2015-08-21
302
BPOV
Я проснулась от громкого стука, из-за которого я глубже зарылась в грудь Эдварда. Я морщилась от каждого стука. За стуком был слышен глухой низкий голос. Я покраснела, чувствуя каждый вдох груди, на которой я лежала, и прижалась к Эдварду теснее, готовая вставать, но вдруг меня подняли, и я оказалась на коленях Эдварда, прижимаясь к его груди.
- Подожди! – заорал Эдвард с паникой в голосе. Я оцепенела, осознав, что глухой голос за дверью принадлежит Эммету. За дверью Эдварда.
- Выходи, блять! Карлайл ждет тебя! – орал он через дверь. Мои глаза расширились, и я уставилась на Эдварда. Его глаза были такими же расширенными, как и мои, и на его лице была ярость. Затем я услышала это. В дверь загрохотали. Испугавшись, я натянула на свой обнаженный торс простыню, почти толкнув Эдварда локтем в лицо. Он схватил мою руку, его лицо смягчилось в утешении. Он произнес одними губами «закрыто на ключ». Дверь снова загрохотала. Он бросил на меня взгляд, благодаря закрытую дверь.
- Пошел на хер! Я спущусь в десять! – заорал он в сторону двери. Я съежилась от громкого шума в моем ухе, за что он с виноватым видом посмотрел на меня, легко удерживая мою руку, ожидая подтверждения того, что Эммет свалил. Мы смотрели друг другу в глаза.
Я тихо начинала паниковать.
Я волновалась, что может случиться что-то неправильное. Что они обнаружат меня здесь. Он легко прочитал все в моих глазах, потому что покачал головой с серьезным выражением на лице.
В итоге мы услышали тяжелые шаги Эммета, удалявшиеся по коридору. Мы оба сделали глубокий вдох облегчения и расслабились. Эдвард завалился опять на кровать, а я осталась сидеть. Он начал ворчать и запустил руки в спутанные волосы. Все, что я слышала, это:
-… нетерпеливые долбаные ублюдки… я уже стар, блять, для этого дерьма… тридцать минут… восхитительный отличный сон…
Я взглянула на часы и обнаружила, что только пять утра. Осознав, что, возможно, лучше бы мне заявиться домой пораньше, я неохотно подняла мои колени со стороны Эдварда и отползла от него. Его глаза были закрыты. То ли потому, что он так устал, то ли потому, что хотел дать мне немного уединения, я не была уверена. Но я нащупала мой свитер на краю кровати и быстро натянула его через голову.
Мои бедра оцепенели от необычного положения, и я дала себе обещание никогда не повторять этого, когда раскачивающейся походкой шла к дивану за кроссовками. Я быстро надела их, натянула через голову толстовку, опасаясь, что Эммет может вернуться. Убрав в рюкзак контейнер от еды, которую Эдвард ел накануне, я достала его пакет с печеньем и, как всегда, положила его рядом с будильником, который все еще не был выключен.
Я повернулась к Эдварду, все еще лежащему на кровати. Он смотрел на меня с душераздирающим, несчастным выражением на лице.
Я улыбнулась, не готовая оставить его таким грустным от событий предыдущей ночи. Он печально улыбнулся в ответ и поманил меня рукой. Я без колебания подползла к нему, готовая получить мой обычный утренний поцелуй в щеку. Он сел, и, наклонившись, включил лампу, залив темную комнату ярким светом, заставив меня зажмуриться. Эдвард тоже зажмурился, наклонился к моей щеке и нежно прижался к ней губами, задержавшись на ней на несколько секунд. Я прикрыла глаза, наслаждаясь ощущениями его губ на мне. В конце концов он опять завалился на кровать, но выражение его лица было пустым и невозможно унылым.
Мое сердце сжалось. Я хотела спросить, что случилось, но боялась, что Эммет может вернуться и услышать. Но я не могла оставить его в таком состоянии, не зная, что он думает или чувствует. Так что я медленно наклонилась к нему. Его грустные зеленые глаза не отрывались от меня. Я медленно провела рукой по его груди, скользнув под покрывало, лежащее на нем, ощутив по пути кольцо и прижав его. Прижимаясь теснее, я запечатлела нежный поцелуй на его теплой шее. Он не двигался.
Я переместила губы с его шеи к его уху.
