! Его оппонент знает, что такое благо имудрость! Пусть же скорей просветит он бедного Сократа!.. И все дальше идальше увлекает он спорщика. Да, да, это так,- вынужден соглашаться тот. Номудрец не довольствуется частной победой, он продолжает: давай-ка рассмотримэтот вопрос тщательнее. Ты следишь за мной? Следи внимательно! И вьется, развертывается нить аргументов, определений, выводов.Собеседнику становится не по себе, он так привык к шаблонным словам, чтоникогда особенно не вникал в их значение. А тут само понятие начинаетанатомироваться. Вот юный Теэтет - будущий знаменитый математик - бьется, как муха впаутине, а Сократ, загнав его в тупик, смотрит добродушно своими выпученнымиглазами, в которых прячется улыбка, шутит, подбадривает: смелее, смелее!Ведь он, Сократ, тоже учится и для него все это так же ново. Не нужнобояться трудностей. - Твои муки происходят оттого, что ты не пуст, милый Теэтет, а скореетяжел. - Не знаю, Сократ. Но я рассказываю о том, что испытываю. - Забавно слушать тебя. А не слыхал ли ты, что я сын повитухи - оченьпочтенной и строгой повитухи, Фенареты? - Это я слышал. - А не слышал ли ты, что и я промышляю тем же ремеслом? - Нет, никогда. - Знай же, что это так, но только не выдавай меня никому. Ведь я, другмой, это свое искусство скрываю... В моем повивальном искусстве почти всетак же, как и у них,- отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у мужей,а не у жен и принимаю роды души, а не плоти. Самое же великое в нашемискусстве - то, что мы можем разными способами допытываться, рождает лимысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод (4). Эта маевтика, или духовное акушерство,- основной педагогический приемСократа. Доводя мысль собеседника до абсурда, он показывал, что тот родил"пузырь", а не настоящее дитя, и увлекал его к дальнейшему анализу, помогая"произвести на свет истину". Иным людям рассуждения Сократа могли показаться утомительными. Но в нихзаключалась подлинная школа мышления. Философия в лице афинского мудрецаприступила к энергичным разработкам ресурсов разума. Ты выдвинул понятие?Объясни его, требует Сократ, иначе возникнет лишь путаница. "Софизмами"здесь не отделаешься. Из хаоса слов, представлений и образов нужно вычленитьстрогие конструкции. То были как бы химические эксперименты над мыслями:Сократ смешивал, взбалтывал, выпаривал, а на дне оседали кристаллы понятий.Отыскивая общее в частном, философ приоткрывал дверь в мир умопостигаемого,дверь, в которую стучались еще Пифагор и Парменид. Чистая мысль, согласно Сократу,- это реальность, которую человек долженнайти в себе и высвободить; она требует ясной причинно-следственной связи иобоснованности заключений. Таким образом, Сократ разрабатывал начаткииндуктивного способа познания. Но именно здесь, где сильнее всего проявилсяфилософский гений Сократа, обнаруживается странный парадокс или дажетрагедия его учительства. Ведь, предложив свой рациональный методисследования, он незаметно для себя служил не моральной философии, котораясоставляла для него главный интерес, а науке. Как это ни странно, человек,пренебрегавший естествознанием, дал ему в руки инструмент, с которым оновеками не расставалось; а вот в сфере нравственной сократовские приемыоказались весьма мало применимыми. Сократ настолько верил в разум, что вознамерился построить на нем одномуниверсальную этику. Попытка заведомо обреченная на неудачу! Уже Аристотельрешительно отклонил это превращение нравственности в науку, хотя исоглашался с мыслью Сократа, что "добродетель не бывает без знания" (5). Сократу казалось, что человек добр по природе и что злым делает еголишь неведение. В этом есть нечто общее с индийским учением об "авидье". Ноесли Упанишады учили о неведении мистическом, то для греческого философадобро, как и истина, постигалось изучением законов рассудка. Все это давалооснование многим мыслителям считать Сократа человеком, который отравилэллинский дух рационализмом. Кьеркегор усматривал в Сократе лишь разъедающую"иронию"; Ницше называл его "типичным немистиком", погубившим возвышенныйдух "трагической Греции"; экзистенциалист Лев Шестов изображал дело философакак бы вторым грехопадением после Адама (6). В этих суждениях есть много верного, в частности, "диалектический"метод действительно укреплял притязания обыденной логики на господство ввысших областях знания. Тем не менее мы не имеем права отделять учениеСократа от него самого. Взятый же целиком, во всей своей жизни и со всемиоттенками мышления, мудрец слишком сложен, чтобы его можно было втиснуть вузкие рамки рационализма.

