2015-08-21
4864Методические тексты для практических занятий магистрантов.
Диссертация И.А.Добрициной "От постмодернизма к нелинейной архитектуре" (ВНИИТИАГ, докторская).
НЕЛИНЕЙНАЯ АРХИТЕКТУРА В НЕЛИНЕЙНОМ МИРЕ
1. Дух новой архитектуры. Архитектура последнего десятилетия XX века, ориентированная на новую, сверхмощную компьютерную технологию, продемонстрировала стремление к небывалому, авангардистскому по сути прорыву в области формообразования, на фоне которого переломы постмодернизма и деконструктивизма выглядели уже не столь революционно. Любая немыслимая прежде форма - криволинейная, органическая, техноорганическая - относительно легко просчитывается компьютером. Разнообразие и неповторимость элементов перестает быть препятствием для строительного производства, базирующегося на новых технологиях. Транслируемые в сети Интернет архитектурные объекты и инсталляции, развертывающиеся в виртуальном пространстве, неподвластном законам гравитации, подводят к идее полностью раскованной формы. Новая эстетика освобожденной от архитектонических закономерностей виртуальной архитектуры не может не влиять на реальное проектирование.
|
|
|
2. феномен новой науки. В ажные моменты науки, способствующие инновационному поиску. Однако главное, что определяет дух новой, наукм (пост-неклассической, или иконокластической), - это то, что она не придерживающейся фундаментальных традиций классической науки. Архитектура 1990-х годов начала испытывать влияние новой науки с ее особым взглядом на мир, на саму Вселенную и происходящие в ней процессы. Эта новая наука сложилась и методологически оформилась в последние двадцать лет XX столетия. Господствовавшая до сравнительно недавнего времени парадигма Ньютона существовала в рамках линейной логики. Начало заката ньютонианской парадигмы современная наука связывает с появлением теории относительности и квантовой механики. Важнейшими для формирования новой науки оказались три теории, родившиеся в 60-е годы XX столетия в области физики и математики: теория сложности, связанная с именем бельгийского физика Ильи Пригожина, теория катастрофу истоков которой стоял французский математик-тополог Рене Том, и теория хаоса, предложенная британским физиком-метеорологом Эдвардом Лоренцом. Все три теории как-то корреспондируются между собой, объединяя концептуальные и методологические основания новой науки – квантово-динамического мировоззрения.. Новое качество научные теории приобрели в эпоху сверхмощных компьютеров конца столетия, когда успехи физики и математики вкупе с вышедшей в лидеры микробиологией получили мощный импульс развития.
|
|
|
3. Концепция нелинейности. Новая наука построена на парадигме нелинейности, в рамках которой развивается представление о мире как о множестве систем, каждая из которых живет по законам самоорганизации и переживает периоды стабильности и скачкообразных переходов в иное состояние. Сама Вселенная - это сверхсложная система. Она может внезапно «сдвинуть привод» и совершить скачок. Человеческий разум отшатывается от такого представления, наше сознание обходит острые углы, оно не готово принять сложные математические обоснования этой ошеломляющей версии реальности. Но, обретя опору в сверхмощном современном компьютере, человек все же дал волю всему тому, о чем прежде не имел возможности помыслить. Современная физика, математика вводят человека в странный монадическии мир, реальность теряет прежнюю определенность, становится загадочной, непредсказуемой. Парадигма Ньютона делала акцент на внешние силы, воздействующие на ту или иную систему, силы притяжения, естественного отбора и т.п. Пришедшее ей на смену понимание того, что во Вселенной преобладают нелинейные системы, развивающиеся непредсказуемо и скачкообразно, означает, помимо всего прочего, что внимание должно быть сконцентрировано на самой системе, на внутренних импульсах ее поведения. Нелинейная парадигма в науке 80-90-х годов XX века вводит абсолютно новые научные принципы, которые полностью меняют ход осмысления и исследования систем, в том числе и таких, как система развивающегося организма, экономики (общества и людей, его составляющих) или система самой играющей и творящей Вселенной. Пришедшее с новой наукой понятие о Хаосе как особом виде Порядка, о поведении саморегулирующихся систем, спонтанно внутри себя вырабатывающих новый Порядок, - все это дало человечеству понимание непредсказуемости будущего. Нелинейность, таким образом, актуализируя экологическую проблематику, потребовала громадной ответственности каждого индивидуума.
4. Нелинейность в архитектуре. Для архитектуры всегда была характерна жажда онтологической укорененности ради внутреннего обоснования своих действий. Размывание онтологических оснований, характерное для всего XX века, прошедшего под знаком модернизма, и последовавшая затем постмодернистская констатация конца истории с ее отказом от идеи Порядка, обострили кризис онтологической проблематики. Признаками переходной эпохи стала тоска по целостному миропониманию, по творцам, способным в любом хаосе удержать в сознании единый образ мира. Новые представления о мире, возникшие в рамках парадигмы нелинейности, вносят тему онтологической связанности вещей, намечают контуры их устойчивости, хоть и весьма эфемерной и временной. Важно, что идея Порядка присутствует в нелинейной парадигме не ущербно, а равноценно с идеей Хаоса. Закономерность улавливается сознанием в «поведенческом» сходстве систем: Вселенная находится в процессе творчества, как и общество, как и индивид.
Представление о нелинейности актуализирует энергии самой архитектуры как системы, и чем более насущным становится осмысление онтологических основ творчества, тем более чутко прислушивается архитектура к симфоническому звучанию сложной структуры мироздания. Открытием для архитектуры стала возможность работать с саморегулирующимися системами, появился доступ к так называемой «обратной связи», к имитации «целевого поведения» рождающейся формы. Использование эффектов, аналогичных «обратной связи», - неожиданных и как бы целенаправленных логических переходов на «другую траекторию» - выводит архитектуру из привычного состояния статики, придавая динамизм ее внутренней структуре. Это кажется немыслимым, но хаотичность становится отправной позицией для ряда проектов. Как и в новой науке, хаос трактуется как шанс, обеспечивающий вероятность согласованности более высокого {c. 163} порядка, как некая внутренняя возможность, подгоняемая организующей волей особой системы, которую можно назвать «проект и его создатель». Нелинейная парадигма в архитектуре весьма острая ситуация. Собраны вместе в корне различные тенденции, которые движутся к сложному единству. Здесь порядок - только временное состояние архитектурного объекта, всегда на грани его прерывания. Это своего рода риск или вызов, оборачивающийся риском. Это нечто, поднимающееся из абсолютного хаоса и непредсказуемости разбалансированной системы, это находящееся в процессе становления и потому обостренно воспринимаемое новое. Дух этой новой архитектуры новое научное мышление.
|
|
|
5. Виды нелинейной архитектуры. Особое направление архитектуры, которое осваивает сложную математическую парадигму нелинейности и новые динамические принципы формообразования, назвали нелинейной архитектурой. Ее называют также «космогеннои», имея в виду сходство нелинейных процессов порождения архитектурной формы с процессами эволюции во Вселенной, а также «лэндформной», если подчеркивается метафорическая связь архитектуры со скрытой природной энергией, например с напряженной тектоникой геологических формаций, иногда «киберпространственной» и «дигитальной», акцентируя ориентацию архитектуры на компьютерную технологию. Все термины весьма условны и равно подходят к описываемому явлению в архитектуре, питающемуся в основном идеями теории сложности. Имеются в виду идеи самоорганизации, неравновесности, пороговых состояний, представления о феноменах мгновенных превращений хаотических систем в упорядоченные, о методах порождения невиданных форм жизни. Компьютерная технология позволяет проводить опыты, рассчитанные на непредсказуемость результата (так называемые «пороговые» технологии), а также оперировать немыслимыми в пределах евклидовой геометрии формами - «солитонами», «гиперкубами», «самоподобными фракталами» и др. Двигаясь в этом направлении, архитектура сама обнаруживает способность к своего рода открытиям в области создания формы.
