ЕPOV
Вольво вонял реально, блять, отвратительно. Мой нос сморщился, и я начал изучать заднее сиденье в поисках отвратительного запаха. У меня было больше выброшенных пакетов из от фаст-фуда, чем я был готов позволить кому-нибудь увидеть. И что-то в них просто… реально гребано воняло, и это грозило выгнать меня из машины, если не найду источник.
- Это ты-ы-ы, - поддразнил мелодичный голос сбоку от меня, и у меня сжалась челюсть. Я прикрыл глаза и вжался в сиденье с глубоким и успокаивающим вздохом. Ее здесь нет. Я монотонно повторял это опять и опять в моем мозгу, и когда мои глаза открылись, они уставились прямо на Беллу.
- Да, это я, - усмехаясь, шепнула она и откинулась на пассажирское сиденье, ее красная юбка разлеглась на обивке и придала ей неправильный вид.
- Нет, тебя нет, - повторил я, избегая ее взгляда, и затем добавил едва слышным шепотом,
- И я не воняю.
Правильно? Это создавало дерьмовое впечатление – если сегодня и могло создаться какое-то впечатление, то только такое.
Она фыркнула, и я успешно поборол желание уставиться на ее ноги или наклониться и понюхать ее сияющие волосы. Гребаная самозванка. Когда она в первый раз появилась на пассажирском месте, я вел машину и почти врезался в долбаный телеграфный столб.
Теперь она просто «решала» появляться из ничего… нерегулярно. Неприятно.
- Да, это ты.
Дерьмо. Только не это опять.
- Нет, это не я, - вздохнул я, все еще отказываясь встретиться с ней взглядом.
- Да, - возразила она, прощебетав, и я слышал, как зашуршала ее одежда, когда она двинулась поближе ко мне. Я внутренне усмехнулся. Похоже, Белла может даже щебетать.
- Нет, - раздраженно фыркнул я, сжимая разочарованно руль и желая, чтобы она пропала. Я не хотел сегодня поднимать это дерьмо.
- Да, да, да, - повторила она неприятно близко к моему уху.
Мои руки грубо стиснули руль, так как ее голос продолжал повторять «Да, да», пока я больше не мог это выносить.
- Заткнись на хрен! – выплюнул я, наконец, сердито уставившись на нее… Блять, она была раздражающей сукой.
Она надула свои красные губы и повернулась, опустив голову на оконное стекло.
- Ты задеваешь мои чувства, - нахмурясь, шепнула она, опуская взгляд к рукам, сложенным на коленях, принимая вид хорошей девочки, как всегда. Вид этого выражения на лице моей девочки вызвал короткую острую боль в моей груди, но это было скорее инстинктивно. Я напомнил себе, что это не Белла. У нее не было чувств, которые можно было бы задеть.
Я закатил глаза и вернул взгляд к зданию.
- Ты знаешь, что это плохое время для меня. Вернулась, когда я поблизости от чего-то определенного, так, что могу оценить это своими собственными глазами, - рассеянно ответил я, просматривая улицу еще раз. Солнце поднималось, и небо окрашивалось в оттенки розового и оранжевого. Весна в Чикаго.
- Эдвард, - неодобрительно пробурчала она, поднимая ноги на приборную панель. Я раздраженно покосился вбок, и это доставило ей удовольствие.
- Как ты можешь быть таким жестоким со своей собственной душой? – понимающе усмехнулась она, пока я боролся с игнорированием ее присутствия.
Похоже, что я временами схожу с ума.
Я имею в виду, она продолжала возвращаться. Слишком много для теории передоза Адмирала. После того, как я выехал за пределы Форкса, я остановился и поспал в вольво несколько часов. Я не мог продолжать путь в таком разобранном состоянии. Я просто знал, что первым делом мне нужно уехать из Форкса, потому что если не уеду прямо сейчас, то никогда не смогу сделать это.
Этот сон дал мне возможность доехать до Чикаго, и с тех пор, как я добрался до него, я отгонял его настолько хорошо, что стал гордиться своим контролем. Конечно, избегание сна имело свои подводные камни. Главным образом… ее.
- Мы не сумасшедшие, - возмущенно защищалась она, убирая свои ноги.
- Сумасшедшие не знают, что они сумасшедшие, поэтому они и чертовски сумасшедшие, - пояснила она, и боковым зрением я видел, как она поднимает свои волосы, отбрасывая их с лица.
- И будут останавливать все, - продолжила она мысль, сворачивая свои локоны и отпуская их, так что они каскадом упали на ее плечи.
- Парень. Прекрати.
Она внезапно фыркнула и хихикнула, а я показно закатил глаза. Она всегда говорила с собой больше, чем со мной.
О, подождите минуту. Это же делаю я, ведь так?
Я гребано ебнулся.
Отхихикав, она длинно и тяжело вздохнула, и в машине воцарилась восхитительная тишина. Я воспользовался возможностью сконцентрироваться на таунхаусе и предпринял очередную попытку заблокировать ее. Это было лучшее, на что я мог надеяться в этой ситуации, и мне реально нужно было сохранить мою голову сегодня. Сегодня был день, когда я собирался просто, блять, сделать это. Больше никаких оправданий.
Я был в Чикаго уже две недели, и еще не говорил с ней – хотя, чтобы найти ее, мне потребовалось всего пять дней. Это было удивительно легко из-за информации в конверте Карлайла. Она уже три года жила в этом старом таунхаусе.
Этим утром была моя первая попытка увидеть ее… или шпионить за ней. Все, что угодно. Это было впервые в любом случае. Я не видел других машин, припаркованных у обочины, и провел большую часть ночи, внимательно рассматривая фасад ее дома. Он выглядел почти развалюхой, и я поймал себя за повторным изучением содержимого желтого конверта, проверяя правильность адреса. Ни одно из окон не засветилось в течение ночи, и во мне росла неуверенность, была ли она дома. Или что это был ее дом.
