Книга первая 4 страница

Часов в шесть вечера наступило внезапное пробуждение. Хлопанье тооткрывавшихся, то затворявшихся дверей и раскаты громкого смеха вдругпотрясли весь дом. Появилась Дезире с распущенными волосами, с голыми долоктей руками и закричала: -- Серж, Серж! Заметив, что брат в саду, она подбежала к нему, присела на землю у его ног и стала упрашивать: -- Ну, посмотри же на моих зверушек!.. Ты ведь еще не видел их, скажи? Если бы ты знал, какие они теперь хорошенькие! Аббат заставил себя долго просить. Он немного побаивался скотногодвора. Но при виде слез на глазах Дезире уступил. Тогда она бросилась к немуна шею, обрадовавшись, как щенок, смеясь больше прежнего и даже не вытеревслез с лица, -- Ах, как ты мил! -- лепетала она, таща его за собой. -- Ты увидишькур, кроликов, голубей и уток; я им дала свежей воды; и козу, у нее комнаткасейчас такая же чистенькая, как моя собственная... Ты знаешь, у меня уже тригуся и две индюшки. Идем скорее, ты сам все увидишь. Дезире было двадцать два года. Она выросла у кормилицы, крестьянки издеревни Сент-Этроп; детство ее протекало в полном смысле слова среди навоза.Мозг ее не был обременен никакими серьезными мыслями; тучная земля, солнце ивоздух привели к тому, что развивалось только ее тело, и она превратилась вкрасивое животное; вся она была свежая и белая, как говорится, кровь смолоком. Дезире походила на породистую ослицу, наделенную даром смеха. Хотяс утра до вечера она рылась в грязи, у нее сохранились тонкие линии стана истройные ноги; в ее девственном теле жило изящество горожанки. При всем томона была совершенно особым существом: ни барышня, ни крестьянка, девушка,вскормленная землей, с роскошными плечами и небольшим лбом юной богини. Без сомнения, с животными ее сближала именно скудость ума. Только сними Дезире чувствовала себя хорошо, их язык она понимала гораздо лучше, чемязык людей; ухаживала она за своими зверушками с чисто материнскойнежностью. Недостаток способности к логическому мышлению возмещался у нееинстинктом, который ставил ее на равную ногу с животными. При первом ихкрике она уже знала, что их тревожит. Она изобретала всевозможные лакомства,на которые животные с жадностью набрасывались. Достаточно было одного еежеста, чтобы утихомирить их ссоры; по первому взгляду узнавала она, хорошийили дурной у них нрав, и рассказывала про своих питомцев интереснейшиеистории с таким множеством мельчайших подробностей касательно образадействий какого-нибудь петушка, что глубоко поражала людей, которые никак немогли отличить одного цыпленка от другого. Ее скотный двор сделался особымгосударством, где она правила, точно самодержавная властительница.Государство это отличалось весьма сложной организацией, в нем то и делопроисходили перевороты, население здесь было самое разнородное, а летописямиего ведала лишь она одна. Верность ее инстинкта доходила до того, что оназаранее определяла, какие яйца выйдут болтунами, и наперед знала размерприплода у крольчихи. В шестнадцать лет, с наступлением зрелости, у Дезире не было ниголовокружений, ни тошноты, как у других девушек. Она сразу же превратиласьв хорошо сложенную женщину и стала еще здоровее; тело ее пышно расцветало,платья начали трещать по швам. С той поры округлые формы ее оставалисьгибкими, движения--свободными; она походила на мощную античную статую, но на самом деле это было здоровое, сильное животное.Проводя целый день на скотном дворе, она, казалось, всасывала своими белымии крепкими, как молодые деревца, ногами живительные соки чернозема. Она былаполна жизненных сил, но никаких чувственных желаний в ней не просыпалось. Ейдавало вполне достаточное удовлетворение биение жизни, кишевшей вокруг нее.От навозных куч, от спаривавшихся животных к ней поднималась волназарождения и обдавала ее радостным ощущением плодородия. Стоило курицеснести яйцо, как Дезире уже испытывала радостное чувство. Относя крольчих ких самцам, она смеялась смехом сладостно утомленной красивой девушки. Доилакозочку -- и испытывала счастье беременной женщины. Все это были вполнездоровые чувства. Дезире вся была исполнена запахов, тепла, жизни иоставалась совершенно невинной. К заботам об увеличении населения ее страныу нее никогда не примешивалось ни тени нездорового любопытства. Петух билкрыльями, самки рожали детенышей, козел отравлял своим запахом тесный хлев,а Дезире оставалась совершенно спокойной. Она сохраняла невозмутимостькрасивого животного, всю ясность взгляда, не затуманенного мыслью, онарадовалась, что ее маленький мирок плодится и размножается, и ей казалось,будто это растет собственная ее плоть. Она до такой степени естественносливалась со всеми самками своего двора, что как бы являлась