|
|
|
6. Теоретики нелинейной архитектуры: Ч. Дженкс, П.Эйзенман, Д.Кипнис, Грег Линн и др. Изучение так называемого нелинейного направления в архитектуре ведется довольно интенсивно, однако сложность самого явления не допускает однозначных толкований. Наиболее значительны критические статьи Чарлза Дженкса и его книга «Архитектура прыгающей Вселенной» (1997). В книге была намечена тенденция к обобщениям, и ниже, при обсуждении морфологии нелинейности, мы остановимся на его точке зрения подробней. Наряду с концептуальными размышлениями Дженкса существуют более заостренные концепции, связанные с идеей «складки»: концепция Питера Эйзенмана («складчатость» как тип аффективного пространства, разрушающего визуальный конструкт пространства классического), Грега Линн а («гладкость», «гибкость», «форма-движение», «поле»), Джеффри Кипнис а («школа рыбы», отсылающая к предыстории геометрии). Все эти концепции выполняют функцию поиска новых методов и моделей в архитектуре. В осмысление философской стороны явления большой вклад внесли работы постструктуралистов, предугадавших тенденции развития мышления. Вслед за Дженксом, Эйзенманом, Кипнисом, Линном ряд теоретиков и проектировщиков развивают парадигму нелинейной архитектуры. Среди них Байрам Ширдел, Бен ван Беркел, Стен Аллен, Сесил Бэлмонд, Мартин Пирс, Уильям Митчел и др.
7. Нелинейные системы в воззрении П.Сондерс а. Существенные для архитектуры представления о нелинейной парадигме содержатся в статье Питера Т. Сондерс а «Нелинейность. Что это такое и почему это так важно». Он отмечает, что «научная система Ньютона сегодня поставлена под сомнение... Проблема состоит в том, что Вселенная нелинейна, что мы это знаем давно и только сейчас начинаем понимать всю важность подобного заключения... Новые математические инструменты и, помимо прочего, мощные вычислительные машины позволяют теперь так исследовать нелинейность, как раньше было невозможно». Что же это значит - Вселенная нелинейна? Во-первых, что нельзя предсказать ее будущее, исходя из состояния на данный момент. Во-вторых, что именно качество нелинейности придает ей как системе множество особых свойств, тогда как раньше считалось, что эти свойства появляются как следствие внешних воздействий. Но главное - феномен нелинейности лежит в основе устройства самой Вселенной. Понять сущность этого феномена непросто, поскольку до сих пор мы изучали только линейную логику. Однако Сондерс делает очень важное для архитектурного творчества заявление: «...наша интуиция основана на личном и чужом опыте понимания тех систем, которые наиболее интенсивно изучались, но дело в том, что все хорошо изученные системы линейны. По мере продвижения в понимании нелинейной динамики постепенно станет привычной идея о том, что столь необычные черты нелинейных систем вполне возможны и реальны. Со временем они станут частью нашей интуиции». В обычной жизни потребность обращения к нелинейной логике возникает нечасто, но в особых случаях она необходима. На примерах жизненных ситуаций Сондерс показывает ту критическую черту, за которой линейная логика бессильна. «Техника линейных решений очень надежна. И она уже способствовала возникновению множества добротных научных направлений. Но все же она не всегда работает. И кроме того, она не подходит для работы с феноменами, которые возникают непосредственно из нелинейных явлений. Все знают, что земля круглая, но никто не озабочен этим обстоятельством, если разбивает сад или даже планирует целый город. С весьма обширными регионами, такими, например, как канадская провинция Саскачеван, уже следует быть осторожнее. А вот если бы Христофор Колумб считал, что Земля плоская, то никакая, даже самая тщательная, корректировка в его карте не смогла бы ему подсказать, как правильно взять курс на запад. Тот факт, что мы можем теперь путешествовать по сферической поверхности, - это достояние специфически нелинейного мышления, и мы никогда не решили бы эту задачу математически с помощью процесса последовательных приближений, если бы начали с линейной модели. И для самого математического моделирования серьезной проблемой остается то, что всегда сложно определить, обладает ли рассматриваемая система необходимыми нелинейными свойствами». Отличить линейную систему от нелинейной затруднительно даже для математика. Поэтому архитектор, желающий работать с нелинейными системами, берет на себя большую ответственность, строя начальный этап своей проектной программы, выбирая опорные системы значений, «точки роста» системы, ее геометрические основания, оценивая уместность и совместимость тех или иных геометрических фигур. От начального этапа во многом зависит возможность описания выбранной им опорной системы как системы нелинейной, способной к непредсказуемому поведению, возможность работать с ней в русле новейших технологий и методов. Чтобы объяснить разницу между линейной и нелинейной моделью, Сондерс приводит простейший пример: «Мы все, конечно, знаем парадоксальные поговорки типа «Один стежок, сделанный вовремя, стоит девяти, сделанных с опозданием». Можно догадаться, что такие высказывания являются исключением из общего правила линейности. Нам и в голову не придет применить для его описания обычную математическую модель. Это как раз тот самый случай, когда нелинейная модель позволяет тщательно его проанализировать. И все же для многих других случаев нелинейности практически невозможно абсолютно точно предусмотреть внезапные скачки или пороги перехода в другое состояние, и часто это бывает неубедительно, недостоверно». Человеку в его практической деятельности всегда приходится сталкиваться как с линейными, так и с нелинейными системами. Интуиция линейных систем пока сильнее, и изучены они современной наукой почти досконально, техника их решения известна и усвоена. Однако пришло время, когда человек пытается применить новые знания о нелинейной парадигме в самых различных областях деятельности и ему приходится учиться различать тип системы. Со временем, считает Сондерс, «мы поймем, где применение нелинейных систем действительно уместно, а где нет. Без детальной математической модели мы пока не в состоянии доказать, что тот самый внезапный прыжок системы, который мы ждем, случится именно на такой-то стадии. Без такой модели мы не можем предсказать, что та или иная форма появится в определенный момент, но мы уже вполне можем объяснить, почему мы в данном случае обоснованно ожидали именно этого результата».
