2015-07-14
428
После второго курса студенческий народ, уже возмужавший, не желающий сидеть на шее у родителей, большей частью чахлой шее, зарабатывал летом деньги в студенческих стройотрядах. Ездили, в основном, по глубинке России и там строили, какие-нибудь сараи, коровники. Платили за такую работу довольно много, до 500 рублей в месяц, а позднее и больше. Эти деньги давали возможность приодеться и нормально питаться в течение зимы. Обед в студенческой столовой стоил недорого - 70-80 копеек с первым и мясным вторым, 40 копеек, если на второе рыба. Но порции были небольшие, мне, например, в самый раз, а парням не хватало, они часто брали два вторых, а еще выпить хочется, а еще в кино, ну, и 45 рублей стипендии в обрез, девчонки еще могли прожить, а ребятам было труднее.
На Электронике тоже образовался стройотряд, руководителем был Ефим, они ездили куда-то в провинцию, строили там и так опротивели деревенским, что была большая драка, и Хазанова даже ударили мешком с чем-то по голове, и у него было сотрясение мозга.
Деревенские ребята, вообще-то не любившие городских парней, студентов ненавидели особенно люто, в Долгопрудном, насколько я помню, всегда было противостояние местных парней и студентов, по одному наши ребята далеко от института не отходили, могли поймать долгопрудненские и избить, студенты становились дружинниками, ходили с красными повязками и уже на полном основании лупили местных.
Так было, когда учились мы, и так же было, спустя двадцать лет, когда учился мой зять и позже сын, то и дело было слышно, там студента избили, еле выжил, там нож в ход пустили, в общем, всякая дикость, настоящее средневековье.
Однажды и мы с Виолеттой на себе прочувствовали отношение местных к студентам. Вечером, еще на втором курсе, когда мы с ней возвращались в потемках от станции "Долгопрудная" в общежитие, к нам прицепилось двое парней, стали интересоваться, куда это мы спешим.
-Учиться, - строго сказала я.
-И где же вы такие хорошие учитесь?
-На физтехе.
Парни испарились мгновенно. Вот только что шли близко, на полшага сзади, и мы вдруг оглянулись, а их и нет, кругом только мокрые кусты и лужи на асфальте.
-Вот это, да, - только и произнесла Ветка.
А девушки, долгопрудненские, часто выходили замуж за физтехов, считалось, что из студентов получаются хорошие мужья, что тоже не добавляло симпатий местных к студентам.
Историю же про Ефима первой мне рассказала Наташка Анохина, а потом я была вынуждена выслушать ее раз 15, каждый наш общий знакомый считал своим долгом сообщить мне об этом, некоторые с целью, чтобы я посочувствовала, другие с целью, чтобы почувствовала себя отомщенной, во всяком случае, ни один не сомневался в том, что мне всё это очень интересно.
Идем мы с Наташкой Анохиной по Первомайской мимо корпуса "А", и я вижу на противоположной стороне улицы, возле столовой, чью-то сутулую фигуру.
-Посмотри, это не Ефим? - спрашиваю я Наташку.
-Нет, Зоя, ты что, его, конечно, стукнули, но не до такой же степени, он всё же быстрее передвигается, - хихикнула Наталья.
Действительно, фигура переставляла ноги очень раздумчиво, и мне тоже стало смешно:
-Что делать, мерещится.
Люся приехала веселая, загорелая, с сильно выгоревшими на солнце волосами. Она отдыхала в альпийском лагере, тренировалась, среди парней был и ее лапа-Вовка. С ними, вернее, с Люськой, произошел курьезный случай, который она нам рассказала.
"Только мы приехали в лагерь, как мне прихватило живот, я поискала заведение, нашла небольшое, на три дырки, залезла, устроилась удобно, прицелилась, и только начала действо, как в помещение входит Вовка.
Да, я сижу себе орлом над дыркой, и входит ни мало, ни много, мой кавалер. Я и не шевельнулась, только вскрикнула. А Вовка на секунду остолбенел и вылетел, прямо выпал наружу и оттуда кричит мне:
-Люсь, а ведь это мужской туалет. Ну ладно, ты не беспокойся, делай свое дело, а я постою на стреме.
Я потом его избегала и чувствовала, что прошла романтика, охладели мои чувства к нему после такой прозы жизни, хотя, когда я вышла, я его поблагодарила за оказанную услугу".
Мы с Томчей заливались, слушая эту историю.
Начало учебы, традиционно, отмечалось грандиозной гулянкой по случаю дня рождения Наташки Анохиной, которое было 9 сентября. Мероприятие состоялось, как я смутно помню, в каком-то обширном помещении; было полутемно, стояли столики, гремел магнитофон, возможно, это был холл на верхнем этаже корпуса "А". Я купила большой пакет ванильных сухарей и с ними заявилась на праздник, дела мои были плохи, меня несло почти от любой еды. Была приглашена вся Наташкина группа, но я надеялась, что Ефим уклонится по причине перенесенной травмы, и я его не увижу, но он приперся, сидел за столиком с Ириной и Диной, и даже им понравился.
-Ничего, твой Ефим, интересный парень, - скажет Ирина.
-Во всяком случае, потрепаться в компании с ним не скучно.
Это было правдой, он умел вести пустую, веселую беседу, занимая публику, а потом стонать:
-Если бы не я, то все умерли бы со скуки, я только один стараюсь, развлекаю женщин. Кругом такая серость, устал от этого.
Как гуляли и веселились люди в тех компаниях, в которых он случайно отсутствовал, остается нераскрытой тайной по сей день.
Я совсем забыла, что мне нужно было наплевать на него, и прислушивалась к разговору за соседним столиком.
На мне была ярко-бордовая блузка из тафты, сшитая из бывшего детского платья, с косыми оборками вокруг ворота и на рукавах. Рукава были до локтя и оборки радостно взвивались вверх при каждом движении рук. Это была моя единственная нарядная блузка, из остальных я уже выпала, я ведь худела каждый год, а эта была слегка обужена и теперь стала мне в самый раз.
Мне она очень нравилась, вернее я в ней себе нравилась, но тонная Ленка Пуцила меня осудила:
-Ты зря надела такую блузку. У тебя румянец такого же цвета, и всё сливается в один тон.
Я посмотрелась в большое зеркало на стене холла - действительно, натанцевавшись (в партнерах не было недостатка, ведь эта была моя старая группа, и скучать мне не давали), я раскраснелась, разгорячилась и сливалась с блузкой. Но я всё равно понравилась себе и отмахнулась от замечания нашей изысканной Елены.
Разгулялись мы тогда, наверное, до часу ночи, я, правда, ушла пораньше, устала и хотела прилечь.
На третьем курсе мы поселились в той же, любимой Люськой, 65-ой комнате с Люсей, Томкой Остроносовой и Иркой Благовидовой, москвичкой, моложе нас на курс.
А Виолетта, она, вроде, была в стороне и поселилась не с нами, но на самом деле, вновь близко сойдясь с Люськой, торчала у нас с утра до вечера.
Я на первом курсе еще кое-как переносила общество Ветки и Люськи в больших дозах, а потом больше не могла, надоели они мне до чертиков.
Во-первых, Виолетта была еще тот подарочек по части раздувать страсти и портить отношения между людьми, и хотя мы с Люськой были далеко не те, с которыми это легко проходит, но, тем не менее, временами попадались и мы на ее крючки, а во-вторых, и это самое главное, я не переносила в них обеих огромный запас энергии, которого во мне не было, и которая била из них ключом и растрачивалась на что попало.
Они могли вдруг бросить учиться и три дня подряд валяться на кроватях, и слушать музыку, разбрасывая вокруг окурки и огрызки, курить, правда, принято было выходить, но когда у них шел такой отруб, то и это правило переставало соблюдаться. Спать они могли ложиться несколько дней подряд в два часа ночи, а то и позже и, естественно, мешали мне уснуть хотя бы в 12, как я привыкла. Мы с Томкой не высыпались, а им ну хоть бы что, учиться они как следует при таком недосыпе не могли, но всё- таки вполне выдерживали такую жизнь. Томка уходила в читальню, Ирка или уезжала домой, или с удовольствием участвовала в обвале, принимая эту свалку и сумятицу за образец общежитской жизни, а я из-за своего живота, в котором без конца что-то урчало и переливалось, не могла сидеть в читальном зале и уходила или в забойку, или к Галке в комнату. У них было тихо и спокойно, Люда Толстопятова, которая со второго курса жила с ними, либо занималась, либо гуляла где-то со своим Славкой Левченковым, Любочка тоже всегда была в делах, и я проводила время у них. Потом, когда я стала не высыпаться, я пару раз осталась у них ночевать на раскладушке и, в конце концов, совсем ушла из 65-ой комнаты по приглашению Гали осталась жить у Гали, Любы и Люды, Это было в самом начале учебы, в октябре. На мое место тут же перебралась Виолетта.
