Идейно-теоретические предпосылки социологического знания

Социология как самостоятельная наука о закономерностях развития и функционирования социальных систем возникла в середине XIX в. не потому, что появился новый объект исследования, а потому, что в других общественных науках возникли проблемы, которые невозможно было решать традиционными способами и в пределах существовавшей системы знания.

Социологическое видение мира (или социологический стиль мышления) предполагает, во-первых, взгляд на общество как некое системное целое, функционирующее и развивающееся по своим собственным законам, «а не как нечто механически сцепленное и допускающее поэтому всякие произвольные комбинации отдельных общественных элементов» [2, т.1, с.165]; во-вторых, осознанную установку на изучение реально существующих общественных отношений в отличие от утопического конструирования идеального общественного строя; в-третьих, опору на эмпирические методы исследования (хотя понимание этих методов может быть различно) в противоположность умозрительным философским построениям.

Элементы такого подхода складывались постепенно, в рамках социальной философии и философии истории нового времени, а также по мере развития эмпирических социальных исследований и дифференциации общественных и гуманитарных наук, причем сильное воздействие на этот процесс оказывал отмеченный В.И. Лениным могущественный ток к обществоведению от естествознания [2, т.25, с.41].

Проблема общества как системы ставилась уже теориями «социальной физики» XVII в. (см. подробнее: [6]). Поскольку об-

щество представлялось частью природы, обществоведение становилось методологически частью естествознания. Если звездный мир изображался в этих теориях как механическое взаимодействие небесных тел, то и общество рассматривалось как своего рода астрономическая система индивидов, связанных социальным притяжением и отталкиванием.

«Естественная теория общества» была рационалистической. Ее цель не описание социальных фактов, а их сведение к небольшому числу имманентных природе, (в том числе природе человека) общих законов, достоверность которых не вызывала сомнений. Взяв за образец науки математику (геометрический метод), астрономию и механику, мыслители XVII в. стремились к широким дедуктивным построениям и с пренебрежением относились не только к истории, но и к социальной статистике, которая в это время делала первые значительные успехи.

Социальная философия XVIII в., ориентировавшаяся не на астрономию и геометрию, а на ньютоновскую физику, была уже не столь механистична и более осторожна в своих обобщениях.

Средневековая философия и ее идейные наследники ‑ романтики-традиционалисты ‑ представляли общество как органическое целое, как общину, в которой социально-экономические связи неотделимы от моральных, персонифицированы и освящены традицией и религией. Просветители противопоставляли этому идеализированному образу средневековой «общинности «механическую» модель общества, основанного на разделении труда и рациональном обмене между индивидами. Уподобление общества машине, составлявшее своего рода структурный эквивалент философско-исторических робинзонад, было наивно и в конечном счете идеалистично. Но оно открывало возможность аналитического вычленения и уяснения реальных функций отдельных социальных институтов и подсистем (государства, права, экономики, культуры), которые в «органической» модели были едва различимы.

Прежде всего проясняется различие между обществом и государством. Первый шаг в этом направлении сделали уже теоретики «естественного права» и договорного происхождения государства. При всей идеалистичности их взглядов разграничение «естественной» социальной структуры и «искусственных» правовых установлений открывало путь к пониманию независимости хозяйственно-экономической жизни от политики.

Английские материалисты XVII в. (Томас Гоббс, Джон Локк), шотландские моралисты (Дэвид Юм, Адам Смит, Адам Фергюсон и др.) и французские материалисты XVIII в. (Поль-Анри Гольбах, Клод-Адриан Гельвеций) единодушно считали челове-

ческое поведение принципиально эгоистическим, направленным на достижение какой-то личной пользы. Но от сведения мотивов социального поведения лица или группы к интересам последних до установления зависимости этих интересов от реального социально-экономического положения лица и группы всего лишь один шаг. Тезис о столкновении социальных интересов логически приводил к выводу о принципиальной несопоставимости осознанных мотивов индивидуальных действий и их общественных результатов. Шотландские моралисты подчеркивают, что социальное поведение людей, не говоря уже о его результатах, в решающей степени управляется внерациональными, инстинктивными силами и влечениями и что поступки людей, переплетаясь и сталкиваясь, порождают совершенно непредвидимые и неожиданные для всех участников этого взаимодействия результаты. Отсюда вытекает, что структура и динамика социального целого могут быть объяснены без их соотнесения с сознанием составляющих это целое индивидов, включая и политиков. В итоге сам постулат «общественного договора», необходимый для осознания человеческой (а не божественной) природы власти, становится излишним и подвергается резкой критике.

Физиократы, благодаря которым «политическая экономия... превратилась в особую науку» [1, т.3, с.413], сознательно исходят из принципа автономии экономической жизни по отношению к праву, полагая, что стихийная игра экономических сил вернее и надежнее приводит к общеполезным результатам, чем административно-бюрократические мероприятия.

Прояснение значения экономических отношений собственности вплотную подводит социальную мысль, начиная уже с Жан Жака Руссо, к проблеме классовых различий и функциональной роли социального неравенства. Английские экономисты-классики выводят социальное разделение общества из общественного разделения труда. Уже в конце XVIII в. входит в употребление понятие «класс», не совпадающее с до тех пор принятым понятием «сословие». Французские историки эпохи Реставрации, особенно Огюстен Тьерри, сделали популярным понятие классовой борьбы. Хотя новые термины еще не имели того строгого значения, которое они получили в марксизме, они явно подразумевали новую социальную структуру, основанную в первую очередь на имущественных различиях в отличие от средневековой сословности.