8. Мэй Вэн Хо – архитектура и биология. Сотрудница лаборатории биоэлектродинамики в Открытом университете города Милтон-Кейнс (Великобритания) микробиолог Мэй Вэн Хо в своей работе «Новая эпоха в понимании организма» раскрывает связи новой нелинейной парадигмы с новейшими представлениями в биологии. Она утверждает, что человек, в особенности чуткий художник, всегда ощущает органичность, нераздельность пространства-времени. Но случилось так, что на длительный период «механистическая физика вытеснила органическое пространство-время из общественного сознания, хотя оно всегда процветало в подземельях общественного подсознания и субъективного эстетического опыта. В некотором смысле все тенденции в западной науке, уже начиная с Декарта и Ньютона, говорят о попытках восстановить наше интуитивное, врожденное понимание пространства-времени как органического, то есть гораздо более соответствующего нашим переживаниям». Однако механистический взгляд на мир прекратил свое существование, так сказать, «официально» еще в начале XX века, когда теория Эйнштейна разбила Вселенную Ньютона. Позднее квантовая теория «показала, что мы больше не можем рассматривать вещи как отдельные предметы, которые имеют простую привязку во времени и пространстве. Напротив, доказано, что каждая вещь делокализована, неопределенна, взаимообусловленна и развивается как организм». Квантовая теория произвела концептуальную революцию, которая, однако, до сих пор еще не коснулась большинства областей науки. В математике стали доступными для вычисления прежде неразрешимые задачи, связанные с нелинейной динамикой, фрактальной геометрией, понятием хаоса. Открытия новой генетики ознаменовали окончательный закат биологии, построенной на механистической парадигме. Новая генетика утверждает, что «гены функционируют в виде сложной нелинейной многомерной сети, действие каждого связано с действием всех; гены и геномы динамичны и неустойчивы, они могут изменяться по ходу своего развития или же в результате обратного метаболического регулирования; обмен генами может происходить горизонтально между представителями одного или разных видов». Новая теория организма раскрывает смысл новой, особой целостности. Именно эта сторона организмической теории столь притягательна для архитектурного сознания, страдающего от утраты всякой основы, позволяющей стремиться к целостности. Обращаясь к архитектурной аудитории, Мэй Вэн Хо особенно тщательно и наглядно представляет модель теории квантовой когерентности (сцепления, связей), которая как раз и объясняет радикальную целостность всякой системы, понятой как организм. Это особого типа целостность, предполагающая полное участие каждого элемента, их максимально автономную локальную свободу и глобальную сплоченность. Смысл такой целостности Хо поясняет на примере человеческого организма: «В нашем теле 75 миллиардов клеток, которые состоят из астрономического числа самых разных молекул. Чтобы понять, как координируются все необходимые нам процессы, представьте себе огромный супероркестр, в котором играет множество инструментов разных размеров - от маленькой флейты до фагота или контрабаса в 1 м и больше. Удивительно, но этот супероркестр никогда не перестает играть наши собственные композиции - в некоем постоянном ритме, но в разных вариациях, которые никогда не повторяются, всегда есть что-то новое. Оркестранты могут изменить тональность, тему, даже мелодию по желанию или необходимости, сразу и без колебаний. Кроме того, каждый исполнитель пользуется максимальной свободой выражения, порой импровизирует, оставаясь в то же время в едином оркестре с другими». Концепция жидкокристаллического организма, описанная Мэй Вэн Хо, может приблизить нас к пониманию новейших компьютерных технологий, с которыми экспериментируют сегодня архитекторы. Хо напоминает, что все живые системы являются организмами, и поясняет, что последние открытия в области оптической технологии позволили утверждать, что все организмы являются «полностью жидкокристаллическими как на уровне клеток, так и на межклеточном уровне. И при воздействии слабых электрических или магнитных полей, давления, температуры, влажности, кислотности, концентрации неорганических молекул они быстро меняют ориентацию или переходят в другое состояние... Передача информации может осуществляться мгновенно через цепочку жидкокристаллических клеток и соединительные ткани, составляющие организм... Отдельные части настолько хорошо взаимосвязаны, что становятся продуктом самокорреляции...». В последнее время биологическая наука выяснила, что органическое пространство-время имеет свою структуру и что эта структура фрактальна. А это значит, как утверждает Хо, что «естественная структура имеет больше измерений, чем привычные нам три» измерения. Примерами естественных фрактальных структур могут служить снежинки, облака, сложно изрезанная береговая линия морского побережья. Хо считает, что органическое направление в архитектуре - и самые новейшие его варианты, и все те, что возникали за последние две тысячи лет, - намного опередило современную науку в своем умении интуитивно выстраивать модели организмического целого. Хо утверждает, что органическое пространство-время является фрактальным, поскольку берет начало из естественных процессов, фрактальных по своей сути. Намеренное создание нелинейной фрактальной архитектуры Хо считает уникальным творчеством, генерирующим органическое пространство-время. Глубина органического пространства-времени характеризуется не просто объединением различных элементов, а их своего рода наложением и вовлечением.
9. Здание библиотеки Рема Кулхааса Университете Жюсье в Париже Архитектурный пример пространственно-временного наложения форм ---как пример воплощения идей Мэй Вэн Хо и Дженкса. Библиотека в Университете Жюсье в Париже, созданная Ремом Кулхаасом, представляет собой длинный, ничем не прерываемый линейный проход, пересекающий серию горизонтальных поверхностей и уровней. Эти уровни служат связками: пол здания представляет собой непрерывную, проходящую через различные уровни наклонную плоскость, местами перевитую сеткой колонн или каких-либо других элементов». Органическая архитектура, по представлению Хо, конечно же не должна ограничиваться только фрактальными структурами. Точно так же, как сами органические процессы, она может претерпевать глобальные фазовые переходы или изменения, подобные катастрофическим. В понятиях пространственно-временных структур такие фазовые переходы следовало бы соотнести с крупными преобразованиями всей системы, восходящими к новому пониманию «волны» (по Шрёдингеру) или же к понятию «геодезического» выравнивания. Чарлз Дженкс весьма успешно экспериментировал с нелинейными и «катастрофическими» формами в своих проектах интерьеров, экстерьеров и ландшафтного дизайна («солитоновая» мебель, например). Хо акцентирует внимание на том, что организм - это уникальное воплощение его собственного окружения и что сам он является результатом сложных связей с окружением, непрерывающейся «акции цепкого объединения с окружением». Органическая архитектура, считает Мэй Вэн Хо, - это «больше чем просто единичный знак, символ. Главное в ней - связанность, совмещение, вовлечение различных элементов: она дает внешние выходы сразу ко множеству самых разнообразных пространств и времен - именно это качество и узаконивает ее как особое интегральное целое».
10. Три примера блестящего воплощения нелинейной парадигмы в архитектуре. Механистическая линейная парадигма науки сегодня действительно потеснена. Но это вовсе не означает, что все научное сообщество с определенного момента придерживается исключительно новой нелинейной парадигмы. Механистический взгляд на мир в самом деле может прийти к концу, поскольку появились теории, ускоряющие его уход (от квантовой механики до науки о хаосе). Механистическая парадигма ослаблена. Нелинейная парадигма, наука о сложности, новые теории организма, новая генетика становятся её преемниками, но, по всей вероятности, не единственными. Так же и в архитектуре нелинейное направление развивается в ряду других, приобретших определенную устойчивость, направлений, и такая картина вполне соответствует представлению о новом порядке вещей. Приведенные выше размышления физика Питера Сондерса, биолога Мэй Вэн Хо о новой науке раскрывают факты, которые сегодня поражают воображение. По мысли Мэй Вэн Хо, существует, возможно, некая обратная (реверсная) информационная связь, идущая от РНК и ДНК, при которой гены могут совершить горизонтальный скачок, а интеркоммуникация может быть мгновенной и нелокализуемой. Известный пример такой самоорганизации - необъяснимая способность громадной и беспорядочной птичьей стаи воплотиться в единое стройное движение как бы внезапно, в тысячную долю секунды. «Множество еще более поразительных и необъяснимых фактов, которые открывает новая наука, набрасывают тень сомнения на механистическую парадигму и подводят нас к допущению того, что наша Вселенная намного более «творческая», свободная, самоорганизующаяся и открытая система, чем предполагали великий Ньютон и великий Дарвин». Если новая наука существует, то возникает вопрос: есть ли примеры архитектуры, в которых она уже нашла какое-то отражение? Ответом на него могут быть широко публиковавшиеся в конце 90-х годов проекты и постройки. Из всего ряда построек этого периода особенно выделяются три объекта: 1) Музей Гуггенхейма в Бильбао Френка Гери, 2) Аронофф-центр в Цинциннати Питера Эйзенмана и 3) Еврейский музей в Берлине Дэниела Либескинда. Все три, по мысли Дженкса, являются нелинейными сооружениями, и все три отчасти генерированы с помощью так называемых нелинейных методов, включающих компьютерное проектирование и макетирование. Каждый из этих проектов по-своему обращается к острейшей проблеме новой метафоры современной архитектуры, иначе говоря, к выбору и модификации языка, к возможности развития и продления его вариаций, а также к раскрытию новых значений в архитектуре, неотъемлемо с новым языком связанных.
