Книга первая 2 страница

Почувствовав, что он избавился от Тэзы, аббат Муре остановился; весьмадовольный, что он, наконец, один. Церковь была построена на невысоком холме,отлого спускавшемся к селу. Продолговатое строение с большими окнами,блестевшее красными черепицами, походило на большую заброшенную овчарню.Священник обернулся и окинул глазами свой дом -- сероватую лачугу,прилепившуюся сбоку к самому храму; потом, словно боясь вновь сделатьсяжертвой нескончаемой болтовни, уже с утра прожужжавшей ему уши, он свернулнаправо и почувствовал себя в безопасности, лишь когда достиг главноговхода. Здесь его не могли заметить из церковного дома! Над лишенным всякихукрашений, потрескавшимся от солнца и дождей фасадом церкви возвышаласьузкая каменная башенка, внутри которой виднелся темный профиль небольшогоколокола; из-под черепиц торчал конец веревки. Шесть разбитых, наполовинуушедших в землю ступенек вели к высокому полукруглому входу; рассохшаяся,вся изъеденная пылью и ржавчиной дверь была покрыта по углам паутиной; онаедва держалась на полуоторванных петлях и, казалось, готова была уступитьпервому же порыву ветра. Аббат Муре относился к этой развалине с нежностью;он взошел на паперть и прислонился к одной из створок двери. Отсюда он могокинуть взором всю округу. Заслонив глаза рукой, он всматривался в горизонт. Буйная майская растительность пробивалась сквозь каменистую почву.Громадные кусты лаванды и вереска, побеги жесткой травы -- все это лезло напаперть, распространяя свою темную зелень до самой крыши. Неудержимоенаступление зелени грозило обвить церковь плотной сетью узловатых растений.В этот утренний час жизнь так и бурлила в природе: от земли поднималосьтепло, по камням пробегала молчаливая, упорная дрожь. Но аббат не замечалэтой горячей подземной работы; ему только почудилось, что ступени шатаются;он передвинулся и прислонился к другой створке двери. На два лье вокруг горизонт замыкался желтыми холмами; сосновые рощи выделялись на них черными пятнами. То был суровый край --выжженная степь, прорезанная каменистой грядою. Только изредка, точнокровавые ссадины, виднелись клочки возделанной земли -- бурые поля,обсаженные рядами тощих миндальных деревьев, увенчанные серыми верхушкамимаслин, изборожденные коричневыми лозами виноградников. Словно огромныйпожар пронесся здесь, осыпал холмы пеплом лесов, выжег луга и оставил свойотблеск и раскаленный жар в оврагах. Лишь порою нежно зеленевшие полоскихлебов смягчали резкие тона пейзажа. Весь горизонт, казалось, угрюмо томилсяжаждой, изнывая без струйки воды; при малейшем дуновении его застилалазавеса пыли. Только совсем на краю цепь холмов прерывалась, и сквозь неепроглядывала влажная зелень -- уголок соседней долины, орошавшейся рекойВьорной, которая вытекала из ущелий Сейль. Священник перевел свой ослепленный взор на село; немногочисленные домаего в беспорядке лепились у подножия церкви. Жалкие, кое-как оштукатуренныекаменные и деревянные домишки были разбросаны по обе стороны узкой дороги;никаких улиц не было и в помине. Всех лачуг было не больше тридцати: однистояли прямо среди навозных куч и совсем почернели от нищеты; другие --более просторные и веселые на вид -- розовели черепицами крыш. Крохотныесадики, отвоеванные у скал, выставляли свои гряды с овощами; их разделялиживые изгороди. В этот час село было пусто; у окон не видно было женщин;дети не копошились в пыли. Одни только куры ходили взад и вперед, рылись всоломе, забирались на самый порог; двери домов были распахнуты настежь,словно. настойчиво приглашали солнце войти. У въезда в Арто на задних лапахсидел большой черный пес и будто сторожил селение. Мало-помалу аббата Муре начала одолевать лень. Подымавшееся все вышесолнце заливало его теплом своих лучей, и, прислонившись к церковной двери,он радовался покою и сча- стью. Он думал об этом селенье Арто, что выросло тут среди камней,точь-в-точь как узловатые растения здешней долины. Все крестьяне состоялимежду собою в родстве, все носили одну и ту же фамилию, так что с колыбеликаждому давали прозвище, чтобы отличать их друг от друга. Их предок, некийАрто, пришел