Эмиль Золя. Деньги 2 страница

Когда Саккар, разорившись в результате последней аферы с земельнымиучастками, должен был выехать из своего дворца в парке Монсо и, воизбежание еще большей катастрофы, оставить его кредиторам, он хотел былоприютиться у своего сына Максима. Последний, после смерти жены, котораяпокоилась теперь на маленьком кладбище в Ломбардии, один занимал особнякна Авеню Императрицы, где устроил свою жизнь с благоразумным и свирепымэгоизмом; он проживал здесь состояние покойницы, не позволяя себе никакихлегкомысленных поступков, как и подобало молодому человеку слабогоздоровья; преждевременно состарившемуся от разврата; и он сухо отказалотцу взять его к себе - из предосторожности, чтобы сохранить хорошиеотношения, как он объяснял, тонко улыбаясь. Тогда Саккар стал думать о другом пристанище. Он хотел уже нанятьмаленький домик в Пасси, мещанское убежище удалившегося от делкоммерсанта, но вспомнил, что первый и второй этажи особняка Орвьедо наулице Сен-Лазар все еще пустуют и стоят с заколоченными дверями и окнами.Княгиня Орвьедо, после смерти мужа занимавшая только три комнаты в третьемэтаже, даже не приказала вывесить объявление у въезда во двор, где бурноразрасталась трава. Низенькая дверь на другом конце фасада вела на чернуюлестницу в третий этаж. И часто Саккар, бывая по делам у княгини, выражалудивление по поводу того, что она пренебрегает возможностью извлечьприличный доход из своего дома. Но она только качала головой, у нее былисвои взгляды на денежные дела. Однако, когда Саккар попросил сдать домлично ему, она тотчас же согласилась, предоставив ему первый и второйэтажи за смехотворную плату в десять тысяч франков, хотя это роскошноекняжеское помещение, конечно, можно было сдать вдвое дороже. Многие еще помнили роскошь, которую любил выставлять напоказ князьОрвьедо. В лихорадочной спешке насладиться своим громадным состоянием,нажитым финансовыми операциями, когда на него градом сыпались миллионы,приехав из Испании и поселившись в Париже, он купил и отремонтировал этотособняк, в ожидании дворца из мрамора и золота, которым он мечтал удивитьмир. Здание было построено еще в прошлом веке; это был один из техпредназначенных для развлечений домов, которые веселящиеся вельможиокружали обширными садами, но частью разрушенный и перестроенный в болеестрогих пропорциях; от парка, который примыкал к нему прежде, осталсятолько широкий двор, окруженный конюшнями и каретными сараями, да и еговскоре должны были уничтожить при ожидавшейся прокладке улицы КардиналаФеша. Князь купил его у наследников представительницы рода Сен-Жермен,владения которой простирались раньше до улицы Труа-Фрер, бывшей преждепродолжением улицы Тетбу. Кроме того, сохранились ворота, ведущие во двордома с улицы Сен-Лазар, рядом с другим большим зданием той же эпохи,прежней виллой Бовилье, которую Бовилье, постепенно разорявшиесявладельцы, до сих пор еще занимали; им же принадлежали остатки чудесногосада, великолепные деревья которого тоже должны были погибнуть приперепланировке этого квартала. Саккар, хоть и был разорен, таскал за собой целый хвост прислуги,остатки слишком многочисленной дворни - лакея, повара с женой,заведовавшей бельем, еще одну женщину, не имевшую никаких обязанностей,кучера и двух конюхов; он занял конюшни и каретные сараи, поставил тамдвух лошадей, три экипажа, в нижнем этаже устроил столовую для своихлюдей. У этого человека не было верных пятисот франков, но он жил наширокую ногу, как будто имел двести или триста тысяч франков в год.Поэтому он сумел заполнить своей особой обширные апартаменты второгоэтажа, три гостиных, пять спален, не считая громадной столовой, гдекогда-то накрывали стол на пятьдесят персон. Прежде там была дверь навнутреннюю лестницу, ведущую в третий этаж, в другую столовую, поменьше,но княгиня, недавно сдавшая эту часть третьего этажа одному инженеру,господину Гамлену, холостяку, живущему вдвоем с сестрой, наглухо закрылаэту дверь двумя крепкими болтами. Вместе с этими жильцами она пользоваласьчерной лестницей, а парадная была предоставлена в распоряжение Саккара. Унего оставалась кое-какая мебель из особняка в парке Монсо, ее не хватилона все комнаты, но все же она немного оживила эту анфиладу голых ипечальных стен, с которых на другой же день после смерти князя словночья-то упрямая рука сорвала даже последние куски обоев. И здесь он могснова предаваться мечтам о богатстве. Княгиня Орвьедо была в то время одной из замечательных личностейПарижа. Пятнадцать лет тому назад, повинуясь категорическому приказанию своейматери, герцогини де Комбевиль, она согласилась выйти замуж за князя, хотяи не любила его. Эта двадцатилетняя девушка славилась тогда своей красотойи благонравием, была очень набожна и чересчур серьезна, хотя страстнолюбила светскую жизнь. Она ничего не знала о странных слухах, ходивших окнязе, о происхождении его сказочного богатства, оценивавшегося в тристамиллионов, о том, что он всю жизнь занимался ужасающим грабежом - не соружием в руках на большой дороге, как благородные авантюристы прошлого, акак корректный современный бандит, среди бела дня запускающий руки вкарманы бедного доверчивого люда, обреченного на разорение и гибель. Там,в Испании, и здесь, во Франции, в течение двадцати лет князь урывал себельвиную долю во всех крупных, вошедших в легенду жульнических аферах. Онаи не подозревала, что его миллионы подобраны в крови и грязи, но с первойже встречи почувствовала к нему отвращение, превозмочь которое былибессильны даже ее религиозные убеждения. Вскоре к ее антипатииприсоединилось и глухое, все растущее озлобление, вызванное тем, что отэтого брака, на который она согласилась, повинуясь матери, у нее не былоребенка. Материнства было бы достаточно для ее счастья, она обожала детейи стала ненавидеть этого человека за то, что, не сумев пробудить в нейчувств любовницы, он даже не смог сделать ее матерью. Тогда княгиня сголовой окунулась в неслыханную роскошь и, ослепляя Париж блеском своихпразднеств, окружила себя таким великолепием, что, говорят; ей завидовалидаже в Тюильри. Потом вдруг, на другой же день после смерти князя,сраженного апоплексическим ударом, особняк на улице Сен-Лазар погрузился вглубокое молчание, в полный мрак. Нигде не видно было света, не слышношума, двери и окна были закрыты, и пошли слухи, что княгиня внезапновыехала из первого и второго этажей и уединилась в трех маленькихкомнатках третьего, оставив при себе только бывшую горничную своей матери,вынянчившую ее старушку Софи. Когда она снова стала выходить из дома, наней было простое черное шерстяное платье, а волосы спрятаны под кружевнойкосынкой. Она была небольшого роста и по-прежнему полная. Лицо с узкимлбом и рот с жемчужными зубами были все так же красивы, но кожа пожелтела,а сжатые губы выражали немую волю, направленную на одну цель, как умонахини, уже давно ушедшей от мира. Ей тогда только что исполнилосьтридцать лет, и с тех пор она стала жить исключительно для своейграндиозной благотворительности. В Париже все были поражены, пошли всякие необыкновенные слухи. Княгиняунаследовала все состояние, пресловутые триста миллионов, о которых дажеписали в газетах. В конце концов возникла романтическая легенда.Рассказывали, будто какой-то незнакомец, весь в черном, однажды вечеромнеожиданно появился в ее спальне, когда она собиралась лечь в постель. Онатак и не поняла, через какую потайную дверь он мог войти; никто не знал, очем этот человек говорил с нею, - по-видимому, он открыл ей гнусноепроисхождение трехсот миллионов и, может быть, потребовал с нее клятвызагладить совершенные злодеяния во избежание страшных несчастий. Затемэтот человек исчез. И действительно, следуя повелению свыше или, скорее,повинуясь голосу совести, возмущенной происхождением этого богатства, всепять лет своего вдовства княгиня жила одним пламенным стремлением -отречься от всего и искупить совершенное зло. У этой женщины, неиспытавшей радости любви и материнства, у которой все нежные чувства, вособенности неудовлетворенная любовь к детям, были подавлены, расцвеланастоящая страсть к беднякам, к слабым, обездоленным и страждущим, к тем,кому она решила вернуть эти миллионы по-царски, целыми потокамиблаготворительности. И с тех пор ею овладела навязчивая идея, в голове еегвоздем засела одна мысль: она стала смотреть на себя как на банкира,которому бедняки вверили триста миллионов с тем, чтобы она как можно лучшеупотребила эти деньги им на пользу; она теперь стала счетоводом, деловымчеловеком и, углубившись в цифры, жила среди целой армии секретарей,рабочих и архитекторов. Вне дома она устроила большую контору с двумядесятками служащих. У себя, в своих трех маленьких комнатах, она принималатолько трех или четырех доверенных лиц, своих помощников; здесь онапроводила целые дни, сидя за письменным столом, точно директор большогопредприятия, скрываясь от докучливых посетителей среди наполнявших комнатубумаг. Ее мечтой было утешить всех, начиная от ребенка, страдающего оттого, что он родился, до старика, который не может умереть без страданий.