- Ничто не может заставить меня меньше любить тебя, - искренне шепнула я, отпустив кольцо, и убрала руку из-под простыни, слезая с кровати. Его выражение не изменилось. Если не стало еще хуже.
Я нервно вздохнула и с отчаянием посмотрела на дверь, желая, чтобы у меня было больше времени. Но мне надо было уходить, так что я развернулась и вышла во французские двери, выдергивая себя в морозную декабрьскую темноту и оставляя печального Эдварда одного.
***
Элис проснулась не позже чем через три минуты после того, как я зашла в кухню. Я была невероятно счастлива, что мои волосы не были спутаны Эдвардом, и впервые за это утро возблагодарила бога за неудобное положение, в котором мы спали после всего случившегося. У меня даже не было времени снять толстовку, до того, как Элис возникла в кухне. Она удивилась этому, и я пожала плечами, давая понять, что так и спала всю прошлую ночь. Она пожала плечами в ответ и прыгнула на стол, дрожа от возбуждения, что рождественское утро наконец наступило. Я начала делать нелепый рождественский завтрак, зарабатывая веселое праздничное выражение Элис.
Съев втроем наш огромный завтрак, мы открыли наши подарки. Это было мое второе рождество без мамы, но мое первое с тетей и кузиной. Они немного облегчили боль от того, что мамы не было со мной. Элис стала ненормальной из-за подарков. Наше дерево было увешано сияющими, обернутыми бумагой, коробочками со всех сторон. Немного для меня и Эсме, и много для Джаспера, Розали и Эммета. Она подарила мне большое количество очаровательной одежды, которую я, возможно, никогда не надену, в надежде, что я более внимательно отнесусь ко всему этому из-за того, что это были подарки. Видимо, у нее и Эдварда были схожие взгляды на то, как надо относиться к рождественским подаркам. Так что я улыбнулась и выразила глубокую благодарность, надеясь, что этого достаточно, потому что никогда не надену этого. Я думаю, она догадывалась.
В полдень мы были обессилены. Я больше, поскольку спала ночью только четыре часа. Хотя чувствовала благодарность за появление Эммета. Я провела день, убирая все после вручения подарков и большого завтрака, который я сделала. Это заняло у меня три часа. Эсме настойчиво требовала, чтобы я ушла, но я была счастлива отвлечься. События прошлой ночи тяжелым грузом лежали на мне.
Джаспер и Розали пришли вечером обменяться подарками с Элис. Я осталась на кухне, не нуждаясь в компании и не претендуя на нормальность час или два. В утешение я готовила рождественскую еду, под взрывы смеха и ругань, доносившиеся из гостиной. Я думаю, Джаспер и Роуз на самом деле не чувствовали себя хорошо с Элис.
Роуз, очевидно, не принимала их отношений, не понимаю, по какой причине. Может, она думала, что Джаспер не подходит Элис, или наоборот. Это было похоже на ситуацию, если бы Элис обнаружила мою связь с Эдвардом. Я почувствовала большую симпатию к Элис, и у меня появился иммунитет, когда… или если… она обнаружит это.
Они ушли, как раз когда я закончила готовить обед. Им необходимо было вернуться к своей семье. Я всю неделю намекала Эсме, что неплохо было бы позвать Калленов на рождественский обед. Когда я, в конце концов, пришла к ней и спросила, она отказала. Так что я накрыла маленький стол на троих. Я чувствовала, как это что-то делает со мной, но ничего не сказала, изображая счастье в интимной обстановке. Я предложила ей отдать Калленам остатки обеда. На самом деле я сделала больше, чем следовало, но они не поняли разницы, и Эсме молча согласилась на мое предложение, зная про аппетит Эммета.
Когда мы закончили, она взяла большую коробку и пошла через двор. Я улыбалась, когда она подошла к двери, наблюдая с крыльца, как доктор Каллен с широкой удивленной улыбкой пригласил ее внутрь.
Я лениво отправилась в гостиную провести остаток вечера с Элис. Мы обе были сытыми и усталыми, и поглаживали свои животы со страданием, жалуясь, что мы теперь неделю не будем есть. Она скривилась, когда я ушла печь печенье, но это было правильно. Я знаю, что она в конце концов съест их.