и обосновался в этой пустоши как пария-изгнанник; с течениемвремени семейство его разрослось, напоминая своей упорной живучестьюокрестные травы, питавшиеся жизненными соками скал. В конце концов онопревратилось в целое племя, целую общину, между членами которой родство ужепотерялось -- ведь оно восходило за несколько столетий. Здесь бесстыдновступали в кровосмесительные браки: еще не было примера, чтобы кто-либо изАрто взял себе жену из соседней деревни; девушки, правда, иногда уходили насторону. Люди тут от рождения и до смерти ни разу не покидали родного села,они плодились и размножались на этом клочке земли медленно и просто, словнодеревья, пускающие побеги там, где упало семя. У них было самое смутноепредставление о том, что представляет собою обширный мир, расположенный затеми желтыми скалами, среди которых они прозябали. И все-таки между ними ужебыли свои бедняки и богачи. Куры стали пропадать, и птичники пришлосьзапирать на ночь, вешая большие замки. Как-то вечером один из жителей Артоубил у мельницы другого. Так внутри этой забытой богом цепи холмов возникособый народ, раса, словно выросшая из земли, человеческое племя в три сотнидуш, которое будто заново начинало историю... На аббате Муре мертвящей тенью лежала печать духовной семинарии. Целыегоды он не знал солнца; собственно, и сейчас еще он не замечал его:невидящие глаза священника неизменно созерцали душу, в них жило одно лишьпрезрение к греховной природе. В долгие часы благоговейнойсосредоточенности, когда благочестивые размышления повергали его ниц, онгрезил о житии отшельника в какой-нибудь пещере среди гор, где ничто живое-- ни тварь, ни растение, ни вода -- не могло бы отвлечь его от созерцаниябога. Им владел восторг чистой любви, он ужасался земных страстей. Так, всладостном изнеможении, отвернувшись от света, он готов был дожидатьсяполного освобождения от суетности бытия и слияния с ослепительно светлыммиром духа. Небо, казалось ему, сверкало лучезарной белизною, словнозатканное белоснежными лилиями, будто вся чистота, вся непорочность, всецеломудрие мира горели белым огнем. Духовник бранил Муре, когда тотрассказывал ему о своей жажде уединения, о своем стремлении достичьбожественной чистоты. Он призывал его к борьбе за дело церкви, кобязанностям священнического сана. Позже, после посвящения, юный пастырь пособственному выбору прибыл в Арто. Здесь намеревался он осуществить мечту о полном уничтожении всебе всего земного. Здесь, среди нищеты, на этой бесплодной почве надеялсяон уйти от мирской суеты и забыться сном праведника. И действительно,несколько месяцев Муре пребывал в безмятежности; лишь порою к немудоносился, слегка смущая его, деревенский шум, да иной раз его затылокобжигал горячий луч солнца, когда он шел по тропинке, весь устремленный внебеса, глубоко чуждый зарождающейся жизни, которая кишела вокруг. Большой черный пес, стороживший Арто, решил вскарабкаться наверх, каббату. Он уселся на задние лапы у самых ног священника. Но тот по-прежнемуничего не замечал, погруженный в нежную сладость утра. Накануне он началслужбу в честь девы Марии и ту великую радость, что объяла его, приписывалпредстательству мадонны за него пред своим божеств венным сыном. Скольпрезренными казались ему земные блага! С какой радостью сознавал он себябедняком! Потеряв в один и тот же день отца и мать вследствие драмы, всегоужаса конторой он так и не постиг, Серж Муре, приняв священнический сан,предоставил все состояние старшему брату. Единственной связью его с миромбыла сестра. Он взял ее к себе, проникнувшись чем-то вроде религиозногоумиления к ней за ее слабоумие. Бедная простушка была ребячлива, словномалое дитя, и казалась ему чистой, как те нищие духом, которым евангелиеобещает царствие небесное. И, однако, с некоторых пор Дезире начала еготревожить. Она становилась как-то уж слишком крепкой и сильной; от нее так ивеяло здоровьем. Впрочем, пока это было лишь легкое беспокойство, не более.