Многообразие

Когда мы постигаем суть одного понятия, нам на­чинает казаться, что мы вправе считать себя по­стигнувшими суть и двух понятий. Потому что «два — это один и один». Мы забываем, что нам предстоит еще изучить сущность «и» (Сэр Артур Эддингтон).

В моей лаборатории исследова­лись, конечно же, не только «бездельницы» амебы и летучие мы­ши. Целый ящик письменного стола занимают аккуратно уложенные и классифицированные образцы кле­ток человеческого тела. Находящие­ся вне организма — безжизненные, помеченные краской и приклеенные эпоксидным клеем, - они теперь вряд ли способны принять участие в том водовороте жизни, который происходит внутри меня. И все-та­ки, если бы я поместил их под микроскоп, они дали бы мне представ­ление о том, что такое тело.

Больше всего я поражаюсь их многообразию. По химическому строению все мои клеточки практи­чески идентичны. А вот визуально и Функционально они отличаются Друг от друга так же сильно, как жи­вотные в зоопарке. Красные кровя­ные клетки — маленькие диски, на­поминающие таблетки, к помощи которых нам нередко приходится прибегать, — путешествуют в потоке моей крови, тяжело нагруженные кислородом. Они снабжают питанием другие клетки. Мышеч­ные клетки, в большом количестве поглощающие этот кисло­род, холеные и гибкие, наполнены внутренней энергией. Хря­щевые клетки с просвечивающими черными ядрышками похо­жи на россыпь черноглазых горошин, склеенных вместе для большей прочности. Жировые клетки кажутся тяжелыми и ле­нивыми. Они напоминают наваленные друг на друга, напол­ненные мусором бесформенные мешки на свалке.

Костные клетки живут в жестких, обеспечивающих проч­ность структурах. Поперечный срез кости напоминает срез де­рева с годичными кольцами. Только кольца кости определяют не возраст, а силу, т.е. имеющийся запас прочности. В отличие от них, волнообразный рисунок клеток кожи являет собой об­разец эластичности и способности ткани растягиваться и сжи­маться, т. е. придавать различную форму и изящество нашему телу. Они изгибаются и складываются под совершенно немыс­лимыми углами — обеспечивая неповторимость отпечатков пальцев каждого человека, не говоря уже о чертах лица.

Признанные аристократы клеточного мира — это, конеч­но же, половые и нервные клетки. Имеющаяся только в жен­ском теле яйцеклетка — одна из самых крупных клеток челове­ческого организма: даже невооруженным глазом можно уви­деть, что она имеет яйцевидную форму. Она — главная. Все ос­тальные клетки тела ведут свое происхождение от этой изна­чальной сущности, отличающейся особой элегантностью. В резком контрасте с возвышенностью и безмятежностью яйце­клетки находятся мужские крошечные клетки спермы. Эти жгутикообразные головастики с большими головками и тощи­ми хвостиками постоянно находятся в безудержном порыве. Они несутся наперегонки, расталкивая друг друга, как будто знают: только один из миллиарда будет удостоен чести осуще­ствить оплодотворение.

Королева клеток, изучению которой я посвятил большую часть своей жизни, — нервная клетка. От нее исходит аура му­дрости и совершенства. Подобно паучихе, нервная клетка спле­ла тонюсенькую паутинку. Она проложила свою компьютерную сеть по всему нашему телу. Ее аксоны — «проволочки», переда­ющие сообщения на отдаленные расстояния к нашему мозгу и обратно, — могут достигать метра в длину.

Я способен часами без устали наблюдать за этими разно­образнейшими существами; мне не надоедает бесконечно пере­листывать книги, описывающие жизнь клеток. Каждая из них в Iотдельности кажется ничтожной и немного странной, но я хо­рошо знаю: эти невидимые частички сотрудничают и взаимо­действуют для того, чтобы подарить мне феноменальное явле­ние, называемое жизнью. Каждую секунду гладкие мышечные клетки модулируют просвет моих кровеносных сосудов, плавно проталкивают содержимое кишечника, открывают и закрыва­ют протоки почек. Когда все в порядке — мое сердце бьется ровно, мой мозг наполняется знаниями, моя лимфа омывает уставшие клетки, — я редко задумываюсь об этих существах.

Клетки моего тела натолкнули меня на мысль о более крупных организмах: семьях, группах, сообществах, городах, нациях и особенно об одном специфическом сообществе лю­дей, схожем с телом, о котором упоминается в Новом Завете. Я имею в виду Тело Христово — сообщество людей, разбросан­ных по всему миру, у которых мало общего, кроме главного: принадлежности к группе последователей Иисуса Христа.

Мое тело пользуется услугами старающихся угодить мне разнообразнейших клеток, ни одна из которых не похожа на мое большое тело. Точно так же Тело Христово состоит из со­вершенно не похожих друг на друга человеческих существ. «Совершенно не похожих» — очень точное выражение: мы дей­ствительно абсолютно разные и очень сильно отличаемся от Того, за Кем следуем. Откуда же появились эти комические че­ловеческие формы, едва отражающие идеалы Его Тела?