«Реальный» мир стихийно складывающихся общественных отношений в отличие от мира политических и правовых институтов получил наименование гражданского общества. Терминологически это было связано с традиционным различием гражданского

(частного) и публичного права. Но уже Гегель рассматривал эту проблему глубже, видя гражданское общество одновременно и единым (так как ни один индивид не может в таком обществе обойтись без других), и раздробленным, раздираемым противоречивыми эгоистическими интересами. И поскольку Гегель подчеркивал, что резкое противопоставление гражданского общества политическому свойственно не всякой, а лишь «современной» эпохе, этот термин приобрел также и исторический смысл, обозначая, с одной стороны, определенную сферу, часть социального целого, а с другой ‑ буржуазное общество как этап исторического развития.

Очень важными достижениями философии XVIII в. были предпринятая Джанбаттиста Вико попытка концептуального разграничения общества и культуры, а также разработанная просветителями идея прогресса.

Просветительские теории прогресса, сыгравшие роль идеологического обоснования буржуазной эпохи, во многом подготовили эволюционистские схемы XIX в. Но линейная концепция общественного развития нередко принимала откровенно телеологический характер: цель, постулируемая философом, фактически играла роль провидения. Кроме того, констатация глубоких социальных перемен сплошь и рядом уживалась с принципом неизменности «человеческой природы», трактуемой в антропологическом духе.

В применении к историческомуматериалу идея «вечных и неизменных» законов была наиболее шаткой. Попытки объяснить одной и той же формулой и общую структуру общества, и его конкретное состояние в определенный момент времени неизбежно терпели крах, а отождествление понятий социального изменения, развития и прогресса создавало иллюзию движения истории по заранее намеченному маршруту.

Таким образом, хотя социальная философия нового времени разрабатывала важные теоретические проблемы, ее построения оставались умозрительными и неконкретными. Однако параллельно спекулятивной философии истории в XVII-XVIII вв. начинают развиваться эмпирические социальные исследования, прежде всего социальная статистика. Вырастая из практических нужд управления, эти исследования первоначально были локальными, несовершенными по методам и неодинаковыми в разных странах [7]. Но постепенно они набирают размах и силу. Во Франции разрабатывается техника массовых статистических опросов и хозяйственных переписей. Английские «политические арифметики» XVII в. Уильям Петти, Джон Граунт, Грегори Кинг и Эдмунд Галлей заложили основы современной демографии и

и выработали методы количественного исследования социальных закономерностей.

Рассматриваемые порознь, эмпирические исследования XVII-XVIII вв. кажутся лишь описательными, лишенными общей теоретической базы. Но за неимением социологической теории эти исследователи опирались на естественнонаучные и общефилософские концепции. Характерно, что в числе родоначальников эмпирической социологии были многие выдающиеся естествоиспытатели (например: Галлей, Лаплас, Бюффон, Лавуазье), изучение ими социальных процессов было органически связано с их естественнонаучной деятельностью.

Эти ученые в исследовании социальных проблем не просто «применяли» готовые методы, разработанные в естественных науках: многие общенаучные методы и теории разрабатывались именно на социальном материале. Так, работа Лапласа «Философские очерки о вероятностях» (1795 г.) была в значительной мере результатом социально-демографических исследований самого Лапласа и других ученых. Стремление вывести строгую количественную формулу роста народонаселения в немалой степени объясняет и популярность «Очерка о народонаселении» (1798 г.) Томаса Роберта Мальтуса, несмотря на явную реакционность и несостоятельность его теорий.

Кроме социальной статистики, важное значение для социологии имело развитие в конце XVIII ‑ начале XIX в. этнографических исследований. Начиная с эпохи великих географических открытий, рассказы о путешествиях и жизни заморских народов были любимейшим чтением образованных людей в Европе. Но в этих повествованиях правда тесно переплеталась с вымыслом. Для первых историков, путешественников или колонистов открывавшийся им «мир дикарей» был не столько предметом изучения, сколько объектом воздействия. Однако просветительские теории «естественного человека» стимулируют все более активное сопоставление «цивилизованных» нравов с «дикими»; дикарь «представляется теперь первобытным человеком, в котором европеец может узнать черты своей собственной истории» [3, с.254].

В середине XVIII в. слово «антропология» еще принадлежало лексикону анатомии и обозначало «изучение человеческого тела». Но уже Бюффон определяет антропологию как общую науку о человеке, включая в нее языкознание, культуроведение и т.д.

В XVIII в. делаются первые попытки систематического описания и сравнения образа жизни разных народов, часто с историческим уклоном (Жозеф Лафито, Жан-Николя Деменье, Франсуа Вольней). В результате спекулятивные философские построе-

ния то и дело сталкиваются с проверенными и зафиксированными научными фактами, показывающими сложность проблемы единства и многообразия человеческий культуры.

Сравнительно-исторический метод применяется не только при изучении «примитивных» народов, но и в юриспруденции, фольклористике, языкознании.

В начале XIX в. спекулятивной социальной философии всюду противопоставляется идея научного, «положительного» исследования. Ускоряется и сам процесс дифференциации и «отпочкования» научных дисциплин. Вслед за юриспруденцией и историей от философии отделяются политэкономия, этнография, статистика, языкознание. Это служит образцом и прецедентом для возникновения новых дисциплин и вместе с тем усиливает потребность в каком-то новом интеллектуальном синтезе, в обобщающей, но вместе с тем нефилософской (в смысле: неспекулятивной) науке о человеке и обществе.