Мой мозг переполнился мыслями и планами действий, пока я смотрел через лобовое стекло. Если мне действительно повезет, у нее нет другой семьи. Это то, что случилось с Эмметом и я знал, что это опустошило его. Его мать и отец были в разводе, но оба женились повторно и завели детей к прошлому лету, когда он нашел их. Я не мог не видеть признания в его глазах, когда он рассказывал мне свою историю. Они не хотели его в своих жизнях, и он рассказал мне, как счастливы они были. Но он огорчился не так, как мог бы.
- Я всегда знал, что это возможно, - пояснил он мне на балконе тем вечером, когда я уехал из Форкса.
- Они не посчитали меня жалким, или не были со мной грубы, или еще что-то, они просто не нашли для меня места в их жизнях, - он пожал плечами, как будто это не было большим делом – словно он все время ожидал этого. От моего выражения неверия он продолжил,
- Я не собирался вторгаться в их жизни и начинать требовать дерьмо…
Я хотел сказать ему, что нужно было так и сделать. Он был их гребаным ребенком, ради Христа, но я не успел это сказать. Он поспешно добавил,
- У меня всегда было что-то, из-за чего я хотел быть здесь, Эдвард. Я просто хотел найти их для себя самого.
Он дал им уйти, и это четко читалось на его лице. Я был в шоке от того, что он был способен так обыденно обсуждать это. Я не мог даже слышать слово «Чикаго», чтобы во мне все не перевернулось. Но Эммет успокоился, сравнив то, что у него есть, с тем, что он потерял.
Это то, чего хотел я.
Больше ничего.
Какая-то часть моего мозга знала, что, чем больше она будет злиться на меня, тем легче мне будет отпустить ее. В лучшем случае я извинюсь за то, что сделал, и уеду, прежде чем разрушу ее новую жизнь. Она может не простить меня, но я никогда и не ожидал этого. Это был дурацкий эгоистичный жизненный опыт, и дерьмо – я знал это. Во всем этом гребаном решении мог получить выгоду только я. Но, сделав это, я причиняю боль ей, Белле,.. и бог знает, кому еще. Но я не сомневался тем вечером на балконе, что хочу встать лицом к этому дерьму. Больше никаких коротких путей
- Почему ты не звонишь мне? – вдруг шепнула Белла осторожным голосом, прерывая мои молчаливые размышления. Мои руки опять сжали руль. Почему она опять появилась, на этот раз за мной?
- Отъебись, - громко прорычал я, борясь с игнорированием ее. Она реально выпрыгивала в самые неподходящие моменты, и я был не в настроении по этому поводу.
Этот диспут всегда перерастал в раздражающе предсказуемые действия. Я начинал напоминать ей, что в доме Эсме нет телефона. Но у нее и Элис были сотовые, и им, возможно, не было необходимости ставить стационарные. С другой стороны, у Беллы не было своего сотового. Таким образом, делал я вывод, я не могу связаться с Беллой по телефону напрямик. На это моя раздражающая и невещественная компаньонка возражала, напоминая, что я могу позвонить Элис, и она позволит мне поговорить с Беллой. На это я начинал возражать, что не хочу беспокоить Элис. И на это она опять возражала, сомневаясь, что Элис будет беспокоиться. На это я возражал только:
- Отъебись.
Видите? Я сказал это сразу, сэкономив время.
- Но ты хочешь, чтобы я осталась, - прошелестела она, накручивая локон на палец. Это было так гребано омерзительно. Я не мог решить, что было более отвратительно – ее присутствие здесь, или мое действительное подтверждение этого в каждый отдельный момент времени.
- Ты хочешь поговорить со мной, так почему ты не возьмешь телефон и не позвонишь? – опять спросила она.
- Я устал разговаривать с тобой, - оживленно проинформировал я.
С Беллой в Форксе были все, и был уверен, что все знали, что я хочу, чтобы за ней присмотрели, когда я уеду. Я даже заручился поддержкой Розали.
Эммет рассказал мне, что, когда он уехал, ей было трудно, и….
Я, блять, не знал.
Я просто чувствовал, что она может помочь моей девочке так, как не сможет никто. Я также попросил ее держаться к ней поближе во время уроков, так как я знал, что Белле будет трудно ходить на уроки с Эмметом или Джаспером.. Элис была хорошей подругой и кузиной Беллы, но никто, я имею в виду никто, не будет доебываться до Розали Хейл. Я знал, что после того, как я позвонил ей тем вечером, я проведу меньше времени в Чикаго, волнуясь за Беллу.
- Если хоть кто-нибудь коснется ее, я оторву его гребаные яйца на хер, - твердо заверила она меня, и потом добавила, - Или сиськи. Что попадется, - я услышал через телефон, как она пожала плечами, и знал, что она серьезно. Розали Хейл была твердым орешком в таких делах.
Белла какое-то время молчала, потом издала громкий вздох.
- Знаешь что, Эдвард? – она повернулась ко мне лицом, вставая на своем сиденье. Я избегал ее взгляда, пока ее рот открывался и закрывался, словно не мог сформулировать свою мысль.
Мою мысль? Дерьмо, это сбивало с толку.
- Все, что угодно, - выпалила она наконец и плюхнулась на сиденье, скрещивая руки на груди с сердитым взглядом. Я заставил ее злиться. Я подавил довольную ухмылку.
– Прекрасно, - подвел итог я, более довольный тем, что я выиграл.
- Прекрасно! – заорала она, разъяренно уступая. Ее ложбинка углубилась от ее гнева и сердитого наклона вперед. Она всегда ворчала так, как сейчас, перед тем, как исчезнуть.
Я закрыл глаза и сжал зубы. Я ненавидел признаваться, что я хочу ее присутствия. Я презирал намек, что ее присутствие предлагает мне минимальной комфорт – просто потому, что она выглядела, как моя девочка. Я ненавидел силу, которую она имела надо мной из-за этого факта. Я ненавидел то, что она исчезала, и реально, блять, ненавидел, что ненавидел, что она исчезала.
- ПРЕКРАСНО! – я, наконец, обернулся в раздражении, и когда я открыл глаза, место рядом со мной было опять пустым.
