Эмиль Золя. Деньги 3 страница

Письмо русского банкира из Константинополя, переведенное Сигизмундом,было тем положительным ответом, которого Саккар ожидал, чтобы начать делов Париже. Через день, проснувшись, он по внезапному вдохновению решилдействовать сегодня же и еще до вечера сформировать синдикат из верныхлюдей, чтобы тотчас разместить пятьдесят тысяч пятисотфранковых акцийсвоего анонимного общества с капиталом в двадцать пять миллионов. Онвскочил с постели и, одеваясь, придумал, наконец, для этого обществаназвание, которое искал уже давно. Слова "Всемирный банк" вдруг загорелисьперед ним, как бы написанные огненными буквами на фоне еще темной комнаты. - Всемирный банк, - повторял он, одеваясь. - Всемирный банк. Этопросто, величественно, охватывает все, покрывает весь мир. Да, да,великолепно! Всемирный банк! До половины десятого он ходил по огромнымкомнатам, углубившись в себя, не зная, с какого конца Парижа ему начатьохоту за миллионами. Двадцать пять миллионов - их еще и сейчас можно найтиза каждым углом; он даже колебался, с чего начать, так как выбор былслишком большой, а он хотел действовать обдуманно. Он выпил чашку молока идаже не рассердился, когда кучер доложил ему, что лошадь заболела,наверное простудилась, и следовало бы позвать ветеринара. - Ладно, позовите... Я возьму фиакр. Но на тротуаре его пронизал резкий ветер: внезапно в мае месяцевернулась зима, хотя еще накануне стояла такая теплая погода. Дождя,однако, не было, тяжелые желтые облака поднимались на горизонте. Он невзял фиакра и пошел пешком, чтобы согреться; он решил сначала зайти наБанковскую улицу к биржевому маклеру Мазо, так как хотел разузнать тамнасчет Дегремона, известного дельца, удачливого участника всех синдикатов.Но когда он дошел до улицы Вивьен, с неба, затянутого мрачной мглой, полилтакой сильный дождь с градом, что ему пришлось укрыться под воротами. Саккар остановился там и с минуту смотрел на падающие потоки дождя, каквдруг до него донесся ясный звон золотых монет, заглушавший шум дождевыхкапель. Он прислушался. Этот звон, казалось, исходил из самого чреваземли, непрерывный, тихий и музыкальный, как в сказке из "Тысячи и однойночи". Он повернул голову, осмотрелся и увидел, что находится у дверейдома Кольба, банкира, занимавшегося главным образом торговлей золотом.Покупая золотые монеты в странах, где курс золота стоял низко, он затемпереплавлял их и продавал слитки в других местах, где золото было в цене,и с утра до вечера, в дни плавки, из подвала поднимался хрустальный звонзолотых монет, которые сгребали лопатой, собирали в ящики, бросали втигли. Круглый год этот звон стоял в ушах у прохожих. Теперь Саккаррадостно улыбался этой музыке, которая была как бы подземным голосомбиржевого квартала. Он увидел в ней счастливое предзнаменование. Дождь перестал, он перешел через площадь и сразу же очутился у Мазо.Против обыкновения, молодой маклер жил во втором этаже того же дома, гдепомещалась его контора, занимающая весь третий этаж. Он просто поселился вквартире своего дядюшки, когда, после смерти последнего, договорился ссонаследниками и выкупил его должность. Пробило десять часов, и Саккарподнялся прямо в контору; в дверях он встретил Гюстава Седиля. - Что, господин Мазо здесь? - Не знаю, сударь. Я только что пришел. Молодой человек улыбался, он вечно опаздывал и относился к своейдолжности спустя рукава, как простой любитель, служащий без жалованья,вынужденный провести здесь год или два в угоду отцу, фабриканту шелка сулицы Женер. Саккар прошел через кассу, где с ним поздоровались два кассира -денежный и фондовый, - и вошел в кабинет доверенных. Здесь был толькоБертье, в обязанности которого входило принимать клиентов и сопровождатьпатрона на биржу. - Что, господин Мазо здесь? - Кажется, здесь, я сейчас был у него в кабинете. Ах, нет, он ужевышел. Наверно он в отделе платежей наличными. Он открыл ближайшую дверь и обвел взглядом большую комнату, гдеработали пятеро служащих под начальством заведующего отделом. - Нет. Странно!.. Посмотрите сами в отделе ликвидаций, тут, рядом. Саккар вошел в отдел ликвидаций. Здесь ликвидатор, главный стерженьмаклерской конторы, с помощью семи служащих разбирал блокнот, который емуежедневно после биржи передавал маклер, и заносил на счета клиентовсделки, совершенные по их ордерам, пользуясь фишками, сохранявшимися длятого, чтобы не спутать имен, - так как в блокноте имена не записываются,там только кратко отмечают покупку или продажу: такие-то ценные бумаги,такое-то количество, по такому-то курсу, от такого-то маклера. - Вы не видели господина Мазо? - спросил Саккар. Но никто даже не ответил ему. Пользуясь тем, что ликвидатор вышел, троеслужащих читали газету, двое других глазели по сторонам. Между тем приходГюстава Седиля живо заинтересовал юного Флори, который по утрам занималсяперепиской, регистрировал обмен обязательствами, а после полудня на биржепередавал телеграммы. Он родился в Сенте, отец его служил в налоговомуправлении; сам он сначала был конторщиком у одного банкира в Бордо, потомв конце прошлой осени попал в Париж и поступил к Мазо; у него не былоникаких перспектив; он надеялся только на то, что лет через десять егожалованье удвоится. До последнего времени он был аккуратен, добросовестен,и его ни в чем нельзя было упрекнуть; но с тех пор, как месяц назад вконтору поступил Гюстав, он распустился, - его сбил с толку новыйприятель, большой щеголь, человек со средствами, который всюду бывал ипознакомил его с женщинами. У Флори была густая борода, закрывавшая емулицо, приятный рот, нежные глаза, нос с раздувающимися ноздрями. Он ужепозволял себе недорогие развлечения с мадемуазель Шюшю, статисткой изВарьете. Это была худенькая стрекоза с парижской панели, сбежавшая из домадочь привратницы с Монмартра; на ее пикантном матово-бледном личике сияличудесные карие глаза. Гюстав, еще не сняв шляпы, рассказывал Флори, как он провел вчерашнийвечер: - Да, дорогой мой, я было подумал, что Жермена прогонит меня, разпришел Якоби. Но она нашла способ выставить его, уж каким образом, право,не знаю. А я остался. Оба прыснули со смеха. Разговор шел о Жермене Кер, роскошной девице летдвадцати пяти, немного ленивой и апатичной, с очень пышной грудью; один изколлег Мазо, еврей Якоби, платил ей помесячно. Она всегда была насодержании у биржевиков, и всегда помесячно, - так было удобнее для этихзанятых людей с головой, забитой цифрами, которые и за любовь платили, какза все остальное, не имея времени на настоящую страсть. В своей маленькойквартирке на улице Мишодьер она жила с постоянной и единственной заботой -устроить так, чтобы у нее не встретились господа, которые могли быть другдругу знакомы. - Вот как, - сказал Флори, - а я думал, что вы бережете себя дляхорошенькой лавочницы! Но при этом намеке на госпожу Конен Гюстав сразу нахмурился. Ее уважаливсе: это была порядочная женщина, и когда она соглашалась, ни один из ееизбранников не болтал об этом, - все старались сохранить с ней дружескиеотношения. Поэтому, не желая отвечать, Гюстав в свою очередь спросил: - А как Шюшю, сводили вы ее в Мабиль? - Нет, черт возьми, там слишком дорого. Мы вернулись и пили чай. Стоя за спиной молодых людей, Саккар слышал эти женские имена, которыеони произносили быстрым шепотом. Он улыбнулся и