Книга первая 3 страница

VII

Утро становилось все жарче. Как только наступали первые погожие дни,солнце, словно печь, жгло и накаляло обширную котловину, образованнуюскалами. Аббат Муре по высоте дневного светила понял, что ему самое времявозвращаться в церковный дом, если он хочет попасть туда к одиннадцати и невыводить из себя Тэзы. Требник он прочел, с Бамбусом поговорил и теперьвозвращался к себе, ускоряя шаги и поминутно поглядывая на церковку -- сероепятно с большой черной полосой позади; эту полосу прорезал на синевегоризонта "Пустынник" -- огромный кипарис, росший на кладбище. Жараубаюкивала священника; он думал о том, как бы ему побогаче убрать вечеромпридел святой девы: наступил месяц канона богородицы. Дорога расстилала подего ногами мягкий ковер пыли, нетронутый и ослепительно белый. У Круа-Верт аббат собрался было перейти дорогу из Плассана в Палюд. Нокабриолет, спускавшийся с холма, заставил его поспешно посторониться. Икогда он, обогнув груду камней, пересекал перекресток, раздался голос: -- Серж, Серж, погоди, мой мальчик! Кабриолет остановился, и оттуда выглянул человек. Молодой священникузнал своего дядю, доктора Паскаля Ругона. Жители Плассана, где он даромлечил бедняков, называли его просто "господин Паскаль". Хотя ему едваисполнилось пятьдесят, он был сед, как лунь. Красивое и правильное лицо его,обрамленное длинными волосами и бородой, светилось умом и, добротою. -- Что это ты вздумал в эдакую жару шлепать по пыли? -- весело сказалдоктор, высовываясь из экипажа, чтобы пожать аббату руку.-- Ты, видно, небоишься солнечного удара? -- Да не больше, чем вы, дядюшка! -- отвечал священник и рассмеялся. -- Ну, меня защищает верх экипажа! А потом, больные не ждут. Умирают вовсякую погоду, дружок! И доктор пояснил, что едет к старику Жанберна, управляющему усадьбойПараду, которого ночью хватил удар. Ему сообщил об этом сосед-крестьянин,приехавший в Плассан на базар. -- Сейчас он, должно быть, уже умер, -- продолжал доктор. -- Новсе-таки надо посмотреть... Здешние старики чертовски живучи. Он уже замахнулся хлыстом, когда аббат Муре остановил его: -- Погодите... Который теперь час, дядюшка? -- Одиннадцать без четверти. Аббат колебался. В ушах его уже звучал грозный голос Тэзы: "Завтракпростыл". Но он решил быть храбрым и тотчас же заявил: -- Поеду с вами, дядюшка... Быть может, несчастный в последний часпожелает примириться с богом. Доктор Паскаль не мог удержаться от смеха. -- Кто? Жанберна? -- воскликнул он.-- Ну, знаешь! Уж если ты этогосумеешь обратить!.. Впрочем, пожалуй, поедем. Взглянув на тебя, он, чегодоброго, сразу выздоровеет. Священник сел в экипаж. Доктор, как видно, пожалел о своей шутке итеперь как-то особенно старательно погонял лошадь. Легонько щелкая языком,он искоса не без любопытства поглядывал на племянника с проницательным видомученого, делающего наблюдения. Обмениваясь с аббатом короткими фразами, ондобродушно расспрашивал его о жизни, о привычках, о спокойствии и счастье,какими тот, надо думать, наслаждается в Арто. Получая удовлетворительныйответ, он словно про себя бормотал успокоенным тоном: -- Ну, вот, тем лучше! И превосходно!.. Особенно он выспрашивал племянника о здоровье. Тот несколько удивлялсяи уверял, что чувствует себя прекрасно, что у него не бывает ниголовокружений, ни тошноты, ни головной боли. -- Превосходно, превосходно, -- повторял доктор. -- Весной, знаешь ли,кровь бурлит. Но ты-то крепкого сложения... Кстати, в Марселе я виделсяпрошлый месяц с твоим братом Октавом. Он едет в Париж и уж, наверно, займеттам прекрасное положение в мире высокой коммерции. Ах, молодец! Вот Ктоумеет жить! Как же он живет?