---------
Я проводил время, внимательно изучая желтую дверь здания. Дом выглядел таким чертовски заброшенным, что это заставило меня вторично проверить мой интеллект. Я, возможно, мог позвонить Карлайлу и спросить его о дальнейших действиях. У него был доступ к медицинским архивам и намного больше ресурсов, чем я мог добиться. Но я не позвонил Карлайлу, хотя и дал Красной Белле идиотское объяснение за последние дни, почему я не могу позвонить Белле, зная, что это не имеет ничего общего с телефонами и их наличием.
Я не мог позвонить никому, пока не буду уверен, что могу быть лучше. Как Эммет.
В девять я решил уехать и проверил уровень бензина в «вольво», удостоверившись, что бак полон. Я пришел к выводу, что могу найти свою родительницу позже, но вдруг реально гребано истощился.
Перед тем, как я повернул ключ в замке зажигания, я взглянул на желтую дверь. Моя рука застыла на ключе, и тело замерло в предчувствии, когда она медленно открылась. Появилась женщина с длинными темными волосами, прикрывая лицо от утреннего солнца и закрывая за собой дверь. Она была одета в длинное, коричневое пальто, доходившее до икр и скрывающее ее фигуру.
Я напрягся над приборной панелью, ловя проблески ее лица, но она уже спустилась и ушла в противоположном направлении.
Я облегченно выдохнул, даже не понимая, что напрягался, и мое сердце дико забилось в груди – от короткого взгляда на женщину, которая могла быть или не быть моей матерью. Не было гребаного способа, что я собирался добраться до ее двери, если и когда она вернется.
Я позволил моей голове упасть на спинку сиденья с дрожащим выдохом и ждать.
Я не был уверен, чего жду, но чувствовал, что это все, что я могу. Мои глаза закрылись на некоторое время, но я открыл их, внезапно осознав риск, к которому это может привести.
Я наблюдал за парочкой детей, идущих по тротуару со школьными рюкзаками на спинах. Я тряхнул головой, быстро останавливая свои мысли. Это было слишком рано.
Она вернулась через двадцать минут с коричневым бумажным пакетом, прижатым к животу. Ее голова была наклонена к земле, но я более ясно видел ее лицо, когда она подходила к дому.
Это была она.
Я провел сотни ночей, рисуя ее лицо, и хотя это лицо было более болезненным, старым и бледным, на девяносто процентов был уверен, что это тот самый человек.
От осознания я напрягся на своем сиденье. Я наблюдал, как она поднимается по ступенькам и открывает дверь, исчезая внутри.
Ей не нужно было открывать ее ключом. Я позволил этой мысли отвлечь меня, и провел как-то пятьдесят минут, анализируя это в моем мозгу. Она бессмысленно рисковала, не запирая дверь. Потом я решил, что это не столько анализ, сколько реально дерьмовый метод замечать очевидное.
В одиннадцать моя усталость еще больше выросла от наблюдения за дверью в предчувствии больших движений. Я не был уверен, хочу ее появления или нет, но определенно знал одно: если я переступлю через это сейчас, я смогу вернуться на дорогу к Форксу к наступлению ночи.
С мучительным вздохом я положил дрожащую руку на дверную ручку, только чтобы убрать ее опять. Я делал так четыре раза, перед тем, как совладать с этим и открыть дверь. Даже теперь я сидел, нервно хватаясь за руль и вздыхая так часто, что голова почти закружилась.
Через тридцать минут я смог выйти из машины и задержался взглядом на своем отражении в окне, прикусив внутреннюю сторону щеки, пробежав пальцами по волосам и захотев, чтобы на мне была моя кожаная гребаная куртка, потому что это вдруг показалось реально удобным желанием. Затем мысли о моей куртке привели к мысли о Белле, и я задумался, носит ли она ее в этот конкретный момент вместо толстовки.
Я позволил образу, который появился от этой мысли, отвлечь меня на секунду, и прижался лбом к холодной металлической крыше вольво. Я представил мою девочку, идущую в класс с Розали, закутанную в мою куртку и изредка наклоняющуюся, чтобы вдохнуть мой аромат. Я представил, как солнце отражается на ее волосах и окрашивает их в красные оттенки, скрывающиеся под ровным каштановым. Я представил, как она улыбается чему-то, и позволил ей засмеяться. Смех стал ближе, прямо рядом с моим ухом, мелодично проникая в мою голову и заставляя мои губы изогнуться в непроизвольной улыбке.
Я поднял мою голову от машины и повернулся, открывая глаза и позволяя моей улыбке вырасти в один из облегченных вздохов.
Там стояла она. Вся гребано красная и совершенная, с выражением большого сострадания и ласки. Я хотел крепко обнять ее и поцеловать в ее красные губы. Если я уже добавил себе несколько степеней сумасшествия, может, это будет возможно.
Ее карие глаза блеснули, когда она посмотрела на меня и тепло улыбнулась,
- Ты хочешь меня, - вздохнула она, выглядя более счастливой, когда я согласно кивнул. Она не была реальной, но будь я проклят, если не разрешу себе комфорт, который она предоставляла мне в этот момент. Мне нужно было это больше, чем все остальное.
- Я всегда хочу тебя, - честно сказал я, наконец позволяя себе поверить, что это моя девочка, а не какая-то материализация моей несвязности, потому что это было лучше. Я пытался игнорировать полную неудачу напряжения, которое вид моей девочки генерировал в моей груди. Я пытался игнорировать тишину – наличие пустоты, которая мучила меня, когда усмехались ее красные губы.
Она хихикнула и закатила глаза, отходя от машины и проходя вперед. Ее красная юбка развевалась и колыхалась под ветром, когда она повернулась по мне.
- Ты идешь, или как? – улыбнулась она, и я глубоко вдохнул чикагского весеннего воздуха успокоить мои нервы. Она была так гребано восхитительна. Даже подталкивая меня сделать то, что, как она знала, мне было нужно, но я так боялся.