Когда они обе пошли спать, толстые и счастливые, в 9-30, я начала собирать в мой рюкзак «Кофейные Отчаянные Чувства», которые я испекла, и контейнеры с едой.
Я выскочила за дверь в десять, боясь увидеть Эдварда и надеясь, что его настроение немного поднялось с утра. Я тихо постучала в дверь, чувствуя себя необычно оцепеневшей от холодного дождя, который начался на улице. Когда он ответил, я автоматически взглянула в его лицо, и мне не понравилось увиденное. Он стоял в дверях, одетый в ту же утреннюю одежду, темную футболку и джинсы. Его бронзовые волосы были невероятно спутаны, торчали во всех направлениях и выглядели так, словно он весь день трепал их. Его глаза ужаснули меня. В них было отчаяние, когда он встретил мой взгляд.
Мой желудок сжался, понимая, что с его настроением надо что-то делать после моих поступков предыдущей ночью. Я хотела спросить, что я сделала и как могу сделать это лучше. Но взгляд в его лицо ясно показал, что любые слова только ухудшат положение, так что я молча прошла внутрь, замерзшая и промокшая. Закрыв дверь, он сразу стянул с меня капюшон, освобождая волосы. Я быстро развернулась, мечтая о самой лучшей части дня. Поцелуй Эдварда. Он улыбнулся и наклонился ко мне. Но не кривоватой улыбкой.
Улыбка была угрюмой, грустной и полной страдания, чему я не находила объяснения. Моя кровь нервно вскипела в предвкушении его ласк, когда он захватил мою нижнюю губу между своими. Я моментально ответила ему, запустив руки ему в волосы и притягивая его ближе. Этот поцелуй отличался от наших обычных вечерних поцелуев. В нем не хватало его обычного желания и настойчивости. Он легко поглаживал мою щеку, мягко лаская меня. Весь поцелуй был полон горечи, и мои глаза почти наполнились влагой, когда он оторвался, не желая углублять поцелуй.
Я отняла руки и посмотрела на него. На его лице было написано отчаяние, глаза ввалились и были мрачными. Я стояла перед ним, пытаясь скрыть боль и разочарование. Взгляд в его глаза сказал мне, что он серьезно раздумывает над чем-то. Я могла только ждать, когда он все-таки определит, что чувствует, и не могла ничего сделать, пока это не произойдет.
Я быстро развернулась, выкладывая на кровать еду, и борясь со слезами, которые прорывались через мои глаза. Я села на диван и наблюдала, как он ест в полной тишине. Он как будто сидел на кровати, спрятавшись в свой маленький пузырь, не встречаясь со мной взглядом, и смотрел в сторону, словно там что-то стояло. Но там не было ничего. Он молчал весь остаток ночи.
Мы легли, как только он доел. Нам не хватило сна предыдущей ночью. Как только мы забрались под одеяло и потушили свет, он нежно обнял меня, целуя меня в волосы. Я опустила голову к нему на грудь. Его рука лежала на моей талии, не сжимая ее. Я прижалась теснее, думая, что он ответит, но фигушки. Похоже, он не хотел прикасаться ко мне. К моему горлу подступил комок желчи, но я запустила руку в его волосы и начала напевать, чувствуя крайнее отчаяние от его реальных прикосновений. Теперь смысл названия моего печенья десятикратно усилился.
***
Четыре дня после Рождества были холодными. Холодный влажный ветер охладил температуру почти до нуля. Эдвард все увеличивал расстояние между нами. Я так хотела забрать мои слова обратно, чтобы вернуться к почти-деловым отношениям, которые были у нас до Финикса, но это было бы еще хуже. Страстный поцелуй в дверях превратился в целомудренное чмокание.
Он практически больше не ласкал меня. Взгляд его глаз не менялся. Они всегда были запавшими, полными зелени, безнадежности и отчаяния. Я садилась на диван, читала и смотрела, как он ест в полной тишине. Он перестал причмокивать и стонать, просто поедая угощение, просто чтобы поддержать существование, не получая от этого удовольствия. Он держался отдельно и был погружен сам в себя. Я видела, что он избегает моего взгляда. Он был прямо передо мной, но так далеко от меня.
