Общественный строй восточных славян до образование Древнерусского государства

КИЕВСКАЯ

РУСЬ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗААТЕЛЬС Г DO ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

) --------- о

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

После опубликования последнего издания книги «Киевская Русь» (1949) академик Б. Д. Греков продолжал работать над вопросами возникновения и развития феодализма и образования Древнерусского государства с центром в Киеве. В ряде статей, а также во втором исправленном и дополненном издании моно­графии «Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII в.» (книга первая, М. 1952) Б. Д. Греков значительно уточнил и развил свою концепцию истории феодальных отношений в Древ­ней Руси. Незадолго до своей смерти Б. Д. Греков начал ра­ботать над подготовкой к новому изданию книги «Киевская Русь». Последовавшая 9 сентября 1953 г. смерть автора оборвала прове­дение этой работы.

В настоящем издании использованы поправки Б. Д. Грекова к тексту последнего издания «Киевской Руси», сохранившиеся в архиве автора, соответствующие главы второго издания работы «Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века», а также статьи по истории Древней Руси, написанные Б. Д. Греко­вым для «Очерков истории СССР периода феодализма (IX— XIII вв.)», ныне выпущенных в свет Институтом истории Ака­демии иаук СССР.

В качестве приложения в данном издании книги «Киевская Русь» помещены близкие к ней по своей теме четыре работы Б. Д. Грекбва, ранее опубликованные в периодической печати;

«Генезис феодализма в России» («Вопросы истории» №9, 1952); ««Русская Правда» и ее славянское окружение» («Известия Акаде­мии иаук СССР», серия истории и философии № 2, т. IX, 1952); «Большая семья и вервь Русской Правды и Полицкого статута» («Вопросы истории» №8, 1951); «Антинаучные измышления фин­ского «профессора»» («Литературная газета» № 46, 1950).

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЕ

эф

ем объяснить хорошо известный факт, что русский на­роде своем былинном эпосе отводит самое видное место именно «киевскому периоду» своей древней истории?

Это не может быть случайностью. Народ, переживший на' протяжении своей истории много и тяжелых и радостных собы­тий, прекрасно их запомнил, оценил и пережитое передал на память следующим поколениям. Былииы — это история, расска­занная самим народом. Тут могут быть неточности в хронологии, в терминах, тут могут быть фактические ошибки, объясняемые тем, что опоэтизированные предания не записывались, хранились в памяти отдельных людей и передавались из уст в уста, иногда заменялись аналогичными более поздними фактами, но оценка событий здесь всегда верна и не может быть иной, поскольку народ был ие простым свидетелем событий, а субъектом истории, непосредственно творившим эти события, самым непосредствен­ным образом в иих участвовавшим.

Нетрудно убедиться в том, что нередко историки, игнорирую­щие или неправильно понимающие народные оценки важней­ших фактов своей истории, делали крупные ошибки.

Народное предание правдиво и искренно, потому что это голос подлинной жизни.

Л. Майков в своей специальной работе «О былинах Владими­рова цикла»^[1] совершенно правильно отметил, что русский народ­ный эпос по своему содержанию соответствует нескольким, постепенно сменявшимся периодам исторической жизни й отражает в себе более' или менее полно быт и понятия каждого периода.

Тот же автор отметил, что только «киевский период» своей исто­рии народ заполнил героямн-богатырями

В. О. Ключевский в своем курсе русской истории тоже подчерк­нул это специфическое отношение былинного эпоса к «киевскому периоду». Он совершенно верно подметил, что народ помнит и знает старый Киев с его князьями и богатырями, любит и чтит его, как не любил и не чтил он ни одной из столиц, сменивших Киев.

Пока оба названные автора не расходятся с оценкой «киевского периода» самим народом, они рассуждают совершенно правильно. Расхождение с этой оценкой влечет их к явным и досадным недоразумениям.