Я подошел к ней, и мы стояли на улице, оба глазея на желтую дверь. Она продолжала скользить передо мной, уговаривая меня подойти ближе своей обнадеживающей улыбкой и нежным смехом. Когда я подошел достаточно близко для того, чтобы различить структуру деревянной двери, Белла и все ее красное поднялись на две ступеньки и ожидающе повернулись ко мне. Мое сердце опять заколотилось в груди, дыхание участилось. Мои ладони вспотели, когда я подошел к месту, где стояла она, поднимаясь на две ступеньки, с мрачным предчувствием и тревогой. Вдруг я просто, блять, был там – перед дверью лицом к лицу с желтым и моим мысленным проявлением моей девушки, стоящей рядом со мной в провоцирующей одежде с ободряющей улыбкой на красных губах. Я поднял кулак, глядя в ее карие женские глаза, и создал миллион молчаливых просьб, повисших в воздухе.
Она вздохнула и начала сжимать руки в странном жесте тревоги.
- Я люблю тебя, - шепнула она, не разрывая наших взглядов, и хотя я знал, что это говорю себе сам, это придало мне силы, которые были мне нужны.
Мой кулак встретился с деревом тремя стандартными ударами, и мое тело напряглось в предчувствии ожидания. Белла была здесь, качая бедрами из стороны в сторону, красная юбка колыхалась вокруг ее коленей, руки крепко обняли ее тело, губы сжались, голова опустилась. Я изучал ее позу, отвлекая себя, пока, в конце концов, не услышал шорох по другую сторону двери. Мой пульс участился, горло сжалось, и я отступил в сторону на шаг, более твердо, чем раньше, бессознательно приготовившись бежать.
До того, как этот план вырос в то, что я мог исполнить, ручка повернулась, и сердце запнулось и дернулось, когда я посмотрел в открывшуюся полоску темноты и появившееся лицо. Ее глаза были впавшими и налитыми кровью, и она, прищурившись, смотрела на меня, медленно поднимая глаза.
Я сглотнул и почувствовал, что мои кулаки сжались от нашего сходства. Мой желудок встряхнулся… и было так, блять, поздно бежать, понял я, встречаясь с ней взглядом. Я не мог оторвать от нее глаз посмотреть на Беллу, если бы хотел – и мог сделать. Мы стояли друг напротив друга, взяв некоторую эпическую содержательную паузу. Ее глаза были пустыми, полностью лишенными всех эмоций и сильных чувств, когда смотрели в мои.
Это вызвало тревожащее ощущение, разливающееся в моем горле, и вынудило проглотить еще один комок.
Внезапно в ее глазах что-то промелькнуло, и дверь распахнулась полностью. Испугавшись резкого движения, я вздрогнул и напрягся, хотя понятия не имел, чего боюсь. Вместо того, чтобы ударить меня, как я ожидал, она встала в открытой двери с выражением полной паники на лице. Она долю секунды стояла так, после чего шагнула вперед и обхватила мое лицо руками. Ее глаза расширились и стали дикими, изучающими мое лицо в дюйме от моего.
- Как тебя зовут? – спросила она усталым резким голосом. Я застыл, блять, абсолютно без движения, испуганный ее поведением, а она яростно обхватила мое лицо сильнее.
- Твое. Имя. – повторила она взбешенным шепотом, который встревожил меня.
- Э-Эд-Эдв, - глупо заикался я, после чего собрался достаточно, чтобы ответить полностью.
- Эдвард Мейсен, - я воспользовался именем, которое должно было быть ей знакомо.
Она резко вдохнула, что подчеркивалось неожиданным столкновением ее тела с моим, и я пытался стоять вертикально, когда ее руки покинули мои щеки и с силой обняли меня за шею. Я типа просто стоял на крыльце, не реагируя, и сбитый с толку, опустив руки по швам, пока она обнимала меня. Я загнал назад эмоции, возникшие при появлении мысли, что моя мать обнимает меня. Если я выпущу их, то полностью ебнусь.
Через ее плечо мои глаза заметили красное, и я вдруг увидел усмешку Беллы. Она подняла свои руки в выжидательном жесте, очевидно, ободряя меня ответно крепко обнять мою мать. Я нерешительно поднял руки, наблюдая, как красные губы Беллы изгибаются в широкой улыбке поощрения, и позволил себе обхватить мать за талию.
Это было самым неудобным гребаным объятием, которое было в моей жизни. От неловкости ситуации я продолжал напрягаться, и эта поза только увеличила силу, с которой ее напряженная и костлявая фигура прижималась ко мне. Мы долго стояли так, и мое беспокойство росло, но я не был уверен, будет ли вежливо отойти.
Я решил, что мне реально пофиг.
Когда мои руки оставили ее талию и осторожно откинули ее плечи, я на короткое время запаниковал, что она не отпустит меня, и мне придется либо отпихнуть ее сильнее, либо продолжать терпеть ее объятия. Ни то, ни другое не казалось подходящим сейчас. К счастью, она, должно быть, почувствовала, что моя покладистость изменилась, потому что медленно отошла с порога, не переставая глядеть на меня. Все время. Моя грудь ощутила холод и пустоту, и я понял, что, должно быть, впустил всю мою отстраненность в мой холодный пристальный взгляд, оцепенело глядя на нее, но ее объятия встревожили меня больше, чем готов был признать или намекнуть ей.
Она тоже дерьмово пахла, сухо заметил я. Я услышал тихий смешок Беллы рядом со мной, и, неохотно, мои губы дернулись, потому что… будь это проклято, но она всегда так действовала на меня, независимо от ситуации. Очевидно, неправильно истолковав мое веселье, моя мать взяла меня за руку и нежно подтолкнула внутрь с неожиданной улыбкой. Я позволил ей перевести меня через порог, встретившись взглядом с Беллой.
Она неодобрительно нахмурилась моему неохотному выражению и помахала мне следовать моему собственному решению. Сука.
Моя мать начала сыпать вопросами, проводя меня через порог в темную и вонючую комнату, которая заставила меня инстинктивно испытать отвращение.
- Как ты? Где ты живешь? Ты останешься в городе? Я никогда не могла уговорить себя уехать. Ты все еще играешь на пианино? Спагетти все еще твоя любимая еда? – она наконец повернулась к моему пустому выражению, и ее глаза, хотя уже не были лишены эмоций, показались серыми и безжизненными, с легким намеком на возбуждение где-то там в глубине.