За эти пять лет, разбрасывая золото полными пригоршнями, она основала вЛавилете ясли святой Марии, с белыми колыбельками для самых маленьких, сголубыми кроватками для детей постарше, обширное и светлое помещение,которое уже посещали триста детей, сиротский дом святого Иосифа вСен-Мандэ, где сто мальчиков и сто девочек получали воспитание иобразование не хуже, чем дети в буржуазных семьях; наконец богадельню дляпрестарелых в Шатильоне на пятьдесят мужчин и пятьдесят женщин и больницуна двести коек в одном из предместий - больницу Сен-Марсо, палаты которойтолько недавно открылись. Но любимым ее детищем, которое в настоящее времяпоглощало ее целиком, был Дом Трудолюбия, ее создание, которое должно былозаменить исправительный дом; здесь триста детей - сто пятьдесят девочек истолько же мальчиков, подобранных на Парижской мостовой, среди разврата ипреступлений, пользуясь заботливым уходом и обучаясь ремеслу, возрождалиськ новой жизни. Все эти учреждения, эти крупные пожертвования, безумнаярасточительность в благотворительных делах за пять лет уже поглотили околоста миллионов. Еще несколько лет таких затрат, и она будет разорена дотла,она не сможет даже платить за хлеб и молоко, которыми она теперь питается.Когда ее старая нянька Софи, нарушая свое постоянное безмолвие, резковыговаривала ей и пророчила смерть на соломе, она улыбалась той слабойулыбкой, которая только и появлялась теперь на ее бледных губах, -небесной улыбкой надежды. В связи с организацией Дома Трудолюбия Саккар ипознакомился с княгиней Орвьедо: он являлся одним из владельцев участказемли, который она купила для приюта, - когда-то это был сад с чудеснымидеревьями, прилегавший к парку Нельи и тянувшийся вдоль бульвара Бино.Саккар очень понравился ей своей быстротой и решительностью в ведении дел,и когда у нее возникли затруднения с подрядчиками, она пригласила его ещераз. Он сам заинтересовался этими работами, увлеченный и очарованныйграндиозным проектом, который она предлагала архитектору: двамонументальных флигеля, один для мальчиков, другой для девочек,соединенные основным корпусом здания, в котором находились часовня,столовая, помещения для канцелярии и служащих; при каждом крыле былгромадный двор, мастерские, всевозможные служебные помещения. Но чтоособенно увлекло его при его любви к широкому размаху и великолепию - этороскошь, громадные размеры здания, материалы, которые могли бы пережитьвека, стены, щедро отделанные мрамором, выложенная фаянсом кухня, гдеможно было зажарить быка, гигантские столовые с богатой дубовойоблицовкой, спальни, залитые светом, украшенные веселой росписью;бельевая, ванная, лазарет, устроенные с необыкновенной изысканностью; иповсюду широкие проходы, лестницы, коридоры, прохладные летом,отапливаемые зимой; и весь дом, залитый солнцем, полный юного веселья,благоденствия, какое дает только большое богатство. Когда архитектор,встревоженный всем этим, по его мнению, излишним великолепием, говорил ейо расходах, княгиня сразу прерывала его: она когда-то жила в роскоши,пусть же и бедняки, создающие эту роскошь для богачей, насладятся ею всвою очередь. Ее навязчивой идеей была мечта - предупредить все желаниянесчастных, дать им удобные постели, обильный стол, как у счастливцевэтого мира. Княгиня хотела, чтобы ее милостыня не ограничивалась коркойхлеба и скверной койкой, чтобы бедняки жили во дворце и чувствовали себяхозяевами, чтобы за свои страдания они насладились всеми радостями,которые достаются победителям в жизненной борьбе. Но при этих тратах, присоставлении огромных смет ее невероятно обкрадывали, целая тучаподрядчиков жила на ее счет; кроме того, она несла убытки вследствиеплохого контроля; достояние бедняков расхищалось. Саккар открыл ей на этоглаза и просил разрешения проверить счета, причем совершенно бескорыстно,из одного только удовольствия упорядочить эту безумную пляску миллионов,приводившую его в восторг. Никогда еще он не проявлял такой щепетильнойчестности. В этом большом и сложном деле он был самым активным, самымбескорыстным из сотрудников, он отдавал свое время, даже свои деньги,радуясь тому, что через его руки проходили такие огромные суммы. В ДомеТрудолюбия знали только его одного, княгиня там никогда не бывала, так жекак и в других созданных ею учреждениях, скрываясь в глубине своих трехмаленьких комнат, словно невидимая добрая фея; его же там обожали,благословляли, на него изливалась вся та благодарность, которая ей,казалось, была в тягость. Очевидно, уже тогда у Саккара зародилось смутноенамерение, которое, после того как он снял особняк Орвьедо, сталоотчетливым и страстным стремлением. Почему бы ему не посвятить себяцеликом управлению благотворительными делами княгини? В часы сомнений,когда, побежденный в денежных битвах, он не знал, что предпринять, емуказалось, что это могло стать для него, новой жизнью, неожиданнымапофеозом: сделаться распорядителем этой царской благотворительности,направлять ее золотой поток, изливающийся на Париж. У княгини оставалосьеще двести миллионов - какие учреждения можно еще создать, какой городчудес воздвигнуть! Не говоря уже о том, что у него эти миллионы будутприносить плоды, он удвоит их, утроит, сумеет использовать так, чтоизвлечет из них целый мир. Со свойственной ему страстностью он мысленновсе больше расширял поле своей деятельности, он теперь жил только однойопьяняющей мыслью - раздавать эти миллионы в виде бесконечных благодеяний,затопить ими осчастливленную Францию; и он умилялся, так как былсовершенно бескорыстен - никогда еще он не прикарманил ни одного су. Всвоем необузданном воображении он создавал грандиозную идиллию, нечувствуя никаких угрызений совести: у него не было никакого желанияискупить свои прежние разбойничьи аферы, - тем более что его новый планмог осуществить мечту всей его жизни, завоевание Парижа. Быть королемблаготворительности, богом, которому поклонялись бы толпы всех этихбедняков, стать единственным в своем роде, завоевать популярность, - этопревосходило все его честолюбивые желания. Каких только чудес неосуществит он, если употребит на добрые дела свои организаторскиеспособности, свою хитрость, упорство, полную свободу от предрассудков! И унего будет непреодолимая сила, побеждающая в сражениях, деньги, целыегруды денег, деньги, которые часто причиняют столько зла, но могут сделатьмного добра, если в благотворении видеть свою гордость и счастье! Затем, еще более расширяя свой план, Саккар задал себе вопрос: почемубы ему не жениться на княгине Орвьедо? Это определило бы их отношения, неоставив места злым толкам. В течение целого месяца он искусноманеврировал, излагал ей великолепные проекты, решил, что стал для неенеобходимым, и однажды, спокойным тоном, не задумываясь, сделал ейпредложение и рассказал о своих грандиозных замыслах. Он предлагал ейнастоящий союз, брался ликвидировать состояние, награбленное князем,обязывался возвратить его бедным в десятикратном размере. Княгиня, в своемвечном черном платье, с кружевной косынкой на голове, слушала еговнимательно, но никакого волнения не отразилось на ее пожелтевшем лице. Нанее произвели большое впечатление те преимущества, которые мог представитьтакой союз, но к другим соображениям она отнеслась равнодушно. И, отложивсвой ответ до следующего дня, она в конце концов отказала, - должно быть,она подумала о том, что уже не будет полновластной хозяйкой своихблагодеяний, а ей хотелось, пусть даже безрассудно, распоряжаться своимбогатством, как неограниченная властительница. Все же она сказала ему, чтобудет счастлива сохранить его в качестве советника, что высоко ценит егосотрудничество, и просила по-прежнему заниматься Домом Трудолюбия,фактическим директором которого он был. В течение целой недели Саккар испытывал острое чувство огорчения,словно не сбылась самая дорогая его мечта, - не от сознания того, чтотеперь он снова погрузится в бездну разбойничьих афер: ведь и у самогогнусного забулдыги навертываются слезы на глаза при звукахсентиментального романса, - так и мечта о колоссальной идиллии,построенной с помощью миллионов, тронула душу этого старого пирата. Этобыло еще одно падение, и очень тяжелое, его словно свергли с престола.