общей егоматерью, с чьих перстов, без дрожи и трепета, словно ниспадал на все этоцарство труд и пот родильных мук. С тех пор, как Дезире попала в Арто, она проводила дни в полномблаженстве. Наконец-то ей удалось осуществить мечту своей жизни,единственное желание, тревожившее ее слабый, незрелый ум! У нее во владениибыл целый скотный двор, предоставленный ей в полное распоряжение, и онамогла свободно растить там своих зверьков. И она окунулась в него с головою,сама строила домики для кроликов, рыла прудки для уток, вбивала гвозди,таскала солому и не выносила, чтобы ей помогали. Тэзе ничего более неоставалось, как отмывать саму Дезире. Скотный двор был расположен закладбищем. Довольно часто Дезире приходилось даже ловить где-нибудь средимогил любопытную курочку, перелетевшую через ограду. В глубина двора поднавесом находились курятник и помещение для кроликов; а по правую руку, внебольшой конюшне, жила коза. Впрочем, все животные дружили между собой:кролики гуляли с курами, коза мочила копытца в воде среди уток; гуси,индюшки, цесарки и голуби водили компанию с тремя котами. Когда Дезирепоказывалась у деревянной загородки, преграждавшей всему этому населениюдоступ в церковь, ее приветствовал оглушительный шум. -- Ага! Слышишь? -- сказала она брату еще у дверей столовой. Когда она вышла вслед за ним на скотный двор и затворила за собойкалитку, птицы и животные набросились на нее с такой яростью, что скрыли ееот глаз аббата. Утки и гуси, щелкая клювами, тянули ее за юбки; прожорливыекуры прыгали на руки и пребольно клевали их; кролики жались к ее ногам икидались ей прямо на колени. А три кота вскочили на плечи Дезире. Толькокоза ограничилась тем, что блеяла в конюшне: бедняжка не могла выбраться наружу. -- Тише вы, животные! -- звонко закричала девушка и раскатистозахохотала; все эти перья, лапки и клювы, теребившие ее, вызывали щекотку. Но Дезире ничего не делала, чтобы высвободиться. Она часто говаривала,что с охотой дала бы им себя съесть,--так "приятно ей было чувствовать, каквокруг нее бьется жизнь, теплая, пушистая... Дольше всех упорствовал кот, низа что не хотевший спуститься с ее спины. -- Это Муму,-- сказала она,--лапки у него совсем бархатные. И потом, с гордостью показывая брату свои владения, прибавила: -- Видишь, как здесь чисто! Действительно, скотный двор был выметен, вымыт и вычищен. Однако отвзбаламученной грязной воды, от вывернутых на вилах соломенных подстилокподымался такой нестерпимо едкий запах, что у аббата Муре сперло дыхание. Укладбищенской стены возвышалась огромная куча дымящегося навоза. -- Смотри, какова груда! -- продолжала Дезире и подвела брата к едкимиспарениям.-- Все это я сложила сама, никто мне не помогал... Знаешь, этововсе не грязная работа. Это даже смягчает кожу, взгляни на руки. И она протянула ему руки, окунув их перед этим в ведро с водой,--царственные, округлые и роскошные руки, точно белые пышные розы, пустившиеростки в этом навозе. -- Да, да,--пробормотал священник,--ты хорошо поработала. Теперь здесьочень красиво. И он направился было к калитке, но она остановила его: -- Да погоди же! Ты еще не все посмотрел. Ты и не подозреваешь... Она потащила его под навес к жилищу кроликов. -- В каждом домике есть детеныши,-- сказала она, хлопая От восторга владоши. Тут она самым пространным образом принялась описывать привычкикроликов. Она заставила его наклониться, сунуть нос за загородку и выслушатьмельчайшие подробности из жизни этих зверьков. Самки, тревожно поводя длинными ушами, искоса наблюдализа ними, пыхтя и ежась от страха. В одной из клеток была ямка, устланнаяшерстью, на дне которой ерзала кучка живых существ, неопределеннаятемноватая масса, тяжело дышавшая, словно единое тело. К краям ямки то идело подползали детеныши с огромными головами. Чуть подальше виднелись ужеокрепшие, похожие на молодых крыс кролики; они суетились, прыгали, припадаяна передние лапы и выставляя в воздух свои белые пупырышки-хвосты. Этикролики были милы и игривы, как дети; они скакали галопом по клетке, у белыхбыли глаза бледно-рубинового цвета, у темных они сверкали, будто агатовыебусинки. Внезапно они в испуге шарахались в сторону и подпрыгивали,обнаруживая худенькие лапки, порыжевшие от мочи. Иногда кролики сбивались втакие тесные кучи, что не видно было даже их мордочек. -- Это ты их пугаешь,-- говорила Дезире,-- меня-то они хорошо знают! И она звала их, вынимая из кармана хлебные корки. Малютки-кроликипонемногу успокаивались и бочком подходили, один за другим, к самой решетке.