Я продолжал молчать, оглядывая вонючую комнату. Я не был уверен, что это могло быть. Возможно, гостиная или общая комната? Может, зал или притон? Это ужасно выглядело, и я слышал царапание паразитов в стенах. В дальнем углу комнаты виднелся диван, который смотрелся коричневым, но, возможно, был светлее. В какой дерьмовой дыре живет эта женщина?
Когда я опять посмотрел на нее, она нервно сжимала руки, обводя комнату расширенными и безжизненными, чуть возбужденными глазами.
- Может, я предложу тебе что-нибудь вы… - она внезапно прервалась, занятно напрягшись, и метнула свой взгляд на меня, смыв все следы возбуждения.
- Тебя не должно здесь быть, - резко сказала она, и я был признателен всем причинам, по которым я не позволил моим обнаруженным эмоциям приникнуть в меня.
- Я знаю, - честно сказал я, после чего посмотрел через плечо в поисках моей «линии жизни». Я нашел ее за дверью, качающей своей юбкой из стороны в сторону и нежно улыбающейся мне. Она начала что-то мурлыкать себе под нос, и когда я опознал песню Скуби-Ду, с моих губ сорвался один тихий смешок.
Ее красные губы изогнулись в ухмылке, и она подмигнула мне.
Достаточно отвлекшись от боли, причиненной ее словами, я развернулся к своей матери и прокашлялся,
- Я просто пришел извиниться, и после этого я уйду, - сухо сообщил я, пока ее глаза изучали мое лицо, опять заставляя меня неловко себя чувствовать.
- У тебя его нос, - выпалила она и шагнула ближе, мягко наморщив лоб.
- Извиниться? - вдруг спросила она, наклоняя голову и ища мои глаза.
Я резко кивнул и как-то собрал мужество, чтобы пройти через это. Я думаю, что просто заблокировал все мои эмоции, и оцепенение сделало это возможным.
- Я знаю, что я ебнул тогда все и разрушил твою жизнь, и просто хочу, чтобы ты знала, я и тогда, и сейчас очень сожалею. – Мой голос был под таким контролем, что это даже удивило меня. Я своими ушами слышал успокаивающий голос Беллы, но не мог разобрать ее слов.
Ее глаза сузились, морщины углубились, пока она опять изучала мое лицо и подходила ближе.
- Что ты сказал? – спросила она, и я боковым зрением видел, как ее кулаки сжались по бокам. Я еще раз повторил мое извинение, хотя в этот раз воздержался от использования мата. Я коротко подумал, что, может, это разрушит искренность извинения, хотя она, по-видимому, еще больше смутилась и подошла еще ближе. Я опять сжался в ожидании удара, хорошо зная, что позволю этой женщине причинить мне боль, и, блять, даже не остановлю ее. Где-то в комнате я услышал тихий смешок Беллы.
- За что ты извиняешься? – рассердилась она, и видел, как ее глаза блеснули от влаги, и я боролся за то, чтобы оставаться спокойным. Я ненавидел ее в этот момент, стоя перед ней в дерьмовой дыре ее дома и пялясь на ее дрожащее тело. Как будто мне и так не было трудно, она хотела, чтобы я высказал все гребаные слова. Могла она просто принять извинения? Может она дать мне это?
- Я сожалею за… пожар, и сожалею, что не помог… - мой голос дрогнул, и я молился, чтобы она не заставляла меня говорить больше. Беллин голос в моих ушах шептал самые бессмысленные вещи: лучшая температура для приготовления шоколадных чипсов, правильный способ разрезания мяса – поперек волокон для максимальной мягкости. Она собирала обрывки прошлого в попытке успокоить меня.
Это едва работало.
Моя мать побледнела и отпрянула, перед тем, как покачать головой.
- Нам надо сесть.
Она двинулась к дивану, и, в темноте комнаты, я едва смог разглядеть блеск на ее щеке. От осознания, что она плачет, я вдруг разъярился – на нее или на себя, не могу сказать. Но я прошел к темному дивану и равнодушно опустился на его край.
Белла теперь была рядом со мной, нежно улыбаясь мне.
- Когда твое соте будет готово, быстро выкладывай его на поднос, учитывая дым от масла, которое ты используешь. Правильная подготовка – это главное, Эдвард. – На ее лице было очень жесткое выражение, и я ясно вспомнил тот день, когда она говорила это. Я был благодарен за эту версию Красной Беллы. Она была намного более реалистичной. Я позволил себе призрак улыбки и повернулся к моей матери.
В комнате было тихо, и я не собирался начинать разговор первым. Мне было неудобно на диване, но я не решался сдвинуться ни на дюйм. Белла продолжала говорить и упоминать что-то знакомое и успокаивающее. Мне показалось, что мы молчали почти час, и мой нос начал привыкать к вони в комнате. Мои руки были холодными и влажными, но я держал их ладонями вниз на моих коленях, отказываясь вздрагивать всякий раз, как она двинется.
Я смотрел в ее лицо, такое другое и незнакомое мне. Я так долго смотрел в лица, непохожие на мое. Люди иногда пытались найти сходство между мной и Карлайлом, если они не знали о нашей ситуации, но в действительности там не было ничего общего. Сейчас я смотрел на то, что было так похоже на мое собственное лицо. Я рисовал ее губы и подбородок годами, но сейчас, действительно глядя на них, я чувствовал вещественность, дающую мне странное и ложное ощущение принадлежности к ней.
Она присела на подлокотник стоящего рядом кресла и начала перебирать свои волосы. За ней было окно, освещающее ее силуэт, и я уже не мог четко различить ее лицо. Я был благодарен за это.
- Ты винишь себя кое за что, - шепнула она, положив руки на колени.
Смешок без тени юмора вырвался из моей груди, прежде чем я успел сдержать его.
- А есть что-то, за что я не могу себя винить? – ровно сказал я, игнорируя недовольное жужжание Беллы рядом со мной. Она так хорошо изображала Беллу.
- Скажи мне, почему ты так думаешь, - шепнула она почти ядовитым шипением, и я видел в темноте, как линия ее плеч застыла от напряжения. Я чувствовал, как один уголок моих губ пополз вниз в жесткой гримасе, и мои глаза сузились.
Белла рядом со мной нежно вздохнула, проигрывая, и одно слово выразило эту перемену.