11. Изобретения С. Бэлмонда и здания группы «ARM». Модное пристрастие или ментальный поворот? Новая наука, отрефлектированная архитектурой, - это новый язык, новые метафоры. Но архитектура не только рефлектирует новые парадигмы мышления, она сама становится дисциплиной, расширяющей знание. В связи с проблемой языка заслуживают внимания, например, инженерные изобретения Сесила Бэлмонда, необычные (близкие к фрактальным и непериодическим формам) покрытия в здании группы «ARM», ряд других инновационных выходов архитектурной мысли. Дженкс считает, что на этом пути развития архитектурная мысль может взять на себя особую ответственность - ответственность за изобретение метафор. Однако он же предполагает, что на новое направление можно взглянуть и с другой точки зрения, и поднимает вопрос о том, является ли следование архитектуры нелинейной парадигме вполне сознательным? Другими словами, что мы здесь наблюдаем - некоторые чисто внешние параллели между наукой и архитектурой или же здесь кроется нечто более глубокое? Является ли использование компьютера и создание замысловато изогнутых построек просто модой, или мы действительно имеем дело с изменением ментальности? Произошедшая совсем недавно «конверсия» индивидуальной творческой парадигмы Филипа Джонсона, запечатленная в его же постройке «Дом-монстр», может служить подтверждением как первого предположения о модном пристрастии, так и второго, связанного с ментальным поворотом. «И если еще глубже копнуть, то возникает вопрос: а много ли смыслят архитекторы во фракталах, в теории сложности, в теории «складки», в нелинейности, в самоорганизации? В какой степени все это новое является лишь формалистической тенденцией? Могут ли архитекторы представить себе и показать всем нам некую действительно новую иконографию, новый стиль, новую систему значений? Можно ли спроектировать целый город в новом образе? И самый острый вопрос: почему все это так важно? Может, эта новая нелинейная архитектура хоть сколько-нибудь лучше, ближе к природе или к нашему пониманию космоса, чем, к примеру, старый модернизм? Или, может, она более чувственна, функциональна и жизненна? Может, она вытеснила традиции, из которых выросла, постмодернизм и деконструктивизм? И хотя ответы на некоторые вопросы могут оказаться положительными, все же с окончательными оценками не стоит торопиться».
12. Новый урбанистический язык в архитектуре. Существуют и другие, поддерживающие новое движение, аргументы, относящиеся к культурной и духовной природе архитектуры: архитектура обязана вырабатывать новые языки, чтобы отвечать духу времени. И для многих этот аргумент вполне достаточен. Примеры нового языка сегодня уже вполне очевидны. Так, новый урбанистический язык найден в постройке Стори-холл, спроектированной группой «АРМ». Одна только эта постройка может раскрыть понятие порядка и как классическое, и как модернистское, но уже гораздо более изменчивое и впечатляющее. Ряд других инноваций, точнее, мутаций в самых неожиданных проявлениях демонстрируют так называемые ландшафтные постройки. Здание выступает здесь весьма своеобразно - как ландшафт, как новый тип комплекса. И уже существует несколько таких выстроенных комплексов: у Эйзенмана, Мираллеса, Кулхааса, Гери, Бена ван Беркела. Строятся ландшафтные комплексы, спроектированные группами «Форин Оффис Аркитектс», «Морфозис». Все они отчасти мотивированы максималистским возвратом к идее реализма, но наряду с этим проникнуты стремлением вернуть архитектуру к великим ландшафтным традициям. Разумеется существует гораздо больше, чем мы можем предугадать, мотивов для работы со стремительно набирающей силу нелинейной парадигмой - ее разнообразные цели, как и ее «стили стиха», не поддаются исчислению. «По-видимому, - справедливо считал Дженкс в 1996 году, - нелинейная архитектура будет выступать как лидирующее движение на переломе тысячелетий, как движение, питающееся идеями новой науки о сложности. И пока это направление набирает силу, оно является вызовом не только ньютонианской парадигме, но и всей традиционной архитектуре». В архитектуре в конце 80-х - начале 90-х, можно также проследить начало нелинейного направления в архитектуре. Это здание Будокан архитектора Кийо Роккаку (Токио, 1990-1993), здание Стоун-хаус Гюнтера Доменига (Австрия, 1985-1995), Институт Пенроуза архитектора Найгеля Коатса (Токио, 1995) и «Дом-монстр» Филипа Джонсона (Нью-Канаан, 1996). Сюда же можно отнести структуру для верхних этажей и перекрытий, которую специально разрабатывали японские архитекторы Коэлкант, Шоэ Йо, Хитоши Абе, близки были к этому направлению «скульптурные» проекты Такасаки. К архитектурным работам примыкают работы инженеров, занимающихся складчатыми структурами: это группа Теда Хапполда и Фрея Отто, сюда же следует отнести нелинейные структуры Сесила Бэлмонда, а также деревянные структуры Герба Грина, Имре Маковеца и Барта Принса, некоторые работы Реймы Пиетили, в особенности его Диполицентр. Попробуем разобраться более подробно, в чем состоит суть новых изменений, чем примечательна специфика перехода к новой стратегии мышления в архитектуре.
13. Парадигма сложности в архитектуре. За последние несколько лет появилось множество (более тридцати) дефиниций сложности (комплексности, запутанности, хаоса). Но ни одна из них не получила канонического статуса. Вот как, по мнению Дженкса, могла бы быть сформулирована некая собирательная или составная дефиниция: «Теория сложности это теория о возможности внезапного возникновения некоего нового организованного образования в результате взаимодействия компонентов какой-либо системы, что происходит в случае, если система в целом далеко отошла от состояния равновесия и подведена к особому пороговому состоянию между порядком и хаосом - под воздействием каких-либо энергий, физическим воздействием, информационным воздействием. Пограничное, или пороговое, состояние представляет собой особый и важнейший миг эволюционирования системы, когда система способна сделать скачок, то есть пройти точку бифуркации и творчески заново организоваться. В этом заключается эвристический момент. Вновь организованное образование может быть поддержано с помощью так называемой «обратной связи» и продолжительного подключения энергетического воздействия. В этом процессе спонтанно возникают особые качества, такие, как самоорганизация, значение, ценность, открытость, фрактальный паттерн, аттракторные формации. Как правило, наблюдается возрастание сложности системы и увеличение числа степеней ее свободы. Что стоит за возрастанием сложности эволюционирующих систем? Может быть, истинное направление развития Вселенной, а может быть, еще один Большой рассказ о ней». Парадигма сложности в архитектуре развивалась одновременно и как бы параллельно с наукой о сложности. Движение это было самостоятельным и вполне осознанным. Сложность была сутью постмодернистской концепции «трудного целого», деконструктивистских принципов запутанности и разорванности. Архитектура способна порождать новые методы, исходя из собственных возможностей. Знаменательно, что порыв к новой, свободной форме, сложной и динамичной, обозначился много раньше, чем эту потребность архитектуры поддержала компьютерная технология. Однако совершенно очевидно, что проблема сложности особенно взбудоражила сознание архитекторов в последние десять лет XX века, когда стал декларироваться вполне сознательный отказ от привычных методов работы с архитектурным объектом. К концу 90-х парадигма сложности в архитектуре стала определяющей, она воплотилась в особом типе сверхсложных структур. Она обогатилась представлениями новой науки и философии.