Аббат Муре по-прежнему был весь погружен в тот внутренний мир, который онсам себе создал, отрешившись от всего остального. Он замкнул свои чувствадля внешнего мира и, стараясь освободиться от всех потребностей тела,целиком отдался жизни духа, охваченный восторгом созерцания. В природе онвидел лишь соблазн и грязь. Славу свою он полагал в том, чтобы попирать ипрезирать природу, освобождаться от земной скверны. Истинно праведный долженбыть в глазах мира сего безумцем. И он смотрел на себя точно на изгнанникана земле, помышляя лишь о благах небесных, не в силах понять, как можнокласть на одну чашу весов короткие часы преходящих наслаждений, когда надругой -- вечное блаженство. Разум обманывает, чувства лгут! Его преуспеяниев добродетели было исключительно плодом послушания и смирения. Он желал бытьпоследним среди людей, находиться в подчинении у всех, дабы на сердце его,как на бесплодный песок, пала божья роса. Он считал, что живет в позоре изаблуждении, что недостоин отпущения грехов и вечного спасения. Бытьсмиренным -- значит веровать и любить. Умертвив свою плоть, слепой и глухой ко всему, онуже не зависел более от себя самого. Он чувствовал себя просто вещью бога. Итогда молитва возносила его из самоуничижения, в какое он погружался,превыше владык и счастливцев, к сиянию блаженства без предела. Таким-то образом аббат Муре обрел в Арто восторги монастырской жизни,которых он в былое время столь пламенно жаждал всякий раз, когда читал"Подражание Христу".-- Ему была еще неведома борьба с самим собою. С самогопервого коленопреклонения, будто пораженный молнией благодати, без борьбы,без содроганий, в полном забвении плоти, сподобился он душевного мира. Тобыли первые восторги слияния с богом, ведомые иным молодым священникам, таблаженная пора, когда все в человеке умолкает и желания его обращаются вбезмерную потребность чистоты. Ни в одном живом существе не искал онутешения. Когда веришь, что нечто есть все, не знаешь колебаний. А он верил,что бог есть все, что его собственное смирение, послушание и целомудрие сутьвсе. Он вспоминал, как ему говорили об искушениях, о страшных мукахсоблазна, которым подвержены даже самые праведные. И улыбался. Бог еще ниразу не покидал его, и он шествовал под защитой своей веры, служившей емупанцирем, предохранявшим от малейшего дуновения зла. Аббат Муре припоминал:ему было всего восемь лет, а он уже изливался в слезах от любви, прячасьгде-нибудь по углам; кого он любил, он не знал; он плакал от любви ккому-то, очень далекому. И с тех пор он неизменно пребывал в каком-тоумилении. Позднее он захотел стать аббатом, чтобы удовлетворить своюпотребность в сверхчеловеческой любви: только она одна и мучила его. Он непредставлял себе призвания, требующего от человека более самоотверженнойлюбви. Оно отвечало устремлениям его натуры, его врожденным инстинктам,мечтам мужающего подростка, первым мужским желаниям. И если ему суждено былоподвергнуться соблазну, он ожидал этого часа с безмятежностью неопытногосеминариста. Он чувствовал, что мужчина в нем убит; ему доставляло радость сознавать, что он не такой, как все, что он наином пути, на пути безбрачия, и отмечен тонзурой, как овца Господня.

V

Солнце все еще продолжало нагревать церковные двери. Золотистые мушкижужжали вокруг большого цветка, пробившегося меж двух ступеней паперти.Аббат Муре собирался уже уйти -- у него немного закружилась голова,-- каквдруг большой черный пес с громким лаем бросился к кладбищенской ре шетке, по левую руку от церкви. В это же время послышался резкий голос: -- Ага, негодяй! В школу не являешься, а на кладбище торчишь!.. Неотнекивайся! Я за тобой уже четверть часа слежу Священник сделал несколько шагов. Он узнал Венсана. Монах из орденахристианских школ крепко держал мальчишку за ухо, и тот словно повис надтянувшимся вдоль кладбища оврагом, по дну которого бежал Маскль --прозрачный ручей, впадавший в двух лье от селения в Вьорну. -- Брат Арканжиа! -- негромко молвил аббат, призывая грозного монаха кснисходительности. Но тот не выпускал уха мальчишки. -- А, это вы, господин кюре! -- проворчал он.