- Проклятие.
- Я думаю это, потому что сделал это, - не смущаясь, прорычал я, и моя злость и возмущение смешались и уничтожили эмоции.
- Я думаю все это, потому что был тем самым ублюдком, который сказал «Эй, это горячо, сухо, и здесь полно гребаной ткани. Давай возьмем свечи», - холодно сообщил я, получая немного удовольствия от того, что она вздрогнула, как я и ожидал. Я знал, что это плохо, но не контролировал силу своего голоса.
- Я думаю все это, потому что смотрел, как он, блять, горит и ничего не делал, - закончил я, или думал, что закончил, но, к нашему обоюдному удивлению, мое тело выпрямилось, и я усмехался, глядя на ее силуэт.
- Я думаю все это, потому что моя мать выбросила меня, как мусор на край тротуара. Скажи мне, если эти ответы удовлетворяют тебя, мамочка, потому что я могу высказываться часами. Я провел десять гребаных лет, думая, как реально тяжело было это, - усмехнулся я, и… блять, это было хорошо – на одну минуту, и потом я ужаснулся моему взрыву и немедленно сел на диван.
- Прости, - задохнулся я в раскаянии, пытаясь восстановить контроль над своими эмоциями, глубоко вдыхая вонючий воздух. Какого хрена я делаю? Я потерял из вида свою цель, и Белла легко растворилась рядом со мной. Это ничего не завершало. Эммет, блять, понятия не имел, как легко ему было.
Темная комната наполнилась неловкой тишиной, и, долго наблюдая за ее застывшей фигурой моим боковым зрением, я начал придумывать план побега. Мой мозг лениво высчитывал: я могу встать с дивана, пройти на кухню и выскочить через дверь за три секунды, если буду достаточно быстро бежать. И поверьте мне. Я буду бежать достаточно быстро.
После, может, двадцати минут этой насыщенной тишины где-то из ее окрестности донеслось внезапное хныканье, и я достаточно дернулся взглядом, чтобы увидеть, как она прикрывает рукой свой рот. Я нахмурил лоб и с раскаянием потер руками лицо, ощущая вину за свою вспышку, уничтожившую меня. Мой план побега был таким притягательным, что я придвинулся ближе к краю дивана, готовясь удрать.
Вдруг она заговорила ровным и невыразительным голосом, ясно показывающим, что ее хныкание пропало,
- Я знаю, что ты не имел представления обо мне за последние десять лет, так что ты на самом деле не оценишь, что я скажу тебе, но… - она прервалась, и я видел, как ее голова отвернулась к окну, осветив и подчеркнув мягкие черты ее профиля.
- Я никогда не чувствовала, что заслуживаю смерти больше, чем в тот момент, когда сделала это, - закончила она так тихо, что я навострил уши.
Ее слова озадачили меня, и я выпрямился и приготовился удрать. Правильная подготовка – это главное, Эдвард. С мучительным вздохом она встала и подошла ко мне. Когда она подошла достаточно близко, то нагнулась, наклонив голову и заглядывая в мои глаза. Тяжелая неподвижность ее сердитого взгляда показалась отвратительной и омерзительной, и этот вид заставил мой желудок встряхнуться, невзирая на мое настойчивое желание оставаться бесстрастным.
- Огонь был от электричества, Эдвард, - шепнула она, позволяя себе минимально расслабиться, пододвигаясь ближе к моим коленям. Мои брови в замешательстве свелись вместе, я дернулся и придвинул спину к дивану. Она все еще придвигалась ближе и продолжала,
- Я никогда не винила тебя, и на тебе не лежит ни кусочка ошибки за все. – Ее выражение превратилось в ярость, и она подошла так близко, что почти коснулась моих коленей, и я съежился. Ее руки внезапно схватили мои и крепко сжали их, и она уставилась в мои глаза с безумным выражением.
- Я не признавалась тебе.
- Хватит врать. – Оглушительный и страшный крик вырвался из моего горла, я вскочил с дивана и бросился к двери.
Моя рука уже нашаривала ручку, когда она умоляла меня с болью и отчаянным хныканьем,
- Пожалуйста, не уходи.
Я мог бы проигнорировать просьбы, если бы они не были подчеркнуты громкими и мучительными рыданиями, которые мучили мою совесть. Я хлопнул ладонью по двери с резким, пронзительным раздраженным рычанием, повернулся и упал духом от проигрыша. Хотел я или нет признавать это, она имела надо мной большую силу, чем кто-либо, включая Беллу. От этого я чувствовал себя невозможно более возмущенным и огорченным.
Мое тело проскользило по двери, я сел, привалившись к ней, прижав колени к груди. Готовый удрать, зная, что не смогу, и ненавидя каждую гребаную секунду этого. И где, блять, Белла, когда она так нужна мне? Моя голова откинулась на дерево, и я тупо уставился вдаль. Я долго сидел так в темноте, привалившись к двери, и слушал звуки в комнате, которые были ее постоянными приглушенными рыданиями и отдаленным царапанием паразитов. Я прикрыл глаза и крепко обхватил колени руками. Я представил, что я в своей постели с моей девочкой. Ее холодные конечности ласкали мои лодыжки, и я улыбался в ее волосы. Я уснул через секунду.
Где-то в полдень я упал и свернулся около двери. Я не смог много поспать, проснувшись от интенсивной вспышки воспоминаний, взорвавшей мою грудь. Я резко выпрямился, яростно протирая глаза и дрожа рядом с желтой дверью. Сначала я не вспомнил, где я, и на минуту запаниковал, прежде чем ясно и связно вспомнил все. Дыхание участилось, и влажное лицо было холодным и осовелым.
Я позволил себе расслабиться, пока приходил в себя от сна, смешанного с паникой от просыпания в незнакомом месте. Я отчаянно жаждал сигарету, и проклинал себя за то, что оставил их в машине. Я навострил уши, чтобы услышать любое движение в темном здании, которое вдруг начало пугать меня. Прождав много времени и не услышав ничего, я поднялся из своего положения и неловко встал, потягивая свои застывшие мускулы.
