Пятница

Впервые с воскресенья у меня сегодня не было первичного

состояния. Но чувствую, что оно подходит. Сегодня утром я

думал о том, как приеду домой и какой будет реакция родите-

лей. Работы нет. Длинноволосый. Неряшливо одетый. Я яв-

ственно представляю, как мама пускает в ход свой привычный

оборот: «Мы волнуемся». Потом я задумался. Ты знаешь, что

означает этот штамп «мы волнуемся», мама? Этот штамп рас-

колол меня пополам. Делает меня не человеком. А клиничес-

ким случаем. Со мной что-то не в порядке, мама. Это ты сдела-

ла со мной что-то неверное, только ради того, чтобы властво-

вать мною. Если со мной что-то не так, то ты становишься спо-

койнее. Но знаешь ли ты, что стало от этого со мной, мама? Я

стал изгоем. Грустным и одиноким маленьким сиротой при

живых родителях.

Я понял при этом, как мне страшно выйти из маленького

буржуазного мирка. Я боялся, что мама и папа снова подавят, а

потом бросят меня. Я боюсь. Это ВЕЛИКИЙ СТРАХ. Я — гру-

стный и одинокий маленький мальчик.

Понедельник — пятница

Ездил в Вудсвиль навестить родителей. Я не был у них боль-

ше десяти лет. Посещение подтвердило верность чувств, кото-

рые всплыли во время первичной терапии. Они устроили мне

сцену по поводу того, что у них брали интервью для фильма*.

Их недовольство не имело отношения к моему прошлому, хотя

только о нем их просили рассказать. Мама принялась корить

меня за развод, за разрыв с католической церковью и за уволь-

нение с работы. Я ждал, что будет делать отец. Зря ждал. Он,

как всегда, не стал делать ничего, положившись на мать. По-

том я положил конец этому недовольству. Мама попыталась

назвать меня «сумасшедшим», и я действительно взорвался.

После этого внешне все вроде бы улучшилось, но внутренне

наши отношения остались прежними. В тот вечер мне захоте-

* Речь идет о документальном фильме, посвященном лечению Тома.