-- Представьте себе, этотнегодяй вечно околачивается здесь, на кладбище! Какие пакости он тут делает,желал бы я знать?.. Мне бы следовало выпустить его, пусть себе разобьетголову там, внизу. Это было бы ему поделом. Ребенок не проронил ни звука; он уцепился за кустарник и лукавозажмурил глаза. -- Осторожнее, брат Арканжиа,-- заметил священник,-- он можетсоскользнуть в овраг. И он сам помог Венсану выкарабкаться. -- Скажи-ка, дружок, что ты там делал? Кладбище -- не место для игр. Плутишка раскрыл глаза и испуганно шарахнулся от монаха, ища защиты уаббата. -- Сейчас скажу,--пролепетал он, поднимая хитрую мордашку.-- Здесь, втерновнике, под этой вот скалой,-- гнездо малиновки. Я его дней десятьсторожу... А нынче утром птенцы вывелись, я и пришел сюда, отслужив с вамиобедню... -- Ах так, гнездо малиновки? -- завопил брат Арканжиа.-- Ну погоди же,погоди! Он отошел, поднял с какой-то могилы ком земли, вернулся и бросил его вкусты. Но в гнездо не попал. Вторым, более метким ударом он опрокинулхрупкую колыбельку пташек, и они свалились прямо в поток. -- Ну, теперь ты, пожалуй, перестанешь слоняться по кладбищу, какязычник,-- продолжал он, отряхивая руки от земли...-- Вот ночью придутмертвецы и потянут тебя за ноги, коли ты будешь шагать по их могилам. При виде кувыркавшегося в воздухе гнезда Венсан засмеялся. Затем,оглянувшись на монаха, он пожал плечами, как человек, далекий от суеверий. -- О, я не боюсь! -- сказал он.--Мертвецы ходить не могут. И в самомделе, кладбище не казалось страшным. Это было пустое, оголенное место; узкие тропинки почти совсем заросли травой.Местами земля, казалось, горбилась и пучилась. На всем кладбище один тольконовый надгробный камень над могилой аббата Каффена выделялся белымпрямоугольником среди обломанных крестов, сухого кустарника да старыхразбитых плит, поросших мхом. В Арто хоронили раза два в год, не чаще. Этотпустырь мало походил на обиталище смерти. Тэза каждый вечер приходила сюдаза травой для кроликов Дезире и набивала полный передник. Гигантскийкипарис, высившийся у входа, один бросал свою тень на пустынное кладбище.Кипарис этот был виден за три лье отовсюду, и все в округе называли его"Пустынником". -- Тут полным-полно ящериц,-- продолжал Венсан, поглядывая нарастрескавшиеся стены храма.-- Можно было бы на славу позабавиться... Он разом отскочил, заметив, что монах шагнул по направлению к нему.Брат Арканжиа обратил внимание священника на жалкое состояние кладбищенскойрешетки. Она вся была изъедена ржавчиной, с калитки соскочила петля, затворсломался. -- Не худо бы все это исправить,-- заметил монах. Аббат Муре не отвечали только улыбался. А затем обратился к Венсану, который уже возился ссобакой: -- Скажи мне, малыш, не знаешь ли ты, где нынче утром работает дядюшкаБамбус? Мальчик окинул взором горизонт. -- Должно быть, на своем поле в Оливет,-- ответил он, указывая рукойвлево.-- Коли хотите, Ворио вас туда сведет, господин кюре! Он-то уж знает,где его хозяин. Венсан захлопал в ладоши и крикнул: -- Эй! Ворио! Эй! Большой черный пес с минуту колебался, шевеля хвостом и будто силясьпрочесть в глазах мальчишки, что от него требуется. Потом залаял от радостии понесся к селу. Священник и монах, беседуя, следовали за собакой. АВенсан, пройдя за ними сотню шагов, потихоньку отстал и снова направился кцеркви; поминутно оглядываясь, он готов был скрыться в кустарнике, если быкто-нибудь из них повернул голову. С гибкостью ужа он опять проскользнул накладбище, в этот рай, полный гнезд, ящериц и цветов. Ворио бежал вперед по пыльной дороге; брат Арканжиа между тем сраздражением говорил священнику: -- Оставьте, господин кюре! Вот уж поистине чертово семя эти жабьидети! Тот, кто перебьет им ребра, сотворит угодное богу дело. Все они растутв неверии, как и отцы их росли. Пятнадцать лет я здесь, и ни одного из ниххристианином не сделал. Как только ускользнут из моих рук.-- поминай, какзвали! Они душой и телом преданы своей земле, своим виноградникам да маслинам!В церковь никто ни ногой! Точно животные -- вся их жизнь в борьбе скаменистой почвой!.. Дубиной бы их, господин кюре, здоровенной дубиной! И, переведя дух, он прибавил с угрожающим жестом: -- Видите ли, все они здесь, в Арто, вроде как чертополох, что гложетскалы! С одного корня пошел весь яд по округе. Так и цепляются, так иплодятся, так и живут, наперекор всему! Хоть бы огонь с небес сошел, как наГоморру, дабы поразить этих окаянных! -- Никогда не следует отчаиваться в спасении грешников,-- возразилаббат Муре, шествовавший мелкими шажками, сохраняя душевное спокойствие. -- Нет, эти-то уж добыча дьявола! -- с еще большим ожесточениемпродолжал монах.