Я хочу к слову вспомнить, что у нас в общежитии были очень уютные девичьи комнатки, с красивыми занавесками на окнах, с салфеточками на тумбочках, с букетами из осенних листьев в вазах, с геранью на подоконниках - как будто там вовсе и не студентки жили, тем более физтешки, а семья.
В такой уютной комнате проживали Галка Чуй и Люся Протазанова. Они учились в одной группе и жили вместе.
Когда я забегала пару раз к ним, то прямо-таки останавливалась на пороге - так поражала меня диссонирующая с окружающим студенческим бытом приятная обстановка.
Были и такие, как у Оснаты с Томкой, - всё прокурено, ободрано, голо и бедно, но большого бардака нет - не с чего взяться - вещей мало.
У нас с Люськой было довольно обычно - вещи валялись, где попало, коробки от любимого нами зефира в шоколаде, книжки, всё в беспорядке - но особенной грязи не было, я склонна была убирать понемногу каждый день, а Людмила делать глобальные уборки, с протиранием пыли и мытьем полов даже под кроватями. Правда, раскачивалась она на такой подвиг долго. А Томча была значительно аккуратнее нас и не так разбрасывала.
Только на первом курсе я обладала великой, потом навсегда утраченной мною способностью, освободить край стола, одним движением руки отодвинув грязные бутылки из-под кефира, огрызки хлеба, немытые тарелки, положить тетрадки на освободившееся местечко и спокойно решать задачки по анализу.
На войне как на войне, тут не до уюта.
Позднее, чтобы сесть учиться, я должна была хотя бы убрать весь стол, пусть просто вещи покидать на тумбочки и, приходя с занятий, я начинала это делать, засовывала шмотки, книжки и тетрадки по углам.
Однажды Ирина присутствовала при том, как я разбираюсь в комнате и поношу отсутствующих девиц за бардак.
Наслушавшись меня, Ирка устыдилась, пошла в свою комнату и сделала уборку.
Так потом и сказала Динке:
-Зойка так ругала своих девчонок, которых не было, что стало стыдно мне, и я навела порядок у себя.
-Ну, дела...- только и произнесла удивленная неожиданной чистотой Динка.
Обычно у них в комнате приборку делала энергичная Люда Шляхтенко - она практически там не жила, но когда приходила, вынести этого запустения не могла и мыла полы, протирала пыль, после чего уезжала. А эти лентяйки - Динка, Ирка и Любка Тютнева и ухом не вели, еще и посмеивались - ну, и чего она суетилась, если всё равно уехала?
Так что наша жизнь была довольно средненькой по части чистоты, далеко не худший вариант, но моя мама это понимала слабо. Приехав как-то неожиданно к нам, она увидела кед посреди стола и долго выспрашивала у меня:
-Почему у вас на обеденном столе стоял один кед?
Я подумала - а почему стол обеденный - скорее письменный, и что такое особенное - кед на столе, обычное дело - ну искал кто-то свои кеды, спешил, один нашел, другой нет, взял чужие, а этот забыл бросить под кровать и оставил на столе, ну, и чего так волноваться из-за пустяков?
Но маме почему-то появление кеда на столе казалось диким, и она удивлялась и сердилась. К тому же мама умела задавать вопросы, на которые совершенно невозможно было ответить.
В данном случае она напирала не на то, что кед в неположенном месте, а на то, что один.
-А где же в это время находился другой? - недоумевала она.
И действительно, где?
В середине сентября меня уговорили в комитете комсомола поехать на какие-то комсомольские занятия в Кунцево, на неделю. Это было недалеко от Динки, и она пригласила меня пожить у нее. Родители ее уехали отдыхать.
В Кунцево оказался и Ефим, встречи с которым, как я уже упомянула, были всё еще для меня тягостны. Чувств уже не было, но обида осталась, и я всё время боялась, что начну высказывать ее. Мы ехали в одном вагоне электрички метро, совершенно случайно столкнулись, и он подсел ко мне, когда освободилось место, и как-то устало, непривычно для него молчал, а я ждала, когда мы, наконец, доедем до Кунцево и расстанемся. Помню, стояла сказочная золотая осень, но я не очень ей радовалась, просто ходила по парку, удрав с общественного семинара, и шуршала листьями, думая то об Ефиме, то о том, что прогуливаю учебу в институте, и мне это может дорого обойтись.
Я уже не раз бывала у Динки, но всегда добиралась вместе с ней, а в этот осенний вечер, прослушав после прогулки по парку какой-то комсомольский семинар и решив, что ноги моей больше здесь не будет, я отправилась к ней самостоятельно впервые.
Уже стемнело, но было тепло, стояло бабье лето, я быстро шла в своих беленьких туфельках на каблучках, в шелковом темно-синем плаще, с пушистой кудрявой головой, в приподнятом настроении, дневная хандра, вызванная неожиданной напряженной встречей куда-то улетучилась, дул мягкий ветерок, зажигались в надвигающихся сумерках огни в окнах домов, с шумом проносились автомобили, всюду кипела жизнь большого города, и я была маленькой частичкой этой жизни.
Женщины часто помнят, какая на них была одежда в тот или иной момент жизни, особенно, если они были нарядно одеты. Как вспоминала одна моя знакомая про себя - иду я на высоких каблуках в разлетающейся накидке, заколотой на плече большой сверкающей брошкой, такая красивая, такая моднючая, просто блеск.
Так и я летела с давно забытым ощущением своей молодости, привлекательности, свободы, с брошкой на плече, правда, брошка была мысленной, т.е. брошки не было, но настроение у меня было, как у той женщины с брошкой.
Сойдя с автобуса, я вспомнила, что мне нужно под арку, но забыла, что мне нужно перейти улицу, залезла в чужой двор, там была какая-то сетка с калиткой, я зашла в ограждение с надеждой, что я пройду его насквозь и выйду, но попала в тупик, какие любят делать у нас в стране - посреди жилого массива огороженная площадь с одним входом и выходом (для неудобства буквально всех) - никакого корпуса Е, кругом глухой забор, и надо идти обратно, чтобы попасть к домам, которые были, вот они, рядом, но за высокой железной оградой. Я совсем заблудилась в этой странной железной клетке в наступающей ночи, и ощущения у меня были, как во время блужданий во сне, бредешь куда-то в неизвестное по бесконечным лабиринтам из домов и заборов.
Настроение мое стало падать, я вдруг почувствовала, что устала, что мне лень тащиться обратно, и, оглянувшись вокруг, я быстро перекинула через сетку сумку, задрала юбку и, как была на каблуках, забыв, что я просто блеск, перелезла через забор, спрыгнула и спросила у проходившей старушки, изумленно наблюдавшей за мной:
-А где здесь корпус Е?
-Это на другой стороне дороги, охотно объяснила мне она, и я пошла обратно и нашла Динкину квартиру, проблуждав не меньше 30 минут. Диана давно меня ждала, чем-то накормила, усталость прошла, я находилась в тепле, в сытости, при ярком свете, дома, автомобили и заборы перестали навязчиво мелькать перед глазами, и я решила принять ванну.
В иностранных фильмах часто показывали сцену приема героиней ванны - лежит такая роскошная девица в хлопьях белой пены и нежится.
-А пену нельзя сделать? - спросила я Фролову, залезая в ванну.
Ванна для меня была редкость, роскошь своего рода - в Батуми я мылась в турецкой бане, а в общаге под душем.
-А там есть шампунь, попробуй, налей его в ванну, - крикнула Динка из кухни.
-Да он для волос
-Ничего, лей.
Я, послушная дурочка, давай лить шампунь в ванну. Сама я сильно сомневалась в том, что шампунь для волос создаст пену. Но я всегда поддавалась под Динкин не сомневающийся тон, поддалась и сейчас.