--наивно спросил священник. Вместо ответа доктор только прищелкнул языком. А потом продолжал: -- Ну, там все здоровы. Тетка Фелисите, твой дядя Ругон и другие... Этоне мешает нам нуждаться в твоих молитвах. Ты ведь единственный праведник всемье, дружок; я рассчитываю на тебя--ты один спасешь всю компанию! Он засмеялся, но так дружелюбно, что и сам Серж начал шутить. -- Ведь есть в нашем роду, -- продолжал доктор, -- и такие, которых нетак-то легко провести в рай! Ты бы многого наслушался от них на исповеди,приди они к тебе все подряд. Что касается меня, я их и без того знаю, янепрестанно за ними слежу; списки их деяний хранятся у меня вместе сгербариями и моими медицинскими заметками. Когда-нибудь можно будетвоссоздать славную картину их жизни... Поживем -- увидим! Охваченный юношеским энтузиазмом к науке, он на минуту забылся. Но тутвзор его упал на рясу племянника, и старик осекся. -- Вот ты сделался священником, -- пробормотал он, -- и прекраснопоступил. Священники -- счастливые люди. Ты ведь весь отдался этому, неправда ли? И переменился к лучшему... Да, ничто другое тебя и не могло быудовлетворить! Родственники твои в молодости немало грешили. Они и до сихпор еще не успокоились... Во всем есть свой смысл, дружок! Кюре отличнодополняет нашу семью. Впрочем, к этому шло. Наша порода не могла без этогообойтись... Тем лучше для тебя. Ты счастливее остальных. Но тут он странно улыбнулся и поправился: -- Нет, счастливее всех твоя сестра Дезире! Он засвистал и взмахнулкнутом; разговор оборвался. Кабриолет, въехав на высокий и довольно крутойпригорок, катился теперь среди пустынных ущелий. Потом потянулась разбитаядорога, она шла по плоскогорью вдоль высокой, бесконечной стены. Селениеисчезло из виду; вокруг расстилалась пустынная равнина. -- Мы подъезжаем, не так ли? -- спросил священник. -- Вот и Параду, -- отвечал доктор и показал на стену. -- Разве ты ещеникогда здесь не был? Отсюда до Арто меньше одного лье... Вот, должно быть,превосходное было поместье это Параду! Стена парка с этой стороны тянетсякилометра на два. Но вот уже сто лет парк находится в полном запустении. -- Какие прекрасные деревья! -- заметил аббат и поднял голову,восхищаясь массою зелени, которая свисала из-за стены. -- Да, уголок весьма плодородный. Здешний парк -- настоящий лес,окруженный голыми скалами... Кстати, отсюда берет начало Маскль. Мне говорили, что у него три или четыре истока. В нескольких словах, то и дело отвлекаясь, он рассказал племянникуисторию Параду -- ту легенду, которая бытовала в этих краях. Во временаЛюдовика XV. некий вельможа построил тут великолепный дворец с громаднымисадами, водоемами, искусственными потоками, статуями -- настоящий маленькийВерсаль, затерянный среди скал под палящим солнцем юга. Но только одно летопровел он здесь вдвоем с восхитительно красивой женщиной, которая, видимо,тут и умерла: никто, по крайней мере, не видал, чтобы она отсюда уехала. А наследующий год дворец сгорел, ворота парка были наглухо заколочены, дажебойницы в стенах засыпал песок. И с той отдаленной поры ничей взор непроникал в этот огромный загороженный парк, занимавший почти целиком одно извысоких плоскогорий в Гарригах. -- Крапивы там, должно быть, не оберешься...--рассмеялся аббат Муре. --Вдоль всей стены пахнет сыростью, вы не находите, дядюшка? И, помолчав, добавил: -- А кому сейчас принадлежит Параду? -- Право, не знаю, -- отвечал доктор. -- Владелец имения приезжал сюдалет двадцать назад. Однако он так испугался этого обиталища змей, что большене показывался... Настоящий хозяин здесь-- страж поместья, старый чудакЖанберна; он ухитрился обосноваться в одном из каменных павильонов, стеныкоторого еще не развалились... Вон, видишь эту серую лачугу с большимиокнами, скрытыми плющом? В это время кабриолет проезжал мимо великолепной решетки, совсемпорыжевшей от ржавчины и обложенной изнутри кирпичной кладкой. Во рвахчернели кусты терновника. В сотне метров от дороги стоял павильон -- жилищеЖанберна, Строеньице примыкало к парку одним из своих фасадов. Но с этойстороны хозяин, по-видимому, забаррикадировал свое жилище; он разбилнебольшой сад, выходивший на дорогу, и жил себе лицом на юг, спиною кПараду, словно и не подозревал о существовании буйной растительности позадисвоего дома. Молодой священник соскочил на землю и оглядывался кругом с большимлюбопытством. Он спросил своего дядю, поспешно привязывавшего лошадь ккольцу, вделанному в стену -- Неужели старик живет в этой глухой дыре совсем один? -- Да, совершенно один, -- отвечал доктор Паскаль. Впрочем, он тут жепоправился: -- При нем живет племянница, оказавшаяся на его попечении. Забавнаядевушка, совсем дикарка!.. Но поторопимся! В Доме как будто все вымерло.