X x x

Прежде всего, будь ирония и рассудочность Сократа абсолютными, онсовершенно иначе относился бы к религии. Плоский рационализм несовместим сней; между тем все свидетели говорят о неподдельном благочестии философа.Сократ не только совершал обряды, но и с полной серьезностью и уважениемприслушивался к словам оракулов. Он недвусмысленно подчеркивал, что методего имеет границы и не претендует заменить мистическое познание. Человекудан разум, это его достояние, а высшее открывается иным путем. "Что богипредоставили людям познать и делать,читаем мы у Ксенофонта,- тому, говорилон, должно учиться, а что людям неизвестно, о том - стараться узнать волюбогов". "Если ему казалось, что ему дается какое-нибудь указание от богов, тоуговорить его поступить вопреки этому указанию было труднее, чем уговоритьвзять проводника слепого и не знающего дороги вместо зрящего и знающего. Даи других бранил он глупцами, кто поступает вопреки указанию богов изопасения дурной славы у людей; сам же он совет от богов ставил выше всехчеловеческих отношений" (7). Сократ не одобрял тех, кто думал, что о божественном можно рассуждатьтак же легко, как о прочем. "Он удивлялся,- говорит Ксенофонт,- как они непонимают, что постигнуть человеку это невозможно" (8). Одним словом, мудрецдостаточно ясно сознавал как величие божественного Начала, так иневозможность свести понятие о нем к обычной логике. При этом агностиком в духе Протагора и Горгия Сократа назвать нельзя.Те, кто упрекают его в рационализме, забывают, что под поверхностью всех егоумственных операций жила вера в высшее Благо. Это было, безусловно, нечто новое в религиозном сознании Греции.Единое, Мойра, Логос, боги - как бы ни понимали и ни обозначали высшуюРеальность предшественники Сократа - она никогда не мыслилась в категорииБлага. Божественное было всемогущим, неодолимым, всеединым и даже разумным,но - не являлось Добром. Сократ решительно отказывался видеть в Высшем лишьНус, холодный Перводвигатель ученых, но понимал его как небесный Промысл. Иотнюдь не "диалектика" открыла Сократу этот аспект верховной Сущности;источник его видения нужно искать в личном, духовно-нравственном опытемудреца. Замечательно, что Сократ, всегда настаивающий на точных понятиях,уклонялся от определения высшего Блага, как бы показывая, что оно нерационализируется. И при этом его слова о "правдивом" и "благом" Боге звучатс такой покоряющей убежденностью, что в них чувствуется нечто почтипророческое. Не без основания известный историк религии Рудольф Оттосравнивал новизну этого учения о благости Божией с проповедью пророка Амоса(9). Религиозная интуиция Сократа составляет душу всей его философии.Поскольку Бог есть Добро, образованный им мир предназначен для радости,гармонии, для блага. Верить в это не означает, однако, отказаться от разума.И философ пытается подойти к идее Бога с помощью своего индуктивного метода. У Ксенофонта мы находим интересную беседу на эту тему. Сократспрашивает Аристодема, человека, смеявшегося над религией, чтит ли онвеликих мастеров: поэтов, скульпторов, живописцев. "Разумеется",отвечаеттот. Тогда Сократ подробно описывает некоторые удивительно устроенныеорганизмы, и Аристодем соглашается, что это похоже на "искусную работукого-то". - А в самом себе ты признаешь присутствие чего-нибудь разумного? Собеседник не может с этим не согласиться. - А в других местах нигде нет ничего разумного? Неужели ты можешь этодумать, зная, что в тебе находится лишь малая