На вторую ночь я спросила его, что случилось. Его холодность убивала меня. Но он пробормотал, что все прекрасно, и слегка улыбнулся мне. Мне очень хотелось прыгнуть на него, тряхнуть и сказать, каким идиотом он стал, и заставить его поцеловать меня, как раньше. Но я удержалась. Что-то, что он никак не мог назвать, я не могла разрушить и сделать все лучше. Это было чувство, которое я увидела в его глазах той ночью. И я знала, что все мои усилия сломать это приведут к тому, что станет еще хуже. Так что я принимала его редкие поцелуи с благодарностью, которой не ожидала от себя, и держала свой рот крепко закрытым, остерегаясь ранить его еще больше.
Его объятия по ночам превратились в ничто. Его рука просто лежала на моей талии, когда он спал. Я чувствовала, как сны проходят через меня, практически скользя по поверхности и заставляя меня просыпаться со знакомым чувством ужаса. Это никогда не был полностью сон. Но впечатление от него заставляло бороться с ним в моем сне. Я хотела, чтобы он прижал меня к себе и отогнал их прочь. Но вместо этого я получала отвлекающие поглаживания и легкие поцелуи. Походило на то, что весь тусклый огонь его души полностью умер в ночь перед Рождеством. Я боролась, дралась, чтобы цепляться за него и сохранять терпение.
Я проводила свои дни дома, мучаясь от провала с Рождественскими подарками. Я знала, что это что-то сделало с ним. Как бы сильно я не пыталась убедить себя, что такой подарок, как любовь, не может вызвать такую реакцию, но все понимала. И ненавидела себя за то, что сказала ему.
Элис спрашивала меня, что стряслось, ясно видя, что мое поведение изменилось. Я отгоняла и прогоняла ее прочь, чувствуя разочарование. Разочарование, что я не могу с ней посоветоваться. Потому что она ничего не знала о нас. Если «нас» еще существовало. Моя боль и неудовлетворение быстро росли вместе с чувством обиды каждое утро, когда я просыпалась от почти сна в его почти объятиях.
EPOV
Это был первый поцелуй в щеку в Рождественское утро. Я наблюдал, как она прикрыла глаза, благоговейно принимая его, как если бы это было что-то, ради чего она жила и дышала. И я яростно пытался понять, что чувствую к ней в этот момент. Гребаное чувство любви, которое я отчаянно искал. То, что она отчаянно заслуживала. Но это, блять, было не оно. Я хотел оттолкнуть ее и прижать ближе, и спросить, почему она, блять, не ненавидит меня.
А она не ненавидела. Ее любовь ко мне была безоговорочна. Это и было самым ужасным. Я хотел этого больше, чем что-либо в мире. Этого гребаного чувства к ней, и показать ей это чувство. Но каждый раз, как я открывал дверь и видел ее, это просто опустошало меня, и я не мог найти этого. Я не мог, блять, чувствовать это.
Так что я отстранялся от нее на всю ночь. Я говорил себе, что просто защищаю ее от своей темноты и дерьмового настроения, когда она появлялась в дверях каждую ночь. Я ненавидел себя за каждую секунду, которую она смотрела на меня своими грустными и больными глазами. Я продолжал делать ей больно тем, что не чувствую к ней этого. Я знал это по названиям ее печений и видел в ее глазах. Я был на самом деле отравлен. Я прекратил целовать ее так полно, как обычно делал, пытался не прикасаться к ней. Я не делал этого, потому что хотел. Я делал так, потому что ее любовь ко мне вызывала во мне проклятую горечь. Блеск ее глаз, когда я гладил ее или целовал ее голову, заставлял меня осознавать, что я, блять, не способен на это. И это было нечестно по отношению к ней.
После первой ночи я больше не мог встречаться с ней глазами. Я, блять, смотрел в сторону, скрываясь от ее любви и прощения в ее терпении, видя ее боль. Это поедало всю мою сущность. Начав с укусов совести, оно выросло в уродливую кучу полного гребаного самоомерзения. Когда она уходила утром, я оставался в кровати почти весь день. Я думал, что некоторые люди выглядят так, что, блять, достойны сожаления. Но продолжал искать это. Искать что-то, что, боялся, никогда не найду. И проводил весь день, закрывшись и пытаясь рассортировать все дерьмо в моей голове.