-- Я и сам был крестьянин, как они. Копался в земле довосемнадцати лет. А потом, в монастыре, подметал полы, чистил овощи,исполнял самую черную работу. Ведь не за тяжкий труд упрекаю я их. Напротив,господь милостивее взирает на тех, чья доля низка... Но эти, в Арто, ведутсебя, как скоты, в этом все дело! Они подобны псам: к обедне не ходят,потешаются над заповедями божьими и над святой церковью и готовыблудодействовать со своими полосками земли -- так они к ним привержены! Ворио остановился и вновь побежал, помахивая хвостом, когда убедился,что люди следуют за ним, -- Действительно, в Арто происходят плачевные вещи,-- сказал аббатМуре.-- Мой предшественник, аббат Каффен... -- Жалкий человек! -- перебил его монах.-- Он прибыл сюда из Нормандиипосле какой-то скверной истории. Ну, а здесь он старался жить в своеудовольствие и ни на что не обращал внимания. -- Да нет же, аббат Каффен, без сомнения, делал все, что мог, но надопризнать, что усилия его оказались почти бесплодными. Да и мои чаще всегоостаются всуе... Брат Арканжиа пожал плечами. На минуту он замолчал и шел, раскачиваясьсвоим большим телом, худым, угловатым и топорным. Солнце припекало егодубленый затылок, оставляя в тени грубое и заостренное мужицкое лицо. -- Послушайте, господин кюре,-- начал он снова,-- не мне, ничтожному,делать вам замечания. Но я почти вдвое старше вас и хорошо знаю край, апосему считаю себя вправе сказать вам: кротостью да лаской вы ничего недобьетесь... Здесь надо держаться катехизиса, понимаете? Бог не прощаетнечестивых. Он их испепеляет. Помните это! Аббат Муре не поднимал головы и не раскрывал рта. Монах продолжал: -- Религия уходит из деревень,-- слишком уж добренькой ее сделали. Еепочитали, пока она была сурова и беспощадна... Уж не знаю, чему только васучат в семинариях. Нынешние священники плачут, как дети, вместе со своимиприхожанами. Бога точно подменили... Готов поклясться, господин кюре, что выи катехизиса наизусть не знаете! Священник, возмущенный этой грубой попыткой воздействовать на него,поднял голову и довольно сухо произнес: -- Ну что ж, рвение ваше похвально... Но вы, кажется, хотели мне что-тосообщить. Вы ведь сегодня утром приходили ко мне, не правда ли? Брат Арканжиа грубо ответил: -- Я хотел вам сказать то, что сейчас сказал... Жители Арто живут, каксвиньи. Только вчера я узнал, что Розали, старшая дочь Бамбуса, брюхата.Здешние девки только и ждут этого, чтоб выйти замуж. За пятнадцать лет я невидывал ни одной, которая не валялась бы во ржи до того, как идти подвенец... Да еще смеются и утверждают, что таков-де местный обычай. -- Да, да,--пробормотал аббат Муре,--сущий срам... Я именно затем и ищудядюшку Бамбуса: хочу поговорить с ним об этом деле. Теперь было быжелательно поспешить со свадьбой... Отец ребенка, кажется, Фортюне, старшийсын Брише. По несчастью, Брише бедны. -- Уж эта Розали! -- продолжал монах.--Ей сейчас восемнадцать. А онивсе еще на школьной скамье развращаются. И четырех лет не прошло, как онаходила в школу. Уже тогда была порочна... А теперь у меня учится ее сестрицаКатрина, девчонка одиннадцати лет. Она обещает быть еще бесстыднее, чемстаршая. Ее застаешь во всех углах с негодником Венсаном... Да, хоть докрови дери им уши,-- в девчонках с малых лет проявляется женщина. В юбках уних погибель живет. Кинуть бы этих тварей, эту нечисть ядовитую в помойнуюяму! То-то было бы знатно, кабы всех девчонок душили, едва они родятся!.. Полный отвращения и ненависти к женщинам, он ругался, как извозчик.Аббат Муре слушал его с невозмутимым видом и под конец улыбнулся яростимонаха. Он подозвал Ворио, который отбежал было в сторону от дороги. -- Да вот, смотрите! -- закричал брат Арканжиа, указывая пальцем накучку детей, игравших на дне оврага.