VIII

Дом с закрытыми ставнями словно дремал под полуденным солнцем. Крупныемухи, жужжа, ползали по плющу до самых черепиц. В залитой солнечными лучамиразвалине, казалось, царили мир и благоденствие. Доктор толкнул калитку,которая вела в садик, окруженный высокой живой изгородью. В тени,отброшенной стеною, Жанберна, выпрямившись во весь свой высокий рост,преспокойно курил трубку и молча глядел, как пробиваются из земли его овощи. -- Как, вы на ногах, старый шутник! -- воскликнул озадаченный доктор. -- А вы, небось, приехали меня хоронить? -- сердито проворчал старик.-- Мне никого не нужно. Я сам пустил себе кровь... Увидя священника, он круто оборвал фразу и сделал такой свирепый жест, что доктор Паскаль поспешил вмешаться. -- Это мой племянник,-- сказал он,-- новый кюре из Арто, славныймалый... Черт побери! Мы приехали по такой жаре не за тем, чтобы слопать васживьем, почтеннейший Жанберна! Старик немного успокоился. -- Мне здесь блаженные не нужны,-- пробормотал он. -- От них и. насамом деле околеешь! Слышите, доктор! Ни лекарств, ни священников, когда ясоберусь на тот свет! Иначе мы поссоримся... Ну, этот пусть уж войдет, колион ваш племянник. Аббат Муре в смятении не мог вымолвить ни слова. Он стоял посреди аллеи и смотрел на эту странную фигуру, на этого пустынника скирпичного цвета лицом, изборожденным морщинами, с сухими, жилистыми руками;этот восьмидесятилетний старец, по-видимому, относился к жизни с каким-тоироническим пренебрежением. Когда доктор попытался было пощупать у негопульс, старик снова рассердился: -- Оставьте меня в покое! Я вам уже сказал, что пустил себе кровьножом! Незачем больше об этом говорить... Какой это дурак-мужик васпобеспокоил? Лекарь, священник, только могильщика недостает! Впрочем, чегоеще ждать от людей, от этих глупцов! А не распить ли нам лучше бутылочку? Он поставил флягу и три стакана на расшатанный стол, отодвинутый им втень. Наполнив стаканы до краев, он предложил чокнуться. Гнев его растаял исменился насмешливой веселостью. -- Не отравитесь, господин кюре! -- сказал он.-- Выпить стаканчик доброго вина -- не грех... Вот и я, скажем, первый раз насвоем веку чокаюсь с духовной особой, не в обиду будь вам сказано. Этот бедняга, аббат Каффен, ваш предшественник, не решалсявступать со мною в спор... Боялся! Старик захохотал и добавил: -- Представьте себе, он задался целью доказать мне, что богсуществует... Зато уж и я задирал его всякий раз, как встречу. А он, бывало,заткнет уши и давай тягу. -- Как, по-вашему, бога нет? -- воскликнул аббат Муре, выходя изоцепенения. -- О, это как вам будет угодно,--насмешливо возразил Жанберна.--Мывозобновим как-нибудь разговор на эту тему, ежели вам захочется... Толькопредупреждаю вас, меня не собьешь. У меня наверху, в комнатушке, не однатысяча томов, спасенных от пожара в Параду. Все философы восемнадцатоговека, целая куча книг о религии. Много хорошего я в них почерпнул. Я ихчитаю уже лет двадцать... Ах, прах побери, вы найдете во мне опасногособеседника, господин кюре! Он встал. Широким жестом показал на горизонт, на небо, на землю инесколько раз торжественно повторил: -- Ничего нет, ничего, ничего!.. Задуйте солнце -- и всему конец. Доктор Паскаль слегка подтолкнул локтем аббата Муре. Сощурив глаза иодобрительно покачивая головой, чтобы раззадорить старика, доктор слюбопытством наблюдал за ним. -- Так, значит, почтеннейший Жанберна, вы материалист? -- спросил он. -- Эх, я всего лишь бедняк,--ответил старик, разжигая трубку. -- Когдаграф де Корбьер, которому я доводился молочным братом, упал с лошади иразбился, его наследники послали меня сторожить этот парк Спящей Красавицы,чтобы от меня отделаться. Было мне тогда лет шестьдесят, человек я был, какговорится, конченный. Но