обратился к Флори: - Вы не видели господина Мазо? - Да, сударь, он приходил, дал мне ордер и опять спустился к себедомой... Кажется, у него заболел мальчик, и ему сообщили, что пришелдоктор. Вы бы позвонили к нему, ведь он может уйти, не заходя сюда. Саккар поблагодарил и поспешил спуститься этажом ниже. Мазо, один изсамых молодых биржевых маклеров, был баловнем судьбы, ему повезло - послесмерти своего дядюшки он стал владельцем одной из самых солидных контор вПариже, в возрасте, когда обычно только учатся вести дела. Небольшогороста, с приятным лицом, с тонкими темными усиками и проницательнымичерными глазами, он был очень деятелен, отличался сообразительностью и ужеполучил известность среди маклеров благодаря столь необходимой в егопрофессии быстроте соображения и подвижности, которые, в соединении стонким чутьем, с замечательной интуицией, должны были выдвинуть его впервые ряды. К тому же он обладал пронзительным голосом, из первых рукполучал сведения об иностранных биржах, поддерживал связи со всемикрупными банкирами и еще имел какого-то родственника в агентстве Гавас.Его жена, вышедшая за него по любви, принесла ему в приданое сто двадцатьтысяч франков; это была прелестная молодая женщина, и у них уже было двоедетей - девочка трех лет и полуторагодовалый мальчик. Мазо как раз провожал на лестницу доктора, который, смеясь, успокаивалего. - Входите же, - сказал он Саккару. - Право, с этими малышами все времяволнуешься; из-за малейшею пустяка думаешь, что они уже умирают. И он провел его в гостиную, где еще сидела его жена с малышом наколенях и дочуркой, которая, радуясь, что мать развеселилась, тянуласьпоцеловать ее. Все трое были белокурые, со свежим молочно-белым цветомлица, и молодая мать казалась такой же хрупкой и невинной, как дети. Онкоснулся губами ее волос. - Видишь, мы напрасно сходили с ума. - Ах, ничего, друг мой, я так рада, что он нас успокоил! Поздоровавшись, Саккар остановился перед этой картиной безоблачногосчастья. Комната, роскошно обставленная, была наполнена ароматом счастливойжизни этой семьи, в которую еще не проник разлад: за четыре года семейнойжизни Мазо только один раз прошел слух о его коротком увлечении какой-тоопереточной певицей. Он все еще был верным мужем, так же, как сохранялрепутацию добросовестного маклера: пока еще, несмотря на пыл молодости, онне слишком много играл за свой собственный счет. И, казалось, этимароматом удачи, безоблачного счастья веяло от спокойной роскоши ковров идрапировок, от большого букета роз, едва умещавшегося в китайской вазе инаполнявшего комнату благоуханием. Госпожа Мазо, которая была немного знакома с Саккаром, сказала емувесело: - Ведь правда, сударь, чтобы быть всегда счастливым, достаточно желатьэтого. - Я в этом убежден, сударыня, - ответил он. - И, кроме того, естьсущества такие прекрасные и добрые, что несчастье не смеет приблизиться кним. Она встала, вся сияя, и, поцеловав мужа, ушла, унося с собой ребенка, адевочка бросилась на шею отцу и потом побежала за матерью. Он же, желаяскрыть волнение, обратился к гостю свойственным парижанину шутливым тоном: - Как видите, мы еще не надоели друг другу. Затем, словно спохватившись, спросил: - Вам нужно что-то сказать мне?.. Пойдемте наверх. Там нам будетудобнее. Наверху, у кассы, Саккар узнал Сабатани, пришедшего получить какой-товыигрыш, и его удивило дружеское рукопожатие, которым маклер обменялся сосвоим клиентом. Усевшись в кабинете, Саккар объяснил цель своего посещенияи расспросил Мазо о формальностях, необходимых для включения акций втаблицу официальных курсов. Он небрежно рассказал ему о деле, о Всемирномбанке с капиталом в двадцать пять миллионов. Да, этот банк создаетсяглавным образом с целью финансирования больших предприятий, о которых онупомянул в двух словах. Мазо выслушал не моргнув глазом и очень любезноразъяснил все необходимые формальности. Но он был не так прост и сразудогадался, что Саккар не пришел бы из-за таких пустяков. Поэтому, когдапоследний произнес, наконец, имя Дегремона, он невольно улыбнулся.Конечно, у Дегремона колоссальное состояние, хотя и говорят, что он невполне надежный человек. Впрочем, кому же можно доверять в делах и влюбви? - никому! Но Мазо не хотел высказывать свое настоящее мнение оДегремоне, тем более что между ними недавно произошел разрыв, о которомговорила вся биржа. Теперь Дегремон пользовался услугами Якоби, еврея изБордо, высокого круглолицего весельчака лет шестидесяти, славившегосясвоим громовым голосом, но уже отяжелевшего, с большим животом, междудвумя маклерами как бы существовало соперничество, - молодому во всемвезло, а старик получил свою должность за выслугу лет: бывший доверенный,которому клиенты в конце концов дали возможность купить должность своегопатрона, он был необыкновенно хитрым и опытным практиком; к сожалению, егогубила страсть к биржевой игре, так что он всегда был накануне катастрофы,несмотря на то, что получал довольно значительные барыши. Весь его доходтаял при ликвидациях. Жермена Кер стоила ему всего несколько тысячфранков, а жены его никто никогда не видел. - Однако в этой Каракасской афере, - заключил Мазо, несмотря на всюсвою корректность поддавшись озлоблению, - Дегремон наверняка сыгралпредательскую роль и загреб все барыши. Это очень опасный человек. Затем, помолчав, он спросил: - А почему вы не обратитесь к Гундерману? - Ни за что! - пылко воскликнул Саккар. В эту минуту вошел доверенный Бертье и шепнул что-то на ухо маклеру:это баронесса Сандорф пришла уплатить разницу и придиралась ко всякоймелочи, чтобы уменьшить свой проигрыш. Обычно Мазо был очень внимателен кбаронессе, сам принимал ее, но когда она проигрывала, он избегал ее какчумы, так как был уверен, что его любезность подвергнется большомуиспытанию. Нет хуже клиентов, чем женщины, - они в высшей степенинедобросовестны, когда им приходится платить. - Нет, нет, скажите, что я ушел, - ответил он с раздражением. - И неуступайте ей ни сантима, слышите? И когда Бертье ушел, Мазо, заметив улыбку на губах Саккара, слышавшеговесь разговор, объяснил: - Право, дорогой мой, она очень мила, эта особа, но вы не можете себепредставить, до чего она жадная... Ах, как клиенты любили бы нас, если быони всегда выигрывали! И чем они богаче, чем выше по своему положению, дапростит мне бог, тем больше я их остерегаюсь, прямо дрожу от страха, чтоони не заплатят... Да, бывают дни, когда, не говоря, конечно, о крупныхфирмах, я бы хотел иметь клиентов только из провинции. Дверь снова отворилась, служащий вручил Мазо папку, которую онспрашивал утром, и вышел. - А вот! Кстати! Это один сборщик ренты из Вандома, некто Фейе. Вы непредставляете себе, сколько поручений я получаю от этого корреспондента.