-- Вот мои шалопаи! В школу они неходят, говорят, что помогают родителям в виноградниках!.. Будьте уверены, иэта бесстыдница Катрина здесь. Ей нравится скатываться вниз. Она, верно, ужзадрала свои юбки выше головы. Что я вам говорил!.. До вечера, господинкюре... Постойте, негодяи! Погодите! И он пустился бежать, его грязные брыжжи съехали набок, широкая засаленная ряса то и дело цеплялась за репейник. Аббат Муревидел, как он набросился на ребят, а те пустились наутек, будто стаяиспуганных воробьев. Однако монаху удалось поймать Катрину и какого-томальчишку; крепко ухватив детей волосатыми толстыми пальцами за уши, онпотащил их в село, осыпая ругательствами. Священник продолжал свой путь. Брат Арканжиа приводил его порой внемалое смущение. Грубость и жестокость его представлялись аббату свойствамиподлинно божьего человека, лишенного земных привязанностей, беззаветнопредавшегося воле божьей. Он был одновременно смирен и жесток и с пеной урта бушевал, воюя с грехом. Кюре приходил в отчаяние, что не можетокончательно отделаться от гнета плоти, стать уродливым и нечистым,источающим гной, как святые праведники. Если же иной раз монах возмущал егокаким-нибудь слишком резким словом или чрезмерной грубостью, он начиналтотчас же казнить себя за излишнюю щепетильность и гордыню, усматривая вэтом чуть ли не преступление. Разве не должен был он беспощадно умертвить всебе мирские слабости? Так и на этот раз он только грустно улыбнулся,размышляя о том, что чуть было не разгневался на урок, преподанный емумонахом. "Это гордыня,-- думал он,-- а гордыня ведет нас к гибели, заставляяпрезирать малых сих". И все же аббат невольно почувствовал облегчение, когдаостался один и пошел дальше тихим шагом, углубившись в чтение требника и неслыша больше резкого голоса, смущавшего нежные и чистые мечты его.

VI

Дорога вилась среди обломков скал, у которых крестьянам удалось здесь итам отвоевать четыре-пять метров меловой почвы и засадить ее маслинами. Подногами священника пыль в колеях хрустела, как снег. Порою ему в лицо дуластруя особенно теплого воздуха, и тогда он поднимал глаза от книги иозирался. Но взор его при этом блуждал: он не видел ни пылавшего горизонта,ни извилистых очертаний сухой, опаленной солнцем и словно сжигаемой страстьюместности, походившей на пылкую, но бесплодную женщину. Священник надвинулшляпу на лоб, чтобы избежать горячих прикосновений ветра; он старался спокойно продолжать чтение; ряса позади него подымалаоблако пыли, катившееся вдоль дороги. -- Здравствуйте, господин кюре,-- приветствовал его проходивший мимокрестьянин. Стук заступов, слышавшийся с ближних участков, вновь вывел аббата Муреиз сосредоточенного настроения. Он по- вернул голову и заметил среди виноградников несколько высоких жилистыхстариков; они ему поклонились. Жители Арто среди бела дня прелюбодействовалис землею, как выражался брат Арканжиа. Из-за кустарника появлялись потныелица; медленно распрямлялись, переводя дыхание, люди -- вся эта горячаяоплодотворяющая сила, мимо которой он проходил спокойной поступью, ничего незамечая в своей невинности. Плоть его нисколько не смущалась картиной этоговеликого труда, исполненного страсти, которой дышало сверкающее утро. -- Эй, Ворио, людей кусать не годится! -- весело крикнул чей-то сильныйголос. Оглушительно лаявшая собака умолкла. Аббат Муре поднял голову. -- А, Фортюне, это вы! -- сказал он, подходя к краю поля, где работалмолодой крестьянин.-- Я как раз хотел с вами поговорить. Фортюне был одних лет с аббатом. То был высокий, наглый с виду малый суже огрубевшей кожей. Он расчищал участок каменистой пустоши. -- О чем это, господин кюре? -- спросил он. -- О том, что произошло между Розали и вами,--отвечал священник. Фортюне расхохотался. Должно быть, ему показалось забавным, что кюрезанимают подобные вещи. -- Ну и что? -- пробормотал он.-- Ведь она же сама хотела. Я ее непринуждал... Тем хуже, коли дядюшка Бамбус не отдает ее за меня! Вы самивидели, его собака норовила меня сейчас укусить. Он ее на меня науськивает. Аббат Муре собирался что-то сказать, но тут старик крестьянин, попрозвищу Брише, не замеченный им раньше, вышел из-за куста, в тени которогополдничал с женою. Это был маленький, высохший человек смиренного вида. -- Вам теперь наврут с три короба, господин кюре!