Там Дезире на минуту задерживала их и показывала брату розовый пушок накаждом брюшке. А потом самому смелому давала корочку. Тогда детенышисбегались толпой, теснились вокруг, толкались, но до драки дело не доходило;трое кроликов иной раз грызли одну и ту же корку; другие пускались наутек, кстенке, чтобы поесть на свободе. А самки, в глубине, продолжали недоверчивопыхтеть и отказывались от корок. -- Вот обжоры! -- закричала Дезире.-- Готовы жевать до завтрашнегоутра!.. Ночью слышно, как они грызут какой-нибудь завалявшийся лист. Священник распрямился, собираясь уйти, но Дезире не переставалаулыбаться своим милым малюткам. -- Ты видишь: тот вон толстенький, совсем беленький, с чернымиушками?.. Так вот! Этот просто обожает мак. И отлично умеет выбирать его издругих стеблей... На днях у него сделались колики. Он все время стоял назадних лапках. Тогда я взяла его и положила в карман. Он там отогрелся и стех пор повеселел. Она просунула пальцы за решетку и стала гладить малышей. -- Настоящий атлас,-- говорила она.-- Одеты, как принцы. И при этомщеголи! Гляди, вот этот все чистит себя. У него даже лапки стерлись... Еслиб ты только знал, какие они забавные! Я-то ничего не говорю, но отличнозамечаю все их хитрости. Вот, например, этот серенький, что смотрит на нас:он не выносит одну маленькую самку, так что мне пришлось их рассадить. Между ними происходили ужасные сцены. Рассказывать слишкомдолго. Наконец в последний раз, когда он ее поколотил, я прибежала вне себя.И что же я вижу? Этот негодник забился в угол и прикинулся, что издыхает.Хотел меня убедить, будто это она его обидела. Она перевела дух, а затем обратилась к кролику: -- Ну, что ты там уши навострил, мошенник?! Потом, повернувшись кбрату, подмигнула ему и пробормотала: -- Он понимает все, что я говорю! Аббат Муре не мог дольше выдержать жары, подымавшейся от этогоприплода. В этих копошащихся комочках шерсти, едва вышедших из утробыматери, уже билась жизнь и ударяла ему в виски своим крепким и едкимзапахом. Дезире мало-помалу словно пьянела и становилась все веселее,румянее и медлительнее. -- Что тебя так тянет отсюда? -- воскликнула она.--Вечно ты куда-тоспешишь!.. А вот и мои птенчики! Они вывелись нынче ночью. Она взяла пригоршню риса и кинула наземь. Курица призывно закудахтала иважно приблизилась к ней в сопровождении всего выводка; цыплята пищали иметались, как угорелые. Затем, когда они оказались возле самой кучки риса,мать принялась яростно ударять клювом, разбивая и откидывая зерна, а малышиклевали на ее глазах с суетливым видом. Они были очаровательны, как дети:полуголые, с круглыми головками, с блестящими, точно стальные острия,глазками, с препотешными клювами, покрытые нежно завивавшимся пушком, точноигрушечные. Дезире при виде их так и заливалась смехом. -- Вот душки! -- лепетала она в восторге. Она взяла в каждую руку по цыпленку и покрыла их поцелуями. Священникдолжен был осмотреть их во всех подробностях, а она тем временем спокойноговорила: -- Петушков разузнать нелегко. Но я-то никогда не ошибаюсь... Это воткурочка, и вот эта тоже курочка. Она опустила их на землю. Но тут подбежали клевать рис и другие куры.За ними выступал большущий огненно-рыжий петух; он осторожно и величественноподымал свои широкие Лапы. -- Александр становится великолепным,-- сказал аббат, желая порадоватьсестру. Петуха звали Александром. Он посмотрел на девушку своим огненнымглазом, повернул голову и распустил хвост. А потом расположился у самой ееюбки. -- Меня-то он любит,--сказала Дезире.--Мне одной по- зволяет себя трогать... Хороший петух. У него четырнадцать кур, и я ниразу еще не находила яиц-болтунов... Правда, Александр? Она наклонилась к петуху, который смирно стоял, принимая ее ласку. Кего гребню точно прихлынула волна крови. Он захлопал крыльями, вытянул шею ииздал протяжный крик; голос его прозвучал, как медная труба. Он возобновлял свое пение четырераза, и издалека ему отвечали все петухи селения Арто. Дезире забавляловыражение испуга, появившееся на лице ее брата. -- Эге, да он тебя оглушил!--сказала она.--Знатная у него глотка... Но,уверяю тебя, он вовсе не зол. Вот куры, те злые. Помнишь большую пеструшку,что несла желтые яйца? Третьего дня она расцарапала себе лапу. Другие курыувидели кровь и точно обезумели. Набросились на нее, стали клевать, пить еекровь и к вечеру сожрали всю лапку. Я нашла ее: лежит себе, головка подкамешком, совсем одурела, молчит и позволяет себя клевать. Прожорливость кур рассмешила ее. Она начала рассказывать мирным тоном одругих подобных жестокостях: о том, как у цыплят раздирали в клочья зады ивыклевывали внутренности, так что она находила потом лишь шею да крылья; отом, как выводок котят был съеден в конюшне за несколько часов... -- Попробуй им человека кинуть,-- продолжала она,-- они и егоприкончат... А как легко они переносят боль! Прекрасно живут себе спереломанной