Писатель Фредерих Бухнер очень живо описал людей, ко­торых Бог в библейские времена избрал для осуществления своих планов.

«Кто мог подумать, что Бог изберет не Исава — честного и Надежного, а Иакова — обманщика и плута? Что Он укажет перстом Своим на Ноя — любителя приложиться к бутылке? Или на Моисея, который отсиживался в Мадиамской пустыне, после того как раскроил череп какому-то египтянину; который заявил, что, будь задание менее почетным, он отправил бы Аарона одного «на дело» — пусть, мол, выкручивается? А про­роки? Целый выводок чудаков, многие из которых были не ме­нее безумны, чем шляпник из кэрролловской Алисы!

Что и говорить: комичен и непредсказуем сам процесс выбора. Из всех народов Бог избрал Себе святой народ — евре­ев. Кто-то сказал: евреи — такие же, как все, только в большей степени: набожнее всех, когда речь заходит о вере; распутнее всех, когда отпадают от Бога. А комедия с Божьим заветом? Бог сказал: «Приму вас Себе в народ и буду вам Богом» (Исх. 6:7). Эхо этих слов еще раздавалось в ушах Его народа, а они уже плясали вокруг золотого тельца и готовы были ублажать перво­го встречного божка — хоть плодородия, хоть чадородия»¹.

Итак, исключение, кажется, становилось правилом. Бог сотворил первых людей: они совершили тот единственный по­ступок, который Он им запретил. Бог избрал человека, который должен был стать отцом «Божьего народа»: тот поспешил под­ложить свою жену в кровать ничего не подозревающего фарао­на. И жена его хороша: уже в преклонном возрасте (в девяносто один год) она получила обетование от Бога, что родит сына, и тут же расхохоталась в лицо Богу. Блудницу Раав превозносят за ее великую веру. Соломон — мудрейший из людей — ударился во все тяжкие и нарушил все правила-притчи, которые сам же сочинил.

Даже после пришествия Иисуса на землю комедия про­должалась. После вознесения Христа двое Его учеников, Петр и Иоанн, больше всех потрудились для распространения Благой вести. А ведь именно их больше всего укорял Иисус за мелочность, тщеславие и глупость! А апостол Павел? Он напи­сал большую часть новозаветных посланий. Но Бог избрал его, когда он проходил по дорогам Палестины, разыскивая христи­ан, чтобы предать их на мучения. Нужно обладать решитель­ностью и выдержкой Иисуса, чтобы доверить проповедь идеалов любви, единства и братства таким людям! Неудивительно, что циники смотрят на церковь и вздыхают: «Если этот сброд — представители Бога, то я против такого Бога». А вот как ту же мысль выразил Ницше: «Чтобы я уверовал в Спасителя, Его ученикам следует больше походить на спасенных людей!»

Тем не менее, в разговоре о Теле Христовом за точку отсче­та нам придется принять это невероятное предположение. Церковь — собрание людей, так же отличающихся друг от дру­га, как различаются между собой клетки человеческого орга­низма. Сейчас я перебираю в памяти все церкви, которые видел за свою жизнь, и стараюсь ответить на вопрос: есть ли другое такое место на земле, которое притягивает к себе столь различ­ных людей? Молодые бунтари в тертых джинсах сидят в церкви рядом с банкирами, одетыми в костюмы-тройки. Заскучавшие подростки насвистывают себе что-то под нос на богослужении, в то время как их деды спешно меняют батарейки в слуховом аппарате, чтобы лучше слышать. Некоторые прихожане мето­дично стекаются в церковь по воскресеньям — неумолимо, как рыба, плывущая к месту нереста. После богослужения они со скоростью ракеты разлетаются по домам. Другие же жить не могут без братьев-христиан — даже селятся вместе, словно ко­лонии амеб.

Что могут эти люди? Не безумие ли — сама Христова за­тея? Кажется, что дело обречено на провал. Помните, Иисус молил Отца, чтобы «они были едино, как и Мы» (Ин. 17:11). Но как может организм, состоящий из столь разнородных элемен­тов, хоть по виду добиться единства?

Меня раздирают сомнения, но тихий и уверенный голос внутри меня говорит: «Не ты Меня избрал. Я тебя избрал». И насмешки над Телом Христовым застревают у меня в горле. Если что и можно сказать о собранных Христом людях, так это то, что Он Сам их призвал. Само слово церковь (по-гречески «экклесия») означает «призванные». Так что эта компания кло­унов — именно те люди, которые нужны Богу.

Я работал хирургом в миссионерском лепрозории в Индии. Теперь я член небольшой церквушки при Карвилльской больнице для прокаженных. За это время я насмотрелся на очень многих «нестандартных» искателей Бога. Хочу признать­ся: за последние тридцать лет мне приходилось поклоняться Богу рядом с людьми, которые не разделяли моих музыкаль­ных, литературных вкусов, моего образа мысли. Но годы сми­рили меня и твердо убедили в том, что я вижу Бога в лицах мо­лящихся рядом со мной людей — таких не похожих друг на дру­га, таких не похожих на меня.