Так, Л. Майков думает, что былины вспоминают «киевский удельный период древней Руси в том цикле, который группи­руется около Владимира», и «умалчивают о междоусобиях между князьями», в то время как «по летописям именно удельные распри и были главными причинами княжеских переездов и войн»^[2].

Ключевский говорит о том, что «в старой киевской жизни было много неурядиц, много бестолковой толкотни»; ««бессмыслен­ные драки княжеские», по выражению Карамзина, были пря­мым народным бедствием»^[3], т. е. и Ключевский, так же как и Майков, не отделяет периода существования Древнерусского государства от периода феодальной раздробленности.

В былинах этого смешения нет.

Народ более точно наметил основные вехи периодизации сво­ей истории. Не бестолковую толкотню и бессмысленные драки воспевал он в своих былинах. Время беспрерывных феодальных войн, время «всеобщей путаницы» наступило позднее, и в были­нах этот период не отражен: героев-богатырей тогда уже не стало. Этот период нашей истории нашел свою оценку не в былинах.

В знаменитом «Слове о полку Игореве» мы читаем следующие правдивые и яркие строки: «Тогда,приОлзе Гориславличи сея- шется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука; в княжих крамолах веци человекомьскратишась. Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто вранн граяхуть, трупиа себе деляче, а галици свою речь говоряхуть, хотять поле- тети на уедие». «А погании со всех стран прихождаху с победами па землю Рускую»^[4]. Так же смотрел иа дело и летописец конца XI века, сравнивая свое настоящее с недавним прошлым: «...древ­ний князи и мужие их... отбараху Руския земли и ины страны придаху под ся», а сейчас «за наше несытоство навел бог на ны погаиыа, а и скоты наши и села иаша и имения за теми суть»^[5].

И автор «Слова о полку Игореве» и летописец одинаково осуждают период разрозненного существования частей еще не­давно единого, под давлением успехов феодализации раздробивше­гося Древнерусского государства. Народ в своих оценках событий прошлого выделил не этот период беспрерывных междукняжеских войн и слабости перед врагом внешним, а время Древнерусского государства, время своего величия и силы. Народные симпатии обращены к тому времени, когда Русская земля, собранная под властью первых киевских князей из восточнославянских племен и некоторых неславянских этнических элементов в одно полити­ческое целое, действительно представляла силу, грозную для врагов и в то же время дававшую возможность развитию мирного народного труда, — залог дальнейшего будущего страны.

Под «киевским периодом» истории ни в коем случае нельзя разуметь «период уделов» с его разобщенностью отдельных кня­жений и княжескими усобицами, как это делают и Л. Майков и отчасти В. О. Ключевский. Время уделов нельзя называть киев­ским хотя бы по той причине, что Киева как политического центра уже тогда не было, он стушевался и решительно затерялся среди других местных центров. Напрасно В. О. Ключевский думает, что это было время, когда «киевлянин все чаще думал о черни- говце, а черниговец о новгородце, и все вместе — о Русской земле, об общем земском деле». На самом деле эти отношения между уде­лами складывались не совсем так. Совсем не такую картину рисует нам глубокий знаток современных ему политических отношений, великий наш поэт, автор «Слова о полку Игореве»; летописные факты тоже говорят совершенно о другом. Если можно говорить в это время о единстве русского народа, то лишь в смысле этни­ческом, в смысле памяти об общерусских исторических пережи­ваниях, никогда не забываемых и продолжавших служить свя­зующим цементом, несмотря на политическое разъединение.

Русская народная масса, где бы она ни находилась, какой бы власти она ни подчинялась, не забывала никогда своей этниче­ской общности, но политического единства, хотя бы в относитель­ной форме Древнерусского государства, в это время уже не было.

Все симпатии народа, выраженные им в былинах, относятся именно к Древнерусскому государству, к моменту его расцвета, т. е. ко времени княжения Владимира Святославича прежде всего.