--закричал он.-- Малыйне прочь жениться на Розали... Люди они молодые, гуляли вместе; ничьей винытут нет. А сколько других поступали так же и оттого не хуже жили... За намидело не станет. Надо с Бамбусом говорить. Он презирает нас, потому чтобогат. -- Да, мы для него слишком бедны,-- стонущим голосом произнесла старухаБрише, высокая плаксивая женщина. Она тоже встала. -- У нас только и есть,что этот клочок земли, куда сам черт, должно быть, камней напихал... Хлебаот него не жди... Кабы не вы, господин кюре, совсем бы ноги протянули. Тетка Брише была единственной на селе богомолкой. Всякий раз,причастившись, она бродила вокруг приходского дома, зная, что у Тэзы для нее всегда были припасены два еще тепленькиххлебца. А иной раз она даже получала в подарок от Дезире кролика или курицу. -- Ведь это же стыд и срам,-- заговорил священник.-- Надо их как можноскорее обвенчать. -- Да хоть сейчас, лишь бы те согласились,-- с готовностью сказаластаруха, боясь лишиться постоянных подарков.-- Не правда ли, Брише, мы ведьдобрые христиане, господину кюре перечить не станем. Фортюне осклабился. -- Я с полной охотой,-- заявил он,-- и Розали тоже... Мы с ней виделисьвчера за мельницей. Мы друг на друга не в обиде, напротив. Побыли вместе,посмеялись... Аббат Муре перебил его: -- Ладно, я поговорю с Бамбусом. Думаю, он у себя, в Оливет. Священник собирался уже уходить, когда тетка Брише спросила его, где ееменьшой сынок Венсан, который с утра отправился служить обедню. Этомупостреленку необходимы наставления господина кюре. Она провожала священникасотню шагов и все жаловалась на нищету, на то, что картофеля не хватает, чтомаслины схвачены морозом, а жалкие посевы вот-вот погибнут от сильной жары.Наконец, заверив аббата, что сын ее Фортюне утром и вечером читает молитвы,старуха отстала. Теперь Ворио опередил аббата Муре. Внезапно на повороте дороги онуглубился в поля. Аббату пришлось свернуть на тропинку, что вела напригорок. Перед ним открылся Оливет; здесь лежали самые плодородные земли вовсей округе. Мэру общины Арто, по прозванию Бамбус, принадлежали тут поля,засеянные хлебом, засаженные маслинами и виноградниками. Собака кинуласьпрямо под ноги, в юбки высокой темноволосой девушке. А та при видесвященника засмеялась во весь рот. -- Отец ваш тут, Розали?--спросил у нее аббат. -- Он тут, недалеко,-- ответила она, не переставая улыбаться. И, сойдя с участка, который полола, она зашагала впереди, указываядорогу священнику. Беременность Розали была еще мало заметна и едваугадывалась по легкой округлости стана. Она двигалась тяжелой поступью дюжейработницы; ее непокрытые черные волосы словно грива ниспадали напокрасневшую от загара шею. Руки были в зелени и пахли травой, которую онанедавно полола. -- Батюшка,-- кричала она-- вас господин кюре спрашивает! Розали остановилась поблизости, сохраняя на лице нахальную, бесстыжуюулыбку. Жирный, круглолицый Бамбус бросил работу и, вытирая пот, веселопошел навстречу аббату. -- Готов поклясться, вы хотите говорить со мной о починке церкви,--сказал Бамбус, отряхивая с ладоней приставшую к ним землю.-- Ну, нет,господин кюре, это никак невозможно. У общины нет ни гроша... Коли господьбог поставит известь и черепицу, мы дадим каменщиков. Собственная шутка рассмешила этого неверующего крестьянина сверх всякоймеры. Он похлопал себя по бедрам, закашлялся и, чуть было не задохся. -- Я пришел говорить не о церкви,-- отвечал аббат Муре,-- я хочупотолковать с вами о вашей дочери Розали... -- О Розали? А что она вам сделала? -- спросил Бамбус, подмигивая. Молодая крестьянка вызывающе смотрела на священника, с нескрываемыминтересом переводя взгляд с его белых рук на нежную шею, явно стараясьзаставить его покраснеть. Но он сохранил спокойствие и резко произнес, точноговоря о вещах, не занимавших его: -- Вы знаете, о чем я говорю, дядюшка Бамбус! Она беременна. Ее надовыдать замуж. -- Ах, вы вот о чем! -- пробормотал старик с насмешливым видом.