14. Теоря «складки» и фркталы. Движение авангардной архитектурной мысли 1990-х связано с открытиями новой науки и освоением новой геометрии. 0 возможности реального (то есть не только математического!) существования неевклидовой геометрии мир узнал в конце 70-х, когда французский физик Бенуа Мандельброт предложил в своих трех книгах - «Фрактальные объекты: форма, случай и размерность» (1975), «Фракталы: форма, случай и размерность» (1977), «Фрактальная геометрия природы» (1977)23 по сути новую неевклидову геометрию природы. Новизна заключалась в отказе от требования гладкости, угадываемого между строк в «Началах» Евклида. Фрактальная геометрия Мандельброта - это своего рода язык, на котором можно описывать сложные нерегулярные формы в мире природы. Для аналитического прочтения теоретических текстов о «складке» в архитектуре целесообразно сказать несколько слов о фракталах, «складках», топологии, итерации. Что такое фрактал? Как он связан со «складкой»? Фрактал как математический объект - модель бесконечного становления. Графические модели фракталов чрезвычайно разнообразны. Понятие фрактала, по Мандельброту, - это некое образование, главным свойством которого является самоподобие (инвариантность, неизменность при любых преобразованиях). Мандельброт создал фрактальную геометрию негладких, шероховатых, зазубренных, шершавых объектов, своего рода математических парий. Между тем именно неправильные объекты составляют большинство объектов в природе. Он описал «фрактальную» гармонию - особый порядок интерпретируемого мира. Из концепции фрактала плавно вытекает концепция итерации (бесконечного повторения, становления). В характеристике фрактала, данной специалистом по философии и методологии науки Владиславом Тарасенко, зафиксирована связь трех понятий: фрактала, «складки», итерации. «Фрактал не приемлет оценок с точки зрения интуиции заданного тела-предмета в заданном пространстве. Он, скорее, есть бесконечное изменение самого себя, тело-автомат с обратной связью - геометр задаетитерационный процесс, а после этого начинает удивляться тому, что вдруг получилось... Фрактал как бы самодостаточен. Ему внешнее пространство не нужно процессуальное фрактала рефлексивна, поэтому он есть не движение по внешнему пространству, а самодвижение, движение по самому себе, всегда подразумевающее длящуюся обратную связь, то есть рост. Или умирание в зависимости от направления. Фрактал как математический объект всегда незавершенность, «чистое» становление. Поэтому он так хорошо моделирует процессы самоорганизации, саморазворачивания. Живое растущее или умирающее тело есть тело, состоящее из «складок», «повсюду сгибаемое». Живое...очень трудно, практически невозможно поймать, локализовать, ограничить телом в пространстве». Исходя из весьма сложных представлений о фракталах, «складках» и итерации, рожденных в области математики, архитектор строит аналогии и пытается выйти на новые позиции в теории. Но архитектору нужна опора на философские представления, как-то связанные с новой картиной мира. Архитектура более чем десятилетие спустя после открытия Бенуа Мандельброта обратилась в своих теоретических размышлениях к новой версии мироустройства, в значительной степени воодушевленная успехами компьютеризованной науки. Первый значительный шаг в теории был сделан в 1993 году совсем небольшой группой архитекторов и философов (Линн, Эйзенман, Кипнис, с привлечением работы Делёза «Складка», опубликованной в 1988-м). А к 1995-1996 годам концептуальное движение уже сопровождалось грандиозным показом реализованных проектов (Эйзенман, Гери, Либескинд, Мираллес, Хекер, группы «FOA», «ARM»), которые широко обсуждались в печати. Теоретический шаг 1993 года декларировался как теория «складки», или складывания, складчатости, в архитектуре. Попытка порвать с традицией весьма четко обозначилась в развитии концепции «складки», заимствованной из философской парадигмы Жиля Делёза. «Становящаяся форма», «форма-движение», «складка» все это уже архитектурные метафоры и одновременно понятийные структуры, развитые в теоретических концепциях Питера Эйзенмана, Грега Линна, Джеффри Кипниса, соотносимые с парадигмой сложности и нелинейности.
15. Два пути современной архитектуры. В кризисной ситуации конца 80-х годов довольно четко обрисовывались только два пути дальнейшего развития архитектурной мысли. Первый путь это следование постмодернистско-деконструктивистской доктрине (Деррида, Лиотар, Барт, Кристева), и значит, дальнейшее «производство различий», умножение «языков», построенное либо на методе коллажных противопоставлений, либо на декомпозиции прототипов, то есть движение в рамках интерпретационного метода и продолжениепрактики обращения к архиву классики или модернизма, уже в значительной степени истраченному. Второй путь - это поиск новых универсалий для выстраивания нового мифа, нового Большого нарратива (термин Лиотара), новой «стилевой парадигмы», то есть путь возврата, в определенном смысле свертывания, редукции, маловероятный для современного сознания. Необходим был третий путь, альтернативный и первому, и второму. На этом фоне многие авангардно настроенные архитекторы сознательно обратилась к поиску нового метода, новой грамматики порождения формы. На переломе 80-90-х годов, когда в фокусе их внимания оказались идеи теории сложности, новейшей нелинейной науки, стали просматриваться новые захватывающие дух горизонты - мир и архитектура в масштабах неевклидовой геометрии. В начале 90-х архитектура уже демонстрировала желание помыслить на основе кардинально нового подхода. Созрело представление о том, что она существенно отстала от новых методов познания мира. Начиная с середины XVIII века соответствие между методом познания мира и методами порождения формы в архитектуре постепенно перестало наблюдаться. Усилия Лобачевского и Римана, Максвелловы «поля», затем теория относительности, квантовая механика предопределили прорыв в научном мышлении XX века. Архитектура же, обремененная материальностью, не смогла следовать быстро меняющимся методам познания. «Пространственное воображение математиков и физиков оказалось гораздо смелее пространственного воображения архитекторов», - отмечает Маркое Новак. Архитектура как бы отстала на такт. И к концу XX века перед архитектурой встала проблема, никогда прежде не возникавшая: обратиться к уже готовым, сформированным методам мышления современной науки микрофизики, биохимии, математики, топологической геометрии и конечно же к новой философии. Для того чтобы стать эффективной, стратегия генерирования новой архитектуры должна была отразить усвоенное ею понимание современных методов познания мира, современной физики и космологии. Рождение нового метода всегда изменяет реальность, смещая баланс практик и взглядов на мир. В архитектуре 90-х новый метод связан с освоением философского понятия «складка». Само это понятие изначально появилось в математике, точнее, в топологической геометрии в 60-е годы, когда французский ученый Рене Том разработал теорию сетевых связей для описания катастроф (так называемую теорию катастроф). Общим для всех случаев катастроф является невозможность точно определить момент, когда они произойдут. В теории Рене Тома потеря абсолютной точности замещена геометрией множественностивероятных отношений. По его диаграммам можно весьма четко предсказывать потенциальную возможность возникновения катастрофы, но не с помощью фиксированных координат, а в местах сгущения кривых26. Такие диаграммы, построенные по принципу «складки», обладают качеством нежесткости, уступчивости, большей надежности и жизнеспособности. Они мягко вовлекают всякую внешнюю случайность в свою собственную организацию. Эти качества топологических систем оказались привлекательными для новой архитектуры. Концепция «складки» доказывает возможность гибкости мышления, что необходимо для принятия новых доктрин, не ориентированных на универсальность и однозначность. Она легко встраивается в философию и методологию нового научного духа, вписывается в программу новой эпистемологии, заявленную известным французским методологом науки и философом Гастоном Башляром еще в 1934 году. Концепция соотношений прерывности и непрерывности, постепенно переросшая в философскую идею «складки», рассматривалась в работах М. Хайдеггера, М. Мерло-Понти, позднее Жиля Делёза. Вышедшая в 1988 году работа Делёза «Складка. Лейбниц и барокко» кардинально повлияла на архитектурное сознание. Философское толкование «складки» метафизично. Делёз связывает свою теорию «становления» с понятием «складки» виртуозно, что дало повод современному критику назвать его философский жанр «игровое жонглирование образом складки»29. «Становление», по Делёзу, - тип художественного творчества, ядро которого образуют так называемые «блоки становления», формируемые симбиозными соединениями. «Если уж искать содержательную сторону становления, то она, скорее, состоит в симбиозах и альянсах между существами, принадлежащими к совершенно разным видам... Становление инволюционно (то есть обладает свойствами прямого и обратного развития, двойственной природой, «двусторонностью». -И.Д.), инволюция созидательна... Инволюционировать - значит формировать блок, который движется по собственной линии «между» введенными в игру терминами... Становиться - значит все время различаться и дифференцироваться... Мир становления, мир длительностей виртуален и одновременно реален... Виртуальный мир - это не возможный мир, он не пред-дан. Он одновременно то, что есть, и то, в чем находят свои истоки конструирование и творчество». Концепция «складки» Делёза построена на идее самоорганизующейся динамической материи. «Квантом» самоорганизации является переход потенциальной энергии становления («события») в материю («складку»). «Складка» - это поэтика разрыва. Разрывы возникают в игре мировых энергий, а «складка» застывает как след разрыва, прорыва энергий, возникающих при столк {c. 180} новении различных космических сил. В топологической философии «складка» обсуждается как разлом, разрыв. Здесь речь идет об энергии словесных образов. В тот момент, когда один термин «ударяет» по другому, возникает напряжение, которое оседает в «складке». В архитектурной теории философская концепция «складки» преломляется метафорически. Метафорически осознаются и «силовые поля», рождающие «кванты». Их следует искать в соединении несопоставимых, на первый взгляд, образов (значений), преобразованных продуктивным синтезирующим воображением. В начале 90-х произведение архитектуры рассматривается не как вещь, не как объект, а как некая топологическая структура, что сразу же указывает на родство структуры произведения со структурой «живой», играющей и творящей, Вселенной. Такой подход, с одной стороны, встраивает архитектуру в современное представление о мире, а с другой - предуготовляет топологичность архитектурного дискурса, жестко связывая его с языком компьютера, техникой и тактикой «скачков» и «порогов» сетевой развивающейся модели. При всем том, что в архитектуре понятие «складка» содержит в себе метафорический смысл, рядом с ним просматривается вполне определенная нацеленность на новые технические возможности компьютера, на новый метод порождения формы. «Событие» в понимании Эйзенмана, следующего в своих теоретических размышлениях логике Делёза, - это потенциальная энергия становления произведения. Каждый выплеск этой энергии (каждый «квант») застывает в «складке» топологической структуры произведения. «Складка» - пространственное выражение события. Топология произведения выстраивается, таким образом, в синтезирующей деятельности как серия «складок». Известно, что топологические структуры фрактальны. Именно это качество фрактальности позволяет архитектору математически моделировать сложнейшие организмоподобные структуры и поверхности.
16. Проблема общения, диалога, драматургии в архитектуре. Напомним, что событийное измерение архитектурного произведения было осмыслено раньше, чем произошел теоретико-методологический поворот 90-х. Оно проявилось с приходом неклассической постмодернистской ментальности. Событийное измерение обладает особой драматургией, хореографией, особой нарративностью. Трансархитектура события - это обращение к Другому, диалоговая поэтика. Такая архитектура поначалу строилась на приемах коллажа (постмодернизм), декомпозиции и рекомпозиции (деконструктивизм). Стратегия «складки» тоже событийна, но важно понять, что здесь происходит коренное изменение стратегии, при всем том, что сохраняется ориентация на гетерогенность. Не выходя за рамки событийности и гетерогенности, архитектура принципиально отказывается от методов коллажа и декомпозиции и движется к методу морфогенеза. Подзаголовок журнального варианта работы Делёза о «складках» звучит как «плиссировка значений», что прямо указывает на кардинальное различие методов и на новые основания порождающей грамматики. В архитектуре «складка», «складывание» - это формальная операция, используемая для того, чтобы связать различные по своей сути, несопоставимые пространственно-структурные сущности в неразрывное «смешение разнообразного». На практическом уровне «складывание» может быть соотнесено с различными проектными проблемами, в которых несовместимые элементы должны быть соотнесены таким образом, чтобы они производили впечатление бесшовного соединения. (Известно, что Эйзенман добился бесшовного соединения «зигзага» и «волны» в Аронофф-центре с помощью сложной программы, построенной на алгоритмах, использующих нелинейные уравнения). В теории архитектуры происходит смешение философского прочтения и экспериментально-технического, то есть операционального, прочтения новых понятий. Остановимся на концепции Джеффри Кипниса, отраженной в его статье «К новой архитектуре: концепция складывания» (1993). Его Концепция: 1. Кипнис сравнивает различные стратегии внесения нового в архитектурное сознание. Он считает, что постмодернизм был прогрессивен потому, что сумел построить особую стратегию, позволяющую «внедряться в существующую систему власти с целью подорвать ее», для чего применялась жесткая тактика реитерации (многократного повтора), рекомбинации (повторяющихся перестановок). Постмодернизм был прогрессивен, несмотря на то, что концепция Мира, на которую он опирался, была далека от целесообразности. Нигилистская стратегия деконструктивизма состоит в отвержении программы нового, отвержении новизны как таковой. Все «новые» интеллектуальные, эстетические и даже социальные структуры генерируются не как прежде - с помощью принципиально новых предложений, - а исключительно путем постоянной дестабилизации уже существующих форм. Однако за довольно короткое время этот эксперимент с формой сам себя изжил. 2. Кипнис считает, что новая архитектура должна искать способы генерирования такой гетерогенности, которая была бы способна сопротивляться перерождению в какую бы то ни было фиксированную иерархию. Архитектура должна не предписывать, а только предлагать принципиальные основы формообразования. Он указывает на смещение ориентации теории архитектуры - от дерридеанства к Делёзу - и на связь этого философа с новой наукой, первостепенной заботой которой, как он считает, является проблема генерирования качественно новой формы - морфогенез. Эти бесценные для архитектуры ресурсы пока не освоены ее теорией, новые смыслы прорастают сами, как бы изнутри архитектурной дисциплины, в эксперименте. 3. Важнейшим стимулом к новизне, считает Кипнис, является понимание очевидного кризиса и истощения стыковочной техники коллажа, который длительное время был символом архитектурной гетерогенности. 