Решив, что я могу выйти незамеченным, и переполненный страстным желанием, охватившим меня, я мягко повернул дверную ручку и легонько открыл ее. Она тихо скрипнула, заставляя меня остановиться и с негодованием посмотреть на старомодные петли. В конце концов я открыл ее достаточно широко, чтобы проскользнуть и тихо прикрыть ее. Уже начало смеркаться, и я чувствовал, как воздух охлаждается после захода солнца. Вечерний воздух, ошеломляюще свежий, контрастировал с вонью, к которой я почти привык.
Я пошел прямо к «вольво», и через секунду сигареты были в моей руке. А потом я не воспользовался этим удобным случаем. Я мог бросить все и уехать, так как сидел на своем сиденье в поисках прикуривателя на панели. Я мог сбежать от всей этой гребаной ситуации и вернуться в свою жизнь.
Но я не мог, и, если быть честным с самим собой, я действительно не мог сделать ничего такого после ее просьбы остаться. Я интересовался дерьмом, которое она сказала, и хотел знать, что это значит. Я хотел знать почему, если она на самом деле не винила меня, то отказалась от меня. Мне всегда легко было поверить, что она ненавидит меня за случившееся. В этом был здравый смысл. Это все объясняло и укладывалось в моем мозгу все последние годы. Теперь я был переполнен вопросами, которые уничтожили все мои мысли.
Я сел на первую ступеньку ее дома и закурил, наблюдая за машинами и людьми, и очистил свой мозг в этот момент – пока дверь за мной не открылась. Я повернул голову и прищурился от лучей заходящего солнца, упавших на мое лицо.
Ее взгляд был ввалившимся и озадаченным, даже спрашивающим. Было интересно, как каждая ее эмоция была пронизана «все ничего», которое всегда присутствовало в ее глазах.
- Я боялась, что ты ушел, - тихо призналась она, задержавшись рукой на дверной ручке. Я безмолвно помахал рукой, объясняя причину, и повернулся к улице.
Услышав, что дверь закрылась, и до того, как я решил, что она ушла внутрь, она опустилась рядом со мной.
- Ты не должен курить. И ты не должен материться, - неодобрительно пожурила она.
Я без юмора хихикнул.
- Серьезно? – я дерзко приподнял бровь. Она была неправа, и я мог сказать, видя, что ее взгляд уныло опустился к ее коленям, что она тоже знала это. Я воспользовался этим кратким моментом, когда она смотрела вниз, действительно рассмотреть ее, и хотел бы, чтобы мог подобрать лучшее слово, чем «живой труп» для ее описания, но не мог. Она была не похожа на женщину, которая пела мне колыбельную и готовила мне еду. Я не мог представить ее на кухне или делающей что-то домашнее, как не пытался. Было немного, блять, ужасно, что она выглядела такой… мертвой.
С запозданием я ощутил очень омерзительный запах, исходящий от нее и скривился в отвращении, увидев, что она покачивается.
- Ты пьешь, - кисло обвинил я, не веря, что она пытается отучить меня от курения, когда сама пьет.
Она встретила мой взгляд и нахмурилась, подчеркнув своим выражением морщины вокруг ее глаз и губ.
- Я не собиралась, но я… я… я немного, - запиналась она, ее глаза блестели от пленки опьянения, когда она умоляюще смотрела на меня. Я отвернулся от неловкости, лениво гадая, насколько часто было это «немного».
Я рассудил, что, может, было неудачное время задавать мои вопросы, пока она нетрезвая, но спокойствие вечера и мой недавний отдых сделали меня сильнее, и я не знал, насколько хватит это силы.
- Почему? – шепнул я своим ногам, и мне не нужно было расшифровывать вопрос, потому что она ожидала его.
- Я не знаю, можешь ли ты понять на самом деле, - вздохнула она.
- Это дерьмовый ответ, - я выбросил окурок и растер его ботинком на бетоне.
После тяжелой паузы я ощутил, как она коснулась меня рукой.
- Посмотри на меня, - грустно обратилась она, и сделал это. Она качнула головой, ее сальные и неухоженные волосы рассыпались по ткани на плечах.
- Нет, Эдвард. Смотри на меня, - она ткнула в себя с почти пренебрежением, которое я заметил только сейчас, и затем в дверь за собой.
- Ты считаешь, что я способна быть тебе матерью? – спросила она, и я нашел нотки ненависти к самой себе в ее голосе, пока она отдергивала свою руку и с горечью вглядывалась в траву.
- Я умерла с твоим отцом, и уже не могла возродиться. Я пью каждый день до тех пор, пока не могу больше думать, и потом теряю сознание – иногда в луже моей собственной блевоты – желая спокойствия смерти, хотя знаю, что не заслуживаю ее, - закончила она и взглянула на меня через свои тяжелые отекшие веки.
Я заговорил, не успев как следует обдумать мои слова.
- Ну, замечательно узнать, что мой талант устраивать гребаные смехотворные истерики передался по наследству, - горько сказал я. Ее гримаса была удовлетворенной.
- Конечно, самое меньшее, когда я закатываю их, я не травмирую никого, кроме себя, - выпалил я и вернулся взглядом к улице, отказываясь смотреть на боль в выражении ее лица. Тайно я гадал, насколько правдивы мои слова, но знал, что она не может узнать, что я действительно никому не причинил боль.
- Ты поверишь, если я скажу, что мне жаль? – спросила она умоляюще, и я нахмурился в ответ. Я не мог не заметить, что поднятые руки в этой фразе так решительно изменили все. Я, блять, благоденствовал в этом.
- Я не имею представления, что ты думал все эти годы, - продолжила она, очевидно, в попытке оправдаться.
- Дай мне знать, если я правильно понял, - начал я, и повернулся к ней, немного возбужденный от поднятых рук, но разозленный и немного не доверяющий. Она кивнула и ждала, пока я сформирую мое мнение.
- Ты прогнала меня, потому что не могла быть подходящей матерью… нет, нет, нет. Подожди. Не не могла, а не хотела, - она передернулась, и ее лицо искривилось от боли, но я продолжал.