Конечно, это не крупные ордера, все от мелких буржуа, от мелких торговцев,от крестьян. Но зато сколько их!.. Право, лучшая часть нашего дела, самаяего основа опирается на скромных клиентов, на большую безыменную толпу. По какой-то ассоциации Саккар вспомнил Сабатани, которого он видел уокошечка кассы. - Оказывается, Сабатани теперь у вас? - спросил он. - Уже около года, - ответил маклер с видом любезного равнодушия. - Этославный малый, не правда ли? Он начал с мелкой игры и очень благоразумен;из него выйдет толк. Он не упомянул и даже сам забыл о том, что Сабатаниоставил у него залог всего в две тысячи франков. Этим и объяснялась такаяскромная игра вначале. Конечно, как и многие другие, левантинец ожидалтого момента, когда малые размеры этой гарантии будут забыты, и, всяческидоказывая свое благоразумие, лишь постепенно увеличивал суммы своихордеров, уверенный в том, что если потерпит крах во время какой-нибудьбольшой ликвидации, то всегда успеет исчезнуть. Как можно выражатьнедоверие очаровательному малому, с которым вы уже подружились? Каксомневаться в его состоятельности, когда видишь его веселым и богатым, вщегольском костюме, который биржевым ворам необходим, как мундир? - Очень мил, очень умен, - повторил Саккар, тут же решиввоспользоваться услугами Сабатани, когда ему понадобится скромный и на всеготовый малый. Потом, вставая и прощаясь, он сказал: - Итак, до свидания! Когда наши акции будут готовы, я опять зайду квам, перед тем как мы будем котировать их. И когда Мазо в дверях кабинета, пожимая ему руку, сказал: - Напрасно вы все же не хотите поговорить с Гундерманом о вашемсиндикате, - он снова раздраженно крикнул: - Ни за что! Уже выходя из конторы, он увидел у кассы Мозера и Пильеро: первый спечальным видом клал в карман свой двухнедельный барыш, семь или восемьтысяч франков, тогда как второй, проиграв, выплачивал тысяч десять ичто-то говорил своим раскатистым голосом, с боевым и самодовольным видом,как после какой-нибудь победы. Близился час завтрака и открытия биржи,контора почти опустела, и через полуоткрытую дверь из отдела ликвидациидоносился смех. Гюстав рассказывал Флори о том, как он катался на лодке икак девица, сидевшая у руля, упала в Сену и при этом растеряла все, дажечулки. На улице Саккар посмотрел на часы. Уже одиннадцать. Сколько он потерялвремени! Нет, он не пойдет к Дегремону, и хотя его приводило в бешенствоодно упоминание имени Гундермана, он вдруг решил зайти к нему. К тому жеведь тогда у Шампо он предупредил его о своем визите, сообщив ему о новомбольшом предприятии, чтобы заткнуть его злорадно улыбающийся рот. И оноправдывал себя тем, что ничего не собирается просить у Гундермана, ахочет только бросить ему вызов, расквитаться с ним за то, что на глазах увсех он обращался с ним как с мальчишкой. Тут опять хлынул дождь, и помостовой полились потоки воды. Саккар вскочил в фиакр и приказал кучеруехать на Провансальскую улицу. Гундерман занимал здесь огромный особняк, где, однако, едва хваталоместа для его многочисленной семьи. У него было пять дочерей и четыресына, три дочери вышли замуж и три сына были женаты, так что он имел ужечетырнадцать внуков. Когда это потомство собиралось к вечерней трапезе, застол, вместе с ним и женой, садились тридцать один человек. Кроме двух егозятьев, которые жили отдельно, у всех остальных были квартиры здесь, вправом и левом флигелях дома, выходивших в сад, тогда как центральнуючасть целиком занимали обширные банковские конторы. Меньше чем за один векчудовищное состояние в целый миллиард зародилось, выросло, расцвело пышнымцветом в этой семье, отчасти благодаря бережливости, отчасти вследствиесчастливого стечения обстоятельств. Здесь было как бы предопределение,которому помогали живой ум, неустанный труд, осторожные и упорные усилия,постоянно направленные к одной и той же цели. Теперь все золотые рекивливались в это море, миллионы сливались с миллионами, общественноебогатство поглощалось в этом все растущем богатстве одного лица, иГундерман стал настоящим хозяином, всемогущим королем, которому со страхомповиновались не только в Париже, но и во всем мире. Пока Саккар поднимался по широкой каменной лестнице со ступенями болеестертыми, чем ступени старинных церквей, оттого что по ним постояннодвигались целые толпы людей, он чувствовал, как в нем разгораетсянеугасимая ненависть к этому человеку. О, этот еврей! Он испытывал кевреям древнюю расовую ненависть, которая особенно коренилась на югеФранции; при виде их вся его плоть возмущалась, словно это был физическийрефлекс, а при мысли о малейшем соприкосновении его охватывалонепреодолимое отвращение и совершенно безрассудное бешенство. Но самоестранное было то, что он, Саккар, этот беззастенчивый делец, этот денежныйпалач с нечистыми руками, забывая о том, какими делами занимался он сам,говорил о евреях с резкостью, с мстительным возмущением честного человека,как будто бы сам он жил трудом своих рук и не был причастен ни к какимростовщическим сделкам. Он произносил обвинительную речь против всей расы,этой проклятой расы, у которой нет родины, нет государя, которая живет,как паразит, у других народов, делая вид, что признает их законы, но насамом деле подчиняясь только своему грабительскому, кровавому и свирепомубогу; и он доказывал, что эта раса всюду старается выполнить миссиюжестокого завоевания, которую на нее возложил этот бог, что она сидит нашее каждого народа, как паук в центре паутины, подкарауливая добычу, сосету всех кровь, жиреет за счет других. Видели ли когда-нибудь еврея, которыйработал бы своими руками? Существуют ли евреи крестьяне, евреи рабочие?Нет! По их мнению, работа позорит человека, их религия почти запрещает ееи поощряет только эксплуатацию труда других. Ах, негодяи! Саккар,казалось, еще больше бесился оттого, что в душе он восхищался ими,завидовал их удивительным способностям в финансовом деле, этомуврожденному умению обращаться с цифрами, этой естественной легкости, скоторой они производили самые сложные операции, этому чутью и удачливости,обеспечивающим успех всему, что бы они ни предпринимали. Христиане,говорил он, не способны к мошеннической игре, они в конце концов всегдаидут ко дну. Но возьмите еврея, который не знает даже бухгалтерии, бросьтеего в мутную воду какого-нибудь темного дела, и он выплывет, да ещевынесет на спине всю прибыль. В этом дар их расы, причина их живучестисреди других национальностей, которые появляются и исчезают. И он вбешенстве предсказывал конечную победу евреев над всеми народами, когдаони захватят все богатство земного шара; ждать этого недолго, раз импозволено с каждым днем расширять свое царство и раз какой-то Гундермануже пользуется в Париже большим почетом и располагает более прочнойвластью, чем сам император. Наверху, при входе в большую приемную, Саккар было попятился, увидев,что она полна биржевых агентов, просителей, мужчин, женщин, что там кишитбеспокойная толпа. Агенты старались обогнать друг друга, хотя их надеждаполучить ордер была неосуществима, потому что у великого банкира были своилюди; но они считали за честь уже то, что он их принимал, - это служилохорошей рекомендацией, и каждый из них хотел иметь право этимпохвастаться. К тому же долго ждать никогда не приходилось, и дваконторщика специально занимались тем, что следили за приемом посетителей,проходивших через двустворчатые двери непрерывно, почти бегом. Поэтому,несмотря на такую толпу, Саккар почти сразу вошел в кабинет вместе с этимпотоком. Кабинет у Гундермана был огромный, но сам он занимал только один уголокв глубине комнаты, у последнего окна. Он сидел за простым письменнымстолом красного дерева, спиной к свету, так что лицо его постоянно было втени. Поднимаясь в пять часов утра, он уже был за работой, в то время каквесь Париж еще спал; и когда около девяти часов начиналась толкотняалчущих посетителей, галопом пробегавших перед ним, его рабочий день былуже закончен. Посреди кабинета, за большими столами ему помогали зять идвое сыновей; они все время были на ногах и ходили взад и вперед,распоряжаясь целой толпой служащих. Но это была внутренняя работа банка, апоток посетителей пересекал всю комнату и направлялся только к нему, кхозяину, сидевшему в своем укромном уголке. Он целыми часами, до самогозавтрака, принимал их с бесстрастным и застывшим видом, отвечая лишькивком головы, и только иногда, когда хотел быть особенно любезным,произносил два-три слова. Как только Гундерман заметил Саккара, его лицо осветилось слабойнасмешливой улыбкой. - А, это вы, мой милый друг. Присядьте, если хотите поговорить со мной.