Деньги ему всегда были нужны не только для того, чтобы удовлетворять своивожделения, но и для того, чтобы вести полную великолепия княжескую жизнь;и никогда еще ему не удавалось достигнуть этого. Он приходил в бешенство, видя, как неудачи уносили одну за другой егонадежды, и когда спокойный и ясный отказ княгини разрушил его последнийплан, он снова почувствовал неукротимое желание бороться. Бороться,победить в жестокой схватке биржевой игры, пожрать других, чтобы они непожрали тебя самого, - вот что, кроме жажды роскоши и наслаждений, сталоглавной и единственной причиной его страстного стремления к деятельности.Он не хотел копить деньги, он жил для других радостей, любил борьбуогромных цифр, целых состояний, которые бросались в бой, как армии; любилстолкновения враждебных друг другу миллионов, с их поражениями и победами,которые его опьяняли. И опять он почувствовал прилив ненависти кГундерману, бешеную жажду мести. Одолеть Гундермана - это неисполнимоежелание терзало его всякий раз, как он сам бывал побежден, лежал на обеихлопатках. Он отлично понимал всю безнадежность такого предприятия, норазве нельзя было хотя бы чуть-чуть потеснить Гундермана, отвоевать себеместо рядом с ним, заставить его пойти на уступки, как делают монархисоседних стран, которые обладают равным могуществом и обращаются друг кдругу, как братья? И тогда его снова потянуло на биржу, в голове зароилисьвсевозможные противоречивые планы, в безумном волнении он колебался междуними, не зная, на что решиться, пока, наконец, последняя грандиозная идеяне затмила другие и не завладела всем его существом. С тех пор как Саккар поселился в особняке Орвьедо, он иногда встречалсестру инженера Гамлена, занимавшую маленькую квартирку на третьем этаже,женщину восхитительно стройную, - госпожу Каролину, как все ее звализапросто. При первой встрече его особенно поразили ее великолепные, совсемседые волосы, царственная корона из седин, которая производила странноевпечатление в сочетании с молодым еще лицом. Ей недавно исполнилосьтридцать шесть лет, но она поседела уже в двадцатипятилетнем возрасте.Лицо ее, словно обрамленное горностаем, казалось совсем молодым благодарячерным густым бровям, которые придавали ему особую оригинальность. Онаникогда не была красива: нос и подбородок у нее были крупноваты, ротбольшой, но полные губы выражали бесконечную доброту. А это белое руно,эта разлетающаяся белизна тонких шелковистых волос смягчали ее несколькосуровые черты, придавали ей улыбающееся очарование бабушки в сочетании сосвежестью и бодростью прекрасной любящей женщины. Высокая, плотная, онадержалась свободно и с большим благородством. Каждый раз при встрече Саккар, который был меньше ее, провожал ееглазами, заинтересованный, смутно завидуя ее высокому росту и крепкомусложению. И понемногу он узнал от окружающих всю историю Гамленов. ОтецКаролины и Жоржа, врач в Монпелье, замечательный ученый и в то же времяревностный католик, умер, не оставив состояния. Дочери его в то время быловосемнадцать лет, сыну - девятнадцать; молодой человек только что поступилв Политехническую школу, и сестра поехала вместе с ним в Париж и сталадомашней учительницей. В течение двух лет, пока он учился, она потихонькуклала ему в карман пятифранковые монеты, заботилась о том, чтобы у негобыли карманные деньги; потом, когда он окончил не из первых и долго не могнайти работу, она опять поддерживала его, пока он не устроился. Брат исестра обожали друг друга, мечтали никогда не расставаться. Но Каролиненеожиданно представилась возможность выйти замуж, - приветливость и живойум этой девушки покорили одного миллионера, владельца пивоваренныхзаводов, которого она встретила в доме, где служила. Жорж настоял, чтобыона приняла предложение, но потом жестоко раскаялся в этом, потому чточерез несколько лет после замужества Каролине пришлось потребоватьразвода, - так как муж ее пил и в припадках нелепой ревности бросался нанее с ножом. Ей было тогда двадцать шесть лет, она снова осталась безсредств к существованию, твердо решив не требовать денег от человека, откоторого ушла. Но брат ее после многих попыток нашел, наконец, работу себепо душе: ему представилась возможность уехать в Египет с комиссией попредварительным изысканиям в связи со строительством Суэцкого канала, и онвзял с собой сестру, которая, мужественно решив поселиться в Александрии,снова стала давать уроки, в то время как он разъезжал по стране. Так онипрожили в Египте до 1859 года, видели начало работ на побережьеПорт-Саида: там была тогда только жиденькая, затерянная в песках партия изста пятидесяти землекопов с несколькими инженерами во главе. Затем Гамленбыл послан в Сирию за продовольствием и остался там, поссорившись со своимначальством. Он выписал Каролину в Бейрут, где ее уже ждали новые ученики,а сам принял участие в большом деле, предпринятом одной французскойкомпанией, - прокладке проезжей дороги из Бейрута в Дамаск, первого иединственного пути, ведущего через ущелья Ливана; и они прожили здесь ещетри года, пока дорога не была проложена, - он производил изыскания вгорах, потратил два месяца на путешествие в Константинополь через Таврскийхребет, а она сопровождала его, когда это было возможно, разделяя все егомечты о пробуждении этой древней земли, уснувшей под пеплом погибшихцивилизаций. Портфель его был набит различными проектами и планами, и, длятого чтобы воплотить в жизнь все эти предприятия, учредить общества, найтикапиталы, он непременно должен был вернуться во Францию. Прожив на Востоке девять лет, они возвратились на родину, излюбопытства проехав через Египет, где работы по прорытию Суэцкого каналапривели их в восторг: за четыре года в прибрежных песках Порт-Саида выросцелый город, там копошились толпы народа, там работало множестволюдей-муравьев, изменяя лицо земли. Но в Париже у Гамлена дело шло из руквон плохо: вот уже больше года он тщетно хлопотал о реализации привезенныхим проектов и никому не мог внушить свою веру в успех, так как был слишкомскромен и не красноречив; живя в небольшом помещении из пяти комнат вособняке Орвьедо, он был еще дальше от успеха, чем в те времена, когдаразъезжал по горам и равнинам Азии. Их сбережения быстро таяли, брату исестре грозила нужда. Печаль, все более омрачавшая жизнерадостность Каролины, по мере тогокак брат ее постепенно падал духом, как раз и возбудила участие Саккара. Вэтой семье, состоявшей из брата и сестры, она как бы играла роль мужчины.Жорж, внешне очень похожий на нее, хотя и более хрупкий, обладал редкойработоспособностью, но он с головой уходил в свои занятия и не любил,чтобы его отвлекали. Он не хотел жениться и не видел в том необходимости,так как обожал сестру, и этого ему было достаточно. Вероятно, у негобывали какие-нибудь кратковременные связи, но о них никто ничего не знал.