--Спасибо за посредничество, господин кюре. Вас ведь сюда Брише послали, нетак ли? Тетка Брише ходит к обедне,-- вот вы и руку готовы приложить, чтобыпомочь ей сынка пристроить... Понятное дело! Но только я на это не пойду.Дело не выгорит. Вот и все! Удивленный священник начал было объяснять ему, что следует в корнепресечь скандальную историю и простить Фортюне, ибо тот готов загладить своювину, и что честь его дочери требует немедленного замужества. -- Та-та-та,-- возразил Бамбус, покачивая головой,-- сколько слов! Неотдам дочки, слышите? Все это меня не касается... Фортюне -- нищий, у негоза душой ни гроша. Славное дело: выходит, чтобы жениться на девушке,достаточно разок с ней погулять! Ну, знаете, тогда молодежь только бы иделала, что венчалась... Нет, я, слава богу, за Розали не тревожусь. Что сней приключилось -- дело известное. От этого она ни хромой, ни горбатой нестанет и выйдет замуж за кого захочет из своих земляков. -- А ребенок? -- перебил его священник. -- Ребенок? А где он? Может, его еще и не будет... А если ребенокродится, тогда посмотрим. Видя, какой оборот принимает вмешательство священника, Розали сочланужным уткнуть в глаза кулаки и захныкать. Она даже повалилась наземь, причем стали видны ее синие чулки,доходившие выше колен. -- Замолчишь ты, сука?! -- крикнул отец. Он разъярился и выругал еенепристойными словами, а она беззвучно смеялась, не отнимая кулаков от глаз. -- Попадись ты мне только со своим молодцом, свяжу вас вместе да так ипроведу перед всем честным народом... Замолчишь ты или нет? Ну, погоди,негодяйка! Он поднял ком земли и с силою запустил в нее. Ком пролетел шага четыре,упал ей на косу, соскользнул на шею и осыпал ее пылью. Испуганная Розаливскочила на ноги, схватилась руками за голову и убежала. Это не спасло ее.Бамбус успел швырнуть ей вслед еще два кома земли: один задел ее левоеплечо, другой угодил прямо в спину с такой силой, что она упала на колени. -- Бамбус! -- закричал священник, вырывая из рук крестьянина пригоршнюкамней. -- Пустите меня, господин кюре, -- сказал Бамбус. -- То была мягкаяземля. А надо бы в нее камнями запустить... Сразу видно, что вы девок незнаете. Их ничем не проймешь, крепкие! Мою хоть в колодезь спусти да всекости ей дубиной пересчитай -- она все равно от своих мерзостей не отстанет!Но я ее стерегу и уж если поймаю!.. Впрочем, все они на один лад. Он успокоился и отхлебнул вина из большой плоской бутыли, чтонагревалась в своей плетенке от раскаленной земли. И опять захохотал. -- Был бы у меня стаканчик, господин кюре, я бы вас охотно попотчевал. -- Ну, так как же свадьба? -- снова спросил священник. -- Нет, этому не бывать, надо мной смеяться станут... Розали дюжаядевка! Она мужика стоит, вот оно дело-то какое! Придется нанимать батрака,если она уйдет... Потолкуем после сбора винограда. Не хочу, чтобы меняобирали, и баста! Берешь, так и давай, не правда ли? Добрых полчаса священник продолжал уговаривать Бамбуса, толкуя о боге,приводя подходящие к случаю доводы. Но старик снова принялся за работу; онпожимал плечами, шутил и все стоял на своем. А под конец закричал: -- Слушайте, если вы у меня мешок зерна попросите, вы ведь за негоденег дадите?.. А как же вы хотите, чтобы я взял да и отдал дочь задаром? Аббат Муре ушел совсем обескураженный. Спускаясь по тропинке, он увиделпод маслиной Розали; девушка играла с Ворио; они катались по земле, и песлизал ей лицо, а она заливалась хохотом... Юбки ее разлетались во всестороны, руками она хлопала по траве и вскрикивала: -- Ты меня щекочешь, зверюга! Перестань, слышишь? Завидев священника,она сделала вид, что краснеет, поправила юбки и опять закрыла лицо руками.Желая утешить девушку, кюре обещал ей снова похлопотать за нее перед отцом.А пока, прибавил он, ей следует прекратить всякие отношения с Фортюне, чтобыне отягощать своего греха... -- О, теперь бояться уже нечего, -- пробормотала она со своей нахальнойулыбкой, -- ведь все уже произошло. Он не понял ее и принялся описывать ей ад, где развратных женщинподжаривают на медленном огне. Затем, исполнив свой долг, ушел, обретяпривычную ясность духа, позволявшую ему безмятежно шагать среди грубойпохоти.