Я чувствовал к ней дружбу, преданность, заботу и защиту, и невероятное по объему обожание. Я даже чувствовал к ней легкую похоть. Но этого всего не хватало, чтобы перейти на следующий уровень эмоций. Не только для нее, для любого. И чем больше я думал про это, тем дерьмовее себя чувствовал. Я должен был любить Карлайла. Он, блять, спас меня. Он любил меня так же безоговорочно, как Белла, и оставался со мной во всем дерьме, в которое я его втягивал. Он заслуживал моей любви так же, как и моя девочка. И даже там не было этого. За четыре гребаных года она не появилась. Там было уважение, преданность, забота, и даже гребаное восхищение им. Но не было любви.
Это было так бесчеловечно, что я не мог чувствовать это. Кроме всего прочего, я был человеком. У меня были сердце и душа. Я, блять, не мог чувствовать их. Я не мог найти их в себе и боялся этого чувства, потому что мысль, что я не смогу сделать этого, становилась все сильнее.
Я чувствовал себя гребаным фриком. Опустошенным и бессодержательным. Она хотела помочь мне и заботиться обо мне, я видел это, когда она смотрела на меня. Но это было как раз то, в чем она не могла мне помочь. Она не показывала мне себя. Потому что там, где дело касалось любви или ее отсутствия, мы не были око за око. Потому что она продолжала чувствовать это, и показывать это, и, блять, улыбаться мне. А я не мог сделать того же самого для нее.
Так что, когда она приходила каждую ночь, я закрывался сам в себе. Я был там, в комнате, но я не был там. Плавая в моей голове и копаясь в ее темных глубинах, я каждую ночь искал в ней это, и никак, блять, не находил. Я стал одиноким и заброшенным. И чувство безнадежности вытекало из меня и оставалось в воздухе, который меня окружал.
Я ненавидел то, что делал с ней. Все эти ночи она была со мной, все ее улыбки были вымученными и фальшивыми. И, впервые за это время, я желал, чтобы она натянула капюшон и, блять, скрыла от меня свою боль. Потому что я не мог забрать ее себе.
***
Перед тем, как она пришла в канун Нового Года, мы обсудили альтернативный план ее прихода. Карлайл и Эсме устраивали вечеринку для всего квартала на заднем дворе, в низине реки. Они делали это каждый год. В воде красиво отражались огни фейерверка. И все в этом гребаном городе были достаточно глупы, чтобы любить огонь. Мы были вынуждены отложить приход Беллы до полуночи, но и тогда весь гребаный двор будет отлично виден любому завсегдатаю вечеринок, и подняться по решетке будет невозможно.
Я поигрался с идеей просто отменить проведение этой ночи с моей девочкой. Но в конце концов обнаружил, что не хочу оставаться один в Новый год и гребано уставать. И я предложил главную дверь. Это было легко, и никто не появится перед ней в течение вечеринки, что имело для меня значение. Я детально обсудил с Беллой план. Продолжая держаться на расстоянии от нее и говоря монотонным голосом, чтобы она не видела всего моего гребаного самоотвращения и не осуждала себя за это. Она тихим голосом согласилась, перед тем как выйти утром за дверь.
Я чувствовал себя дерьмом каждый раз, когда она уходила. Я нежно целовал ее в щеку, и она уходила, не глядя на меня. В ее глазах были боль и ощущение, что ей отказали. Она пыталась скрыть это от меня, и, блять, безуспешно. Это было именно тогда, в этих маленьких нежных поцелуях, которые я испытывал сильнее, чем даже чувствовала она. Я хотел сгрести ее, прижать к своей груди и рассказать моей девочке, что это наконец пришло, и смотреть, как ее лицо засветится, как гребаная новогодняя елка, от звука того, что я скажу ей.
Но это никогда не происходило.
Я провел день накануне Нового года один в комнате, после того, как она ушла. Может, я был в депрессии, и вел себя как полный эмо, поливая себя дерьмом, но не мог с этим справиться. Я хотел выплеснуть все, чтобы мог держаться поближе к ней. Гадая, что может, давил слишком сильно, и думая, что если дать этому время, оно придет само. Это походило на то, когда вы пытаетесь что-то усиленно запомнить, и никак, блять, не можете… пока, наконец, не прекращаете попытки. Но безнадежность и отчаяние этой ситуации, блять, давили на меня и держали меня внизу. Я гадал, может, Папочка К был не так уж и неправ, когда предположил, что у меня химический дисбаланс. Тогда я удивлялся, какой тип наркотиков мог сделать меня таким. Теперь я гадал, может, наркотики могли бы помочь почувствовать это? Если это пройдет, я буду принимать их каждую гребаную секунду, только чтобы увидеть улыбку моей девочки, когда я, наконец, покажу ей это.