И этот воспитанник Политехнической школы, обладавший широким кругозором,со страстью отдававшийся всему, что предпринимал, иногда бывал так наивен,что казался недалеким. Воспитанный в самых узких догмах католицизма, он сдетства был верен этой религии и в простоте душевной исполнял все ееобряды, между тем как его сестра, благодаря своей огромной начитанности ивсестороннему образованию, приобретенному в те долгие часы, когда братпогружался в свои технические исследования, совсем отошла от религии. Онаговорила на четырех языках, читала экономистов, философов, одно времястрастно увлекалась социалистическими и эволюционными теориями, но теперьуспокоилась, и путешествия, долгая жизнь в странах восточной культурыразвили в ней большую терпимость, мудрую уравновешенность. Сама она неверила, но относилась с уважением к религиозным взглядам брата. Между нимиоднажды произошло объяснение, и они никогда больше не возвращались к этомувопросу. При всей своей простоте и добродушии она была очень умна иобладала большой жизненной силой; жестокости судьбы она противопоставляласвою жизнерадостную бодрость и часто говорила, что единственным горем, досих пор терзающим ее, было то, что она не имела ребенка. Саккар как-то оказал Гамлену услугу, доставив ему небольшую работу, -одному товариществу понадобился инженер, чтобы определить коэффициентполезного действия новой машины. Таким образом ему удалось поближепознакомиться с братом и сестрой, и он стал часто навещать их, чтобыпровести часок у них в гостиной, которую они превратили в рабочий кабинет.Эта единственная большая комната в квартире была совершенно пустой, в нейстояли только длинный чертежный стол, второй стол поменьше, заваленныйбумагами, и полдюжины стульев. На камине стопками лежали книги. Но этапустота оживлялась импровизированными украшениями: на стенах кнопками былаприколота целая серия чертежей и ряд светлых акварелей. Это были проектыиз портфеля Гамлена, наброски, сделанные им в Сирии, - все его надежды набудущее. Акварели, написанные Каролиной с очень оригинальным чувствомколорита, хотя без всяких претензий, изображали местные пейзажи, типы,костюмы, которые она наблюдала и зарисовывала, сопровождая своего брата.Два широких окна, выходящих в сад дома Бовилье, бросали яркий свет на этугалерею рисунков, вызывающих в воображении иную жизнь, мысль опревращающейся в прах древней цивилизации, которую чертежи, с их четкимигеометрическими линиями, как будто стремились поднять на ноги, поддержатьпрочными лесами современной науки. После того как Саккар с кипучейэнергией, делавшей его таким привлекательным, пришел им на помощь, он сталособенно часто рассматривать эти проекты и акварели, заинтересовавшись имии беспрестанно допытываясь все новых объяснений. В его голове ужезарождались грандиозные планы. Однажды утром, когда он зашел к ним, Каролина сидела одна у маленькогостолика, за которым она обычно работала. Она была бесконечно грустна, рукиее безвольно лежали на груде бумаг. - Как же не огорчаться? Наши дела решительно принимают дурной оборот...Я, впрочем, не падаю духом. Но скоро у нас ничего не останется, и тяжелеевсего уныние, в которое неудачи приводят брата. Ведь он бодр и силентолько когда работает... Я думала уж снова взяться за уроки, чтобы хотьпомочь ему. Искала место, ни ничего не нашла... Не могу же я статьприслугой! Никогда еще Саккар не видел ее такой расстроенной и подавленной. - Ну вот еще что придумали! - воскликнул он. Она покачала головой; сейчас она с горечью смотрела на жизнь, которуюобычно принимала с такой бодростью, даже когда ей приходилось нелегко. Вэту минуту вернулся Гамлен с известием о новой неудаче; крупные слезымедленно выступили у нее на глазах, она замолчала, сидя за столом, сжавкулаки и устремив взгляд в пространство. - И подумать только, - вырвалось у Гамлена, - что там можно было бынажить миллионы, если бы кто-нибудь согласился помочь мне! Саккар остановился перед чертежом какой-то изящной постройки, стоящейсреди обширных складов. - А это что такое? - спросил он. - Это я забавлялся, - объяснил инженер. - Это проект резиденции, там, вБейруте, для директора компании, о которой я мечтал; знаете, Всеобщейкомпании объединенного пароходства. Он воодушевился, приводил все новые подробности. Во время своегопребывания на Востоке он убедился в том, как плохо там организовантранспорт. Несколько обществ в Марселе, убивая друг друга конкуренцией, неимеют возможности приобрести достаточное количество комфортабельныхпароходов; первой мыслью Гамлена, лежащей в основе всех задуманных импланов, было объединить эти общества в синдикат, создать одну большуюкомпанию с миллионным капиталом, чтобы эксплуатировать все Средиземноеморе и обеспечить себе господство на нем, установив рейсы между военнымипортами Африки, Испании, Италии, Греции, Египта, Азии, до самых отдаленныхберегов Черного моря. Такой проект мог зародиться только в умеорганизатора с большим чутьем и глубокими патриотическими чувствами.Осуществить его - значило завоевать Восток и передать его Франции, неговоря уже о том, что в результате должны были окрепнуть связи с Сирией,где открывалось широкое поле деятельности. - Синдикаты, - прошептал Саккар, - им, конечно, принадлежит будущее...Это такая мощная форма объединения! Три или четыре мелких предприятия,которые едва прозябают каждое в отдельности, приобретают, объединившись,непреодолимую жизнеспособность и начинают процветать... Да, будущеепринадлежит крупным капиталам, централизованным усилиям масс. Всяпромышленность, вся торговля в конце концов превратятся в один огромныйуниверсальный магазин, где можно будет получить все. Теперь он остановился перед акварелью, изображавшей дикий пейзаж,бесплодное ущелье, заваленное обломками гигантских, поросших кустарникомскал. - Ого, - сказал он, - вот где край света. Вряд ли здесь толкаютсяпрохожие, в этом закоулке. - Это одно из ущелий Кармила, - ответил Гамлен. - Сестра сделала этотнабросок, пока я поблизости занимался изысканиями. И он просто добавил: - Посмотрите-ка! Между меловым известняком и порфиром, лежащим под ним,по всему склону горы проходит богатая жила сернистого серебра, да! Целыесеребряные рудники, эксплуатация которых, по моим расчетам, могла быобеспечить колоссальные прибыли. - Серебряные рудники! - с живостью повторил Саккар. Каролина, глазакоторой все еще были устремлены вдаль, услышала эти слова, и они как будтовызвали перед ее глазами какое-то видение. - Кармил! Ах, какая пустыня, - сказала она. - Какие долгие дниодиночества! Там все поросло миртом и дроком, которые так хорошо пахнут,теплый воздух напоен их ароматом... Там есть орлы, они все время парят в вышине... Но все это серебро спитпод землей, а рядом столько нищеты! Хотелось бы, чтобы там толпилсясчастливый народ, чтобы выросли заводы, возникли города, чтобы там жилилюди, возрожденные трудом. - Было бы совсем нетрудно провести дорогу от Кармила до Сен-Жан-д'Акра,- продолжал Гамлен. - Там, наверно, нашли бы и железо, потому что егоочень много в местных горах... Я разработал и новый способ добычи, которыйпринес бы значительную экономию. Все готово, дело только в том, чтобынайти капитал. - Общество серебряных рудников Кармила... - прошептал Саккар. Но теперь уже инженер, глядя вверх, переходил от одного чертежа кдругому, снова поглощенный этим трудом всей своей жизни, взволнованныймыслью о сияющем будущем, которое покоилось здесь, в то время как он былпарализован нуждой. - Но ведь это все только начало, только мелкие предприятия, - продолжалон. - Посмотрите на эту серию чертежей, - вот где самое главное, целаясеть железных дорог, пересекающих малую Азию из конца в конец...Отсутствие удобного и быстрого сообщения, вот главная причина застоя, вкотором находится такая богатая страна. Вы не найдете там ни однойпроезжей дороги, и единственный способ передвижения и перевозок - это мулыи верблюды... Представьте себе, какой произойдет переворот, если провестижелезную дорогу до самого края пустыни. Промышленность и торговля вырастутв десять раз, и победоносная цивилизация, Европа, откроет для себя,наконец, двери Востока. О, если это вас хоть немного интересует, мыпоговорим подробнее. И вы увидите, увидите! Однако он не мог удержаться,чтобы тут же не начать объяснения. Он разработал свой план прокладкижелезных дорог главным образом во время путешествия в Константинополь,Основная и единственная трудность заключалась в том, чтобы пересечьТаврский хребет, но он объездил различные перевалы и утверждал, чтоимеется возможность провести прямую и относительно недорогую трассу.