смерть меня, видно, забыла. Вот и пришлось мнеустроить себе здесь берлогу... Видите ли, когда живешь в одиночестве,начинаешь как-то по-особенному глядеть на мир. Деревья больше уже недеревья, земля представляется живым существом, камни начинают рассказыватьвсякие истории. Все это глупости, конечно! Но я знаю такие тайны, что они бывас просто ошеломили. И то сказать, что, по-вашему, делать в этой чертовойпустыне? Я больше люблю книги читать, чем охотиться... Граф, которыйбогохульствовал как язычник, часто говаривал мне: "Жанберна, дружище, яочень рассчитываю встретиться с тобой в аду; и там ты послужишь мне, как издесь служил". Он снова обвел широким жестом горизонт и произнес: -- Слышите: ничего нет, ничего!.. Все это только фарс. Доктор Паскальрассмеялся. -- Прекрасный фарс, во всяком случае,--сказал он.--Вы, почтеннейший Жанберна, притворщик! Я подозреваю, что вы влюблены,несмотря на свой разочарованный вид. Вы только что говорили с такойнежностью о деревьях и камнях. -- Да нет, уверяю вас,-- пробормотал старик,-- все это в прошлом.Правда, в былое время, когда мы только познакомились и вместе собиралитравы, я был настолько глуп, что многое любил в природе... Только лгунья онабольшая, ваша природа! Ну, по счастью, книги убили во мне эту слабость...Мне бы хотелось, чтобы мой сад был еще меньше; а на дорогу я и двух раз вгод не выхожу. Видите эту скамью? На ней-то я и провожу целые дни, глядя,как растет салат. -- А ваши прогулки по парку? -- прервал его доктор. -- По парку? -- проговорил Жанберна с видом глубокого изумления. -- Дауж больше двенадцати лет ноги моей там не было! Что мне там делать,по-вашему, на этом кладбище? Оно чересчур велико. Какая несуразность:бесконечные деревья, повсюду мох, сломанные статуи, ямы, в которых, того игляди, сломаешь себе шею... Последний раз, как я там был, под листвою деревбыло так темно, от диких цветов шел такой одуряющий запах, а по аллеямпроносилось такое странное дуновение, что я даже как будто испугался. И яотгородился здесь, чтобы парк не вздумал войти ко мне!.. Солнечный уголок,грядка-другая латука да высокая изгородь, скрывающая горизонт,-- много линужно человеку для счастья! А мне ничего не нужно, ровнехонько ничего! Былобы только тихо и чтобы внешний мир ко мне не проникал. Метра два земли,пожалуй, чтобы после смерти лежать кверху брюхом, вот и все! Он ударил кулаком по столу и, внезапно повысив голос, крикнул, обращаясь к аббату: -- А ну, еще глоток, господин кюре! Дьявола на дне бутылки нет, уверяювас! Аббату стало не по себе. Он сознавал себя бессильным обратить к богуэтого странного старика, показавшегося ему сумасшедшим. Теперь емуприпомнились россказни Тэзы о некоем "философе" -- так окрестили Жанбернакрестьяне Арто. Обрывки скандальных историй всплыли в его памяти. Священникподнялся и сделал доктору знак, что хочет поскорее покинуть дом, где, емуказалось, он вдыхает отравленный воздух погибели. Однако к чувству смутногостраха примешивалось странное любопытство, и он задержался, затем прошел вконец садика и заглянул в сени дома, будто желая проникнуть взором туда,дальше, по ту сторону стены. Двери дома были распахнуты, и за ними ничего,кроме клети с черной лестницей, не было видно. Священник вернулся назад,разглядывая по пути, нет ли какого-нибудь отверстия или просвета туда, наэтот океан листвы, соседство которого чувствовалось по громкому шелесту, напоминавшему ропот волн, ударяющихся о стены дома. -- А как поживает малютка? -- осведомился доктор, берясь за шляпу. -- Недурно,-- отвечал Жанберна. -- Ее никогда не бывает дома. Онавсегда исчезает на целое утро... Но, быть может, все-таки она сейчаснаверху. Старик поднял голову и крикнул: -- Альбина! Альбина! Затем, пожимая плечами, проговорил: -- Ну, вот! Она у меня известная шалунья!.. До свиданья, господин кюре!