часть громадной земли иничтожная доля огромного количества жидкости? Равным образом, от каждого изсоставных элементов, несомненно великих, ты получил по ничтожной части всостав твоего тела; только ум, стало быть, которого нигде нет, по какому-тосчастливому случаю, думаешь, ты весь забрал себе, а этот мир, громадный,беспредельный в своей множественности, думаешь, пребывает в таком стройномпорядке благодаря какому-то безумию? - Да, клянусь Зевсом, думаю так: я не вижу хозяев, как не вижу мастеровздешних работ. - Да ведь и души своей ты не видишь, а она хозяйка тела. В конце концовАристодем соглашается, что есть Некто незримый, кто является причиной всего,но это в его глазах еще не оправдывает религию. - Нет, Сократ, право, я не презираю Божества, а, напротив, считаю егослишком величественным, чтобы ему нужно было почитание с моей стороны. - Если так, то чем величественнее Божество, которое, однако,удостаивает тебя своего попечения, тем больше следует чтить его (10). Мы ошиблись бы, решив, что Сократ дает здесь "доказательства" бытияБожия. Он находит непосредственно в самом человеке отражение духовного,божественного принципа, которое только и позволяет людям быть разумными итворческими существами. А как же боги? Сократ знает по опыту, что есть какие-то тайные силы,которые влияют на жизнь человека. Почему бы им не называться богами? Но всеони суть нечто подчиненное единому божественному Благу. Напрасно людинадеются подкупить их дарами, не отрекаясь от зла. Боги - помощникичеловека, но они могут содействовать ему только в добре, ибо только оно естьвысшая цель и богов и людей (11). Из всего этого видно, что Сократово "богословие" стоит ближе кбиблейскому учению, чем все, чего достигла античная мысль до Сократа. Ноесли глубинный исток веры Сократа находится вне плоскости разума, то чемобъяснить рационалистический характер его философии? Думается, у мудрецабыли основания не слишком доверять иррациональному началу. Его проявления онвидел в эллинской мистике, но добра там не находил. Поэтому он ощущалиррациональное как злую, разрушительную стихию и стремился обуздать ее. Онпротивился тяге греческого духа ко всему сумеречному и подсознательному.Судьба и природа, чувственность и демонические страсти, темное и стихийное -все это представлялось Сократу клокочущим морем, готовым затопить островразума и добродетели. Именно защищая их, Сократ силился заключить этику вкрепость рационализма. Быть может, Сократ даже сознательно сужал размахсвоего духа. Он признавался, что много раз слышал во сне вещий голос,призывавший его "творить на поприще муз", но он боялся этого голоса ипредпочел довериться разуму (12). Сократ показал, что вера и разум совместимы, что религия не есть нечточисто иррациональное, однако пример самой его личности показывает, что нивера, ни нравственность не строятся одной лишь логикой. Даже враги не могли отрицать за Сократом почти магическойпритягательности, но если б он был только философом, обсуждавшим отвлеченныепонятия с любителями поспорить, он никогда бы не приобрел такой власти наддушами. Таинственное обаяние его исходило от того Сократа, который часамимог стоять погруженный в созерцание, который предчувствовал будущее, слышалголос "даймониона", всем существом верил в реальность божественного Добра. Вотличие от мистиков, он не нашел слов, чтобы рассказать об этом своемвидении. Но именно такой, "демонический" и загадочный, он пленял учеников ивнушал им веру в высшее Благо.