Впрочем, он не предполагал сразу осуществить всю систему. Если удастсяполучить от султана концессию на все работы, то благоразумнее будетсначала построить только главную линию - от Бруссы до Бейрута через Ангоруи Алеппо. Позднее можно было бы подумать и о линии от Смирны к Ангоре и отТрапезунда к Ангоре через Арзрум и Сиваш. - А потом, со временем... - продолжал он. И он не закончил, а толькоулыбнулся, не решаясь высказать, как далеко шли его смелые планы. Это быламечта. - О, равнины у подножия Тавра, - медленно, словно в забытьи, заговорилаКаролина, - какой восхитительный рай! Достаточно копнуть землю, иполучаешь урожай, да какой! Фруктовые деревья, персиковые, вишневые,фиговые, миндальные, гнутся под тяжестью плодов. А поля оливковых итутовых деревьев! Это целые леса! И какая привольная, легкая жизнь на этомчистом воздухе, под вечно голубым небом! Саккар засмеялся тем резким жизнерадостным смехом, которым он смеялся,когда чуял богатство. И так как Гамлен продолжал говорить о других планах,а именно о создании банка в Константинополе, рассчитывая на свои крупныесвязи, в особенности на связь с великим визирем, он весело перебил его: - Да ведь это рай земной! Столько добра, что девать некуда! Потом, по-родственному положив обе руки на плечи Каролины, все ещесидевшей на прежнем месте, он сказал: - Не надо отчаиваться, сударыня! Я отношусь к вам с большой симпатией,вот увидите, мы с вашим братом придумаем что-нибудь очень хорошее для насвсех... Запаситесь терпением, подождите. В течение следующего месяца Саккар нашел для инженера еще несколькомелких работ; он не возобновлял разговора о крупных делах, но,по-видимому, думал о них беспрестанно, был увлечен ими, хотя подавляющийразмах этих предприятий приводил его в смущение. Возникшая между нимидружба стала еще теснее, когда Каролина с большой простотой иестественностью стала заниматься его холостяцким хозяйством, заметив, чтоего разоряли бесполезными расходами и тем хуже обслуживали, чем больше унего было слуг. Он, такой искусный в делах, известный своей сильной иловкой хваткой в неразберихе крупных мошеннических афер, у себя домадопускал полный беспорядок, не обращая внимания на страшную утечку денег,утраивавшую его расходы; отсутствие хозяйки в доме сильно ощущалось вовсем, вплоть до мелочей. Заметив этот грабеж, Каролина сперва давалаСаккару советы, затем стала посредницей между ним и прислугой; с еепомощью удалось два или три раза кое-что сэкономить, и в конце концов онпредложил ей стать его домоправительницей, почему бы и нет? Она ведьискала место учительницы, значит, могла временно принять это вполнеприличное предложение. Оно было сделано в шуточной форме, но принялосерьезный характер. Разве не могла она заняться этим, поддержать своегобрата, зарабатывая триста франков в месяц, которые ей предлагал Саккар?Она согласилась и через неделю совершенно перестроила его хозяйство,отказала повару и его жене и наняла вместо них кухарку, которая вместе слакеем и кучером должна была справляться со всей домашней работой. Онаоставила только одну лошадь и один экипаж, вникала во все, проверяла счетас таким щепетильным вниманием, что через две недели ей удалось уменьшитьрасходы вдвое. Он был в восторге и в шутку говорил, что теперь онобкрадывает ее и что она должна потребовать проценты с тех сумм, которыеон экономит с ее помощью. После этого Саккар еще больше сблизился с братом и сестрой. Онпредложил снять болты, которые наглухо запирали дверь, соединяющую обапомещения, и теперь можно было свободно ходить из одной столовой в другую;пока ее брат, запершись наверху, работал с утра до вечера, приводя впорядок свои папки с восточными материалами, Каролина, поручив собственноехозяйство их единственной прислуге, во всякое время дня спускалась кСаккару, распоряжалась у него как у себя дома. И для него стало радостьюпостоянно видеть эту высокую красивую женщину с веселым молодым лицом вореоле пышных седых волос, ходившую по комнатам твердой величавойпоходкой. Она снова повеселела, опять обрела волю к жизни с тех пор, какнашла себе занятие, все время была на ногах и чувствовала, что приноситпользу. Без всякой нарочитой скромности она постоянно носила черноеплатье, в кармане которого позвякивала связка ключей, и это явно забавлялоее: она, такая ученая, философ, стала теперь просто хорошей хозяйкой,экономкой расточителя, которого она начинала любить, как любят несносныхдетей. Одно время его очень влекло к ней, и, рассчитав, что она былатолько на четырнадцать лет моложе его, он спрашивал себя, что быпроизошло, если бы вдруг ему вздумалось обнять ее. Неужели со временивынужденного бегства от мужа, от которого ей доставалось столько жепобоев, сколько и ласки, она уже десять лет жила как странствующаяамазонка, не зная мужчин? Может быть, ее путешествия оградили ее откаких-либо связей? Однако ему было известно, что один из друзей ее брата,некто господин Бодуэн, коммерсант, который остался в Бейруте и вскоредолжен был вернуться, очень любил ее прежде, так что даже хотел женитьсяна ней, готов был ждать смерти ее мужа, который недавно попал в больницу,заболев белой горячкой от пьянства. Словом, этот брак должен былупорядочить вполне извинительное, почти законное положение вещей. А разодин, очевидно, у нее уже был, почему бы ему не стать вторым? Но Саккар нешел дальше этих рассуждений и находил ее таким хорошим товарищем, чтоиногда даже не видел в ней женщину. Когда она проходила мимо и он, следяза ее чудесным станом, задавал себе вопрос: что бы произошло, если бы онпоцеловал ее? - он сам отвечал, что произошли бы вещи обычные, может бытьдаже скучные, и, откладывая эту попытку на будущее, крепко пожимал ей рукуи радовался их сердечным отношениям. И вдруг Каролина опять стала очень печальна. Однажды утром онаспустилась вниз подавленная, бледная, с распухшими глазами, но он ничегоне мог узнать от нее и перестал расспрашивать, так как она упорноотвечала, что ничего не случилось, что она такая же, как всегда. Только надругой день он понял, в чем дело, увидев на столе у Гамленов оповещение -письмо, сообщавшее о браке господина Бодуэна с дочерью английскогоконсула, молоденькой и безмерно богатой. Удар для Каролины был темтяжелее, что о таком событии она узнала из обычного оповещения, без всякойподготовки, - он даже не счел нужным проститься с ней. Все вдругобрушилось в жизни несчастной женщины, она потеряла и ту слабую надежду,за которую цеплялась в минуты отчаяния. И случай также бывает иногдаотвратительно жестоким: как раз за два дня до этого она узнала о смертимужа и в продолжение сорока восьми часов верила в близкое осуществлениесвоей мечты. Жизнь ее была разбита, и она была совсем подавлена. В тот жевечер ее ожидало новое потрясение: прежде чем подняться к себе в спальню,она, как всегда, зашла к Саккару, чтобы условиться о хозяйственныхраспоряжениях на завтра; он стал говорить с ней о ее горе с такимучастием, что она разразилась рыданиями; затем, в непреодолимом желанииласки, она словно потеряла всякую волю, очутилась в его объятиях иотдалась ему - без радости для себя и для него. Опомнившись, она непочувствовала возмущения, но грусть ее усилилась безмерно. Зачем онадопустила это? Она не любила этого человека, и он, вероятно, тоже не любилее. Не то чтобы его возраст или наружность казались ей недостойными еелюбви; он не был, конечно, ни красив, ни молод, но этот маленький смуглыйчеловек нравился ей своей подвижностью, живостью своих черт, и, ничего онем не зная, она хотела верить, что он благожелателен, очень умен испособен осуществить грандиозные планы ее брата с честностью, присущейкаждому среднему человеку. Но все же - какое глупое падение! С ееблагоразумием и самообладанием, с ее горьким жизненным опытом отдаться воттак, не зная зачем и почему, обливаясь слезами, точно сентиментальнаягризетка! Вдобавок ко всему она чувствовала, что и он не меньше ее былудивлен и почти огорчен этим происшествием. Когда, стараясь утешить ее, онзаговорил с ней о господине Бодуэне как о бывшем любовнике, низкая изменакоторого заслуживает только забвения, и она возмутилась, клянясь, чтомежду ними никогда ничего не было, он сначала подумал, что она лжет изженской гордости; но она так настойчиво повторяла эту клятву, такаяискренность светилась в ее прекрасных глазах, что он в конце концовубедился в правдивости этой истории, поверил, что она по прямотехарактера, из чувства собственного достоинства не хотела отдаться добрака, а ее возлюбленный, терпеливо прождав два года, в конце концов невыдержал и женился на другой, когда ему представился слишкомсоблазнительный случай - молодая и богатая невеста. И странно, что этооткрытие, эта уверенность, которая должна была бы только усилить чувствоСаккара, напротив, приводила его в какое-то смущение, - глупая случайностьего успеха стала для него еще яснее. Впрочем, их близость невозобновлялась, потому что никто из них, казалось, к этому не стремился. В течение двух недель Каролина была погружена в глубокое уныние.