Никто не беспокоил меня в этот день. Каждый был так занят, блять, подготовкой к вечеринке, что меня не замечали. Чему я был только рад.
Ко времени, когда квартал стал собираться во дворе этой ночью, мною овладела невозможная темнота. Я слышал музыку и смех, и ликование, исходящее от балконной двери, и от этого меня, блять, затошнило. Я выключил свет, когда они начали запускать фейерверки, наблюдая жуткие отблески, освещающие мою комнату в странной противоположности моему собственному настроению.
В одиннадцать тридцать я накинул мою кожаную куртку и кроссовки и вышел на задний двор. Я только показывал благодарность Карлайлу, и, может быть, хотел поймать улыбку моей девочки, смотрящей на фейерверки. Я не видел ее улыбку за эти дни. Я устало тащился через двор, шаркая кроссовками, и мое настроение непоправимо скисало от криков и бодрой музыки. Брендон осветила всю низину за вышкой фонариками и приволокла отличный музыкальный центр, слишком хороший для жителей квартала Форкса. Я отдал ей должное. Они никогда не делала какое-нибудь дерьмо наполовину. Этой черте характера я полностью завидовал. Потому что я обнаружил, что делать все наполовину это то, что я, блять, мог исключительно хорошо.
Вокруг было огромное количество людей, пьющих, курящих и шутящих. Я отыскал Карлайла около барбекю, готовящего еду для гостей. Он бросил на меня взгляд, и я отправился к ближайшему пустому стулу на краю толпы перед вышкой. И тяжело плюхнулся на него, чувствуя гребаный холод и, широко расставив ноги, тупо уставивлся на реку.
Редкие фейерверки освещали низину, кидая ослепительные отблески на воду в реке. Я осмотрелся, пытаясь найти мою девочку. Я засек Джаспера в дальнем конце низины, обнимающего Брендон и выглядящего таким счастливым и влюбленным, что немного возненавидел его. Я видел его широкую улыбку, когда он кружил ее вокруг себя и запечатлел большой мокрый поцелуй на ее шее. Она радостно смеялась в ответ на его действия, откидывая свою маленькую голову назад, так что ее колючие волосы коснулись его щеки. Он любовно погладил ее спину, и, совсем не по-Джасперовски, поцеловал тыльную сторону ее руки. Любовно. Заставляя ее улыбаться. Это никогда, блять, не будет со мной.
Я отвернулся от этой сцены, чувствуя гребаную горечь от всего этого, и посмотрел в другую сторону. Но на другой стороне низины я засек Эммета и Розали. Они тоже выглядели гребано счастливыми и сумасшедшими от любви. И чем больше я смотрел, тем больше я видел. И чем больше я видел, тем большую горечь чувствовал. Я продолжал искать Беллу, пытаясь защититься от комка желчи, застрявшего в моем горле при виде всех этих счастливых гребаных парочек. Сначала я не нашел ее, и подумал, что она осталась внутри, что чертовски разочаровало меня. Разве девушки не любят фейерверки?
Но я наконец нашел ее, выпрямившуюся, в отдалении от всей этой толпы в двадцати футах от меня, выглядевшую гребано замерзшей и неловкой. Она стояла в темноте, точно как я. Наконец мы сошлись в чем-то. Око за око.
Я уставился на нее, не смущаясь в темноте, развалившись на стуле. Она надела свою толстовку с капюшоном, сильно скрывающим ее. Но изредка она поднимала голову в небо посмотреть на фейерверк, который освещал ее лицо разными цветами. Она выглядела такой чертовски прекрасной. Я ощутил странное и сильно тянущее чувство, наблюдая за ней, пока она стояла, скрытая темнотой. Сильное зудящее желание подойти и быть с ней возникло в моих ногах. Это гребаное чувство я уже испытывал раньше, потому что проводил с ним много дней в школе. Смотри, но уклоняйся.