Ополовинив флакон, я долго дрыгала руками и ногами в воде, пытаясь создать пену, но кроме нескольких пузырей ничего не добилась и рассердилась:
-Ну, и где твоя пена? - продолжила я разговор с Динкой.
Динка прибежала, посмотрела - пены нет.
Ни мало не растерявшись, Фролова говорит:
-Ну ничего, будет тебе пена - хватает пакет с порошком и начинает сыпать в ванну.
Я пытаюсь оттолкнуть руку с порошком.
-Ты что - удивляется Динка, от порошка пена точно будет
-Но я всё же не простыня, а вдруг он дырки на коже прожжет, - пугаюсь я.
-Да, ничего с тобой не будет, чуть-чуть неуверенно говорит Дина. Но порошок всё же убирает.
Вздохнув, я заканчиваю водные процедуры, ополаскиваюсь под душем и иду к Дине на кухню помочь ей с посудой. Кинозвезды из меня не получилось.
Живя у Дины, я скоро заскучала. Каждый день звонили Динкины одноклассники и приглашали ее то в кино, то в цирк, то еще куда-то, а если не звонили одноклассники, то Динка уматывала на плавание в Лужники, она увлекалась синхронным плаванием.
-А мы с тобой куда-нибудь пойдем или нет? - возмутилась я, заскучав в одиночестве.
-А ты сиди дома, отдыхай. Отсыпайся.
-Я уже выспалась. Три вечера сплю.
Дина устыдилась, и мы совершили выход в свет - поехали в магазин за шампунем для ванн. Повезла она меня на никогда не виденный мною Калининский проспект. Было уже темно, и проспект весь был залит светом. Казалось мне, что я попала в какой-то совсем другой город, в какую-то другую страну, в страну героев О" Генри. Я шла, вертела головой и всё время ахала, настоящая провинциалка. А Фролова, слушая мои восторги, иронически хмыкала. Шампунь мы так и не нашли даже в шикарном ультрасовременном магазине, в утешение пошли на кинопанорамный фильм в кинотеатр Октябрь. Помню, там как раз крутили документальную пленку о синхронном плавании, Динкином виде спорта. Я не могла поймать точку, с которой изображение было бы объемным, и всё вертела головой, и вдруг пловчиха поплыла прямо на меня. Я испуганно отшатнулась под смех Дины.
Позднее я побывала на Калининском днем. Но при солнечном свете он не произвел на меня такого впечатления, дома давили правильностью своих геометрических форм. Воздух был. А легкости не было.
Вечером монтировали кинопленку, которую Динка снимала летом, в том числе и в спортлагере.
Пленка просматривалась под проектором, вырезались неинтересные куски, и оставшееся склеивалось ацетоном. Фролова обмоталась этой пленкой сама, обмотала меня и разложила ее буквально по всей поверхности пола, лишив меня всякой возможности передвигаться. Только ступишь на пол, как под ноги попадается пленка, которая, естественно, ломается и портится от такого обращения, а Диана Николаевна еще и вопит под хруст пленки.
В общем, Динке проку от меня не было никакого, один вред, и она загнала меня на диван, где я и сидела, поджав под себя ноги и не смея ступить, пока она не закончит монтаж.
И кадры в спортлагере, отснятые мною, когда Дина изображала наяду, тоже не удались. Мои режиссерские задумки никак не соответствовали операторским возможностям - так, когда пирата топили в бочке головой вниз, я хотела снять сначала его зад крупным планом, а потом, отступая, показать, что его топят - а получилось только на большом куске пленки темное непонятное пятно, и всё тут.
Тогда же, осенью, Диана сводила меня в Вахтанговский театр, где ее мама работала театральным врачом, на "Идиота".
Играли Борисова, Гриценко, Ульянов, я сидела, открыв рот, не переводя дыхания, и я поняла, что драматический театр меня привлекает больше, чем опера, хотя, когда я смотрела с папой "Три сестры" во МХАТе, с Дорониной, Олегом Стриженовым, впечатление не было таким сильным.
Раза два в неделю собирались компании - Динкины одноклассники, из которых я сейчас могу вспомнить только двоих: Сергея, с которым я была знакома раньше, и Алешку Михеева, а девчонки были всё те же, москвички из двух сдружившихся комнат - Ирка, Наташка, Ленки, Люба.
Пока я жила у Дианы, у меня было нормально с пищеварением, так как мы готовили сами. Учеба уже началась во всю, а я никак не могла включиться в нее - не хватило мне лета, чтобы отдохнуть, и противно было впрягаться в эту тяжкую лямку.
Наш третий курс был очень трудным. Перестроили программу, полгода читали теорию поля, а потом, не дочитав, в 6-ом семестре начали читать кванты, по две лекции в неделю, в конце года экзамен. Кванты читал нам Алилуев, а вот, кто читал теорию поля, даже не помню.
Семинары по теоретической физике в нашей группе вел Мальцев - худющий, черноглазый, миловидный еврей, влюбленный в свой предмет и обучавший нас со страшной, прямо таки убойной силой. Объяснял он хорошо, старательно, просто вколачивал понятия в голову, насколько вообще можно было вложить в наши мозги такие курсы, как теория поля и квантовая механика. Теория поля еще как-то укладывалась в голове - все эти потенциальные и векторные поля, производные от потенциалов, характеризующие напряженность поля - вся эта сложная математика, выводящая нас в конце концов к простым, привычным, но неизвестно откуда взявшимся законам общей физики, были мне интересны. По моему студенческому мнению у Ландау с Лифшицем именно теория поля самый лучший учебник. А кванты против нее слабее написаны.
Малкин ходил в длинном коричневом пальто до пят, бывало, бежит в нем по коридору, и так и думаешь - сейчас запутается и упадет. Был он женат, но производил впечатление неженатого и какого-то незащищенного человека, увлеченного своей теорфизикой, и ничем более. Как-то я встретила его часа в четыре дня, бледного, замученного, с кругами под глазами, он бежал по лестнице с зачета, очевидно, с утра ничего не ел, и я остановилась и непроизвольно всплеснула руками:
-Боже, что же они (имелись в виду студенты) с вами сделали!
-Они меня пытались замучить, - сказал он (хотя на самом деле было, конечно, наоборот), - но я не сдался.
В октябре у меня стало совсем плохо с кишечником. Я постоянно жила на сухариках, меня мучили поносы и сильные боли в правой нижней части живота.
Врач - проктолог Долгопрудненской поликлиники, седой старичок, нашел у меня эрозийный колит и стал лечить бальзамовыми клизмочками по собственной методике.
Нужно было каждый день туда приходить, по полчаса лежать, прогуливая занятия.
Я измоталась и очень устала, похудела, позеленела и сильно запустила учебу.
Врач сказал:
-Дело пахнет академическим, - и я пошла в деканат, но они меня отговорили:
-Учись, - сказала мне секретарь, - учись, а если не сдашь, тогда и оформишь академ, плохо делать перерыв в учебе.
В это время мама уже уехала из Караганды с надеждой устроиться где-нибудь возле Москвы. Она наткнулась на объявление в газете "Медицинский работник", что в Воскресенской больнице требуется врач- дерматолог, и поехала туда узнать об условиях. Искали мы это место вместе. Маме по телефону сказали, что надо ехать до какого-то км, но она благополучно забыла, до какого именно, и мы сошли на 47-ом км, утомившись долгой ездой, но нам объяснили, что Воскресенск - это 88-ой км, и пришлось ждать другую электричку, потом долго искали там больницу и главврача, нашли, дерматолог действительно был нужен, главврач пообещала всё узнать о сроках прописки, мама оставила свои данные и уехала, но не в Караганду обратно, а к тете Тамаре в Батуми и временно устроилась там на работу - надо же было на что-то жить. Много лет спустя мама узнала, что мы не доехали, объявление давали в Воскресенске три, еще дальше от Москвы, но на 88-ом ее перехватили. И вот я, когда мне стало совсем плохо, поехала к маме в Батуми долечиваться. Меня положили в железнодорожную больницу, где я проглотила кишку с оливой, и у меня нашли холецистит. Стали колоть пенициллином, сидела я на диете, больничный повар, несмотря на скудость довольствия, ухитрялась варить очень вкусные постные супчики, и немного полегчало.