Я сейчас буду в вашем распоряжении. Затем он сделал вид, что забыл о нем. Но Саккар не терял терпения,заинтересовавшись вереницей агентов, которые один за другим входили сглубоким поклоном, доставали из своих безукоризненных сюртуков одну и туже карточку, таблицу биржевых курсов, и подавали ее банкиру одним и тем жепочтительным и умоляющим жестом. Так прошло десять, двадцать человек.Банкир у каждого брал таблицу, бросал на нее беглый взгляд, потомвозвращал ее, и его терпение можно было бы сравнить только с тем полнымравнодушием, которое он проявлял под этим градом предложений. Но вот показался Массиас со своим веселым и встревоженным видом добройпобитой собаки. Иной раз его так плохо принимали, что он готов былзаплакать. Сегодня он, очевидно, дошел до предела унижения, так какпозволил себе проявить неожиданную настойчивость: - Посмотрите, сударь, курс Движимого кредита стоит очень низко...Сколько акций прикажете вам купить? Гундерман, не принимая от него таблицы, поднял свои стеклянные глаза наэтого назойливого молодого человека. - Послушайте, друг мой, вы думаете, что мне доставляет удовольствие васпринимать? - грубо спросил он. - Я знаю, сударь, - побледнев, возразил Массиас, - но для меня ещеменьшее удовольствие вот уже три месяца приходить безрезультатно каждоеутро. - Так и не приходите больше. Агент поклонился и ушел; Саккар заметил его полный бешенства и отчаяниявзгляд, взгляд человека, который вдруг понял, что никогда ничего недобьется. Саккар и в самом деле недоумевал, зачем это Гундерману нужно былопринимать столько народа. Очевидно, у него была особая способностьзамыкаться в себе, он сосредоточивался и продолжал думать во время приема;а кроме того, это было ему полезно: таким способом он каждое утропроизводил обзор рынка и всегда при этом хоть что-нибудь зарабатывал. Нестесняясь, он сбросил восемьдесят франков со счета одного агента кулисы,которому накануне дал ордер, - впрочем, последний и в самом деле пыталсясмошенничать. Потом какой-то антиквар предложил золотой с эмалью ящичекпрошлого века, частично реставрированный, но банкир сразу же почуялподделку. Наконец пришли две дамы - старая, с носом хищной птицы, имолодая, очень красивая брюнетка, которые просили его зайти к ним ипосмотреть комод в стиле Людовика XV, - он наотрез отказался. Пришел ещеювелир с рубинами, два изобретателя, англичане, немцы, итальянцы, людиобоих полов, говорящие на всех языках. А агенты все шли, казалось, что имне будет конца. Принимая их, Гундерман прерывал разговор с другимипосетителями, и все они одним и тем же механическим жестом подавали емукурсовую таблицу. По мере того как приближался час биржи, в кабинетвходило все больше служащих, они приносили телеграммы, бумаги для подписи. В довершение всей этой суматохи в кабинет ворвался мальчик лет пяти илишести, верхом на палочке, дуя в трубу, а за ним еще двое детей - дведевочки, одна трех, другая восьми лет; они обступили кресло дедушки, сталидергать его за руки, вешаться ему на шею, и он невозмутимо позволял им всеэто, целуя их с присущей евреям страстью к семье, к многочисленномупотомству, которое они защищают, видя в нем свою силу. Вдруг он как будтовспомнил о Саккаре: - Ах, мой милый друг, простите меня, вы видите, я не располагаю ниодной минутой. Изложите мне ваше дело. И он уже приготовился слушать Саккара, но в это время служащий, которыйтолько что привел в кабинет какого-то высокого светловолосого человека,сказал ему что-то на ухо. Он тотчас же, но не торопясь, встал и, подойдя кдругому окну, стал разговаривать с этим господином, тогда как один из егосыновей продолжал вместо него принимать посетителей, агентов биржи икулисы. Несмотря на глухое раздражение, Саккар начал проникаться уважением кГундерману. Он узнал в светловолосом господине представителя одной извеликих держав, который в Тюильри всегда держался надменно, здесь жестоял, слегка наклонив голову и улыбаясь, как проситель. Иногда в этойкомнате, где, как на площади, толпился народ и шумели дети, вот так жеГундерман принимал высших сановников и самих министров императора, даже неприглашая их сесть. Такова была всемирная власть этого человека, имевшегосвоих послов при всех дворах мира, консулов во всех провинциях, агентов вовсех городах и корабли на всех морях. Он не был спекулянтом, авантюристом,управляющим миллионами других, он не мечтал, подобно Саккару, побеждать вгероических битвах, захватывать для себя колоссальную добычу с помощьюнаемного золота, покорного его приказаниям; он был, как сам добродушнозаявлял, простым торговцем деньгами, самым ловким и усердным на свете. Ночтобы закрепить свою власть, ему нужно было господствовать на бирже; и прикаждой ликвидации он давал новое сражение, в котором неизбежно одерживалверх, побеждая численностью своих батальонов. С минуту Саккар чувствовалсебя подавленным при мысли, что все те деньги, которые Гундерман пускал воборот, принадлежат лично ему, что в его погребах хранится неисчерпаемыйзапас товара, которым он торгует, как хитрый и осторожный купец, какнеограниченный властелин, повелевающий одним взглядом, привыкший сам всевидеть, все слышать, во все вникать. Собственный миллиард, которым такхорошо управляют, непобедимая сила. - Нас ни на минуту не оставят в покое, мой милый друг, - сказал,вернувшись, Гундерман. - Знаете что, я иду завтракать, пойдемте со мной всоседнюю комнату: может быть, нас оставят в покое. Это была маленькая столовая, где только завтракали, и здесь никогда несобиралась вся семья целиком. В тот день за столом было всего девятнадцатьчеловек, и из них восемь детей. Место банкира было посредине, перед нимстоял только стакан молока. Несколько мгновений он сидел с закрытыми глазами, истомленныйусталостью, с очень бледным, сведенным лицом, - его мучила болезнь печении почек; потом дрожащими руками он поднес стакан к губам и, выпив глоток,вздохнул: - Ах, я совсем измотался сегодня! - Почему вы не отдохнете? - спросил Саккар. Гундерман повернул к немуудивленные глаза и наивно сказал: - Да разве я могу! И в самом деле, ему даже не дали спокойно выпить молоко, потому что онпринимал агентов и здесь, - теперь их вереница галопом пересекаластоловую, в то время как члены семьи, мужчины, женщины, привыкшие к этойтолчее, смеялись, с аппетитом ели холодное мясо и пирожки, а дети,возбужденные глотком неразбавленного вина, поднимали оглушительный шум. А Саккар все смотрел на него и изумлялся, видя, как он пьет свое молокомедленными глотками, с таким усилием, что, казалось, никогда не допьет додна. Ему был прописан молочный режим, и он не мог прикоснуться ни к мясу,ни к пирожкам. Так зачем же ему его миллиард? Женщины тоже никогда его непривлекали: в течение сорока лет он оставался безупречно верен своей жене,а теперь его воздержание стало вынужденным и утвердилось безвозвратно.