Чтобы убедиться в этом, стоит только взять в руки былины о главных русских богатырях: Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче и др. Все они современники князя Влади­мира, все они так или иначе с ним связаны, вместе с ним успешно выполняют основную задачу — защиту своей родной земли от внешнего врага. А почему это так, почему народ с явными симпа­тиями отнесся к этому времени, станет нам ясно, если мы дадим себе труд сопоставить условия жизни русского народа периода до образования Древнерусского государства со временем существо­вания этого государства.

«Славяне и анты, — говорит Прокопий, — не управляются одним человеком (тгро? avSpos £vos), ио с давних времен живут в демократии (lv бгцмжрсга), и потому у иих счастье и несчастье в жизии считается делом общим»^[6]. То же подтверждает и Мав­рикий Стратег. Этот последний иам особенно интересен потому, что изучает славян с определенной целью: он интересуется их военной силой с тем, чтобы сделать отсюда ряд практических выво­дов для Византийской империи. Он пишет: «Не имея надсобоюгла- вы и враждуя друг с другом, они не признают военного строя...»

«Если среди них много предводителей (ptiffiv, лат. rex) и нет между ними согласия, неглупо некоторых из иих привлечь иа свою сторону обещаниями или подарками, особенно тех, кото­рые находятся поблизости от наших границ, и нападать на дру­гих, чтобы не все прониклись (к иам) враждой или не стали бы под власть одного вождя» ^[7].

Маврикий советует принимать меры к тому, чтобы славяне не объединились под одной властью, так как такое объединение, несомненно, усилило бы мощь славян и сделало бы их не только способными к самозащите, ио и опасными для соседей, и прежде всего для самой Византии.

Древнерусское государство как раз и осуществило то, чего так боялся византийский политик. Под власть Киева были втя­нуты все восточнославянские и многие иеславяиские племена. Древнерусское государство стало в полной мере обороноспособ­ным и грозным для своих соседей. Вражда племенных вождей (Йте?) прекратилась, появились условия для дальнейшего разви­тия страны. Это, несомненно, важное достижение. Русский народ не случайно так хорошо запомнил этот период своей истории.

Очень важно обратить внимание еще на одно обстоятельство: былины Владимирова цикла, т. е. былины о Киеве и «киевском пе­риоде» истории нашей страны, сохранены для иас не украинским, а великорусским народом. Они поются в бывших Архангельской, Олонецкой и Пермской губерниях, в Сибири, в Волжском низо­вье, на Дону, т. е. там, где русскому народу жилось легче, где гнет крепостного права был слабее либо его совсем не было. И этот интерес к своему далекому прошлому среди великорус­ского народа, эта заслуга сохранения ценнейших и древнейших фактов из жизни народной говорит нам о том, что история Киев­ской Руси ие есть история только украинского народа. Это пе­риод нашей истории, когда складывались и великорусский, и украинский, и белорусский народы, период, когда выковывалась мощь русского народа, период, который, по выражению Ключев­ского, стал «колыбелью русской народности». Совсем не случайно Илья, крестьянский сын из села Карачарова близ города Мурома, идет через «Вятические леса», преодолевая все опасности, в столь­ный Киев-град к князю Владимиру. Несмотря иа имеющиеся в нашей литературе попытки представить дело иначе и в Муроме видеть черниговский город Моровск, а в селе Карачарове — черниговский же город Каратев, былинная правда остается непоколебленной и подтверждается новыми соображениями. Соловей-разбойиик, его товарищ Скворец, Дятловы горы, иа которых построен был мордовский город Ибрагимов или Абра­мов, разрушенный в начале XIII века и замененный русским городом Нижним (Горький), — все это говорит о мордовских городах, носивших названия от имен птиц. В Мордовской земле мы очень рано видим славянские поселения и среди них город Муром, один из старейших городов. Связь этого края с Киевом несомненна. Она подтверждается и летописными данными.

Итак, Киев — центр большого государства. Власть Киева простиралась на далекие пространства вплоть до бассейна Оки и Волги. Это целый период в истории Восточной Европы.