Клайв Льюис признавался, что когда он только начал хо­дить в церковь, то очень не любил церковные гимны. Он назы­вал их пятиразрядными стихами, положенными на шестираз­рядную музыку. Но далее он пишет: «Потом я увидел: какой-нибудь престарелый святой в калошах, сидящий на соседней скамье, самоотреченно поет эти гимны (эти шестиразрядные мелодии), и они приносят его душе неоценимую пользу. И вдруг я понял, что недостоин мыть ему калоши! Так Бог выво­дит человека из его внутреннего затворничества»².

Цвет на полотне художника может быть красив сам по се­бе. Но достоинство художника не в том, что он замазывает холст одним цветом, а в том, что он находит сочетания взаимо­дополняющих и контрастных оттенков. И вот первоначальный цвет обретает глубину и насыщенность за счет появившихся ря­дом с ним других.

Наше единство в Теле Христовом начинается не с нашего сходства, а с наших различий.

Принято думать, что Богу нравится разнообразие, причем не только на клеточном уровне. Он не успокоился, сотворив тысячу видов насекомых. Одних только жуков-долгоносиков Он выдумал триста тысяч. В своей знаменитой речи из книги Иова Бог с гордостью говорит о таких чудных тварях, как гор­ные козлы, дикие ослы, страус и молния. Какие цвета, какие формы, какие фактуры Он излил на мир! Он дал миру племена пигмеев и ватуси, светловолосых скандинавов и темноволосых итальянцев, ширококостных русских и миниатюрных японцев.

Сотворенные по Его образу люди развивались как лично­сти, группировались по культурному признаку. Одна только Азия — настоящая этническая «окрошка». Китайские женщи­ны носят длинные брюки, а мужчины — платья. В тропическом азиатском климате люди пьют горячий чай и жуют горький пе­рец, чтобы остудиться. Японцы жарят мороженое. Индонезий­ские мужчины, чтобы показать, что они не гомосексуалисты, танцуют парами с другими мужчинами. Европейцы посмеива­ются над азиатскими браками, которые устраивают родители. Азиаты удивляются нашей беспечности: как можно такое важ­ное решение отдать на откуп любви и романтике? Балийские мужчины справляют малую нужду сидя, а женщины — стоя. Многие азиатские народы начинают трапезу со сладкого, а за­канчивают супом. Когда сто лет назад британцы привезли в Индию скрипку, то местные жители стали играть на ней, сидя на полу, зажав ее между плечом и ступней. Ну и что в этом пло­хого?

Каждый раз, путешествуя за границу, я поражаюсь неве­роятному многообразию мира. Теперь и церкви обретают свое национальное лицо. Слишком долго протестантские церкви следовали западным обычаям (как и первохристианская цер­ковь во многом следовала еврейским традициям) в музыке, одежде, архитектуре. Даже назывались протестантские церкви во всем мире одинаково. Теперь возникают поместные церкви с собственными, спонтанными способами поклонения Богу. Нужно быть очень осторожным, чтобы не изобразить Тело Христово целиком состоящим из одних только американских или английских клеток. Оно гораздо больше и намного слож­нее.

Я вырос в очень строгой баптистской церкви. Там я узнал, что такое вера, что такое Божья любовь и что такое Библия. К сожалению, меня научили и тому, что наша церковь намного лучше других. Нам даже не разрешали общаться с представите-1ями других деноминаций. Мои прародители — гугеноты — бе­жали из Франции от преследований католической церкви, по­этому нам с детства внушали, что монахи и католические священники — пособники дьявола. Но по мере роста во Христе мне пришлось пересмотреть эту точку зрения.

Я узнал: когда Бог смотрит сверху на Свое Тело, разбро­санное по миру, словно гигантский архипелаг, то Он видит его целиком. И я думаю, что Он, понимая культурные различия между молящимися и видя их сердца, наслаждается зрелищем.

Нефы из штата Каролина выкрикивают Богу хвалы. Ве­рующие в Австрии напевают хвалу под величественные звуки органа. Их озаряет свет, проникающий в церковное здание че­рез разноцветные витражи. Африканцы танцуют, воздавая сла­ву Богу, под ритмичные звуки ударных инструментов. Сдержан­ные японские христиане выражают благодарность Богу, созда­вая произведения искусства. Индийцы молитвенно складыва­ют руки, воздевая их к небу. Это намастэ — почтительное при­ветствие, которое берет начало в индуистском миропонима­нии: «Я поклоняюсь Богу, которого вижу в тебе». Но у христиан оно обретает новое значение: христиане показывают таким об­разом, что видят друг в друге образ Божий.

Тело Христово, подобно нашим собственным телам, со­стоит из отдельных непохожих друг на друга клеток, сплетен­ных в единое целое. В этом — суть. И радость всего Тела возрас­тает, когда клетки начинают понимать: они могут быть разны­ми, не отрываясь при этом друг от друга.