Я всё время училась, взяла с собой учебники, читала ТФКП, но висели лабораторные по физике, и нужно было ехать, делать и сдавать.
Мне всё так надоело, очень хотелось взять академ, но мама жила у тети Тамары на птичьих правах, жизнь у нее была не устроена, и мне жить было негде. В этот тяжелый период моей жизни я оказалась во взвешенном состоянии, фактически без всяких тылов - не сдам я сессию, и всё, из общежития придется уйти, а где жить целый год?
И недели через три, где-то уже после 20 октября я вернулась в Москву и продолжила учебу.
По дороге я ехала в одном вагоне с большой компанией молодежи из Ангарска. Они возвращались к себе в Сибирь из Сухуми, где проводили отпуск. Среди них было несколько девушек, но мало, в одном купе со мной ехали ребята. С утра они начали пить и пили весь день. Стакан был один, и его пускали по кругу. Я тоже сидела с ними и глотала красное сладкое вино, слушала их песни, незнакомые, не похожие на студенческие.
Проводником был аджарец, немолодой мужчина, из Батуми. Он очень удивился, увидев меня выпивающей в общей компании.
-И ты с ними, - спросил он, зная, что я только в вагоне с ними познакомилась.
Разнося чай, он заходил к нам в купе, благо там сидело человек 12, и все хотели чаю. Топили сильно, было жарко, и я сидела в кофточке с короткими рукавами, из которых торчали мои худенькие руки.
Проводник перехватывал мою руку выше локтя своей лапой, каждый раз удивляясь, что пальцы у него легко смыкаются, и говорил:
-Сколько живу на свете, такой худой студентки не видел.
Парни выпили, развеселились и стали приглашать меня с собой в Ангарск.
-Брось свою учебу, разве это жизнь, поехали с нами, - шутливо уговаривал меня красивый рослый парень с густыми бровями и светлыми глазами.
Я улыбалась, жалась в уголок и молчала.
-Не бойся, мы тебя не бросим. Это у вас на Кавказе так, а у нас нет, сразу на всю жизнь. Поехали!
Мне было приятно - худая, не худая, а вот зовут ведь.
После приезда, несмотря на то, что меня подлечили, всё равно мучили боли в правом боку, не сильные, но упорные. Я брала грелку, клала на бок, ложилась на тахту на живот, лицом вниз, учебник клала на пол и так училась.
Бабушка Галки Сидоренко связала мне шерстяной пояс из собачьей шерсти и передала с Галиной мамой, и я надевала этот пояс, и боли в боку становились меньше.
Когда же мне было легче, я училась в забойке, там же обычно занималась Любочка Волковская. Сижу под настольной лампой в обязательном синем спортивном трикотажном костюме - тянучке (эй, кто-нибудь в нашей стране не знает, что это такое?) и тихонько вычеркиваю из задания по урматам решенные задачки, пропуская те, что с налета не получаются. Времени у меня мало, задания надо сдавать, и остальные я просто спишу, в этом завальном для меня семестре их много, таких задачек.
Просидев так часа полтора - два, я иду в комнату и смотрю, решила ли Галка те задачи, что у меня не получились. Если да, то я списываю у нее, если нет и накопилось уже много, то я решительно накидываю всё то же сине-фиолетовое пальто, черную кроличью шапочку на голову и, если мороз, то сверху еще и синий шерстяной платок, и, объявив:
-Ну, делать нечего, пойду по мужикам, - иду в свою группу выяснять, кто, что решил. Часа через полтора я прихожу грустная - пару решений я нашла, а остальных, увы, еще нет.
Алик Кобылянский, способный решить что угодно, совершенно не учится, а целыми днями торчит у нас в женском общежитии у своей Валюши, в 42 группу, самую сильную группу у нас на физхиме, в которой учатся Вовчик и Леша Панков, я не хожу, а в нашей, если Ральф не решил, то шансов мало - остальные ребята не сильнее, чем Галка.
Галка, наклонив голову и подняв бровки, наблюдает, как я раздеваюсь, и расстроенная сажусь, подперев ладошкой подбородок, - скоро сдача задания, а решений нет.
Я вопросительно-просительно смотрю на Галку.
-Кажется, теперь моя очередь по мужикам идти, - задумчиво серьезно говорит Галина, вздыхая, одевается, вздыхая, обувается и уплывает в свою группу.
У них очень сильная группа по математике. А ее приятель Эдик Фельдман, который с первого курса положил на нее глаз, и любит читать ей стихи в перерыве между занятиями, даже если еще не брался за это задание, но ради Галочки тут же сядет и всё решит. Так что к вечеру у нас есть всё, что нам нужно, и послезавтра я могу сдать задание
Постепенно это входит в традицию нашей комнаты - если я не найду решенных задачек, то их находит Галка.
А по физике в этом семестре задачки несложные, рассчитывай период полураспада, копайся в справочниках, ищи константы - вот и всё задание.
Помню, как-то вечером, лежу я на тахте лицом вниз, положив учебник на пол, и читаю. Приходит Люся и садится рядом со мной.
-Ты чего так? - спрашивает она, - опять болит?
-Нет, когда лежу, не болит, а вот сидеть долго не могу, а тебе чего?
-Пойдем к нам. Реши задачку по физике.
-Из какого задания?
-Из второго.
-Да я не решу, я еще ничего из второго задания не читала и не знаю.
-Потому и решишь, задачка совсем простая, школьная, но меня что-то зациклило, а у тебя мозги не замусорены, ты и решишь - всё равно тебе ее делать, рано или поздно.
Я вздыхаю, переворачиваюсь, сползаю с тахты и топаю в 65 комнату решать задачку не замусоренными мозгами. Люся оказалась права, мы ее (задачку, а не Люсю) добили.
Поздний вечер, я вернулась из забойки и устало сижу в своем синем тренировочном, уставясь в одну точку, отдыхаю. Отдыхаю без мыслей, без чувств, просто сижу в прострации. Я уже не та, что была на втором курсе, когда стоило мне остаться одной со своими мыслями, как я вспоминала Ефима и могла даже начать плакать, нет, я теперь просто сижу, и часто нет у меня ни мыслей, ни чувств, никаких сил на эмоции.
Приперлась Лида Лысак. Кажется, она вернулась из академического отпуска и еще некоторое время, пока ее не отчислили, училась на физтехе, только на курс ниже. Пришла в своих неизменных носочках и сидит, и монотонно и нудно, без пауз и изменений интонаций о чем-то бубнит. Надоела, сил нет. Зевания и намеков, что не грех бы и спать лечь, она не понимает, как будто и не слышит.
Приходит Никитина:
-Люся, можно ли бить мужа холодным утюгом?
-Можно, - мрачно отвечает Людмила, - но лучше горячим.
И уходит, стрельнув сигаретку.
Я тут же включаю утюг.
-Если мужа можно, - говорю я себе под нос, но отчетливо, - то надоедливых соседок по общаге тем более. И я демонстративно вставляю вилку в розетку.
Лысак, не делая никаких пауз, продолжает говорить. Галка тоже устала и сидит, уставясь в одну точку, ждет, когда Лидка заткнется и уйдет.
Вдруг ее взгляд падает на утюг:
-Зоя, ты зачем включила утюг?! - вскрикивает она.
-Меня бить, - вдруг реагирует Лидка, которая всё время делала вид, что меня не слышит, и что вообще нет меня в комнате.
-Да, - поясняю я Галине. - Вот жду, сейчас нагреется, как следует, и буду бороться с Лидкой с помощью горячего оружия.
-А я, между прочим, уже всё сказала, что хотела и ухожу сама, - Лысак удалилась с высоко поднятой головой, а мы с Галкой переглянулись и засмеялись облегченно, теперь можно было и отдохнуть, наконец, если еще кто-нибудь вдруг не заявится.
Но вернемся к учебе.
На физхиме на третьем курсе начали читать спецпредмет - физическую химию. Трудной она не была, только руки до нее как-то не доходили, надо было рассчитывать какие-то модели молекул, очень трудоемкие расчеты, все на логарифмической линейке, которая меня жутко раздражала, а калькуляторов тогда не было, вот я и ошибалась в расчетах, и получила тройку, несмотря на помощь Любочки Волковской, которая, наверное, половину задания мне просчитала сама.