- Ты не предложила мне этого бессодержательного и скудного гребаного объяснения перед тем, как вышвырнуть меня, и действительно, как девятилетний ребенок может это понять? – Моя злость росла с правдой моих слов, и я видел, как они отражались в ее глазах угрызениями совести. Я неистово и почти безумно засмеялся.
- Ты почему-то решила, что четыре года на воспитании штата – что, знаешь ли, усугубилось огромным количеством гребаных психических проблем и неквалифицированными воспитателями – будет лучше, чем жить со своей матерью? – недоверчиво спросил я, в моей груди вдруг стало тяжело от резкого и тяжелого дыхания, которое обжигало мое горло.
Это было то, что убивало меня, и похоже, что эти слова изменили мою ось. Я так долго жил с одной-единственной правдой – и она была ложью. Я мог от этого почувствовать себя лучше и реабилитироваться, но этого не произошло. От этого меня, блять, затошнило. Все годы, что я ненавидел себя, я ненавидел себя только потому, что был уверен - она ненавидит меня. Если бы я никогда не был уверен, что моя мать – единственный человек в мире, который должен был безоговорочно любить меня – ненавидит меня, то мог бы простить себя за день – я знал это. Я мог быть счастливым и нормальным, и… лучше.
Я чувствовал себя, блять, ограбленным.
Мое тело начало бездумно покачиваться, почти как в тот день с Беллой, и мои руки обхватили торс. Все было другим. Все было лучше. Все было хуже. Я хотел сначала заплакать, потом захотел заорать. Я не успел открыть рот, мои эмоции опять изменились, и я захотел что-нибудь сломать.
Больше всего я хотел все вернуть. Я хотел вернуть назад все, что она не позволила мне иметь. Я хотел дни рождения и обеды, и колыбельные. Я хотел отругать ее за пьянство и заботиться о ней, пока она не придет в себя. Я хотел видеть ее скорбь и знать, что не я причина этого.
Это было еще одной вещью, которую она украла у меня. До того, как я смог контролировать переполняющий меня поток эмоций, которые неожиданно обрушились на меня от внезапного осознания, задушенное рыдание вырвалось из моей груди, и я ощутил, как она пошатнулась рядом со мной.
Она украла мою скорбь.
Я был так, блять, занят ее скорбью, что не получил возможности оплакать умершего человека. Я никогда не скорбел по моему отцу или оплакивал его смерть. Он все еще оставался неоплаченным долгом в моей памяти, к которому у меня не было доступа, потому что его потеря затмевала все для меня – даже его, и это росло все эти годы, гноилось и ждало возможности привлечь мое внимание.
Теперь это затопило меня, и я с силой опустил голову к коленям контролировать мое затрудненное дыхание. Я чувствовал ее руки на моей спине и волосах, но это было слишком много. Девять лет полной закрытости и заброшенности мучительно, без предупреждения, ударили меня, и я почувствовал, как меня заглатывает страдание. Я позволил себе вспомнить его, даже то, что я никогда даже не пытался вспоминать. Я вспомнил его кожаный бумажник и как всегда был им загипнотизирован. Он позволял мне открывать его, играть с деньгами и идентификационными картами, и моя очарованность удивляла его. Он сажал меня на свои плечи во время уличных парадов. Он всегда приносил мне домой подарок, когда возвращался из бизнес-поездок. Он извинялся за мое имя и укорял мою мать. Он учил меня два года играть в софтбол и поощрял меня за дисциплину на моих уроках музыки, даже хотя я был немного расстроен. Он был любящим, заботливым, и с каждым новым воспоминанием, которые я вызывал, мое тело все сильнее тряслось от рыданий.
Она села рядом со мной, и крепко и сильно обняла меня, успокаивающе покачивая меня, когда я плакал, наконец, получив мою возможность оплакать его. Я позволил ей любые успокаивающие жесты, потому что это никогда не предлагалось мне.
-----
Я тупо смотрел на бумагу и рассеянно прикусывал внутреннюю сторону моей щеки. Там была синяя разлиновка и красные поля, которые были такими знакомыми, но я не мог найти слов. Я посмотрел вверх, когда услышал громкий шум из холла, и, отбросив бумагу, бросился через комнату в коридор. Моя мать была там, в ступоре опершись о стену, и она очень долго не могла сфокусироваться на мне. Я сжал челюсть и подошел к ней, сильно сжимая ее за руку и помогая уйти в спальню в конце холла.
- Я не думала… ты… не – не здесь. Ушел, - глупо бормотала она, запинаясь в своих собственных ногах, и я поднял ее и легко положил на кровать. Она зарылась в свою грязную постель и мои кулаки стиснулись по бокам, когда я принял решение вычистить все. Это, блять, не подходило для жизни. Ее волосы прикрыли ее бледное лицо, и она начала почти несвязно мямлить,
- Тебя не должно здесь быть.
Я закатил глаза и повернулся к выходу из комнаты, выключая свет, так как я, проходя, выключал свет и закрывал двери за собой. Я слышал царапание паразитов и жучков, вернувшись на свое место на диване. Моя подушка и одеяло сбились в его конце, где я спал две предыдущих ночи.
С тех пор как моя ось сместилась, сон стал хуже в одном и лучше в другом. Некоторые сны бесследно исчезли, другие пришли. Большинство о нем. Рана, которая открылась во мне три вечера назад, все еще зияла и болела. Не похоже, что она сократилась, и я гадал, может ли это вообще произойти. Я впервые действительно потерял того, кого любил. Это было пыткой.
Задушив эмоцию, поднимающуюся в моей груди, я вернулся к бумаге и нажал на нее ручкой. Это было так, блять, легко сделать. Так почему это заняло у меня столько времени? Я, наверно, уже знал ответ на это. С дрожащим выдохом я начал водить ручкой по бумаге, даже не перечитав написанное. Я бережно сложил бумагу и положил ее в конверт, запечатав его прежде, чем мог изменить свое мнение и переписать это опять.
Я вышел и закурил, и свежий воздух был иронично приятным. Не докурив, я дошел до перекрестка и остановился около почтового ящика. Я опустил конверт внутрь и придержал его немного, предчувствуя нехорошее. Определившись наконец, я отпустил его, наблюдая, как он растворяется в темноте.
2015-08-21
403