История Древнерусского государства — это не история Украины, ие история Белоруссии, не история Великороссии. Это история государства, которое дало возможность созреть и вырасти и Украине, и Белоруссии, и Великороссии. В этом положении весь огромный смысл данного периода в жизии нашей страны.

Само собой разумеется, что политические успехи народов, вошедших в состав Древнерусского государства, — и прежде всего восточных славян, т. е. народа русского, которому бесспорно принадлежала в этом процессе ведущая роль, — стали возможны только при известных условиях внутреннего их развития. Было бы очень наивно думать, что объединение восточного славянства и неславянских народов под властью Киева есть результат какого- либо внешнего вмешательства.

Прежде чем произошло это объединение, пароды нашей страны успели пережить очень многое, успели достигнуть значительных результатов в области экономики и общественных отношений. Все эти проблемы экономического, общественного и политического развития восточноевропейских пародов, и прежде всего восточ­ного славянства, сложные и трудные, совершенно естественно привлекали всегда внимание всех интересовавшихся историей нашей страны, а сейчас оии поставлены перед нами с еще большей остротой. Их актуальность не требует доказательств: без решения этих задач нельзя получить правильного представления о рус­ском историческом процессе в целом.

Факт серьезных разногласий между исследователями этих вопросов объясняется прежде всего различием методологии исторического исследования. Играет здесь роль и то, что для столь отдаленной поры в пашем распоряжении имеются либо скудные, либо неясные и неточные сведения. С другой сто­роны, все эти вопросы, Несмотря на то, что они касаются та­кого отдаленного от нас времени, имеют и имели не только чисто академическое значение, и поэтому вокруг них шла острая борьба, обусловленная национальными и политическими пози­циями участвовавших в ней лнц.

С тех пор как эти вопросы сделались предметом научного (в самом широком понимании термина) исследования, онн стали вызывать бурный интерес и восприняты были с большой горяч­ностью. Труд академика Мнллера «О происхождении имени и народа Российского», где автор, несомненно, позволил себе умалить роль русского народа в образовании государства и его древней истории, Ломоносов встретил более чем энергичным отпо­ром. «Сне так чудно, — пишет Ломоносов, — что если бы г. Мил­лер умел изобразить живым штилем, то бы он Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен»^[8].

Та же страстность полемики наблюдается и позднее. В 70-х го­дах XIX века у Гедеонова, автора книги «Варяги и Русь», вырываются по адресу норманистов достаточно резкие суждения. «Неумолимое норманское veto, — пишет он, — тяготеет над разъяснением какого бы то ни было остатка нашей родной ста­рины». «Но кто же, какой Дарвин вдохнет жизнь в этот истукан с норманскою головою и славянским туловищем?»^[9] Подобных примеров можно привести много.

Неудивительно, что в полемику по жгучим вопросам древ­нейшего периода нашей истории внесено было столько темпе­рамента.

Я не успокаиваю себя тем, что мне удалось полностью распу­тать этот сложный узел. Мне хотелось только сделать попытку ис­пользовать ряд достижений в нашей науке по данному предмету и подвести им некоторые итоги. Мне хотелось по мере сил кри­тически подойти к различным сторонам общественной жизнн нашего далекого прошлого, проверить показания различных ис­точников, письменных и неписьменных, путем перекрестного их сопоставления и, таким образом, попытаться найти ответы на во­просы, поставленные современностью.

Вполне понятную для древнейшей поры нашей истории ску­дость письменных источников наша советская наука пытается восполнить путем привлечения к решению стоящих перед нею задач и новых самых разнообразных материалов. Это — памят­ники материальной культуры, данные языка, пережитки самого русского народа, а также пережитки и быт народов Союза ССР, еще недавно стоявших на низших ступенях общественного разви­тия, н др. Но и расширение круга источников все же еще не дает нам возможности полностью разрешить стоящие перед нами проблемы и проникнуть в покрытое мраком далекое прошлое.