С семинаристом, который ведет у нас и лабораторные, у меня нелады - ведь я не хожу на занятия, и он думает, что я нерадивая студентка, а я просто много болею.
По ядерной физике вместо привычного и любимого Алексея Ивановича Петрухина к нам приперся некто Бергман - в общем, может быть, не такое жуткое чудовище, каким был для меня Кащенко на первом курсе, но фрукт еще тот, странный тип, жуткая тупая зануда. Он совершенно не умел правильно расставить акценты на материале. Так, например, он три лабораторные (а у нас было мало лабораторных по ядерной физике, всего 5) требовал с меня при сдаче работы, чтобы я рассказала устройство счетчика Гейгера-Мюллера. Я бы рада была ему это рассказать, но то, что было написано в учебнике, его не удовлетворяло, где взять подробное описание, я не знала, а главное, я не думала, что он на следующий раз с упорством будет спрашивать одно и тоже. Мучил он так не одну меня, даже умница Ральф страдал от него.
Бергман рассказывал мне устройство счетчика сам, на следующий раз я пересказывала ему его слова, но он изменял условия - а если поток очень большой, то как? И рассказывал дальше, на следующий раз я опять пересказывала ему, то, что он рассказал мне, опять получала тройку, и только на четвертый раз он удовлетворился и поставил мне, а вернее, самому себе, четверку.
В общем, вся ядерная физика - предмет, конечно, совершенно несложный, но, всё же, что-то в себя включающий, сводился у Бергмана к устройству счетчика Гейгера-Мюллера.
На последней работе, правда, мы поговорили с ним о взаимодействии излучения с веществом. Это мне было интересно, знала я хорошо, и мы долго, часа два с ним просидели, и, ну, я буквально выбила у него по этой лабораторной пятерку, но по зачету он поставил мне три, учитывая, что у меня три семестра было только пять по лабораторным, а тройка по лабораторным по физике есть сигнал для принимающего экзамен, что он имеет дело с кандидатом на двойку, и именно последняя отметка идет в диплом, то можно себе представить, как я была огорчена.
По лабораторным по физической химии у меня тоже была тройка, это были мои первые тройки на физтехе по зачетам.
Но Гос по физике проводил и характеризовал нас перед экзаменационной комиссией не Бергман, а Алексей Иванович, и он просто отмахнулся от моей тройки, засмеявшись.
Я подумала, что Бергман, наверное, известная личность на кафедре физики.
С Крыловым мне было легче - он, конечно, видел, что я перестала учиться, но мало ли что в жизни бывает - училась хорошо, а если сейчас ей некогда, надо выручать своих девочек.
Я приехала из Батуми перед контрольной по ТФКП, и Динка с Иркой занимались вместе - Диана разбирала вслух кой-какие задачки, а я просто слушала, но ничего не писала и не решала. Толковая, напористая Дианка была прекрасным педагогом, и, если она что-то объясняла, я, как правило, не только понимала, но и запоминала надолго. В общем, с ее слов я и написала контрольную, решив, собственно говоря, только то, что Фролова успела нам с Иркой объяснить.
Когда я сдавала Крылову листки с контрольной, он спросил меня:
-Ну, как? - имея в виду трудность задач.
-Да что-то немного я Вам тут нарешала, - грустно ответила я.
-Хорошо, - бодренько сказал веселый Крылов, - меньше мне проверять будет.
Всё же я получила по контрольной тройку, а это облегчало сдачу задания.
В конце ноября или в начале декабря приехала, соскучившись, Зойка из Ленинграда, и мы гуляли по Москве и много говорили о Викторе, о постоянных ссорах между ними, о том, что у Вити, Зойка уверена, появилась другая девушка.
Я вспоминала Зоя и Витю вместе и не могла поверить, что у Зойки есть соперница. Другая...зачем она ему, когда у него есть Зойка?
Еще мы пытались найти в Москве Оксанку Тотибадзе и Наташку Антипину21. Наташку нашли в общаге в энергетическом, и пошли втроем посидеть куда-то в кафе.
Наталья была рада встретить одноклассниц, отвлечься от текущей жизни. Мы много болтали, Наташка всё рассказывала про замужнюю девчонку у них в общежитии, которая постоянно что-то скрывала от мужа - выкурит сигарету или выпьет рюмку - мужу не говорите, или купит духи - опять мужу не говорите - очень Антипина осуждала эту политику.
Я молчала, мне не нравился сам предмет разговора - чужие семейные взаимоотношения, и я не разделяла Наташкиной уверенности, что всё должно быть открыто - моя честность и полная открытость в отношениях с Ефимом ни к чему хорошему не привели - то ли объект был не тот, то ли не надо быть совсем уж прозрачной - скучно, наверное.
Хотя, когда я иногда замолкала по своей привычке, в полной отключке от окружающего, Ефим всегда теребил меня, заглядывал в глаза, волновался и спрашивал:
-Ну, о чем ты задумалась? Я всегда боюсь, когда ты вот так сидишь и молчишь, и думаешь, я даже не представляю себе, что ты в очередной раз там накручиваешь в своей голове, и во что мне это выльется.
Зоя объяснила Наташкин рассказ просто╜ - Наташка сама еще не влюбилась и не понимает этих чувств, этого желания быть достойной в глазах любимого.
Перед Зойкиным отъездом, день или два спустя, мы вдвоем пошли еще в кафе-лакомка - недавно открытом на Пушкинской площади.
Пили там горячий шоколад, ели пирожные, потом я проводила Зою на Ленинградский вокзал, а сама поехала в Долгопрудный и благополучно уснула.
Проснулась я от того, что мне было страшно плохо - останавливалось сердце, прошибал холодный пот, мутило по-черному, но не рвало, и я просто как бы задыхалась.
Я встала и, видимо, сказала девчонкам, что мне плохо, совсем плохо, и кто-то из них, то ли Галка, то ли Любочка вызвали скорую.
Приехавшие врачи решили везти меня в больницу, у порога меня начало рвать, кажется, успели подставить таз - в конце концов меня доставили в Долгопрудненскую больницу почти в полной отключке, но не в инфекционное отделение, а в терапию - я сказала, что страдаю хроническим гастритом.
Рвота принесла мне облегчение, мне сделали какой-то укол, и я долго спала, укрывшись с головой одеялом. Проснувшись утром и чувствуя себя совершенно здоровой, в обычной состоянии легкости и воздушности после приступа, я пошла к врачу и стала просить выписать меня - мне некогда было валяться на койке, очень много было дел. Шла зачетная сессия.
Врач очень разъярилась, сказала, что нужно думать о здоровье, что все физтехи одинаковые - только привезут их полумертвых, откачают, а они тут же опять за свою учебу, а потом новый приступ, и опять возись с ними, и т.д. и т.п. Я слушала молча и не возражала (сил не было, ее слова звучали для меня откуда-то издалека, сквозь вату), но и не уступала. Галка принесла мне одежду, и мы с ней ушли.
Я перестала ходить в столовую, варила вермишель, овсянку на воде без молока и масла и ела - что же это была за дрянь!
После пережитого страх съесть что-то не то был велик и проходил медленно, я сильно худела - не ела, и училась, надрывала мозги.
С той поры я не ела сливочный крем много лет. Но от такого рода противных тяжелых приступов меня это слабо спасало - фактически я не переносила никакие недоброкачественные жиры. И доброкачественные тоже, особенно жирную рыбу.
Когда я после приступа пришла на занятия. Иринка посмотрев на меня, грустно сказала:
-Я знаю, почему у Христа были такие глаза, он тоже страдал желудком.
Помимо зачетов по лабораторным и заданий по математике, нужно было еще получить зачет по гуманитарной науке, если можно так это назвать - по диалектическому материализму.
На физтехе ходила такая шутка
-Что такое математика?
-Это ловля черной кошки в темной комнате.
-А физика?
-Это ловля черной кошки в темной комнате со стульями.
-А философия?
-Это ловля черной кошки в темной комнате со стульями, но кошки там нет.
Вот и я, которая не утомляла себя хождением на семинары по диамату (между прочим, по вполне объективным причинам), пришла ловить кошку, которой нет, но поймать надо.
Преподаватель была женщина. Это единственное, что я помню - молодая или старая, черная, толстая, худая - это всё равно, как в песне, я видела ее первый раз в жизни, впрочем, как и она меня.