Всегда к вашим услугам. Но аббат Муре не успел ответить на вызов деревенского философа. Вглубине сеней внезапно отворилась дверь. На черном фоне стены показалсяослепительный просвет. То было словно видение какого-то девственного леса,точно гигантский бор, залитый потоками солнца... Видение это промелькнуло,как молния, но священник даже издали ясно различил отдельные подробности:большой желтый цветок посреди лужайки, каскад воды, падавший с высокойскалы, громадное дерево, сплошь усеянное птицами. Все это будто затонуло изатерялось, пламенея среди такой буйной зелени, такого разгуларастительности, что казалось -- весь горизонт цветет. Дверь захлопнулась,все исчезло. * -- Ах, негодница! -- вскричал Жанберна.-- Она опять была в Параду. Альбина, смеясь, стояла на пороге дома. На ней была оранжевая юбка,большой красный платок был повязан сзади у талии, и это придавало ейсходство с разрядившейся в праздник цыганкой. Продолжая смеяться, оназапрокинула голову; грудь ее так и вздымалась от радости. Она радоваласьцветам, буйным цветам, которые вплела в свои белокурые косы, повесила нашею, прикрепила к корсажу, несла в своих позолоченных солнцем худенькихруках. Вся она была точно большой букет, издававший сильный аромат. -- Нечего сказать, хороша!--проворчал старик.--Ты так пахнешь травой,что можно очуметь... Ну, кто поверит, что этой стрекозе шестнадцать лет! Альбина продолжала смеяться с самым дерзким видом. Доктор Паскаль,большой ее друг, позволил девушке поцеловать себя. -- Ты, значит, не боишься Параду, а? -- спросил он у нее. -- Бояться! Но чего? -- сказала она и сделала удивленные глаза. --Стены высокие, через них не перебраться... Я там одна. Это мой сад -- толькомой! А до чего он велик! Кажется, ему Нет конца. -- А звери? -- перебил ее доктор. -- Звери? Они вовсе не злые и хорошо меня знают. -- Но ведь под деревьями темно? -- Да что вы! Это просто тень; не будь ее, солнце сожгло бы мне лицо...А в тени, под листьями, так хорошо! Она вертелась и наполняла садик своими разлетающимися юбками,распространяя вокруг острый запах украшавшей ее зелени. Она улыбнуласьаббату Муре, совсем не дичась и ни чуточки не смущаясь, что он смотрит нанее изумленным взглядом. Священник отошел в сторону. Эта белокурая девушка спродолговатым, исполненным жизни лицом показалась ему таинственной исоблазнительной дочерью леса, промелькнувшего на миг перед его глазами всиянии солнечных лучей. -- Послушайте, у меня есть гнездо дроздов, хотите, я вам его подарю? --спросила Альбина у доктора. -- Нет уж, благодарю,-- ответил он, смеясь. -- Лучше подари егосестрице господина кюре,-- она очень любит животных... До свиданья,Жанберна! Но Альбина пристала к священнику: -- Вы ведь кюре из Арто, не правда ли? У вас есть сестра? Я приду к нейкак-нибудь... Только не говорите со мной о боге. Дядюшка не велит. -- Ты нам надоела, ступай! -- сказал Жанберна и пожал плечами. Альбина прыгнула, как козочка, и исчезла, осыпав их целым дождемцветов. Слышно было, как хлопнула дверь, потом по ту сторону дома раздалсязвонкий смех; сначала громкий, он постепенно замирал вдали, будто какое-тодикое животное галопом уносило девушку по траве. -- Увидите, в конце концов она начнет ночевать в Параду,-- пробормоталстарик своим безразличным тоном. И, провожая гостей, он добавил: -- Коли вы в один прекрасный день найдете меня мертвым, окажите мне,пожалуйста, услугу: бросьте мое тело в навозную яму, что за грядамисалата... Всего доброго, господа! Он опустил деревянный засов, которым запиралась калитка. Под лучамиполуденного солнца дом вновь принял счастливый и покойный вид. Над нимжужжали крупные мухи и продолжали ползать по плющу до самой черепичнойкровли.