4. Кипнис видит «складку» как прием формообразования, как стратегию гладкосмешения, при которой из двух или более типов структурной организации выстраивается нечто принципиально новое. Например, гомогенная сетка накладывается на гетерогенное и иерархически завершенное геометрическое построение - эффект, который использовал Питер Эйзенман в Ребстоке. Связь «складки» с топологией, и то, как эта связь может быть воспринята архитектурой, четко выражено в теоретической концептуальной статье Грега Линна «Криволинейная архитектура» 1993 года. Главный тезис статьи Линна имеет отношение к новой стратегии работы с формой и состоит в следующем. Развивая парадигматические основания «складки» в архитектуре, он предлагает освоить два понятия: гладкосмешанность (smooth) и гибкость (pliancy), которые, как он считает, согласовывают новую стратегию архитектуры с топологической геометрией, с принципами морфогенеза, с самой теорией катастроф и конечно же с компьютерной технологией. Первое качество - гладкосмешанность - это способность к беспрепятственной трансформации системы. Именно гладкосмешанность вовлекает различные, часто несовместимые значения в интенсивную интеграцию внутри длящейся и гетерогенной системы. Такого рода гладкая смесь готовится из заведомо несопоставимых элементов. (Ср. у Делёза: «длящиеся вариации» или «длящееся становление формы»). Второе качество - гибкость - позволяет архитектуре плавно войти в парадигму сложности, поскольку содержит в себе свойство уступчивости (flexibility). Гибкая архитектурная чувствительность ценит альянс больше, чем конфликт, и в этом ее коренное отличие от коллажа. Складчатые смеси не гомогенны, но и не фрагментарны. Они являются беспрепятственными, гладкосмешанными, стремящимися к однородности, но в то же время остаются гетерогенными 36.
17. Новый метод в архитектуре. Концепция Сесила Бэлмонда. Итак, новая гетерогенная система совсем не похожа на прежнюю - на архитектуру жестких противоречий и противостояний. Но эта новая, уступчивая, мягкая система способна провоцировать самые непредсказуемые связи с качественно иными системами - из области контекста, культуры, даже экономики. Как считает Линн, эта новая способность системы проявляется благодаря особому свойству - повышенной устойчивости к превратностям судьбы, роковым случайностям (vicissitude) при одновременной уступчивости им. «Такую устойчивость/уступчивость часто путают с непостоянством, слабостью, нерешительностью (vacillation). Однако следует признать, что и та и другая характеристики часто состоят на службе у единой тактики хитрости и коварства»37. Тактика и стратегия гибкой уступчивости построена на специфической восприимчивости: она противится разламыванию в ответ на внешние воздействия. Уступчивость сама связана с этими внешними силами и является как бы их соучастником. Но такое соучастие происходит особым образом, а именно «смиренно, угодливо, с готовностью к переделке, с учетом непредвиденных обстоятельств, отзывчиво и чутко, плавно и гладко, неустойчиво и пружинисто - постольку, поскольку уступчивость сама вовлечена, инкорпорирована во внешние силы». Иначе говоря, новый метод в архитектуре - это попытка выхода за пределы евклидовой геометрии, это тактика гибкого инкорпорирования значений, это тактика морфогенеза (и техника морфинга - процедуры генетической, а не хирургической, свойственной коллажу). В целом выход на путь новой стратегии - далеко не простая задача, требующая постепенной и сложной расшифровки философских и теоретических архитектурных опусов и сопоставления их с практикой, доступной до поры лишь элитарной группе архитекторов и, безусловно, вызывающей энтузиазм у молодого поколения архитекторов. Страстное желание архитектуры осуществить прорыв к новой логике, задаваемой новой антидогматической, открытой, «рискующей» наукой (Башляр), отражены не только в «рискующих» концепциях ведущих теоретиков архитектуры, но и в размышлениях архитекторов, часто принимающих форму манифеста. Так, Сесил Бэлмонд пишет: «Мы пытаемся вырваться из оков привычных структур. Наши постройки обязаны быть конструктивными. Но при этом они должны выйти из подчинения картезианской логике, во имя которой мы рассекаем пространство строгими горизонталями и вертикалями... Замкнутость в прямых углах предполагает понимание порядка как строгой линейности. Замкнутость содержит представление о том, что здание-постройка есть прежде всего объект... Форма понимается как завершенная и строго регламентированная концепция порядка. И это принято как статус-кво. Воображение здесь замирает. И мы сами ставим капканы на дорогах, зовущих к движению». Стремление к обновлению, к слиянию с современным уровнем представлений о Вселенной заставляет архитектора обратиться к новой науке, к философскому осмыслению сути происходящих в мышлении изменений. Развивая концепцию «новой структуры» и «нежесткой формы (бесформенности)», Бэлмонд пишет: «К великому счастью, новая наука предложила новые начинания. Отвергнув линейную «подержанную» логику иерархии «верха-низа» в мышлении, она раскрыла заманчивую перспективу сложности. Нелинейность уже заняла твердую позицию. Новой и, повидимому, главной идеей является доступ к обратной связи. Он определяется как главный движущий мотив, главная движущая сила всех природных процессов... Достижения новой науки основываются на представлении о живых динамических системах»*0. Проблема состоит в том, что представление о динамизме напрямую перенести в архитектуру невозможно, поскольку архитектура не может существовать вне фиксированной формы. Архитектору приходится пристально всматриваться в новую парадигматическую конструкцию, которая настроена на сознательный выбор пути риска, на внутренний динамический процесс формообразования, который сам выводит на точку конфликта. Если перенести конструкцию риска и внутренней динамики на архитектуру, то мы скорее всего придем к двусмысленности. Бэлмонд отмечает: «Сооружение нового типа провоцирует различное прочтение, как правило построенное на пересечении смыслов, требующее интенсивной интерпретации, которая не исключает толкования, прямо противоположного замыслу. Поскольку мы понимаем высокую степень риска, может быть, нам лучше остаться на прежних позициях? Полагаю, однако, что в архитектуре гораздо важнее то, что «чувствует тело», чем то, что «видит глаз». Отклик на {c. 186} структуру нового типа должен формироваться не столько в визуальном восприятии, сколько в конфигурациях глубинного резонанса воспринимающего. Все мы явились в этот мир из Хаоса, однако внутри нас живет врожденное чувство Порядка - но не обязательно линейного, однозначно логического, а, вполне возможно, сложного, эксцентричного и даже одиозного. Ответить своему инстинкту, возродить в себе древний, предысторический способ означивания, обострить интуицию к прочтению древней тайнописи представляется важным для современного человека, поставленного лицом к лицу с проблематикой сложности». Следуя современной логике мышления, архитектор неминуемо придет к идее динамичной структуры, считает Бэлмонд и предлагает свою концепцию такой структуры: «Новая структура динамична. Она исследует форму и конфигурацию, начиная с исходных принципов, и постулирует сложность как априорный принцип. Новая структура использует приемы «нахлеста» и двусмысленности в качестве базисных приемов проекта... Новая структура анимирует геометрию, заново пробуждает первоначальный дух формы, исследует само пространство, его природу, возможности его интерпретации... Традиционная погоня за внешним «объектом», рассеченным привычным приемом сетки, отвергается. Вместо объектного предлагается холистический подход, определяющий не столько внешнюю, сколько внутреннюю логику, одушевляющую... целое».