Она приглашала получающего зачет студента на первую парту и громко задавала вопросы, и ответы слушала вся группа.
Меня она спросила:
-А что такое пролеткульт?
Я среагировала только на слова культ и понеслась с огромной скоростью про диктатуру пролетариата в переходный период, благо, нам это к тому времени так вдолбили в голову, что трудностей с этим вопросом у меня не было. Минуты три я говорила, не давая ей возможности вставить слово, но вдруг по наступившей напряженной тишине за моей спиной, я поняла, что несу совсем не то, ну совсем не то. Я напряглась, думая и одновременно рассказывая, что же это может быть - пролеткульт - пролетарская культура - черт, что же я мелю!
Я остановилась на всем скаку, выдохнула. И пока преподаватель набирала в легкие воздух, чтобы сказать:
-Придете в другой раз, - или что-нибудь порезче, я уже выдала:
-А, пролетарская культура, закон отрицания отрицания (до сих пор не могу понять, ну, и о чем этот закон), но я помчалась в другую сторону с прежней скоростью.
-Достаточно, - сказала педагог, - ответьте на дополнительный вопрос, Кант был материалистом или идеалистом?
Я задумалась, Гегель вроде был идеалистом. А Кант с ним полемизировал:
-Материалистом, - бодро сказала я.
-Нет. Кант был дуалистом, но ладно, я поставлю вам зачет.
-Ну, и кто бы мог подумать, что Кант такая сволочь. Ни нашим, ни вашим, - сказала я огорченно, выйдя из аудитории.
Минут через 15 вышла с зачетом Ирка:
-Ну, Хучуа, ты даешь... Мы просто как шары раздувались от смеха, чуть не лопнули.
Но дело, тем не менее, было сделано, зачет получен, а что еще надо бедному студенту, кроме зачетов и стипендии, не учить же эту философию всерьез, когда на носу физика.
Для того, чтобы освободить время студентам для подготовки к главному экзамену - Госу по физике, еще один экзамен этого семестра -ТФКП сделали в декабре.
Зачет по теории поля я получила довольно легко, когда, наконец, Малкин допустил меня до зачета. Система получения зачета у Малкина была двухъярусная: сначала студент должен был решить несколько задач, по задачке на каждую тему, а потом, выдохшийся, замученный, надеющийся, что это уже всё, вдруг слышал:
-Ну, ладно, я допускаю вас до зачета.
Так вот, задал Малкин мне задачку на первом этапе, я сижу, решаю, а он всё подходит ко мне и пристает:
-Ну, что вы там так долго решаете, она в два счета делается, вы, наверное, неправильно решаете.
-Нет, - говорю, - я же чувствую, что всё правильно, сейчас, у меня сойдутся выкладки.
В общем, я просидела целый час, не отрываясь, и получила правильный ответ.
Малкин с неудовольствием осмотрел мои две страницы, исписанные закорючками:
-Да, ответ верный. Но решали вы ее всё равно неправильно. Вот формула. Я ее давал на семинаре, по ней задачка в две строчки делается.
Я глянула на векторную формулу, посмотрела на свое решение и говорю:
-Ну, да теперь всё понятно. Я ведь вашу формулу просто вывела, расписала всё по координатам, смотрите, вот она ваша формула, я ее даже доказала, а не просто воспользовалась.
-Ну, просто ею воспользоваться вы и не могли, потому что на этом семинаре не были - ворчливо сказал Малкин, но засчитал мне задачку.
Потом еще три, потом зачет, на котором мне повезло, какой-то парень из Динкиной группы никак не мог вывести что-то там с потоками. Я же только что это прочитала, села и написала в течение минуты.
Малкин очень обрадовался:
-Вот видишь, сколько времени ей понадобилось, а ты сидишь уже полчаса. Дело в том, что она знает и пишет, а ты стараешься прямо сейчас вывести.
И он отправил нас обоих - меня с зачетом, его со словами - выучи и приходи.
Во время последних зачетов я устала, недосыпала, нервничала, еще и мерзла, как всегда зимой, и как-то днем брела в общежитие, низко опустив голову, когда на меня набежал Коля Ескин, который перед этим долго меня не видел.
Он остановился, взял меня за плечи и со словами:
-Зоя, что с тобой, ты не заболела? - встряхнул.
Я недовольно повела плечами:
-Да нет, что ты, всё в порядке, просто я очень устала.
-Устала? Да на тебе лица нет. Ты хоть что-нибудь делаешь? Зарядку по утрам, какую - никакую физическую нагрузку себе даешь? На лыжах когда ходила в последний раз?
-Да я в этом году еще и не выходила, - я и сама удивилась, что, оказывается, я и на лыжах-то не хожу.
-Иди, одевайся, и через полчаса встречаемся здесь, на углу. Лыжи я тебе возьму.
И Коля вытащил меня в лес. Туда я шла довольно бодро, хоть и отставала от него, но всё же шла. А обратно вдруг стала падать. Иду и на совершенно ровном месте падаю в сугроб, полежу, потом встаю или Коля меня поднимет, и иду дальше. Думаю, у меня кружилась голова или просто подкашивались ноги. Но всё же физическая усталость сняла напряжение последних дней, я пришла и, наплевав на все на свете задачки, завалилась спать.
В этом семестре нам еще читали курс теории вероятностей, по которому не было экзамена, а только зачет. Курс не был сложным, но я решительно не понимала, если пять раз подряд выпала решка, то почему вероятность того, что в шестой раз выпадет орел, по-прежнему равна одной второй, хотя вероятность того, что 6 раз подряд выпадет решка очень мала?
Играя в преферанс, я теперь любила рассчитывать вероятности того или иного расклада карт; при игре в темную, когда вистующие не ложатся, это помогало.
Уже перед самым Новым годом я сдала все зачеты и лабораторные, и у меня осталось только два дня для подготовки к ТФКП - это был совершенно не тот срок, в течение которого я могла выучить такой сложный, хотя и небольшой по объему предмет.
Можно было пойти в деканат и, напомнив им о моих болезнях, попытаться переместить один экзамен, но это было довольно противно делать, деканат физхима славился своей несговорчивостью в таких ситуациях, и я решила просто плыть по течению и попытаться сдать, а если нет, то сдавать после сдачи Госа, в конце января.
Последний день я, в нарушении традиции не учиться перед самым экзаменом, старательно читала курс по чужому конспекту до часу ночи, а потом, махнув на всё рукой, легла спать.
Утром я пошла на экзамен и вытащила гробовой билет - преобразования Гельмгольца, кажется, это звучало так. Мы шли в одном потоке с аэромехом, им это нужно с доказательством, а нам по программе - нет, только формулировки, но ведь кто там будет вникать, с какого ты факультета.
Я спросила Крылова:
-Можно, я поменяю билет? - но он не согласился.
Достала я учебник и содрала нужный текст, задачку кое-как решила, а доказательство понять не могу - раз прочитала, второй, и всё без толку.
Крылов подошел ко мне:
-Вы уже два часа сидите, идите сдавать.
-Можно я выйду, обрадовалась я его появлению.
-Какое там выйти, идите сдавать
-Но раз я уже 2 часа сижу, мне надо выйти, - настаиваю я.
Крылов взял мои бумаги, зачетку, и я помчалась в коридор, бледная, отчаявшаяся, выскочила и взмолилась:
-Ребята, вытащила преобразование Гельмгольца, ничего не понимаю, ну объясните же кто-нибудь.
Вышел вперед Николаев, бывший дружок Людки Шляхтенко, а на текущий момент ее муж, и быстро, четко и толково объяснил мне, что к чему.
Глядя в его темные, напряженные от стремления как можно четче излагать свои мысли глаза, я поняла не только доказательство, но и почему Людмила в него влюбилась и, поблагодарив, вернулась в зал.
Крылов не выдал мне зачетку, а посадил рядом с собой, на место преподавателя, который отсутствовал.
-Ну, и кто здесь принимает?
-Борочинский - захихикал Крылов, - жди, сейчас придет.
Гога Борочинский был один из самых свирепых экзаменаторов.