IX

Между тем кабриолет снова покатился по разбитой дороге вдольбесконечной стены Параду. Аббат Муре молчал и, подняв глаза, следил замощными ветвями, которые высовывались из-за стены, точно руки спрятавшихся там гигантов. Из парка доносилсяшум: шелест крыльев, трепет листьев, треск веток, ломавшихся под чьими-топрыжками, вздохи гнувшихся молодых побегов,--точно дыхание жизни проносилосьпо верхушкам древесной чащи. Порою, когда крик какой-нибудь птицы напоминалсмех человека, аббат отворачивался с некоторым беспокойством. -- Забавная девчонка! -- говорил доктор Паскаль, немного отпустиввожжи. -- Ей было девять лет, когда она попала к этому язычнику. БратЖанберна разорился, уж не знаю там, отчего. Малютка воспитывалась где-то впансионе, когда отец ее покончил с собой. Была она уже настоящей барышней,весьма ученой: читала, вышивала, умела болтать и бренчала на фортепьяно. Икокетка же была! Я видел, как она приехала в ажурных чулочках, в вышитыхюбочках, в воротничках, манжетках, вся в оборочках... Да, нечего сказать!Надолго хватило этих оборочек! Он стал смеяться. Кабриолет наехал на большой камень и чуть неопрокинулся. -- Недостает только, чтобы у моей таратайки колесо сломалось. Экаяомерзительная дорога! -- пробормотал он. --Держись крепче, милый! Стена все еще тянулась. Священник прислушивался. -- Понимаешь,-- снова заговорил доктор,-- Параду с его солнцем,камнями, чертополохом может за один день целый туалет извести. В три-четыреприема он поглотил все прекрасные платьица девочки. Она возвращалась изпарка чуть не голой... Ну, а теперь одевается точно дикарка. Сегодня она ещебыла в сносном виде. А иной раз на ней только башмаки да рубашка, и ничегобольше... Ты слыхал? Весь Параду ей принадлежит. Как только приехала, надругой же день завладела им. И живет там! Закроет Жанберна дверь, онавыскакивает в окно; всегда ухитряется ускользнуть и бродит себе неизвестно где. Она тамвсякую дыру знает... И делает в этом пустынном парке все, что ей в головувзбредет. -- Послушайте-ка, дядюшка,-- прервал его аббат Муре.-- Мне чудится,будто за этой стеной бежит какое-то животное. Доктор Паскаль прислушался. -- Нет,-- сказал он после паузы,-- это коляска стучит по камням... Ну,понятно, девочка разучилась теперь бренчать на фортепьяно. Да и читать, ядумаю, тоже. Представь себе барышню, которую отпустили на каникулы нанеобитаемый остров, и она превратилась в совершенную дикарку. Ничего-то Унее не осталось от прежнего, кроме кокетливой улыбочки, когда она захочет еющегольнуть... Да, если тебе когда-нибудь поручат заботу о девице, не советуюдоверять ее воспитание Жан- берна. У него весьма примитивная метода: все предоставлять природе.Случилось мне как-то беседовать с ним об Альбине: он мне ответил, что неследует мешать деревьям расти на приволье. Он-де, говорит, сторонникнормального развития темперамента... Как бы то ни было, оба они интересныетипы! Всякий раз, когда мне приходится бывать в этих местах, я заглядываю к ним. Но вот кабриолет выехал из выбоины на ровное место. Здесь стена Параду загибалась, теряясь из виду где-то вдали, на гребняххолмов. В то мгновение, когда аббат Муре повернул голову и бросил последнийвзгляд на серую ограду, непроницаемая строгость которой, в конце концов,начала необъяснимо раздражать его,-- в это самое мгновение послышался шум,точно кто-то сильно потряс ветви деревьев, и над стеною несколько молодыхберезок приветственно закивали вслед проезжающим. -- Ведь я же знал, что какое-то животное бежало за нами! -- сказалсвященник. Однако никого не было видно, только все яростнее раскачивались ввоздухе березки... И вдруг раздался звонкий голос, прерываемый взрывами смеха: -- До свидания, доктор! До свидания, господин кюре!.. Я целую дерево, адерево отсылает вам мои поцелуи. -- Эге, да это Альбина,-- сказал доктор Паскаль. -- Она бежала за нашейколяской. Этой маленькой лесной фее ничего не стоит прыгать по кустам! В свою очередь, он закричал: -- До свидания, малютка!.. До чего ж ты выросла, коли можешь кланяться через стену. Тут смех усилился, березы наклонились еще ниже, и с них на верх коляски полетели листья. -- Я ростом с эти деревья, а падающие листья -- мои поцелуи! Голос ее по мере удаления казался столь мелодичным, он был так овеяндыханием парка, что молодой священник весь задрожал. Дорога становилась лучше. Внизу, на дне выжженной солнцем равнины,показалось Арто. Кабриолет выехал на перекресток; аббат Муре не позволилсвоему дяде отвезти его к приходскому дому. Он соскочил на землю и сказал: -- Нет, спасибо, лучше я пройдусь пешком, мне это полезно. -- Как тебе угодно,-- ответил доктор. И, пожимая ему руку, добавил: -- Н-да! Если бы все твои прихожане походили на этого дикаря Жанберна,тебе не часто приходилось бы беспокоиться. В конце концов, ты сам захотелнавестить его... Ну, будь здоров! Как только что-нибудь заболит, посылай за мною,-- все равно,хоть днем, хоть ночью. Ты ведь знаешь: всю нашу семью я лечу бесплатно...Прощай, дружок!