Желание жить, та сила, которая превращает жизнь в необходимость и радость,покинула ее. Она исполняла свои многочисленные обязанности, но сама как быотсутствовала, даже не создавая себе иллюзий относительно смысла иинтереса своих занятий. Отчаявшись и убедившись в тщете всегосуществующего, она работала без души, как машина. И после этого крушенияее бодрости и жизнерадостности у нее осталось только одно развлечение -она проводила свое свободное время у окна большого рабочего кабинета,прижавшись лбом к стеклу и устремив взор в сад соседнего дома, особнякаБовилье. С первых же дней своей жизни здесь она угадала, что там цариланужда, тайная нищета, особенно удручающая, когда ее пытаются прикрытьпоказной роскошью. Здесь тоже были страдающие существа, ее горе как быразбавлялось их слезами, и, охваченная смертельной тоской при виде чужихмучений, она воображала, что мертва и бесчувственна к собственнымстраданиям. Когда-то Бовилье владели огромными имениями в Турени и Анжу ивеликолепным особняком на улице Гренель, но от прежних богатств у нихосталась только эта бывшая вилла, выстроенная за чертою Парижа в началепрошлого века, а теперь зажатая между мрачными зданиями улицы Сен-Лазар.Несколько прекрасных деревьев сада остались здесь, как на дне колодца, имох покрывал стертые и потрескавшиеся ступени лестницы. Это был уголокприроды, как бы заключенный в тюрьму, тихий и печальный уголок,исполненный безмолвной тоски, куда солнце проникало только в видезеленоватых отсветов, холодный трепет которых леденил грудь. Первой, когоувидела Каролина среди этой сырости и могильного покоя на покосившемсякрыльце, была графиня де Бовилье, высокая худая женщина лет шестидесяти,совсем седая, с аристократической, немного старомодной наружностью. У неебыл большой прямой нос, необыкновенно длинная шея, и вся она была похожана очень старого, грустного и кроткого лебедя. За ней почти тотчас жепоявилась ее дочь, Алиса де Бовилье; в двадцать пять лет она была такаяхуденькая, что, если бы не плохой цвет лица и не поблекшие уже черты, ееможно было бы принять за девочку. Алиса была вылитая мать, но безаристократического благородства последней, более тщедушная и с такойдлинной шеей, что это даже портило ее; она сохранила только жалкоеочарование последнего отпрыска славного рода. Мать и дочь жили вдвоем стех пор, как сын, Фердинанд де Бовилье, сделался папским зуавом послебитвы при Кастельфидардо, проигранной Ламорисьером. Каждый день, еслитолько не было дождя, они появлялись одна за другой и, не обмениваясь ниединым словом, огибали узкую лужайку, занимавшую середину двора. Двор былобсажен плющом, цветов не было - потому ли, что они не могли здесь расти,или потому, что стоили слишком дорого. И эта медленная прогулка, обычныймоцион двух бледных женщин под старыми деревьями, которые были свидетелямистольких празднеств, а теперь хирели среди соседних доходных домов,навевала меланхолическую грусть, как будто здесь носили траур по прежним,давно ушедшим дням. Заинтересовавшись своими соседками, Каролина сталанаблюдать за ними с нежной симпатией, без праздного недоброжелательноголюбопытства; и понемногу, глядя сверху к ним в сад, она проникала в ихжизнь, которую они с ревнивым старанием скрывали от внешнего мира. У них вконюшне всегда стояла лошадь, за которой смотрел старый слуга,одновременно исполнявший обязанности лакея, кучера и привратника; былатакже кухарка, служившая в то же время и горничной; мать и дочьотправлялись по своим делам в прилично запряженной карете, выезжавшей изпарадных ворот; зимой два раза в месяц, когда к обеду приходил кое-кто издрузей, стол был накрыт с известной роскошью, - но какими долгими постами,какой скаредной ежедневной экономией была куплена эта ложная видимостьбогатства. Под маленьким навесом, скрытым от посторонних глаз, постоянностирали жалкое, вылинявшее, покрытое заплатами белье, чтобы уменьшить счетот прачки; на ужин подавали немного овощей, хлеб нарочно оставляличерстветь на полке, чтобы съедать его поменьше; для большей экономииприбегали ко всяким уловкам, жалким и трогательным, - старый кучер чинилдырявые ботинки барышни, кухарка замазывала чернилами швы поношенныхперчаток своей госпожи, платья матери после хитроумных переделокпереходили к дочери, шляпы служили годами, на них менялись только цветы иленты. Когда не ждали гостей, парадные гостиные в первом этаже, так же каки большие комнаты во втором, тщательно запирались, и во всем этом обширномдоме обе женщины занимали только маленькую комнату, служившую им столовойи спальней. Когда окно приоткрывалось, то было видно, как графиня, словноприлежная мещанка, чинит белье, а дочь ее между роялем и ящиком сакварельными красками вяжет чулки и митенки для матери. Однажды послесильной грозы Каролина видела, как они обе спустились в сад и расчищалидорожки, размытые потоками дождя. Теперь она уже знала их историю. Графиня де Бовилье много натерпеласьот своего мужа, настоящего развратника, но никогда не жаловалась. Однаждывечером, в Вандоме, его принесли домой в агонии, с простреленной грудью.Говорили, что это был несчастный случай на охоте: наверное стрелялкакой-нибудь ревнивый лесничий, дочь или жену которого граф соблазнил.Хуже всего было то, что с его смертью пришло к концу и богатство рода деБовилье, когда-то колоссальное, состоявшее из огромных земельных владений,настоящих королевских доменов, - оно растаяло еще до революции, а отецграфа и он сам окончательно промотали его. От этих обширных владенийосталась одна только ферма Обле, в четырех лье от Вандома, приносящаяоколо пятнадцати тысяч ренты, - единственный источник существования вдовыи ее двух детей. Особняк на улице Гренель был давно продан, а дом на улицеСен Лазар съедал большую часть пятнадцати тысяч франков, получаемых сфермы, так как был заложен и перезаложен, и приходилось платить проценты,чтобы его не продали с молотка. Оставалось только шесть или семь тысячфранков, чтобы содержать четырех человек и вести образ жизни знатнойсемьи, сохраняющей старые аристократические традиции. Прошло уже восемь лет с тех пор, как графиня, овдовев, осталась с сыномдвадцати и дочерью семнадцати лет, и, несмотря на несчастье, постигшее еесемью, она замкнулась в своей дворянской гордости, дав себе слово, чтобудет есть один хлеб, но не уронит своего достоинства. С тех пор она жилатолько одной мыслью - поддержать престиж своего рода, выдать дочь замуж зачеловека из такой же аристократической семьи и устроить сына на военнуюслужбу. Вначале Фердинанд причинял ей смертельное беспокойство, так как вюности наделал глупостей, - пришлось платить его долги; но графиня всерьезном разговоре объяснила ему их положение, и после этого онобразумился; у него в сущности было доброе сердце, но человек он былничтожный и праздный и ничем не мог заняться, не находя себе места всовременном обществе. Теперь, сделавшись папским солдатом, он по-прежнемуоставался для матери причиной тайной тревоги: у него было слабое здоровье;несмотря на свой гордый вид, он был хрупким и худосочным, и поэтому климатРима был для него опасен. Алиса так долго не могла выйти замуж, что уматери глаза наполнялись слезами, когда она смотрела на нее, ужепостаревшую, увядшую от ожидания. Алиса выглядела бесцветной имеланхоличной, но была не глупа и жадно стремилась к жизни, мечтала осчастье, о человеке, который полюбил бы ее; чтобы не омрачать дом ещесильнее, она делала вид, что от всего отказалась, шутила по поводу брака,говорила, что ее призвание - остаться старой девой, а по ночам заглушалаподушкой рыдания, изнывая от горького одиночества. Графиня, совершаячудеса экономии, ухитрилась все-таки отложить двадцать тысяч франков - всеприданое Алисы; она спасла от гибели также несколько драгоценностей -браслет, кольца, серьги, стоившие в общем тысяч десять франков, - жалкоеприданое, о котором она даже не смела говорить, так как его едва хватилобы на первые расходы, если бы появился долгожданный жених. И, однако, онане хотела отчаиваться и боролась наперекор судьбе, сохраняя все своиаристократические привилегии. Делая вид, что дом ее процветает, асостояние вполне приличное, она ни за что бы не вышла из дому пешком, невычеркнула бы из меню какую-нибудь закуску, если за ужином были гости,зато все больше экономила в повседневной жизни, целыми неделями елакартошку без масла, чтобы прибавить какие-нибудь пятьдесят франков кприданому дочери, все такому же скудному. Каждый день она проявляласкорбный и наивный героизм, и каждый день дом понемногу разрушался у нихнад головами. До сих пор у Каролины еще не было случая поговорить с графиней и еедочерью. Она уже знала самые интимные подробности их жизни, скрываемой отвсего света, но они лишь изредка обменивались взглядами и, встретившись,оборачивались, чтобы посмотреть друг на друга с внезапной симпатией.