Он имел манеру не просто поставить тебе в течение 2 минут двойку, как это делал Беклемишев, задавая быстрые проверяющие вопросы по всей программе и требуя четких и быстрых ответов и точных знаний формулировок. Нет Борочинский во всех случаях вынимал у тебя всю душу в течение 2-3 часов, и до последнего студент не знал, что его ждет, двойка или тройка.
А уж девушка, особенно симпатичная, не могла ждать от него никакой пощады. Обделенный женским вниманием, немолодой и некрасивый Гога в течение многих лет безрезультатно делал предложение всем незамужним женщинам с кафедры иностранного языка, поэтому девчонку, которая попадалась к нему в лапы, он мариновал особенно долго, а потом, гад, как правило, ставил два, сводя таким образом счеты со всем женским родом. Люся один раз попалась ему в лапы и отделалась тремя баллами, но бывали и исключения, и он ставил тройки девочкам.
Свои группы он различал только по девчонкам и, имея слабое зрение (у него были толстенные линзы), он требовал, чтобы студентки сидели в первом ряду.
Галка рассказывала такой случай, который произошел в их группе.
У них урматы вел Беклемишев, а в соседней аудитории Борочинский.
Как-то, когда Беклемишев в очередной раз опаздывал, к ним завалился Гога, сел, подслеповато щурясь, и начал вести занятие. Группа молчала. На третьем курсе все так устали, всем всё было до лампочки, и никто никуда не вылезал, Ефима Хазанова среди них не было. Прошло минут пятнадцать, в аудиторию заглянул Беклемишев, увидел Борочинского и удалился. Гога повернулся, посмотрел на дверь, ничего не понял и продолжал занятие. Еще минут через десять голова Беклемишева вновь появилась в проеме двери.
-Георгий Алексеевич (за отчество не ручаюсь), здесь по расписанию мое занятие, а ваше в соседнем кабинете.
-А! - Гога вскочил, еще раз присмотрелся к девушкам, сказал:
-Ну, надо же, как я ошибся, - и ушел.
А Беклемишев, которому пришлось бегать на первый этаж к расписанию, никак не мог простить своим студентам, что они молчали и не сказали Гоге, что он не туда заполз.
В общем, вот к этому преподавателю и посадил меня якобы Крылов.
Я не поверила, что Крылов мог подложить мне такую подлянку, подсунуть меня Гоге, но всё равно беспокойно озиралась.
Наконец, подошла преподавательница, миловидная светленькая женщина, большая приятельница Крылова (мы часто видели их вместе оживленно болтающими) и села рядом со мной, спиной к Крылову. В дальнейшем, обращаясь к нему, она сердито тыкала его локтем в спину и говорила, чуть повернув назад голову, и он отвечал ей тоже через плечо.
-Вот тебе студентка, прими у нее экзамен, - обрадовал ее Крылов.
Она открыла мой билет, тут же взвилась и ткнула его локтем:
-Ну, и что за билет ты ей дал?
-Она сама его вытащила.
Билет я действительно вытащила сама. Но он не дал мне его поменять.
Экзаменатор быстро просмотрела мои записи и сказала:
-Ну, по крайней мере, мне ясно, что на лекции Вы не ходили.
-На этой не была,- нахально поправила я. Была я всего на двух лекциях и даже понятия не имела, кто нам читал ТФКП.
Она отложила билет в сторону, снова ткнула его локтем и спросила:
-Ну, и что мне у нее теперь спрашивать?
Звучало это приблизительно так:
"Ясно, она плывет. Я спрошу что-нибудь, и придется ставить ей двойку, а тебе лучше знать, что она знает". Крылов помедлил и вдруг бросил ей на стол лист:
-Вот билет, который можно отвечать без подготовки.
А для меня в его речи звучало грозное:
-Если ты и это не знаешь, тогда и черт с тобой, получай неуд.
Билет был второй по счету, очень ясный и логичный, и его утверждение можно было вывести самому, даже не читая доказательства. Я ответила без ошибок.
-Ну ладно, сказала экзаменатор, - это ты действительно знаешь.
-Сформулируйте задачу Дирихле.
Я прочитала это как раз полвторого ночи, перед тем, как лечь спать, и ответила ей.
-А обощенную задачу Дирихле?
Я посидела, подумала. Понятия не имею, что это такое.
Я нахально говорю наугад:
-В простой задаче простая функция, а в обобщенной - обобщенная, - тут я вспомнила урматы.
Она расхохоталась и сказала, переходя на ты:
-Ну, давай свою зачетку.
Любочка Волковская, которая уже сдала и видела, что я плаваю, вернее тону, стала махать с балкона, мол, что тебе, и я приложила три растопыренных пальца к темным волосам, чтобы было виднее издалека. Люба засмеялась и махнула мне приветственно рукой, мол, не огорчайся. Три так три.
-А всё-таки, как формулируется обобщенная задача? - спросила я.
-В простой задаче непрерывная функция, а в обобщенной кусочно-непрерывная.
Вот был ответ, который, возможно, мог принести мне четверку.
На Новый год я уехала к маме - тогда она уже жила на 88 километре в крохотном игрушечном кирпичном домике на территории больницы - ее туда временно поселили, так как отсутствовало разрешение на прописку на частном секторе, а государственного не было, вот и дали ей эту ведомственную жилплощадь (хотела написать хибару - но домик был новый, из белого кирпича, отделанный красным кирпичом), но внутри большая печка на 8-9 кв. метрах, т.е. не повернуться.
Я взяла с собой учебники и училась, пока мама была на работе, и вдруг у меня появились острые боли в правой части живота, такие сильные, что я вся скрючилась и лежала, согнувшись, и напугала мать, когда она заглянула ко мне в обеденный перерыв. Вызванный ею хирург долго меня щупал на предмет аппендицита и решил пока понаблюдать, не резать, я очень переживала, не хотелось под нож перед самым Госом, и всё говорила ему об этом, пока он осматривал меня. Всё обошлось - к вечеру боли утихли и не возобновлялись - наверное, это были какие-нибудь печеночные колики.
Пробыв у мамы еще два дня, я поехала на физтех, несмотря на настойчивые просьбы мамы остаться подольше и понаблюдаться, но всех учебников у меня не было, нужно было их искать, нужно было идти на консультацию, и так далее.
На новый год, пока я была у мамы, у нас случилось несчастье - второе за этот год на нашем курсе.
Первое было еще где-то в октябре, когда я приехала от мамы из Батуми.
На Электронике учился мальчик с плохим слухом, всегда ходил с аппаратиком в ушах. Пока он учился в школе, он считал себя выдающимся человеком, и это как бы компенсировало его увечье.
Но, поступив на физтех, он обнаружил, что тут полным полно ребят способнее его и совершенно здоровых.
"Здесь ребят почти две тыщи, и не с моею головой, а девчат с огнем не сыщешь, мама, я хочу домой" (из физтеховской песни). Многие парни успевали и быть отличниками, и иметь неплохие результаты в спорте.
Самолюбие его было уязвлено, психика и без того расстроенная глухотой, оказалась подавленной. А тут еще стали читать очень тяжелые совершенно неподъемные курсы - урматы в поле обобщенных функций, теорфизику. Еще сказалась усталость после двух тяжелых лет учебы, у него началась депрессия, и он покончил с собой - выпил две упаковки димедрола, и его не откачали, беднягу.
Товарищи нашли его уже холодным.
Он оставил посмертную записку, в которой просил никого не винить, просто он устал жить. Писал он после того, как принял таблетки, и почерк становился всё неразборчивее и неразборчивее, как нам рассказал Сашка Юноша, который видел эту записку. Несчастье это, неожиданное и страшное, как всегда, когда из жизни уходит молодой человек, пугало еще и тем, что мы все в той или иной степени испытывали чувства, которые подтолкнули его к самоубийству, большинству из нас пришлось произвести переоценку своей личности - из способных учеников, отличников, победителей олимпиад, мы превратились в заурядных студентов, которым иногда трудно просто сдать экзамен даже на тройку, и нет оснований считать себя выдающейся личностью.
К тому же погода очень способствовала депрессии - слякоть, темень - осень была гнилая, холодная и дождливая на редкость.
Я узнала эту новость, вернувшись вечером с занятий. Расстроенная Люська, которая его хорошо знала, сидела в комнате на кровати и курила, стряхивая пепел на пол. По выражению ее лица я сразу поняла, что случилось что-то плохое.