лапкой. Пусть у них будут раны и дыры по всему телу,--такие,что хоть кулак засовывай,-- аппетита у них не убавится. Вот за это-то я их илюблю; день, другой -- и все заживает; тело у них теплое-теплое, точно там подперьями запасы солнышка... Чтобы задать им пир, я иной раз бросаю им кускисырого мяса. А червей-то как они любят! Вот увидишь сам. Она подбежала к навозной куче и без всякого отвращения вытащила оттудачервяка. Куры бросились прямо к ней на руки. Она же высоко подняла добычу изабавлялась их жадностью. Наконец Дезире разжала пальцы. Куры, толкаясь,набросились на червяка. Потом одна из них, преследуемая остальными, убежалас добычей в клюве. Она выронила червяка, вновь подхватила, опять выронила, иэто продолжалось до тех пор, пока другая, широко раскрыв клюв, не проглотилаего целиком. Тогда все куры остановились--шея набок, глаза навыкате -- вожидании второго червяка. Довольная Дезире называла их по именам, обращаласьк ним с ласковыми словами, а аббат Муре при виде этой шумной, прожорливойстаи даже немного отступил. ---- Нет, мне от этого становится не по себе,-- сказал Серж сестре, хотевшей, чтобы он взвесил на руке курицу, которую онаоткармливала.--Мне неприятно, когда я дотрагиваюсь до животных. Он сделал попытку улыбнуться. Но Дезире упрекнула его в трусости. -- Вот так-так! А мои утки? А гуси? А индюшки? Что бы ты делал, если бы тебе пришлось за всеми за ними ухаживать?.. Уж дочего они грязны, утки! Слышишь, как они бьют клювами по воде? А когданыряют, виден только хвост, вроде кегли, прямой-прямой... С гусями даиндюшками тоже не так-то просто управиться. Ах, до чего забавно, когда онивышагивают: одни совсем белые, другие совсем черные, и у всех длинные шеи. Точнокавалеры и дамы... Им пальца в рот не клади! Отхватят, оглянуться неуспеешь... А мне они пальцы целуют, видишь? Ее слова были прерваны радостным блеянием козы, которая наконец одолела припертую дверь конюшни. Прыжок, другой -- и животноебыло уже рядом с Дезире, опустилось на передние ноги и ласково терлосьрогами о ее платье. Священнику померещилось что-то дьявольское востроконечной бородке и раскосых глазах козы. Но Дезире обвила шею козочкируками, поцеловала ее в голову и побежала с ней рядом, толкуя, что станет еесосать. Она, мол, делает это частенько. Захочется ей здесь пить --ляжет вконюшне и сосет козье вымя. -- Погляди, как у нее много молока: полным-полно! -- И она приподнялаогромное вымя животного. Аббат отвел глаза, точно ему показали нечто непристойное. Емуприпомнилось, что в Плассане, в монастыре св. Сатюрнена, он видел на стенекаменное изображение козы, блудодействовавшей с монахом. Вообще козы, откоторых пахло козлом, капризные и упрямые, точно барышни, протягивающие своиотвислые сосцы каждому встречному и поперечному, представлялись емунастоящими исчадиями ада, источающими похоть. Сестра его добилась позволениядержать козу лишь после долгих, настоятельных просьб. Когда аббат приходилсюда, он старательно избегал всякого прикосновения к шелковистой шерстиживотного и защищал свою рясу от его рогов. -- Ладно, я отпущу тебя на свободу,-- сказала Дезире, заметиввозраставшее беспокойство брата.-- Но прежде мне надо тебе еще кое-чтопоказать... Обещай на меня не сердиться, хорошо? Я тебе ничего не говорила,ты бы не захотел... Если б ты только знал, как я рада! И она с умоляющим видом сложила руки и опустила голову брату на плечо. -- Еще какая-нибудь глупость? -- пробормотал он не в силах удержатьсяот улыбки. -- Так ты обещаешь, скажи? -- продолжала она, и глаза ее заблестели отудовольствия.-- Ты не рассердишься?.. Он такой хорошенький! Она побежала и открыла низкую калиточку под навесом. На двор выбежалпоросенок. -- О, мой херувимчик!--в восторге восклицала она при виде того, как онпоскакал. Поросеночек был действительно прелестный, весь розовенький, смордочкой, умытой в жирной воде, с темными кружками вокруг глаз отпостоянного копания в грязи. Он бегал, расталкивая кур, поедал то, что имбросали, и заполнял неширокий двор внезапными прыжками и пируэтами. Уши егохлопали по глазам; пятачком он тыкался в землю; ножки у него были тонкие, ивесь он походил на заводную игрушку. А висевший сзади хвостик напоминалобрывок бечевки, словно поросенка вешали на гвоздь. -- Не хочу, чтобы это животное здесь оставалось! -- воскликнулрассердившийся священник. -- Серж, милый Серж,-- снова начала умолять его Дезире,-- не будь такимзлым... Погляди, какой он невинный, этот малыш! Я стану его мыть, будудержать его в чистоте. Тэза упросила, чтобы мне его подарили. Теперь его ужеобратно отослать нельзя... Гляди, он на тебя смотрит, он чует тебя. Небойся, он тебя не тронет... Вдруг она покатилась со смеху, не докончив