Х

Когда аббат Муре вновь остался один посреди пыльной дороги, онпочувствовал некоторое облегчение. Каменистые поля возвращали его, каквсегда, к мечте о суровой и сосредоточенной жизни в пустыне. Там, на дороге,вдоль стены, с деревьев доносилась беспокойная свежесть и обвевала емузатылок, а сейчас палящее солнце все это высушило. Тощие миндальные деревья,скудные хлеба, жалкие лозы по обе стороны тропы действовали на аббатаумиротворяюще, отгоняя тревогу и смятение, в которые было ввергли егослишком пышные ароматы Параду. В ослепительном свете, проливавшемся с небесна эту голую землю, даже кощунство Жанберна словно растаяло, не оставив засобой и тени. Он испытал живейшую радость, когда поднял голову и заметил нагоризонте неподвижную полосу "Пустынника" и розовое пятно церковной кровли. Но по мере того, как аббат приближался к дому, его охватывалобеспокойство иного рода. Как-то встретит его Тэза? Ведь завтрак уже простыл,дожидаясь его добрых два часа. Аббат представил себе ее грозное лицо и потокгневных слов, которые она на него обрушит, а затем-- он знал это -- до концадня не утихнет раздражающий стук посуды. И когда он проходил по селенью, егообуял такой страх, что он малодушно остановился, раздумывая, неблагоразумнее ли будет обойти кругом и возвратиться домой через церковь. Нопока он размышлял, Тэза собственной персоной появилась на пороге приходскогодома. Она стояла, сердито подбоченившись, и чепец съехал у нее набок. Аббатсгорбился, "ему пришлось взбираться на пригорок под этим чреватым грозоювзглядом, от которого, чувствовал он, плечи его гнутся долу. -- Кажется, я опоздал, любезная Тэза? -- пролепетал он на последнемповороте тропинки. Тэза ждала, чтобы он подошел к ней вплотную. И тогда она свирепопосмотрела на него в упор, а затем, не говоря ни слова, повернулась изашагала впереди священника в столовую, топоча каблуками так сердито, чтодаже хромать почти перестала. -- У меня было столько дел! -- начал священник, напуганный этой немойвстречей.-- С утра я все хожу... Она пресекла лепет аббата, снова кинув на него разъяренный ипристальный взгляд. У него подкосились ноги. Он сел ^а принялсяесть. Тэза подавала ему, двигаясь точно автомат, и так стучала тарелками, что угрожала их все перебить. Молчаниестановилось столь невыносимым, что священник от волнения едва не подавилсяна третьем глотке. -- А сестра уже поела? -- спросил он.-- И хорошо сделала. Когда я задерживаюсь, надо всегда завтракать без меня. Ответа не последовало. Тэза, стоя, ждала, пока он опорожнит тарелку. Ноон чувствовал, что не может есть под уничтожающим взглядом этих безжалостныхглаз. Он отодвинул прибор. Этот несколько раздраженный жест подействовал наТэзу, как удар хлыста, и тотчас же вывел ее из состояния молчаливого ожесточения. Она взорвалась. -- Ах, вот как! -- закричала она.-- Вы же еще и сердитесь! Ну, что ж, яухожу! Дайте мне денег на проезд домой. Хватит с меня вашего Арто, вашейцеркви! Все мне здесь осточертело! Дрожащими от гнева руками она сняла передник. -- Вы отлично видели, что я не хотела разговора... Но разве это жизнь?Так, господин кюре, поступают одни только скоморохи! Что ж, теперьодиннадцать часов, не так ли? И не стыдно вам? Два часа, а вы еще из-застола не встали! Не по-христиански это, нет, совсем не по-христиански! Она подошла и остановилась прямо перед ним. -- Откуда это вы, в конце концов, явились? С кем виделись? Что у вас задела такие?.. Будь вы ребенок, вас бы высечь стоило. Ну, сами скажите, развепристало священнику тащиться по дороге, по солнцепеку, будто вы бездомныйнищий... Нечего сказать, хороши! Башмаки запылились, рясы под пылью невидать! Кто вам ее будет чистить, вашу рясу? Кто вам купит новую?.. Даговорите же, что вы там делали? Право слово, кто вас не знает, может чтоугодно подумать... Сказать вам правду? Да я бы и сама сейчас не поручиласьза то, что вы себя достойно вели. Коли уж вы завтракаете в такой позднийчас, стало быть, на все способны. Аббату Муре полегчало, и он ждал, пока уляжется буря. В гневных словах старой служанки он находил для себя известного роданервную разрядку. -- Прежде всего, добрая моя Тэза,-- сказал он,-- наденьте-ка свойпередник. -- Нет, нет,--продолжала она кричать,--дело решенное: я от вас ухожу! Но он, встав с места, рассмеялся и принялся завязывать ей передник на талии. Служанка отбивалась и бормотала: -- Говорю вам: нет и нет!.. О, какой вы хитрец! Всю игру вашу насквозьвижу! Задобрить меня хотите сахарными словечками!.. Скажите сперва, где выбыли? А там увидим... Он снова уселся за стол, весьма довольный тем, что остался победителем. -- Прежде всего,-- возразил он,-- позвольте мне поесть... Я умираю сголоду. -- Еще бы! -- проворчала она, разжалобившись.