Сблизились они благодаря княгине Орвьедо. Она задумала устроить для своегоДома Трудолюбия нечто вроде инспекционного комитета из десяти дам, которыедолжны были собираться два раза в месяц, тщательно осматривать приют,контролировать ведение дел. Она решила сама назначить этих дам, и одной изпервых, на кого пал ее выбор, была госпожа де Бовилье, в прошлом ееблизкая подруга, а теперь, когда она отошла от света, просто соседка.Случилось так, что инспекционная комиссия осталась без секретаря, и уСаккара, по-прежнему игравшего главную роль в управлении приютом, явиласьмысль рекомендовать Каролину как образцового секретаря, лучше которогонигде не найти. В самом деле, должность эта была довольно хлопотливой:приходилось много писать, были и материальные заботы, которые несколькоотпугивали этих дам; кроме того, с первых же шагов Каролина оказаласьпрекрасной сестрой милосердия, и ее неудовлетворенное материнское чувство,ее страстная любовь к детям изливались в деятельной нежности ко всем этимбедным существам, которых нужно было спасти от парижской клоаки. Напоследнем заседании комитета она встретилась с графиней де Бовилье, но таограничилась довольно холодным поклоном, за которым старалась скрытьтайное смущение, - конечно, угадывая в Каролине свидетельницу ее нужды.Теперь они здоровались каждый раз, как встречались взглядами и когда былобы слишком невежливо сделать вид, что не узнаешь друг друга. Однажды в большом кабинете, когда Гамлен исправлял по новым расчетамкакой-то чертеж, а Саккар, стоя, следил за его работой, Каролина, глядя пообыкновению в окно, наблюдала, как графиня с дочерью совершают своюпрогулку по саду. В это утро у них на ногах были такие стоптанные туфли,каких не подобрала бы даже тряпичница, если бы они валялись на улице. - Ах, бедные женщины! - прошептала она. - Как, должно быть, ужасна этакомедия роскоши, которую они считают нужным разыгрывать! И она отступила, спряталась за занавеску, боясь, чтобы мать не заметилаее и не огорчилась еще больше от того, что за ними наблюдают. Каждое утроКаролина подолгу смотрела в окно, и за эти три недели стала спокойнее.Острая боль утихла, словно вид чужого несчастья придавал ей силу терпеливопереносить собственное горе, которое, как ей раньше казалось, разрушиловсю ее жизнь. Она ловила себя на том, что опять начинает смеяться. Еще с минуту, глубоко задумавшись, она следила за двумя женщинами впокрытом зеленым мхом саду. Затем, повернувшись к Саккару, сказала сживостью: - Скажите мне, почему я не умею быть печальной?.. Нет, я не могу долгогрустить и никогда не грустила долго, что бы со мной ни случалось... Чтоэто, эгоизм? Нет, не думаю. Это было бы слишком гадко, и к тому же, хоть яи весела, сердце у меня разрывается при виде чужого горя. Как эгосовмещается? Я весела, но, готова плакать над всеми несчастными, которых явижу, причем прекрасно понимаю, что маленький кусочек хлеба принес бы имбольше пользы, чем мои бесполезные слезы. Говоря это, она смеялась своим бодрым, жизнерадостным смехом, каксмелая женщина, предпочитающая действие многословным сожалениям. - И, однако, богу известно, что я имела основания отчаяться во всем.Да, судьба не баловала меня до сих пор... После того как я вышла замуж ипопала в этот ад, где сносила брань и побои, я уж думала, что мне остаетсятолько броситься в воду. Но я не бросилась и уже через две недели всятрепетала от радости, была полна необъятной надежды, уезжая с братом наВосток... Когда мы, вернувшись в Париж, во всем терпели неудачу, япроводила ужасные ночи, мне казалось, что мы умрем с голоду, несмотря нанаши прекрасные проекты. Мы не умерли, и я снова стала мечтать о чем-тонеобычайном и радостном и иногда даже смеялась наедине с собой. А теперьэтот ужасный удар, о котором я и сейчас не могу говорить спокойно, какбудто окончательно доконал меня. Да, я положительно чувствовала, что моесердце перестало биться, словно его вырвали из груди; я думала, что емупришел конец, что и мне пришел конец, что я уничтожена. А потом - как быне так! Жизнь снова захватывает меня, сегодня я смеюсь, завтра начнунадеяться и опять захочу жить, жить несмотря ни на что... Как это странно,что не умеешь долго грустить! Саккар, тоже смеясь, пожал плечами: - Ну, вот еще! Вы такая же, как все. Это и есть жизнь. - Вы думаете? - воскликнула она удивленно. - А мне кажется, есть людитакие печальные, что никогда не радуются и сами отравляют себе жизнь,представляя ее себе в черном свете... О, я совсем не считаю ее прекраснойи легкой. Для меня она была очень тяжела, я видела ее вблизи, всегда синтересом наблюдала ее. Она отвратительна и печальна. Но что же делать! Ялюблю ее. Почему? Сама не знаю. Вокруг меня все гибнет и рушится. И всеже, наперекор всему, на другой же день я снова весела и полна надежд, сидяна развалинах... Я часто думаю, что со мной в малом масштабе происходит тоже, что с человечеством, - оно живет среди ужасных бедствий, но каждоеновое поколение вливает в него бодрость. После каждого потрясения я ощущаюкак бы новую молодость, во мне пробуждаются весенние соки, сулят мненадежды и согревают сердце. Это действительно так; стоит мне послекакого-нибудь большого огорчения выйти на улицу, на солнце, - я тотчасснова начинаю любить, надеяться, чувствовать себя счастливой. И годыничего не могут со мной сделать, я так наивна, что старею, не замечаяэтого. Видите ли, для женщины я слишком много читала и теперь даже незнаю, куда стремлюсь, как, впрочем, не знает и весь этот необъятный мир.Но только, вопреки рассудку, я уверена, что и я и все мы идем к чему-тоочень хорошему и страшно веселому. И она все превратила в шутку, хотя сама была взволнована. Ей хотелосьскрыть, что она расчувствовалась от новых надежд, а брат, подняв голову,смотрел на нее с благодарностью и обожанием. - Ну, ты другое дело! - сказал он. - Ты создана для катастроф, тывоплощенная любовь к жизни! Эти ежедневные утренние беседы все больше увлекали их, и к Каролиневернулась естественная жизнерадостность, присущая ее здоровой натуре, -Саккар им обоим внушал бодрость своей пылкой энергией крупного дельца. Всебыло почти решено: они начнут осуществлять проекты знаменитого портфеля.Под звуки резкого голоса Саккара все оживало, все принимало грандиозныеразмеры. Прежде всего они завладеют Средиземным морем, они его завоюют припомощи Всеобщей компании объединенного пароходства; и он перечислял всепорты прибрежных стран, где будут созданы гавани, и, сочетая полузабытыевоспоминания об античном мире с азартом биржевого игрока, он прославлялэто море, единственное, которое было известно в древности, это синее море,вокруг которого расцветала цивилизация, волны которого омывали древниегорода - Афины, Тир, Александрию, Карфаген, Марсель, - города, создавшиеЕвропу. Затем, обеспечив себе эту широкую дорогу на Восток, они начнуттам, в Сирии, с небольшого предприятия, с Общества серебряных рудниковКармила, только чтобы мимоходом выручить несколько миллионов, но это сразупривлечет к ним акционеров, потому что мысль о серебряных россыпях, оденьгах, валяющихся прямо на земле, так что их можно собирать лопатами,обязательно воодушевит публику, в особенности если к предприятию можнопристроить в качестве вывески такое славное и звучное название - Кармил.