Зачем ему вставать в пять часов, заниматься этим ужасным ремеслом, вестижизнь каторжника, на которую не согласился бы последний оборванец, вечноощущать, что память перегружена цифрами, а голова лопается от бесконечныхзабот? Зачем ему прибавлять к такой массе золота еще новое бесполезноезолото, если он не может даже купить и съесть на улице фунт вишен,привести в кабачок на набережной проходящую по улице девушку, пользоватьсявсем, что продается, наслаждаться ленью и свободой? И Саккар, который,несмотря на свою неистовую жажду наслаждений, признавал все жебескорыстную любовь к деньгам ради власти, которую они дают, чувствовалнечто вроде священного ужаса, видя перед собой это лицо; это не было лицоклассического скупца, занятого одним только накоплением, но лицобезупречного работника, не имеющего физических потребностей, ставшего всвоей болезненной старости как бы абстрактным существом и упорно строящегобашню из миллионов с единственной мечтой завещать ее своим, чтобы ониподняли ее еще выше, пока она не возвысится надо всем миром. Наконец Гундерман наклонился и выслушал изложенный ему вполголоса плансоздания Всемирного банка. Впрочем, Саккар был сдержан в отношенииподробностей, только намекнул на проекты из портфеля Гамлена, так какпочувствовал с первых слов, что банкир хочет выведать у него все, заранеерешив выпроводить его ни с чем. - Еще один банк, мой милый друг, еще один банк! - повторял он снасмешливым видом. - Уж если бы я куда-нибудь и вложил деньги, так вкакую-нибудь машину, да, в гильотину, чтобы рубить головы всем этимбанкам, которые теперь основываются. А? Как вы думаете? Грабли для чисткибиржи. У вашего инженера нет в бумагах такого проекта? Потом, принявотеческий вид, он добавил со спокойной жестокостью: - Послушайте, будьте благоразумны, вы ведь помните, что я вамговорил... Напрасно вы опять беретесь за дела, я вам оказываю большуюуслугу, не желая поддержать ваш синдикат... Вы наверняка лопнете, этоможно доказать с математической точностью, потому что вы чересчур горячийчеловек, у вас слишком много воображения; и потом, когда пускают в оборотчужие деньги, всегда плохо кончают... Почему ваш брат не найдет вамхорошего места, а? Префектуру или должность по налоговой части; нет, поналоговой нельзя, это тоже слишком опасно... Будьте осторожны, будьтеосторожны, мой милый друг. Саккар встал, весь дрожа: - Вы окончательно решили, что не возьмете акций? Вы не хотите быть снами? - С вами? Никогда в жизни!.. Вас съедят не позже, чем через три года. Наступило молчание, предвещавшее битвы. Они обменялись острыми,вызывающими взглядами. - Тогда до свидания... Я еще не завтракал и очень голоден. Посмотрим,кого из нас съедят... И он ушел, а Гундерман остался среди своего племени, продолжавшегошумно набивать себе желудки пирожками, и снова стал принимать последнихзапоздалых агентов, иногда закрывая глаза от усталости и допивая свойстакан белыми от молока губами. Саккар вскочил в фиакр и дал адрес своей квартиры на улице Сен-Лазар.Пробило час, день был потерян напрасно, он возвращался домой завтракатьвне себя от бешенства. Ах, этот еврей! Вот кого он в самом деле судовольствием перегрыз бы зубами, как собака перегрызает кость. Конечно,проглотить его нельзя, это слишком большой, чудовищный кусок. Но какзнать? Разрушились же величайшие империи, и для самых могущественныхкогда-нибудь наступает час гибели. Нет, не проглотить его, а сперва толькозапустить в него зубы, вырвать у него клочки его миллиарда, а потом ужепожрать его! Почему бы и нет? В лице их бесспорного короля уничтожить этихевреев, которые считают себя хозяевами пиршества! И эти мысли и гнев,который овладел им у Гундермана, возбуждали в нем яростную энергию,желание действия и немедленного успеха: он хотел бы одним движением рукипостроить здание своего банка, пустить его в ход, одержать верх, раздавитьконкурирующие фирмы. Вдруг он вспомнил о Дегремоне и, не раздумывая,невольным движением нагнулся к кучеру и велел ему ехать на улицуЛарошфуко. Чтобы застать Дегремона, нужно было торопиться, даже отложитьзавтрак, - ему было известно, что тот выходит из дома около часу. Правда,этот христианин стоит двух евреев, и за ним утвердилась слава людоеда -пожирателя молодых предприятий, отданных под его покровительство. Но в этуминуту Саккар заключил бы договор с самим Картушем, даже при условииразделить с ним плоды победы, лишь бы победить. А потом, когда он станетсильнее, будет видно. Между тем фиакр, с трудом поднимавшийся по крутой улице, остановился увысокого монументального подъезда одного из последних больших особняковэтого квартала, где прежде было много прекрасных домов. Главный корпусздания в глубине обширного мощеного двора был величествен, как королевскийдворец, а находящийся за ним сад со столетними деревьями казался настоящимпарком, изолированным от людных улиц. Этот особняк был известен всемуПарижу своими великолепными празднествами и особенно великолепнойкартинной галереей, - каждый великий князь, приезжая в Париж, считал своимдолгом осмотреть ее. Жена хозяина дома, красавица, не менее знаменитая,чем его картины, была известна в свете как замечательная певица. Он жил наширокую ногу, одинаково гордился своей беговой конюшней и своим собраниемкартин, был членом одного из фешенебельных клубов, афишировал связи ссамыми дорогими женщинами, имел ложу в опере, кресло в аукционном залеДруо и скамеечку в модных злачных местах. И вся эта широкая жизнь, этароскошь, сверкающая в апофеозе прихотей и искусства, оплачиваласьисключительно биржевой игрой, богатством, которое все время находилось вдвижении и казалось бесконечным, как море, но тоже имело свои приливы иотливы, разницу в двести или триста тысяч франков при каждой двухнедельнойликвидации. Когда Саккар поднялся по величественной лестнице, лакей доложил о нем ипровел его через три гостиные, заставленные чудесами искусства, вмаленькую курительную, где Дегремон, перед тем как выйти, докуривалсигару. Ему было уже сорок пять лет; высокого роста, очень изящный,тщательно причесанный, он боролся с полнотой и носил только усы и бородку,как и подобало восторженному поклоннику Тюильри. Он был подчеркнутолюбезен и совершенно уверен в себе, убежденный в том, что перед ним никтоне устоит. Он сразу же бросился навстречу Саккару: - Ах, любезный друг, куда вы пропали? А я на днях вспоминал о вас...Ведь мы теперь, кажется, соседи? Однако он переменил тон и прекратил эти излияния, оставляя их длянепосвященной толпы, когда Саккар, считая излишними долгие предисловия,тотчас стал излагать цель своего визита. Он рассказал о своем большомпредприятии, объяснил, что, перед тем как основать Всемирный банк скапиталом в двадцать пять миллионов, он хотел организовать синдикатдружественных лиц, банкиров и промышленников, которые заранее обеспечилибы успех эмиссии, обязавшись купить четыре пятых выпущенных акций, то естьпо меньшей мере сорок тысяч. Дегремон стал очень серьезен; слушая, онсмотрел на Саккара, как будто хотел проникнуть в самую глубину его мозга,чтобы понять, какие усилия, какую работу, полезную для себя, он могизвлечь из этого человека, которого знал как очень энергичного иудивительно способного, несмотря на его несколько бестолковую горячность.