-- Ну, разве можнопоступать так неразумно?.. Хотите, я сварю вам еще два яйца? Это однаминута. Ну, коли вам довольно... И все ведь простыло! А я так старалась,готовила баклажаны! Хороши они теперь, нечего сказать, вроде старыхподошв... Счастье, что вы не лакомка, не то, что этот бедняга, покойныйгосподин Каффен... Да, у вас есть свои достоинства, отрицать не буду! Она прислуживала ему с материнской нежностью и, не переставая, болтала.А когда он откушал, побежала на кухню взглянуть, не простыл ли кофе. Теперьона забылась от радости, что наступило примирение, и вновь начала страшнохромать. Обыкновенно аббат Муре избегал кофе: этот напиток действовал нанего слишком возбуждающе. Но ради такого случая, чтобы скрепить мир, он взялпринесенную ему чашку. Он задумался было на мгновение, а Тэза села напротивнего и повторяла тихонько, как женщина, изнывающая от любопытства: -- Куда ж это вы ходили, господин кюре? -- Куда?--ответил он и улыбнулся.--Я видел Брише, беседовал сБамбусом... И ему пришлось рассказать, что говорили Брише, на что решился Бамбус, якакое у кого было выражение лица, и на каком участке кто работал. Узнав обответе отца Розали, Тэза воскликнула: -- А то как же! Ведь если умрет ребенок, так и беременность будет не всчет! И, сложив руки, с завистливым восхищением продолжала: -- Досыта, видно, наговорились там, господин кюре! Полдня убили на то,чтобы добиться такого славного решения!.. А домой, должно быть, шлитихо-тихо? Чертовски жарко, наверно, в поле? Аббат, уже вставший из-за стола, ничего не ответил. Он хотел былозаговорить о Параду, кое-что разузнать... Но из боязни, что Тэза начнет егослишком настойчиво расспрашивать, и, пожалуй, еще из какого-то смутногочувства стыда, в котором он сам себе не признавался, он решил лучше умолчатьо визите к Жанберна. И, чтобы положить конец дальнейшим расспросам, в своюочередь, спросил: -- А где сестра? Что-то ее не слыхать... -- Идите сюда, господин кюре,-- сказала Тэза, засмеялась и приложилапалец к губам. Они вошли в соседнюю комнату, по-деревенски обставленную гостиную,оклеенную выцветшими обоями с крупными серыми цветами; меблировка еесостояла из четырех кресел и ди- ванчнка, обитых грубой материей. Дезире спала на диване, вытянувшись вовесь рост и подперев голову обоими кулаками. Юбки ее свесились и открываликолени; закинутые, голые до локтя руки обрисовывали мощные линии бюста. Онашумно дышала; сквозь полуоткрытые румяные губы виднелись ровные зубы. -- Ох! И спит же она! --пробормотала Тэза.--По крайней мере, она не слыхала тех глупостей, что вы мне сейчас кричали... Ну, исильно же она устала, должно быть! Вообразите, она чистила своих зверушек досамого полудня... Позавтракала и тотчас же повалилась, как убитая. С тех порни разу не шевельнулась. Священник с нежностью поглядел на сестру. -- Пусть себе спит, сколько спится,-- сказал он. -- Разумеется... Какое несчастье, что она такая простушка!Посмотрите-ка на эти полные руки! Всякий раз, как я ее одеваю, я думаю,какая бы из нее вышла красивая женщина! Что и говорить, знатных племянничковподарила бы она вам, господин кюре!.. Не находите ли вы, что она похожа нату большую каменную даму, что стоит в Плассане, у хлебного рынка? Она говорила о статуе Кибелы, возлежащей на снопах, изваянной одним изучеников Пюже на фронтоне рынка. Аббат Муре, не отвечая, полегонькувыпроводил ее из гостиной, приказав шуметь как можно меньше. Вплоть довечера в доме священника царило полное безмолвие. Тэза заканчивала поднавесом стирку. Кюре сидел в глубине небольшого сада, уронив требник наколени и погрузившись в благочестивое созерцание. А цветущие персиковыедеревья медленно осыпали свои розовые лепестки.

XI