Я продолжил с любопытством наблюдать за ней. До полуночи осталось две минуты и начался обратный отсчет. Она засунула руки в карманы толстовки и посмотрела на землю, небрежно пиная ногой мокрую траву. Никто из толпы не смотрел на нее, так как она была скрыта темнотой. Я внимательно смотрел на нее, готовый встретиться с ней взглядом, так, чтобы я мог заглянуть в ее глаза и увидеть, могут ли фейерверки сделать ее счастливой.
Вдруг она подняла голову и ее карие глаза встретились с моими. Она удивилась. Возможно, тому, что я побеспокоился выйти сюда в этот холод посмотреть фейерверки. Но она не была счастливой или пораженной огнями, сияющими в небе. Она поспешно отвела взгляд и начала смотреть на толпу, которая разбивалась по парам для полуночного новогоднего поцелуя, продолжая обратный отсчет. Все эти гребаные счастливые парочки, у которых есть кто-то, чтобы начать с ним Новый Год. Ее лицо ушло из поля зрения, и тянущее чувство в моей груди еще больше выросло.
И я просто сделал это. Я попытался оправдать риск фактом, что я хочу, чтобы у нее был новогодний поцелуй, как и у всех здесь. Или, может, даже потому, что я тоже хотел этого. Но это, блять, было ложью. Тянущее чувство толкало меня к ней так сильно, что я не мог этому больше противостоять.
Я встал со стула и рванул к ней, скрываемый темнотой, которую мы нашли на окраине. Она не видела, как я подходил, но знал, что она чувствовала это. Электричество, о котором она всегда говорила, заставило меня чувствовать ее. Наконец, добравшись до нее, я схватил ее скрытые руки и потащил ее за собой в еще большую темноту. Она развернулась и расширенными глазами посмотрела на меня, но у меня не было времени объяснять. Так что я крепко держал ее за руку и тянул прочь от реки и низины, убегая в защищенный угол вышки. Она продолжала молчать, но послушно следовала за мной.
Как только мы забежали на темную платформу вышки, я развернулся и прижал ее к одной из больших опор, которая скрыла нас от толпы. Ее глаза были расширенными и тревожными. Я быстро осмотрелся, не видит ли нас кто-то. Но каждый был занят своим собственным партнером для поцелуев, и не замечал ничего, тем более что до полуночи оставалось двадцать секунд. Я задыхался от адреналина, бега и неосознанного чувства. Я вгляделся в мою девочку, которая стояла передо мной, прижатая к опоре, с расширенными глазами, и изучала мое лицо.
Я подошел к ней ближе, пока полностью не прижался к ней, почти расслабившись, так как тянущее чувство внутри меня убывало с ее близостью, и стянул ее капюшон. Я сделал глубокий вздох и улыбнулся моей девочке. Первая настоящая улыбка, которую я ощутил за эти дни. Она так смутилась, что я захотел хихикнуть. Но вместо этого я взял ее лицо в руки. Обратный отсчет дошел до пятнадцати. Я наклонился к ее лицу. Понимание наконец появилось на ее лице. Толпа отсчитывала секунды. И она, блять, улыбнулась мне. Большой, открывающей зубы улыбкой, и вся она засветилась, и красота ее осветила мое лицо, и черт, как же я скучал по этому. Ее глаза засияли чем-то, напоминающим облегчение и счастье, и наполнились до краев безусловной любовью, которую она чувствовала ко мне. Но я не отвел на этот раз взгляд. Я хотел, чтобы она любила меня. И я хотел сделать это. Тянущее чувство ослабело, но я все еще чувствовал желание быть ближе к ней.
Я просто положил мои губы на ее, и прикрыл глаза. Отсчет дошел до десяти, и я чувствовал, как она борется с улыбкой, чтобы поцеловать меня правильно, но это было слишком много для нее. Я просто улыбнулся ей тоже, оставаясь на ее губах. Потому что как я мог не сделать этого, когда она так улыбается? Мне. Для меня. Из-за меня.
Я крепко обхватил ее лицо, поглаживая щеки большими пальцами, и запустил мои пальцы в ее мягкие волосы за ее ушами, борясь с ожиданием последней секунды, когда я смогу со всей силой прижаться к ее губам и зацеловать ее до бесчувствия, чтобы облегчить тянущее чувство. Меня не заботили дерьмовые нежные поцелуи. Когда отсчет дошел до единицы, я уже просунул свой язык между ее улыбающимися губами, так как желание быть ближе к ней полностью победило меня. Она приняла его с таким энтузиазмом, что у меня задрожали колени, когда Белла запустила свои руки в мои волосы и придвинула мое лицо ближе, чтобы углубить поцелуй, и толкнула свой язык в мой рот. Мои движения стали неистовыми, дыхание ускорилось, и я бешено надавил на ее язык, вжимаясь в ее тело.