Как всегда в таких случаях, говорили всякие не относящиеся к факту смерти слова:
-А как ты его не знаешь, светленький такой. С аппаратиком слуховым ходил, на лекциях на первом ряду сидел.
Нет, я его не могла вспомнить, хотя год мы проучились на одном факультете, и я была рада тому, что не была знакома с ним.
Поздно вечером пришел Саша Юноша, он был каким-то комсомольским деятелем и участвовал в организации похорон, рассказал нам подробности его смерти.
Он уснул и не проснулся - смерть была легкая.
Я стояла возле темного окошка, смотрела на блестящие в темноте рельсы железной дороги, на мокрые кусты вдоль них, вспоминала свое состояние на втором курсе, когда меня посещали мысли о самоубийстве, и, как и Люся, курила, курила, курила, прикуривая новую сигарету от предыдущей.
Притушив последнюю сигарету в тарелку, полную окурков, и смяв пустую пачку, Люся вздохнула:
-Надо бы ложиться, а мне страшно как-то.
-Не могу себе представить, как он мог всё же решиться, - сказала я и поднялась.
-Пойду. Мои девчонки уже спят, я их потревожу.
Я тихонько прокралась в комнату, легла, и долго лежала без сна, уже без мыслей, просто в каком-то темном провале.
А на Новый год с собой покончил мальчик из группы Лены Пуцило - я случайно была с ним знакома - на дне рождения Елены танцевала с ним один танец и запомнила большого толстого мальчика с мягкими теплыми руками.
Он был из Прибалтики, помолвлен там с девушкой, а здесь закрутил любовь с другой, и она забеременела от него и сообщила ему эту новость на вечеринке на Новый год. И он напился и, не найдя другого выхода из создавшейся ситуации, чувствуя себя ответственным перед обеими девушками, удавился на дамском капроном чулке прямо в шкафу.
Так их и обнаружили утром ребята - подвыпившая девчонка крепко спала в его постели, он был мертвый в шкафу.
Он производил впечатление спокойного, мягкого парня, немного рохли, и сложные любовные передряги, в которые он попал, и этот дикий поступок никак с ним не вязались.
Леночка плакала, жаль ей было своего товарища, уже 2,5 года проучились они вместе.
-Господи, сказала я в растерянном недоумении, где это видано, чтобы парень кончал жизнь самоубийством потому, что от него забеременела девушка. Вот только у нас, на физтехе такое могло быть.
На этом трагедии не кончились. Этот учебный год 1967-1968 был урожайным на трагедии - зимой из окошка Долгопрудненской больницы выбросился студент-старшекурсник. Прыгнул с четвертого этажа и разбился насмерть об асфальт больничного двора - не выдержал сильных головных болей, которые у него начались от переутомления.
Но и этого мало - ранней весной шестикурсник положил голову на рельсы из-за жены, - жена ему изменяла, и он таким страшным способом свел счеты с жизнью.
-Да, сказал Леша, мой муж, когда мы вспомнили эту трагическую историю тридцать лет спустя, - знаю, он был с нашего курса.
На фоне постоянного умственного напряжения и полной невозможности расслабиться - только расслабься и уже не успеешь ничего - эти мрачные события наводили на мысль, что выход из любой ситуации всегда есть - вот он, под рукой.
Первые три года учебы на физтехе мне напоминали бег за поездом - кажется еще чуть-чуть, вот ухватишься за поручень, залезешь в вагон и там уж отдохнешь, но нет, поезд набирает скорость, и ты тоже бежишь всё быстрее и быстрее, и дыхания уже не хватает, но и отстать нельзя и запрыгнуть не удается, и ты бежишь и думаешь, бросить поручень или нет, и боишься попасть под колеса.
Конец декабря и начало января в том учебном году были морозными, Люся, Ветка и Томка как занавесили перед Новым годом окно одеялом, чтобы не дуло, и так прожили 15 дней, при электрическом свете, не зная, день на улице или ночь, изредка посещая столовую, и не делая никакой уборки все две недели.
В начале января я зашла к ним, хотела договориться с Виолеттой о совместном творчестве на письменной по Госу (государственному экзамену по физике) и ужаснулась. Было полутемно, горела одна настольная лампа, постели были неубраны, в комнате сизо от дыма, кругом валялись учебники и бутылки из-под пива. Непосильные психические и умственные нагрузки вызывали полное равнодушие к окружающему предметному миру, всё становилось "до лампочки".
Выслушав мое предложение, Ветка немного оживилась, мы сели на пол и стали раскладывать учебники, которые к какому разделу, и что взять с собой на экзамен.
На гоэкзамене у нас впервые была письменная работа. До нас гос сдавали только три раза и только устный, получается, что гос ввели на Лешкином курсе, в 1965 году они впервые сдавали его.
На этот раз на письменной кооперировались не девочки, а наша группа.
Когда Алексей Иванович проводил последнюю консультацию, было видно, что очень волновался за нас, такой был бледный и встревоженный (еще бы, он уже видел задачи письменной, а мы, слава богу, еще нет) и сказал:
-Ребята, экзамен надо сдать.
И парни решили не пускать дело на самотек, а по мере сил организоваться. За дело взялся Алик Кобылянский. Мы договорились, что каждый положит возле себя столько книг, какой номер варианта (на экзамене можно было пользоваться любыми книгами), отдаст свой листик с вариантом и получит одинаковый с соседом. Диспетчерами были Лебедев и Кобылянский, которые сидели над всеми и видели всю картину распределения вариантов.
Я села рядом с Виолеттой, а Иришка с Диной. И каждая пара должна была писать свой вариант. Рядом со мной слева сидел Женя Цырлин.
Павлик обещал, что я буду писать один с Веткой вариант, как мы и просили.
А потом они передали мне один вариант с Женькой Цырлиным. Я запротестовала, повернулась к Лебедеву и знаками энергично выразила свое неудовольствие нарушением договоренности.
Я не хотела писать с Цырлиным, я привыкла писать с Виолеттой, у нас были какие-то дополняющие друг друга знания, да и готовились мы вместе, собираясь вместе писать, и к тому же, если я писала с Женькой, то Ветка оставалась одна. А у Цырлина было очень уж оригинальное мышление, и мы с ним никогда бы не договорились, только проспорили бы весь экзамен.
Я отдала вариант обратно, и мне минут через 10 передали один с Виолеттой. И мы с Веткой приступили к работе. Каждый шустро решал то, что знал, доверяя один другому. Наша сплоченность и удачное совместное творчество с Шак по большому счету всегда меня удивляли, ведь по жизни мы были очень разные, я со своей прямолинейностью и открытостью, и Ветка со своей способностью затемнять даже самые простые вещи, придавать значение даже самым незаметным интонациям в разговоре и с любовью к интригам на пустом месте.
И, тем не менее, кооперировались мы хорошо и бывали довольны друг другом.
Одну задачку, где просили оценить видимый радиус Венеры, мы решали так:
Я решила до половины и застряла, и тут подоспела Ветка:
-Ой. Я видела нужную формулу, знаю где.
Мы нашли ее и дорешали.
Задач было 6. Но сейчас помню только 2, про Венеру и оценить время удара резинового мяча о пол. Удар неупругий.
Мы решили ее, как если бы мяч был весь из резины, а не с воздухом.
Варианты решений предлагали разные, но порядок получался один, а оценка есть оценка.
Мы с Виолеттой написали на четверку, а бедняга Цырлин получил двойку, но сдал Госэкзамен, как и мы с Веткой на четверку, чем-то там поразил комиссию.
Перед госом старшие девочки, которые уже это прошли, рассказывали всякие страшилки типа - вот выбросят коробок на улицу и спрашивают -энтропия изменилась, увеличилась или уменьшилась, и так далее.
На сутки раньше, чем у нас, был гос у радиотехников, на устный экзамен приволокся Лифшиц, стал заходить в любую аудиторию, которая ему понравится, и приставать к студентам, задавать всякие каверзные вопросы и, когда поставленные в тупик студенты не отвечали, безапелляционно требовал, чтобы студенту поставили неуд. Так Люда Махова и залетела на двойку, и то, что ей ее поставил Лифшиц, было слабым утешением - Люда хорошо училась, не только без пересдач, но и без троек, и ее двойка была совершенно незаслуженной.
Преподаватели