Там есть также залежи каменного угля у самой поверхности; он страшноподнимется в цене, когда в стране построят много заводов; а кроме того,между делом они займутся и другими мелкими предприятиями, создадут банки,синдикаты для процветающих отраслей промышленности, будут эксплуатироватьобширные ливанские леса, гигантские деревья которых из-за отсутствия дороггниют на корню. Наконец Саккар касался самого главного - Компаниивосточных железных дорог, и здесь уж он приходил в экстаз, потому что этажелезнодорожная сеть, словно паутиной из конца в конец покрывающая МалуюАзию, воплощала для него спекуляцию, жизнь денег, сразу захватывающих этотдревний мир как новую добычу, еще не тронутую, несметно богатую, скрытуюпод вековым невежеством и грязью. Он угадывал там целые сокровища, онрвался вперед, как боевой конь, почуявший битву. Каролина с ее крепким здравым смыслом, не поддававшимся слишком пылкимфантазиям, все же поддалась воодушевлению Саккара и уже не видела в егозамыслах ничего невозможного. К тому же планы Саккара радовали ее, так какона любила Восток и тосковала по этой восхитительной стране, где она, какей казалось, была счастлива. Говоря об этих местах, она сама своими яркимиописаниями и подробностями невольно разжигала увлечение Саккара. ОБейруте, где она жила три года, она могла говорить без конца: Бейрут уподножия Ливана, на косе, выдающейся в море, между красным песчанымберегом и обрывистыми скалами, Бейрут с домами, выстроенными амфитеатромсреди обширных садов, был настоящим раем, засаженным пальмами,апельсиновыми и лимонными деревьями. Затем она говорила о всех городахпобережья: на севере Антиохия, утратившая свое былое великолепие, на югеСайд, древний Сидон, Сен-Жан-д'Акр, Яффа и Тир, нынешний Сур, в которомвоплотилась история всех этих городов, Тир, купцы которого обладаликоролевским могуществом, а моряки обошли вокруг Африки, Тир,представляющий собой теперь, когда гавань его занесло песком, лишь грудуразвалин, рассыпавшихся в прах дворцов да несколько разбросанных жалкихрыбачьих лачуг. Она всюду сопровождала брата, она бывала в Алеппо, вАнгоре, в Бруссе, в Смирне, даже в Трапезунде; она целый месяц прожила вИерусалиме, заснувшем среди суеты богомольцев, затем два месяца в Дамаске,этом властелине Востока, расположенном в центре обширной равнины, торговоми промышленном городе, куда, заливая его шумными толпами, стекаютсякараваны из Мекки и Багдада. Она видела также долины и горы, громоздящиесяна плоскогорьях, затерянные в глубине ущелий деревушки маронитов и друзов,возделанные поля и поля бесплодные. И из каждого уголка, из немой пустынии из больших городов она вынесла все тот же восторг перед неисчерпаемой,мощной природой и все то же возмущение человеческой глупостью и злобой.Сколько природных богатств пропадало напрасно или расхищалось! Онаговорила о поборах, которые душат торговлю и промышленность, об этомглупом законе, ограничивающем определенной суммой вложение капиталов вземледелие, о рутине, приводящей к тому, что крестьяне до сих пор пашуттакими же плугами, какими пользовались еще до Рождества Христова, и оневежестве, в котором погрязли эти миллионы людей, похожих на слабоумныхдетей, остановившихся в своем развитии. Прежде на побережье не хваталоместа, города соприкасались друг с другом, теперь жизнь устремилась наЗапад, и кажется, будто проезжаешь через огромное заброшенное кладбище. Нишкол, ни дорог, отвратительнейшее правительство, продажный суд, гнусныечиновники, чрезмерные налоги, нелепые законы, лень, фанатизм, не говоряуже о постоянно вспыхивающих внутренних войнах, о побоищах, уничтожающихцелые деревни. И она негодовала, спрашивая, можно ли так портить творениеприроды, благословенный, восхитительный край с самыми различнымиклиматическими условиями, где есть и знойные равнины, и прохлада насклонах гор, и вечные снега на далеких вершинах. И ее любовь к жизни, еенеумирающая надежда разгорались при мысли о том, что наука и финансовыеоперации могли, как ударом волшебной палочки, разбудить эту спящую землю. - Смотрите! - кричал Саккар. - В этом ущелье Кармила, которое вы тутнарисовали, где одни только камни да колючки, здесь, как только мы начнемэксплуатацию серебряных рудников, вырастет сначала поселок, потом город...Мы очистим все эти гавани, занесенные песком, мы оградим их мощнымимолами. Океанские пароходы будут приставать там, где сейчас не могутпристать лодки. И вы увидите, как возродятся эти безлюдные равнины, этипустынные ущелья, когда их пересекут наши железнодорожные линии. Да! Землябудет распахана, будут проведены дороги и каналы, новые города вырастуткак из-под земли, жизнь, наконец, вернется сюда, как она возвращается кбольному телу, когда в истощенные вены вливается свежая кровь... Да!Деньги совершат все эти чудеса. И в звуках его пронзительного голоса перед Каролиной словно и в самомделе расцветала эта будущая цивилизация. Бездушные чертежи, геометрическиелинии оживали, населялись людьми; она снова, как прежде, начинала мечтатьо Востоке, омытом от грязи, спасенном от гнета невежества, наслаждающемсяплодородной почвой, восхитительным небом и в то же время всеми утонченнымидостижениями науки. Ей уже довелось видеть одно чудо - Порт-Саид, занесколько лет выросший на пустынном побережье. Вначале там были тольколачуги нескольких рабочих, прибывших в первую очередь, потом вырос поселокв две тысячи жителей, город в десять тысяч жителей, дома, громадныесклады, гигантский мол, жизнь и благосостояние, с упорством создаваемыеэтими людьми-муравьями. И теперь перед ней возникало то же зрелище -непреодолимое движение вперед, напор общественных сил, рвущихся к возможнобольшему счастью, потребность в деятельности, в поступательном движении,хотя бы без точно намеченной цели, но все к большему благосостоянию, клучшим условиям жизни; она видела земной шар, взбудораженный, какмуравейник, перестраиваемый своими обитателями, и непрерывный труд,которым человек завоевывает новые радости, умножает свои силы, с каждымднем все больше овладевает землей. Деньги, помогая науке, осуществляютпрогресс. Гамлен, слушавший с улыбкой, благоразумно заметил: - Все это поэзия результатов, а мы еще не дошли даже до прозыосуществления. Но Саккар был увлечен именно крайней дерзостью своих замыслов, и он ещебольше загорелся, когда, читая книги о Востоке, раскрыл историюЕгипетского похода. Уже до этого он часто вспоминал о крестовых походах,об этом возвращении Запада к Востоку, к своей колыбели, об этом великомдвижении Западной Европы к древним странам, которые тогда еще были вполном цвету и многому могли научить. Еще больше его поразилвеличественный образ Наполеона, отправившегося воевать на Восток сграндиозной и таинственной целью. Говоря о покорении Египта, об устройстветам французской колонии, об открытии для Франции торговли с БлижнимВостоком, он, конечно, чего-то недоговаривал; и Саккар угадывал в этой всееще неясной и загадочной стороне экспедиции замысел гигантского размаха.Может быть, Наполеон хотел восстановить необъятную империю, короноваться вКонстантинополе императором Востока и Индии, осуществить мечту Александра,стать выше Цезаря и Карла Великого? Ведь сказал же он на острове св.Еленыо Сиднее, английском генерале, задержавшем его у Сен-Жан-д'Акра: "Из-заэтого человека я не достиг своей цели". И то, к чему стремилиськрестоносцы, чего не мог совершить Наполеон, - это была воспламенявшаяСаккара грандиозная идея завоевания Востока. Но в его представлении этозавоевание должно было быть победой разума и осуществляться посредствомдвойной силы науки и денег. Если цивилизация передвинулась с Востока наЗапад, почему бы ей не возвратиться на Восток, не вернуться в древний садчеловечества, в этот эдем Индийского полуострова, спящий под бременемвеков? Это будет новая молодость. Он оживит рай земной, посредством пара иэлектричества сделает его снова обитаемым, восстановит в Малой Азии центрстарого мира, точку пересечения больших естественных путей, соединяющихмежду собой континенты. Здесь уже можно будет наживать не миллионы, номиллиарды и миллиарды. После этого они каждое утро подолгу совещались с Гамленом. Надежды былиграндиозны, но предвиделись многочисленные и серьезные затруднения.Инженер, как раз находившийся в Бейруте в 1862 году, когда друзы учинилитакую резню над христианами маронитами, что потребовалось вмешательствоФранции, не умалчивал о тех препятствиях, которые могли встретиться средиэтих постоянно враждующих племен, отданных в жерт