18. Морфология нелинейности и Лэндформная архитектура. Ряд ведущих архитекторов вполне сознательно использовали некоторые идеи нелинейной науки и рожденные нелинейностью будоражащие воображение методы порождения новой формы ради утверждения принципов новой грамматики. Проекты и постройки Эйзенмана, Гери, Либескинда, Кулхааса, Николаса Гримшоу, Кисё Курокавы, Линна, Кипниса, а также некоторых менее известных архитекторов, таких, как Энрико Мираллес, Цви Хекер, группы «ARM», бюро «Ушида-Файндлей», создавались в русле этой растущей тенденции. В результате их деятельности была доказана высокая креативность новых методов и обрисовались контуры нелинейной архитектуры. Напомним, что ее называют также архитектурой сложности, космогенным проектированием, лэндформной архитектурой, дигитальной архитектурой. И хотя эти понятия чаще всего используются как взаимозаменяемые, все же есть некоторые различия, подчеркивающие тот или иной смысл явления нелинейности в архитектуре. Весьма условно можно было бы говорить о жанровых отличиях, стоящих за нюансами отличий терминологических. Проекты, ближе всего стоящие к лэндформной архитектуре, которую обсуждает Дженкс в своей книге «Архитектура скачущей Вселенной», отвечают тенденции провоцирования «критических состояний» (особых состояний, чреватых порождением нового). Их чаще всего относят к искусству градостроительства, но лишь к той его составляющей, которая обращается к контексту самой земли, к ее структуре, ее жизни как особой форме творчества природы. Лэндформная архитектура как бы перенимает законы формообразования земли и выступает как своего рода артикулированный ландшафт. Ведь структуры естественного ландшафта создаются противоборствующими внутренними силами земли, их дополняют силы ветра, гравитации и т.п., таким образом, живой ландшафт предстает как участок некоей тектонической активности. Идея архитектуры артикулированного ландшафта - одна из наиболее продуктивных в 90-е годы - проросла, по словам Чарлза Дженкса, «между весьма циничным эпатажем и высоким вдохновением». На наш взгляд, лэндформная архитектура родилась из глубоко прочувствованной метафоры, возникшей на основании новых представлений о «живой» Вселенной. Как же меняется качество самой архитектуры, если архитектор тяготеет к лэндформной концепции? Обратимся к некоторым примерам, описанным Дженксом.
19. От архитектуры «текста» к нелинейной архитектуреПитер Эйзенман, деконструктивист и теоретик архитектуры «текста» 80-х, в последующее десятилетие становится одним из лидеров нелинейной архитектуры. Никто другой так внимательно не присматривался к новейшим научным достижениям, как Эйзенман. Стремление осмыслить все то новое, что безостановочно нарастает в процессе расширения человеческого познания, и тем самым обогатить архитектуру отразилось в его творчестве начиная с самых ранних его работ конца 60-х в духе «картонной» архитектуры, основанной на весьма вольно понятых теориях Ноама Хомского, последовавшей за ними концепции «глубинных структур» и до последних работ 80-х и 90-х, построенных на постструктуралистских и семиотических теориях. В эти же последние десятилетия он использовал схемы, взятые из теории фракталов (самоподобие, суперпозиция), микробиологии (в проекте Биоцентра), теории катастроф («складка»), риторики (понятие «катахреза»), «булевой алгебры» (гиперкуб), даже из психоанализа (концепция замещения). Движение в сторону не {c. 188} линейной науки и нового урбанизма началось у него еще в 1987 году и проявилось в интенсивном использовании концепции «складки» в проекте Ребсток-хаузинг во Франкфурте, где он виртуозно соединил два кардинально различных структурных подхода - модернистскую картезианскую сетку и классическую иерархическую систему. В жанре лэндформной архитектуры возникла постройка Эйзенмана для Университета в Цинциннати - Аронофф-центр. Эта волнообразная в плане пристройка как бы стягивает на себя и отдает основному зданию, выдержанному в духе строгой геометрии, всю энергию окружающего пространства. Она вырастает из внешней энергии наподобие того, как вырастают геологические формации из давящих друг на друга, колеблющихся и наезжающих одно на другое отложений. Стратегия формообразования Эйзенмана строится на принципе суперпозиции, то есть наложения. На участке строительства уже имелись три здания коробчатой структуры, в плане представляющие собой тройной зигзаг. Для нового строения Эйзенман вводит контрастную форму волны как трансформацию зигзага, а затем налагает друг на друга эти две принципиально различные геометрии - криволинейную и прямоугольную. Принципом формообразования становится соединение различий, выстраивание плотной топологической структуры, в которой угадывается присутствие исходных форм. Интерьер здания представляет особую форму пространства, в которой нераз {c. 189} личимы черты исходных структур. Они срослись в сверхсложной пространственной структуре. Сам процесс сотворения архитектурного пространства был направлен на то, чтобы игнорировать фундаментальные правила конструирования, безусловно удерживая при этом лишь стратегически необходимые позиции. Стремление к демонстрации нарушений общепринятого объясняется желанием отразить идею сложной самоорганизующейся системы. А это значит, как мы теперь понимаем, создать пространственную систему, обладающую качествами открытости, нелинейности, неравновесности. Пространство здесь может проявить черты искривленности, масса может стать непостоянной, расстояние между объектами может зависеть от позиции наблюдателя. Нарушение привычных принципов симметрии и порядка отражает новый характер отношений человека к пространству, намеренный отказ архитектора от жестких конвенций, связывающих форму, функцию и смысл постройки. Проект разрабатывался с помощью нелинейной программы. Проводилась целая серия операций по смещению, искажению и другим изменениям исходных форм. Вся процедура проектирования была поделена на двенадцать шагов. Первый шаг - это моделирование серии боксов небольших размеров. Они предназначены для мастерских, холлов, офисов и т. д. Второй шаг - создание кривой линии, волны, в контраст к существующему зигзагу прямоугольных построек. Третий шаг - наложение геометрии зигзага на геометрию волны в горизонтальной плоскости на основе логарифмической функции. Алгоритм наложения не допускал ни одного повтора. В Ч етвертом шаге исходным формам, то есть боксам, были заданы алгоритм наклонов и алгоритм поворотов по осям X и У. Была введена асимптотическая кривая, которая символизировала идею непостоянства и способствовала непрогнозируемости линейного рисунка. Так появилась форма не регулярная, но и не абсолютно случайная. В ней ни один элемент, строго говоря, не своеобразен, но и, безусловно, ни в чем не копирует историческую иконографию. Шаг пятый - каждому боксу был задан алгоритм своего независимого вращения по оси Z. Было использовано уравнение, позволяющее согласованно воспринимать и тот и другой порядок. Все это метафорически отражало идею фазового перехода, известную из физики. Все Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:
|
|