фразы. Расшалившийсяпоросенок бросился под ноги козе и опрокинул ее. И снова принялся бегать,визжа, кувыркаясь и пугая весь двор. Чтобы успокоить его, Дезире подставилаему глиняную посудину с водой. Он погрузился в чашку вплоть до ушей,плескался, хрюкал, и по его розовой коже пробегала мелкая дрожь. Хвостик егоразвился и обвис. Аббату Муре стало нестерпимо противно, когда он услышал всплески этойгрязной воды. Как только он попал на скотный двор, у него сразу сперлодыхание, руки, грудь и лицо запылали. Мало-помалу у него стала кружитьсяголова. И сейчас он чувствовал, как вместе с одуряющим запахом животноготепла, поднимавшегося от всех этих кроликов и пернатых, в ноздри егопроникают похотливые испарения козы и жирная приторность поросенка. Воздух,отягощенный испарениями плоти, невыносимо давил на девственные плечи аббата.Ему почудилось, что Дезире выросла, раздалась в бедрах, машет огромнымируками, и от ее юбок, с самой земли, подымается мощный аромат, от которогоему стало дурно. Он едва успел открыть деревянную загородку. Ноги егоприлипали к пропитанной навозом земле, и ему показалось, что она цепкодержит его. Внезапно в памяти аббата встал Параду, с его большими деревьями, черными тенями, сильным благоуханием, И он никак не могосвободиться от этого воспоминания. -- Что это ты вдруг так покраснел?--спросила Дезире, очутившись вместес ним за изгородью. -- Ты не рад, что на все это посмотрел?.. Слышишь, какони кричат? Заметив, что она уходит, животные столпились гурьбой у изгороди,испуская жалобные крики. Особенно пронзительно визжал поросенок--точно пила,которую натачивают. Дезире делала им реверансы, посылала кончиками пальцеввоздушные поцелуи и смеялась, видя, что они все столпились вокруг, точнобыли в нее влюблены. Потом, прижавшись к брату, пошла вместе с ним в сад. -- Мне бы так хотелось корову,-- прошептала она ему на ухо, вся зардевшись. Он посмотрел на нее и сделал протестующий жест. -- Нет, не сейчас,--торопливо сказала она.--Мы еще об этом поговорим...Место у нас в конюшне есть. Подумай только -- красивая белая корова с рыжимипятнами. Увидишь, какое у нас будет чудесное молоко. Козы нам, в концеконцов, мало. А когда корова отелится!.. Она заплясала, захлопала в ладоши, а священнику опять померещилсяскотный двор, запахами которого было пропитано ее платье. И он поспешилоставить ее в саду. Дезире уселась на земле, перед ульем, на самом солнце;пчелы с жужжанием перекатывались золотыми шариками по ее шее, по голымрукам, по волосам, но не жалили девушку.

XII

По четвергам в доме священника обедал брат Арканжиа. Обычно он приходилпораньше, чтобы поболтать о приходских делах. Вот уже три месяца он держалаббата в курсе всего, что происходило в долине Арто. В этот четверг, вожидании, когда Тэза пригласит их к обеду, они медленно прогуливались передцерковью. Рассказав о своем разговоре с Бамбусом, священник был весьмаудивлен, когда монах нашел ответ крестьянина совершенно естественным. -- Этот человек прав,-- говорил брат Арканжиа. -- Даром своего добра неотдают... Розали не бог весть что; но все-таки тяжело выдавать дочь занищего. -- Однако,-- возразил аббат Муре,-- только свадьбой можно замятьскандал. Монах пожал своими крепкими плечами и зло рассмеялся. ---- Неужели вы воображаете,-- воскликнул он,-- что можно исправитьместные нравы этой свадьбой?.. Через каких-нибудь два года Катрина тоже станет брюхатой; а за ней и другие; все пройдут через это. А как только выйдут замуж, наплевать им навсех... Здесь, в Арто, все плодятся от незаконных браков; им это -- что родной навоз. Я уже говорил вам, есть лишь одно средство:свернуть шею всем этим девкам; только таким путем можно избавить край отзаразы... Не замуж их надо выдавать, а пороть, слышите, господин кюре,пороть! Успокоившись, он добавил: -- Пусть каждый распоряжается своим добром, как находит нужным. И он заговорил о том, что надо упорядочить уроки катехизиса. По аббатМуре отвечал рассеянно. Он смотрел на селение, раскинувшееся внизу, в лучахзаходящего солнца. Крестьяне возвращались домой, мужчины шагали молча, точноутомленные быки, медленно бредущие в хлев. Перед лачугами стояли женщины,оживленно болтая друг с другом и время от времени окликая мужей; толпыребятишек заполняли всю улицу топанием грубых башмаков, дракой, возней ибарахтанием. От кучи покосившихся хижин доносился запах человеческого жилья.