Вначале он колебался: - Нет, нет, у меня слишком много дел, я не могу браться за новое. Затем все-таки заинтересовался, стал расспрашивать, захотел узнать обудущих предприятиях, которые должен был финансировать новый банк, - о нихСаккар из осторожности говорил крайне сдержанно, - и когда он ознакомилсяс первым замыслом, который предполагалось осуществить, с планом слияниявсех транспортных компаний Средиземного моря в одну Всеобщую компаниюобъединенного пароходства, он, видимо, был поражен и сразу уступил: - Ну, хорошо, я согласен участвовать. Только при одном условии... Вкаких вы отношениях с вашим братом, министром? Саккар, захваченный врасплох, откровенно выразил свою досаду: - С братом?.. О, он занят своими делами, а я своими. Он не отличаетсяродственными чувствами, мой брат. - Тогда ничего не выйдет, - решительно заявил Дегремон. - Я согласенучаствовать в вашем деле, только если в нем примет участие и ваш брат. Выпонимаете меня, я не хочу, чтобы вы были с ним в ссоре. Саккар сделал протестующий, гневный и нетерпеливый жест. Зачем имРугон? Ведь он только связал бы их по рукам и ногам. В то же время голосблагоразумия, более сильный, чем его раздражение, подсказывал ему, чтонужно обеспечить себе хотя бы нейтральное отношение великого человека. Всеже он наотрез отказался: - Нет, нет, он всегда поступал со мной по-свински. Я ни за что необращусь к нему первый. - Послушайте, - продолжал Дегремон, - в пять часов ко мне приедет Гюрепо поводу одного поручения, которое он взялся выполнить... Поезжайте вЗаконодательный корпус, отзовите Гюре в сторонку, расскажите ему о вашемделе, он сразу же поговорит с Ругоном, узнает, как тот к этому отнесется,и к пяти часам мы получим ответ. А? Хотите встретиться в пять часов? Саккар раздумывал, опустив голову. - Ну, что ж! Если уж вы так настаиваете... - Да, непременно! Без Ругона - ничего; с Ругоном - все, что хотите. - Ладно! Я иду. Пожав руку Дегремону, Саккар уже уходил, когда тот вернул его: - Ах, да, если вы почувствуете, что дело налаживается, зайдите наобратном пути к маркизу де Боэну и к Седилю, скажите им, что я участвую вделе, и предложите войти в синдикат... Я хочу, чтобы они были вместе снами. У дверей Саккар увидел свой фиакр, который он оставил за собой, хотяего дом был в нескольких шагах. Он отпустил его, рассчитывая, что послеполудня выедет в своем экипаже, и поспешил домой позавтракать. Его уже неждали, кухарка сама подала ему холодное мясо, которое он наскоропроглотил, в то же время пререкаясь с кучером, - вызванный наверх, тотсказал, что, по словам ветеринара, лошади нужно было отдохнуть три-четыредня. Саккар, набивая себе рот, обвинял кучера в том, что тот плохоухаживает за лошадью, и угрожал пожаловаться госпоже Каролине, котораявезде наведет порядок. Наконец он велел ему хотя бы сбегать за фиакром. Наулице снова хлестал дождь, ему пришлось четверть часа ждать экипажа, вкоторый он сел под потоками ливня, крикнув кучеру: - В Законодательный корпус! Он хотел приехать до начала заседания, чтобы перехватить Гюре испокойно поговорить с ним. К несчастью, в тот день ожидались бурныедебаты, так как один из членов левой оппозиции должен был поднять вечныйвопрос о Мексике; в таком случае Ругон, конечно, был бы вынужден отвечать. Саккару повезло: входя в кулуары, он как раз наткнулся на депутата. Онувел его в одну из маленьких гостиных, расположенных по соседству, где,благодаря сильному волнению, царившему в кулуарах, они оказались наедине.Оппозиция становилась все опаснее, надвигалась катастрофа, - онаприближалась, как ураган, который грозил смести все. Поэтому Гюре,поглощенный событиями, вначале ничего не понял, и Саккар должен был дваждыобъяснить ему, что от него требовалось. Он еще больше растерялся. - Ах, что вы, дорогой мой, подумайте только! Говорить с Ругоном в такоймомент! Он наверняка пошлет меня к черту. Затем оказалось, что он беспокоится за себя. Он сам существовал толькомилостью великого человека, которому был обязан своей официальнойкандидатурой, своим избранием, своим положением слуги, готового выполнитьлюбое поручение, живущего крохами, брошенными ему господином. Занимаясьэтим ремеслом уже в течение двух лет, благодаря взяткам и другим барышам,осторожно подобранным под господским столом, он округлил свои обширныепоместья в Кальвадосе и надеялся после разгрома уехать туда и царить насвоих землях. Его хитрая мужицкая физиономия омрачилась, он был смущен тем, чтоприходится впутываться в это дело, даже не имея времени разобраться,выгодно оно для него или нет. - Нет, нет! Я не могу... Я передал вам волю вашего брата и не могуопять приставать к нему. Что за черт! Подумайте и обо мне. Он нецеремонится, когда ему надоедают, и, ей-богу, мне совсем не хочетсярасплачиваться за вас, рисковать своим положением. Тогда Саккар, понимая его опасения и не настаивая, постарался убедитьего, что если будет основан Всемирный банк, он сможет нажить на этоммиллионы. Яркими красками, со свойственным ему пылким красноречием,которое превращало финансовое дело в сказку поэта, он рассказал овыгоднейших предприятиях, о верном и колоссальном успехе. По его словам,Дегремон с энтузиазмом возглавил синдикат. Боэн и Седиль уже спрашивали,нельзя ли им принять участие. Не могло быть и речи о том, чтобы Гюре невошел в дело; эти господа хотят, чтобы он непременно был с ними: ведь онзанимает такое высокое политическое положение. Они рассчитывают, что онсогласится войти в правление, потому что его имя всегда означало честностьи законность. Услышав, что его сделают членом правления, депутат посмотрел ему прямов глаза: - Так чего же вы от меня хотите, какой ответ должен я вытянуть уРугона? - Поймите, - ответил Саккар, - я бы охотно обошелся без брата. ЭтоДегремон требует, чтобы я помирился с ним. Может быть, он и прав. Так вот,я думаю, что вы просто должны поговорить с этим страшным человеком о нашемделе и добиться, чтобы он если уж не хочет нам помочь, так хотя бы неставил нам палки в колеса. Гюре, с полузакрытыми глазами, все еще не могрешиться. - Так вот: если он передаст через вас хоть одно слово поощрения, - однотолько слово, слышите! - для Дегремона этого будет достаточно, и мы сладимдело сегодня же вечером. - Ладно, пойду попробую, - вдруг объявил депутат, напуская на себя видпростоватого мужичка, - но это только для вас, потому что с ним трудноладить - куда там! - в особенности, когда его донимают левые... Так в пятьчасов! - В пять часов! Саккар прождал еще около часу, очень встревоженный слухами опредстоящей борьбе. Он слышал, как один из крупных ораторов оппозициизаявил, что намеревается выступить. Тогда он на мгновение подумал былоснова разыскать Гюре и спросить его, не благоразумнее ли будет отложитьразговор с Ругоном на завтра. Но как фаталист, верящий в удачу, онпобоялся все испортить, если изменит то, что было уже решено. Может быть,в этой сумятице от брата даже легче будет вырвать нужное слово. И, чтобыне мешать свершению судьбы, он ушел и снова сел в свой фиакр. Ужеподъезжая к мосту Согласия, он вспомнил о просьбе Дегремона. - Кучер, на Вавилонскую улицу. На Вавилонской улице жил маркиз де Боэн. Он занимал бывшие службыбольшого особняка, флигель, где раньше жили конюхи, переделанный в удобныйсовременный дом. Помещение было роскошное, в кокетливо-аристократическом вкусе. Впрочем,жены его никогда не было видно, она, по его словам, хворала и не выходилаиз своих комнат. А между тем и дом и обстановка принадлежали ей, он жил унее, как в меблированных комнатах, на всем готовом, у него только и былосвоего, что одежда, всего один сундук, который он мог бы увезти в фиакре,- их имущество было поделено с тех пор, как он стал жить игрой. Дваждыпопав в биржевые катастрофы, он наотрез отказался платить разницу, исиндики, разобравшись в положении вещей, даже не посылали емуисполнительного листа. Ему просто прощали. Выигрывая, он клал деньги вкарман. Но проиграв, он не платил: это все знали и уже примирились с этим.