Сзади раздались глухие взрывы фейерверков и идиотская гребаная новогодняя песня Auld Lang Syne. Но я не слышал и не чувствовал ничего, кроме моей девочки, прижатой к моему телу. Так, бля, тесно прижатой, что кольцо, висевшее между моей футболкой и кожей, больно вдавилось в мою зарубцованную грудь.
Она сгребла мою кожаную куртку в кулак, придвигая меня и яростно сплетаясь своим языком с моим. Я прижался к ней телом до невозможности близко, жестоко надавливая своим языком на ее. Она была так, блять, зажата между мной и опорой, что я знал, что ей должно быть больно, но она продолжала прижимать меня ближе и наклоняла голову, еще больше углубляя поцелуй. Моя голова затуманилась и наполнилась похотью, когда я ощутил ее бедра против моих. Но в этом было что-то еще. И я дергал, и тянул, и нажимал, и был таким чертовски грубым с моей девочкой. Но я не мог сдержать желание полностью обладать ею. Я хотел войти в нее и никогда не выходить.
И новое чувство, воспламеняющее меня изнутри, заставило меня захныкать в ее рот, пока я тянул ее за волосы. Это было что-то такое, новое и чужое, и более глубокое, что я никогда еще не испытывал. Я не знал, как это называется. Я не мог распознать ничего, кроме того, что хотел быть ближе к ней. Я не имел представления, как близко это чувство к любви, которую безнадежно искал, но знал, что это точно новый уровень для меня. Уровень, который выше заботы и дружбы, и обожания, и даже похоти.
И я грелся в этом.
Смех из ее рта дополнил эйфорию от незнакомых чувств, которые переполнили меня.
Вместо того, чтобы задаваться вопросами, я передавал эту новую эмоцию в наш поцелуй. Что бы это ни было, я полностью отдавал это ей, надеясь и молясь, что она чувствует это, и может быть, скажет мне, что это такое, и хватит ли ей этого.
Так как мой поцелуй стал еще более настойчивым от незнакомой эмоции, которую я чувствовал за этим, она, задыхаясь, прохныкала в мой рот. Мы оба неровно дышали и задыхались нашим горячим дыханием во ртах друг друга. Продолжая дергать, и тянуть, и давить, мы бешено целовались в темном углу вышки, где началась вся эта херня.
Я был страшно испуган, что, если оторвусь от ее поцелуя, то это чувство уйдет, и я его больше не почувствую. Но мне, черт возьми, нужен был воздух. Так что я неохотно оторвал мои губы и начал глотать холодный декабрьский воздух, но моя девочка продолжала целовать меня. Вверх и вниз по моей шее, и по моему горлу своими горячими, влажными поцелуями.
И это, блять, осталось со мной.
Я засмеялся, задыхаясь, глядя на деревянную опору передо мной, тесно прижимая голову Беллы к моей шее, продолжая греться в этом. Она, наверно, думала, что я гребано свихнулся, но не отодвинулась от моей шеи сказать мне об этом. Я продолжал смеяться и задыхаться, а она целовала мое горло, и мои щеки, и подбородок, и все остальное. И как только я восстановил дыхание, я вернул ей все поцелуи. Зажав ее лицо в своих руках и покрывая маленькими поцелуями ее скулы, а она продолжала улыбаться, сияя мне, и дергая меня за волосы ближе. Я использовал все мои поцелуи, и мои глаза, и мои улыбки, чтобы наконец, блять, показать ей себя. Я не знал, что еще было мною, но оно было здесь. И когда я покрыл поцелуями каждый дюйм ее прекрасного лица, то обхватил руками ее тоненькую талию и тесно прижал ее к себе. Она, задыхаясь, хихикнула и с силой вернулась в мои объятия. Я положил лицо на ее плечо, повернув так, что мог дотянуться губами до теплой кожи на ее шее, и ликующе улыбнулся. Это легко можно было назвать счастливейшим гребаным моментом всего моего существования.