И священнику показалось, что он все еще находится на скотном дворе Дезире,где, беспрестанно множась, копошились животные. Снизу поднимался все тот жедушный запах плоти и непрерывного размножения, от которого ему становилосьне по себе. Только и слыша с раннего утра разговоры о беременности Розали,он в конце концов начал размышлять о грязи существования, о требованияхплоти, о роковом воспроизведении человеческого рода, сеющем людей, точнохлебные зерна. Все жители Арто были одним стадом, расположившимся междучетырьмя холмами, замыкавшими горизонт. Они плодились и размножались, всешире распространяясь по долине с каждым новым поколением. -- Посмотрите,-- закричал брат Арканжиа и показал на высокую девушку закустом, которую целовал ее возлюбленный,--вот еще одна негодяйка! Он так яростно замахал своими длинными черными руками, что обратилпарочку в бегство. Вдали, над красной землей, над голыми скалами, в пламенипоследней вспышки пожара умирало солнце. Мало-помалу спускалась ночь. Теплыйзапах лаванды стал ощущаться сильнее: его приносил теперь с полей легкийветерок. Порою раздавался точно глубокий вздох: казалось, грозная, всясожженная страстью земля наконец успокоилась под серой влажной пеленоюсумерек. Аббат Муре, со шляпой в руках, радовался прохладе и чувствовал, кактемнота обволакивает его душу покоем. -- Господин кюре! Брат Арканжиа! -- позвала Тэза.-- Скорее! Суп подан! Крепкий запах капусты наполнял столовую церковного дома. Монах сел имедленно принялся опоражнивать огромную миску, которую Тэза поставила передним. Он ел много, и по бульканью супа в его горле было слышно, как пищапереходит в желудок. Он ел молча, не поднимая глаз. -- Мой суп, должно быть, нехорош, господин кюре? -- спросила стараяслужанка-- Вы только болтаете ложкой, а не едите. -- Я совсем не голоден, добрая моя Тэза,-- ответил аббат и улыбнулся. -- Еще бы!.. И не удивительно после ваших похождении... Вам бы теперьуже хотелось есть, если бы вы завтракали не в третьем часу. Брат Арканжиа, перелив на ложку остаток супа из тарелки, наставительнопроговорил: -- Надо трапезовать в положенные часы, господин кюре! В это времяДезире, также евшая свой суп сосредоточенно и безмолвно, поднялась с места ипошла за Тэзою в кухню. Монах, оставшись вдвоем с аббатом, резал хлебдлинными ломтями и отправлял их в рот в ожидании следующего блюда. -- Значит, вы далеко ходили? -- спросил он. Священник не успелответить. В коридоре, со стороны двора, послышались шаги, восклицания,громкий смех, торопливые голоса. Казалось, кто-то спорил и горячился. Аббатасмутил звучный, как флейта, голос, заглушавшийся взрывами веселого смеха. -- Что там такое? -- спросил он, вставая со стула. Дезире одним прыжкомвлетела в столовую. Она что-то прятала в подоле юбки и быстро повторяла: -- Вот смешная. Ни за что не хотела войти! Я держала ее за платье, ноона очень сильная и вырвалась. --О ком она говорит?--спросила Тэза, прибежавшая из кухни; в руках унее было блюдо с картофелем, на котором плавал кусок сала. Девушка села. С бесконечными предосторожностями она извлекла из юбокгнездо черных дроздов с тремя дремавшими птенцами. Она положила его натарелку. Птенчики, увидев свет, вытянули хрупкие шейки и стали раскрыватькрасные клювы, прося есть. Дезире в восторге захлопала в ладоши, охваченнаянеобыкновенным волнением при виде неведомых ей существ. -- Ах, это девушка из Параду! -- воскликнул аббат и вдруг все вспомнил. Тэза подошла к окну. -- Верно,--сказала она,--как это я не узнала этой стрекозы?.. Ах,цыганка! Смотрите, она еще тут, шпионит за нами. Аббат Муре также подошел к окну. Ему действительно показалось, что закустом можжевельника мелькнула оранжевая юбка Альбины. Но брат Арканжиагрозно вырос за ним, вытянул кулак и, потрясая своей огромной головой,проревел: -- Дьявол тебя возьми, разбойничья дочь! Погоди, вот я тебя за волосыпротащу вокруг церкви, коли поймаю! Посмей еще являться сюда со своимимерзостями! Свежий, как дыхание ночи, смех долетел с тропинки. Потом послышалисьбыстрые, легкие шаги, шуршание платья по траве, будто проскользнул уж. АббатМуре, стоя возле окна, следил, как мелькало вдали белое пятно, скользившеемежду сосен, подобно лунному лучу. Дуновение налетавшего снизу ветеркадоносило до него сильный запах зелени; этот аромат диких цветов, казалось,струился с голых рук, гибкого стана и распущенных волос Альбины. -- У, проклятая, дочь погибели! --глухо рычал брат Арканжиа, усаживаясьза стол. Он с жадностью съел сало, проглатывая вместо хлеба целые картофелины.Но Тэза никак не могла убедить Дезире окончить обед: это большое дитя ввосторге глядело на гнездышко дроздов. Дезире расспрашивала, что они едят,несут ли яйца и как у этих птиц распознают петуха. Внезапно старую служанку будто осенило. Она оперлась на здоровую ногу иподозрительно посмотрела молодому священнику прямо в глаза. -- Вы, оказывается, знакомы с теми, кто живет в Параду? -- спросилаона. Тогда он попросту рассказал все, как было, и описал свое посещениестарика Жанберна. Тэза обменялась с братом Арканжиа возмущенными взглядами.