У него было прославленное имя, он имел весьма декоративный вид в советахправлений, и новые компании в погоне за позолоченной вывеской оспаривалиего друг у друга, - он не сидел без дела. На бирже у него было свое креслосо стороны улицы Нотр-Дам де Виктуар, там, где собирались богатыебиржевики, которые делали вид, будто не обращают внимания на всякиепустяковые слухи. Его уважали, с ним часто советовались. Иногда оноказывал влияние на курс бумаг. Словом, это была фигура. Саккар хорошо его знал, и все же на него произвела впечатлениеизысканная вежливость этого величественного красивого шестидесятилетнегостарика, маленькая голова которого сидела на туловище колосса, а мертвеннобледное лицо резко выделялось в рамке темного парика. - Господин маркиз, я пришел как настоящий проситель... Он объяснил причину своего посещения, не входя вначале в подробности.Но с первых же слов маркиз остановил его: - Нет, нет, у меня совсем нет времени, у меня сейчас десятьпредложений, которые я вынужден отклонить. Но когда Саккар, улыбаясь, прибавил: - Я к вам от Дегремона, он хочет, чтобы вы... Маркиз тотчас же воскликнул: - Ах! В вашем деле Дегремон... Отлично! Если Дегремон участвует, так ия присоединяюсь. Можете рассчитывать на меня. И когда Саккар попытался хотя бы в общих чертах пояснить ему, в какогорода дело он вступает, маркиз прервал его с любезной непринужденностьювельможи, который не входит в подробности, целиком полагаясь на честностьсвоего собеседника: - Прошу вас, ни слова... Я не хочу ничего знать. Вам нужно мое имя, ядаю вам его и рад, что могу это сделать, вот и все... Скажите Дегремону,чтобы он поступал, как ему будет угодно. И, снова садясь в свой фиакр, развеселившись и смеясь про себя, Саккарподумал: "Он нам дорого обойдется, но он действительно великолепен!" Потом он крикнул: - Кучер, на улицу Женер. Здесь находились склады и конторы Седиля, занимавшие весь нижний этажбольшого флигеля в глубине двора. После тридцати лет работы Седиль,уроженец Лиона, до сих пер имевший там свои фабрики, достиг, наконец,того, что его торговля шелком стала одной из самых солидных и самыхизвестных в Париже фирм, как вдруг, после одной случайной удачи, имовладела страсть к игре, разгоравшаяся с разрушительной силой пожара. Двакрупных выигрыша, последовавших один за другим, свели его с ума. Стоит лиотдавать тридцать лет жизни, чтобы заработать какой-то жалкий миллион,когда его можно положить в карман за один час посредством простой биржевойоперации? Мало-помалу он потерял интерес к своей фирме, котораясуществовала по инерции, и жил только надеждой на какую-нибудь блестящуюбиржевую аферу; но теперь ему упорно не везло, и он проигрывал на биржевсе доходы от своей торговли. Самое худшее в этой горячке то, чтоперестаешь ценить законную прибыль и в конце концов даже теряешь точноепредставление о деньгах. И он неминуемо катился к разорению, так какфабрика в Лионе приносила двести тысяч франков в год, а игра уносилатриста тысяч. Саккар нашел Седиля обеспокоенным, встревоженным - он не былхладнокровным игроком, умеющим философски относиться к обстоятельствам. Онпостоянно раскаивался, надеялся, всегда был подавлен, болен отнеуверенности, и все это потому, что в сущности оставался честнымчеловеком. Только что прошедшая в конце апреля ликвидация оказалась длянего катастрофической. Однако его полное лицо с густыми светлымибакенбардами оживилось после первых же слов Саккара: - Ах, дорогой мой, добро пожаловать, если вы несете мне удачу! Затем его охватил страх: - Нет, нет, не соблазняйте меня. Лучше бы мне запереться со своимиштуками шелка в конторе и не вылезать оттуда. Чтобы дать ему успокоиться, Саккар заговорил о его сыне Гюставе исказал, что утром видел его у Мазо. Но для коммерсанта сын тоже былисточником огорчений - он мечтал передать ему свою фирму, а тот презиралторговлю, был веселым кутилой со здоровым аппетитом, сыном выскочки,способным только проматывать нажитое родителями состояние. Отец поместилего к Мазо, надеясь заинтересовать его финансовыми делами. - Со времени смерти его бедной матери он доставил мне мало утешения.Но, может быть, он научится в конторе чему-нибудь такому, что будет мнеполезно. - Ну, так как же? - резко спросил Саккар. - Присоединяетесь к нам?Дегремон просил меня передать вам, что он участвует в нашем деле. Седиль поднял к небу дрожащие руки и голосом, прерывающимся отвожделения и страха, произнес: - Ну что ж! Я тоже участвую! Вы сами знаете, иначе я не могу! Если яоткажусь, а дело пойдет хорошо, я заболею с досады... Скажите Дегремону,что я участвую. Снова очутившись на улице, Саккар вынул часы и увидел, что еще нетчетырех. У него оставалось время, он захотел пройтись и отпустил фиакр. Нототчас же ему пришлось в этом раскаяться - не успел он дойти до бульвара,как новый ливень, поток воды, смешанной с градом, заставил его опятьукрыться под ворота. Что за мерзкая погода, да еще когда надо бегать повсему Парижу! Около четверти часа он смотрел, как струится дождь; наконецего терпение лопнуло, и он окликнул проезжавший мимо свободный экипаж. Этобыла открытая коляска, и как Саккар ни натягивал на колени кожаный фартук,он промок до нитки, пока доехал до улицы Ларошфуко, куда прибыл на целыхполчаса раньше назначенного времени. В курительной, куда его провел лакей,сказав, что хозяин еще не пришел, Саккар стал ходить медленными шагами,рассматривая картины. Но вдруг в тишине дома раздался великолепный женскийголос, сильное, меланхолическое и глубокое контральто. Он подошел к окну,чтобы послушать: это хозяйка дома повторяла у рояля арию, которую она,вероятно, должна была петь вечером в каком-нибудь салоне. Убаюканный этоймузыкой, он стал вспоминать необыкновенные истории, которые рассказывалипро Дегремона, в особенности историю с Гадамантинским займом в пятьдесятмиллионов, который он целиком держал в руках и пять раз продавал иперепродавал через своих агентов, пока не создал рынка и не взвинтил цен;затем он все продал всерьез, и курс в триста франков с неизбежностьюслетел до пятнадцати, а он получил огромные барыши, сразу разорив массумелких держателей. О, это был ловкач, опасный господин! Голос хозяйки всеразливался нежной жалобой, отчаянной скорбью, полной трагической силы, аСаккар, отойдя от окна, остановился перед картиной Мейсонье, стоившей, поего мнению, около ста тысяч франков. Кто-то вошел в комнату, и Саккар удивился, увидев Гюре. - Как, это уже вы? Еще нет пяти часов... Разве заседание кончилось? - Какое там кончилось!.. Они все еще грызутся. И он объяснил, что депутат оппозиции до сих пор продолжает говорить, апотому ответ Ругона можно получить не раньше, чем завтра. Тогда он рискнулподойти к министру во время короткого перерыва, когда тот выходил из зала. - Ну? - нервно спросил Саккар. - Что же он сказал, мой знаменитый брат? Гюре ответил не сразу: - О, он был зол, как собака... Признаюсь, видя, как он раздражен, янадеялся, что он просто пошлет меня к черту... Я выложил ему ваше дело исказал, что вы ничего не хотите предпринимать без его согласия. - И что же? - Ну, он схватил меня за плечи, встряхнул и крикнул мне в лицо: "Пустьон отправляется ко всем чертям!" И с этим ушел. Саккар побледнел и принужденно засмеялся: - Очень мило. - Да, черт возьми, это очень мило, - повторил депутат убежденным тоном.