В первую минуту она не проронила ни слова. Она только ходила вокруг стола,яростно хромая и стуча каблуками с такой силой, что половицы трещали. -- За три месяца, что я здесь живу, вы бы могли объяснить мне, что этоза люди,-- закончил свой рассказ священник.-- Я бы по крайней мере знал, скем буду иметь дело. Тэза остановилась, как будто у нее подкосились ноги. -- Не кривите душой, господин кюре,-- проговорила она, заикаясь,-- некривите душой, это усилит ваш грех... Как вы можете говорить, что я нерассказывала вам про этого философа, этого язычника, что служит притчей воязыцех для всей округи! Все дело в том, что вы никогда не слушаете, когда яс вами говорю. У вас в одно ухо входит, в другое выходит... Да, кабы вы меняслушали, вы избежали бы многих неприятностей. -- Я вам тоже кое-что говорил об этом нечестивце,-- подтвердил со своейстороны монах. Аббат Муре слегка пожал плечами. -- Возможно, я мог и забыть,-- возразил он.-- Когда я уже был в Параду,мне и вправду показалось, что я что-то слышал, какие-то разговоры...Впрочем, я все равно не мог бы не поехать к этому несчастному, полагая, чтоон при смерти. Брат Арканжиа, не переставая жевать, хватил ножом по столу и завопил: -- Жанберна -- собака! Пусть и околевает, как пес. Видя, что священниксобирается возразить, он перебил его: -- Нет и нет! Для него нет ни бога, ни покаяния, ни милосердия!.. Лучшебросить причастие свиньям, чем войти с ним в дом к этому мерзавцу. Он снова принялся за картофель, положив локти на стол, уткнувшисьподбородком в тарелку и яростно двигая челюстями. Тэза, закусив губу ипобледнев от гнева, сухо произнесла: -- Оставьте, господин кюре хочет жить только своим умом; у господина кюре завелись теперь тайны от нас. Воцарилось тяжелое молчание. В течение некоторого времени слышно былотолько громкое чавканье монаха да его тяжелое сопение. Дезире, охвативголыми руками гнездышко дроздов на тарелке, улыбалась, наклонясь лицом кптенчикам, и долго тихонько шепталась с ними каким-то особым щебетанием,которое они, казалось, понимали. -- Люди рассказывают, что делают, коли им нечего скрывать! -- внезапнозакричала Тэза. Опять возобновилось молчание. Старую служанку больше всего выводило изсебя то обстоятельство, что священник как будто хотел сохранить от нее втайне свое посещение Параду. Она считала себя недостойно обманутой женщиной.Ее терзало любопытство. Она все ходила вокруг стола, не глядя на аббата, и,ни к кому не обращаясь, отводила душу, разговаривая сама с собой: -- Теперь понятно, почему обедают так поздно!.. Не сказав никому нислова, рыщут где-то до двух часов пополудни, заходят в дома с такой дурнойславой, что после и рассказать об этом не смеют. А потом говорят неправду,обманывают весь дом... -- Но ведь меня никто не спрашивал, ходил ли я в Параду,-- тихонькопроговорил аббат Муре, заставлявший себя есть, чтобы еще больше нерассердить Тэзу,-- мне незачем было лгать. Тэза продолжала, будто ничего не слыша: -- Подметают своей рясой пыль, домой возвращаются тай- ком. А если особа, принимающая в вас участие, расспрашивает ради вашегоже блага, с ней обращаются, точно со вздорной бабой, не заслуживающейникакого доверия. Прячутся, хитрят, скорее лопнут, чем полслова вымолвят;даже не подумают поразвлечь домашних рассказом о том, что видели! Она повернулась к священнику и взглянула ему прямо в лицо. -- Да, это про вас, все про вас... Вы скрытный, вы недобрый человек! И она принялась плакать. Аббату пришлось ее утешать. -- Господин Каффен все мне рассказывал,-- причитала она. Понемногу онауспокаивалась. Брат Арканжиа приканчивал огромный кусок сыра, по-видимому,нисколько не смущаясь происходившей сценой. По его мнению, аббата Муренеобходимо было держать в узде, и Тэза правильно делала, читая ему время отвремени наставления. Монах опорожнил последний стакан дешевого вина иоткинулся на стул, отдаваясь пищеварению. -- Что же вы все-таки там видели, в этом Параду? -- спросила старуха.--Расскажите нам, по крайней мере. Аббат Муре с улыбкой в немногих словах описал странный прием, оказанныйему Жанберна. Тэза засыпала его вопросами, издавая негодующие восклицания.Брат Арканжиа потрясал в воздухе сжатыми кулаками. -- Да сокрушит его небо! -- воскликнул он.-- Да испепелит небесныйогонь и его самого и его колдунью! В свою очередь, аббат захотел узнать новые подробности относительнообитателей Параду. Он с глубоким вниманием слушал монаха, которыйрассказывал чудовищные вещи. -- Да, эта чертовка однажды явилась в школу. Дело было давно, ей былотогда лет десять. Я оставил девчонку, полагая, что дядя прислал ееготовиться к первому причастию. И вот в два месяца она взбунтовала мне веськласс. Негодяйка умела заставить обожать себя! Она знала разные игры,выдумывала наряды из листьев и лоскутов. И, надо вам сказать, была онасмышленой, как все эти исчадия ада! В катехизисе сильнее ее не было!.. И вотв одно прекрасное утро в класс врывается посреди уроков старик. Начинаеткричать, что он все разнесет, что попы-де отняли у него ребенка. Пришлосьпосылать за полевым сторожем, чтобы вытолкать его за дверь. А девчонкаудрала. В окно я видел, как она в поле смеялась прямо в лицо дяде, потешаясьнад его яростью... В школу она ходила месяца этак два, по собственной охоте,а он и не подозревал об этом. Камни возопиют от такой истории. -- Она так никогда и не причащалась,-- вполголоса промолвила Тэза идаже слегка задрожала. -- Никогда,--подтвердил брат Арканжиа.--Теперь ей, должно быть, летшестнадцать. Выросла, как дикий зверь на воле. Я видел, она бегала начетвереньках в лесу, возле Палюд. -- На четвереньках,-- пробормотала служанка и с беспокойствомобернулась к окну. Аббат Муре позволил было себе усомниться, но монах вышел из себя. -- Да, на четвереньках! И прыгала, как дикая кошка, задрав юбки иоголив ляжки. Будь у меня ружье, я бы ее пристрелил. Богу звери кудаугоднее, а ведь их же убивают... Кроме того, прекрасно известно, что она поночам бродит вокруг Арто и мяучит. Мяучит, как похотливая кошка. Попадись ейв когти мужчина, этой твари, у него на костях не останется ни клочка кожи. Тут проявилась вся ненависть монаха к женщине. Ударом кулака он потрясстол и стал выкрикивать свои обычные ругательства: -- Дьявол у них сидит в нутре! От них разит дьяволом! От их ног и рук,от их живота, отовсюду!.. И этим-то они и околдовывают глупцов! Священник одобрительно кивал головой. Грубость брата Арканжиа,навязчивая болтовня Тэзы были для него ударами ремня, которыми он зачастуюбичевал свои плечи. С благочестивой радостью он окунался в бездну унижения,отдавая себя во власть этих грубых душ. Презрение мира сего, глубокоесамоуничижение представлялось ему верным путем к достижению небеснойблагодати. Это походило на радость умерщвления плоти, на холодный поток,куда он словно окунал свое изнеженное тело. -- Все в мире грязь,-- пробормотал он, складывая салфетку. Тэза убирала со стола. Она хотела унести и тарелку, на которую Дезиреположила подаренное ей гнездо с дроздами. -- Вы ведь не возьмете их к" себе в постель, барышня,-- сказала она.--Бросьте-ка этих скверных птиц! Но Дезире защищала тарелку. Она прикрыла гнездо руками, она больше несмеялась и сердилась, что ей мешают. -- Надеюсь, вы не оставите в доме этих птиц,-- воскликнул братАрканжиа,-- ведь это принесет вам несчастье!.. Надо свернуть им шею. И он уже протянул было свои огромные руки. Девушка вскочила и, отступивназад, дрожа, прижала гнездо к груди. Она пристально глядела на монаха,оттопырив губы, точно готовая укусить волчица. -- Не трогайте птенчиков,-- пробормотала она,-- вы урод! Последнееслово она произнесла с таким глубоким презре- нием, что аббат Муре вздрогнул, будто безобразие монаха поразило еговпервые. Тот удовольствовался тем, что невнятно зарычал. Он питал глухуюненависть к Дезире: пышная красота ее тела оскорбляла его. Пятясь и неспуская с Арканжиа глаз, она вышла из комнаты, а тот пожал плечами ипробормотал сквозь зубы непристойность, которую никто не расслышал. -- Пусть лучше ложится спать,--проговорила Тэза.--Она нам будет толькомешать в церкви. -- Разве они уже пришли? -- спросил аббат Муре. -- Девушки давным-давно собрались на паперти с охапками зелени... Пойдузажигать лампады. Можно начинать службу, когда вам будет угодно. Через несколько мгновений уже послышалась ее брань в ризнице: онаворчала, что спички отсырели. Брат Арканжиа, оставшись наедине сосвященником, спросил его неприязненным тоном: -- Это по случаю месяца девы Марии? -- Да,-- отвечал аббат Муре.-- Местные девушки были в эти дни занятыполевыми работами; они не могли, по обычаю, украсить алтарь пресвятой девы.И я отложил обряд на сегодняшний вечер. -- Хорош обычай! -- пробормотал черноризец.-- Как увижу, что они кладутветви, всякий раз мне хочется толкнуть их самих на землю, чтобы они, покрайней мере, покаялись в своих мерзостях прежде, чем коснутся престола...Просто позор -- допускать, чтобы женщины подметали своими юбками плиты возлесвятых мощей. Аббат сделал примирительный жест. Он, мол, недавно в Арто и долженподчиняться местным обычаям. -- Не пора ли начинать, господин кюре? -- крикнула Тэза. Но братАрканжиа задержал аббата еще на минуту. -- Я ухожу,-- заявил он.-- Религия не девица, чтобы наряжать ее в цветыи кружева! И он немедленно зашагал к дверям. Потом вновь остановился и поднял свойволосатый палец. -- Остерегайтесь такого поклонения святой деве! -- прибавил он.