- На это я даже не рассчитывал. Теперь мы можем действовать. И услышав в соседней гостиной шаги возвратившегося Дегремона, онвполголоса прибавил: - Предоставьте это мне. Очевидно, Гюре теперь уже мечтал об основании Всемирного банка и хотелстать его акционером. Видимо, он догадался, какую роль сможет там играть.Поэтому, едва пожав руку Дегремону, он принял сияющий вид и сторжествующим жестом воскликнул: - Победа, победа! - Серьезно? Расскажите же, как было дело. - А вот так! Великий человек оправдал наши ожидания. Он мне ответил:"Желаю брату успеха!" Дегремон сейчас же просиял, эти слова показались ему необыкновенноостроумными. "Желаю успеха!" - в этом заключалось все: "Если он будет такглуп, что потерпит неудачу, я брошу его, по если его дела пойдут хорошо, япомогу ему". В самом деле, это замечательно! - И мы добьемся успеха, милый Саккар, будьте спокойны... Мы сделаемвсе, что для этого нужно. Затем, когда все трое уселись, чтобы в общих чертах обсудить дело,Дегремон встал и закрыл окно, потому что голос его жены, которая пела всегромче, зазвучал таким бесконечно скорбным рыданием, что они пересталислышать друг друга. И даже при закрытом окне их преследовали этизаглушенные жалобы, пока они решали вопрос о создании кредитного общества,Всемирного банка с капиталом в двадцать пять миллионов, разбитым напятьдесят тысяч акций по пятьсот франков. Кроме того, было решено, чтоДегремон, Гюре, Седиль, маркиз де Боэн и кое-кто из их друзей образуютсиндикат, который заранее оставит для себя и поделит между своимиучастниками четыре пятых всех акций, то есть сорок тысяч, так что успехэмиссии будет обеспечен, а затем, придерживая бумаги, не выпуская их вбольшом количестве на рынок, они смогут поднимать курс как им будетугодно. Но все дело чуть не расстроилось, когда Дегремон потребовал премиив четыреста тысяч франков, разделенной на эти сорок тысяч акций, то естьпо десять франков на акцию. Саккар встал на дыбы, объявив, чтонеблагоразумно стричь овцу, прежде чем у нее отросла шерсть. Вначале и такбудет тяжело, зачем же еще больше затруднять положение? Однако емупришлось уступить, так как Гюре спокойно заявил, что здесь нет ничегоособенного, что так уж заведено. Они уже хотели разойтись, условившись встретиться на следующий день,чтобы при встрече присутствовал инженер Гамлен, как вдруг Дегремон ссокрушением ударил себя по лбу: - А Кольба-то я и забыл! О, он мне этого не простит, нужно привлечь иего. Саккар, голубчик, а не зайдете ли вы к нему сейчас? Еще нет шестичасов, вы его застанете... Да, пойдите сами и не откладывайте до завтра,пойдите сейчас, это ему польстит, а он может быть нам полезен. Саккар снова послушно пустился в путь, зная, что такой счастливый деньможет не повториться. Но, приехав к Дегремону, он опять отпустил фиакр,так как находился в двух шагах от дома, и теперь, когда дождь как будтоперестал, пошел пешком, с радостью ощущая под ногами мостовую Парижа,который он снова надеялся завоевать. На Монмартрской улице опять упалонесколько капель, и он решил пойти через пассажи. Миновав пассаж Вердо ипассаж Жуфруа, он пошел по пассажу Панорам и, проходя по боковой галерее,чтобы сократить путь и выйти на улицу Вивьен, вдруг с удивлением заметил,как из темного прохода вышел Гюстав Седиль; молодой человек исчез необернувшись. Саккар же остановился и посмотрел на невзрачный дом, гдесдавались меблированные комнаты, - как вдруг в маленькой светловолосойженщине под вуалью, выходившей из того же прохода, он ясно узнал госпожуКонен, хорошенькую хозяйку писчебумажной лавки. Так вот куда она водиласвоих однодневных возлюбленных, когда ее охватывал приступ нежности! А еедобрый толстяк-муж думает, что все это время она ходит по его делам. Этотукромный уголок в самом центре квартала был очень удачно выбран, и Саккароткрыл тайну совершенно случайно. Он улыбнулся, развеселившись, завидуяГюставу: утром Жермена Кер, после полудня госпожа Конен, - этот юноша нетерял времени. И Саккар еще раз взглянул на дверь, стараясь получше еезапомнить, чтобы при случае узнать ее: его соблазняла мысль самому попастьтуда. На улице Вивьен, уже входя к Кольбу, Саккар вздрогнул и опятьостановился. До него донеслись легкие, как звон хрусталя, звуки,исходившие из-под земли, похожие на голоса сказочных фей, и он узнал звонзолота, постоянную музыку этого квартала торговли и спекуляции, которуюуже слышал утром. В конце дня повторялось то же, что было в начале. Саккарпросиял при ласковых звуках этого голоса, как бы подтверждавшего своесчастливое предсказание. Кольб был как раз внизу, в помещении, где плавили золото, и, какхороший знакомый, Саккар спустился туда. В пустом подвале, постоянноосвещенном ярким пламенем газа, два плавильщика выгребали лопатой золотоиз оцинкованных ящиков, полных в тот день испанскими монетами, и бросалиего в тигель, вделанный в большую квадратную плиту. Было очень жарко,приходилось кричать, чтобы слышать друг друга среди этого гармоническогозвона, вибрирующего под низкими сводами. Готовые слитки, бруски блестящегонового металла ложились в ряд на стол испытателя-химика, который определялпробу. С утра здесь было перелито золота больше, чем на шесть миллионов,что обеспечивало доход только в триста или четыреста франков, так какразница между курсом золота в разных странах очень невелика и может датьприбыль только при большом количестве металла. Отсюда этот звон, этипотоки золота, льющиеся с утра до вечера, в течение всего года, в глубинеподвала, куда оно приходит в монетах и откуда выходит в слитках, чтобыснова вернуться в монетах и уйти в слитках, и так без конца, сединственной целью оставить несколько крупиц в руках банкира. Как толькоКольб, маленький чернявый человечек, орлиный нос которого, выступающий изгустой бороды, выдавал его еврейское происхождение, расслышал предложениеСаккара в звоне падающего, как град, золота, он сразу согласился. - Превосходно! - воскликнул он. - Рад принять участие, если и Дегремонвходит в ваш синдикат! И спасибо за ваше любезное предложение! Но они с трудом могли слышать друг друга и замолчали; минуту-другую ониеще стояли, оглушенные, упиваясь этим ясным и пронзительным звоном, откоторого трепетало все тело, как от слишком высокой ноты, без концавыводимой на скрипках. Несмотря на то, что небо уже прояснилось и наступил прозрачный майскийвечер, Саккар, разбитый усталостью, снова взял фиакр, чтобы вернутьсядомой. Тяжелый день, но проведенный с пользой!