Археология при всех своих больших успехах, особенно за последнее время, все же в силу специфичности своего материала и методов его изучения часто бессильна ответить на ряд стоящих перед нами вопросов; лингвистика не только ограничена в своих возможностях, но далеко ие всегда дает нам даже то, что может дать. Сочетание данных археологии н лингвистики с привлечением фольклора, конечно, очеиь расширяет границы исторического зиания, но тем не менее н этого недостаточно, чтобы спорные суждения превратить в бесспорную очевидность.

Нельзя себя утешать и тем, что с момента появления письмен­ных памятников положение историка делается совершенно иным, что письменные источники способны окончательно вывести иас из области более нли менее обоснованных предположений. Во- первых, столица Древнерусского государства подвергалась нескольким крупным разрушениям, почему и письменных источ­ников по истории Киевской Руси сохранилось очень мало; во-вторых, письменный источник, особенно если он относится к столь далекому прошлому, имеет свои особенности, требует специального подхода и далеко не всегда гарантирует возмож­ность решения спорных вопросов, исключающего вполне законные сомнения.

И тем не менее, несмотря на все эти трудности, делающие наши исторические выводы в значительной мере условными, нн одно поколение историков не отказывалось погружаться в дебри сложных туманностей и искать в них истоки тех общест­венных явлений, которые никогда не переставали и едва ли когда- нибудь перестанут волновать человеческую мысль. Это не любо­пытство, а потребность.

В настоящих очерках рассматриваются общественные и поли­тические отношения древней Руси главным образом в тех рамках, в каких это позволяют прежде всего наши письменные источники. Другие виды источников привлекаются лишь отчасти и попутно.

Письменность появляется в отдельных обществах на довольно поздних ступенях их истории. Письменность у восточных славян появилась уже в классовом обществе, когда остатки родовых от­ношений бытовали в нем только в внде пережитков прошлого. Первые известные нам письменные памятники — договоры С гре­ками, «правды», летопнси — связаны с интересайи общества, уже порвавшего связи с родовым строем.

Договор с греками 911 г. упоминает о письменных завеща­ниях^[10], которые могли делать русские люди, жившие в Византии. Если здесь можно допустить, что русские люди, жившие в Визан­тин, могли писать завещания не по-русскн, а по-гречески, то в договоре 944 г. русская письменность подразумевается с гораздо большей вероятностью. Русский князь обязуется снабжать своих послов и купцов, отправляемых в Византию, грамотами, гпишюче сице: яко послах корабль селико» (курсив мой. — Б. Г.). Грамоты должны служить гарантией, что послы и купцы прибывают к гре­кам именно от князя русского и с мирными целями.

Последнее исследование академиком С. П. Обнорским языка договоров приводит автора к очень важному для истории выводу. Договоры 911 и 944 гг. отличаются один от другого по особен­ностям языка. Договор 911 г. пропитан болгаризмами, но писан он все же языком русским; в договоре 944 г. черты русского про­исхождения дают себя чувствовать достаточно широко. Отсюда вытекает предположение, что перевод договора 911 г. сделан бол­гарином на болгарский язык, но этот перевод был выправлен рус­ским правщиком; переводчиком договора 944 г. должен был быть русский книжник. Академик С. П. Обнорский приходит к убежде­нию, что оба перевода сделаны были в разное время (911, 944 гг.), приблизительно совпадающее со временем заключения самих до­говоров^[11]. Наличие русской письменности в начале X века, таким образом, становится несомненным^[12] (подробнее см. раздел VII).

Господствующие классы общества иа всем значительном про­странстве, занятом восточным славянством, во время составления используемых мною письменных памятников, т. е. в IX—XII веках, говорили приблизительно на одном языке — том самом, который мы можем видеть в этих памятниках, где он лишь не­сколько искажен последующими переписчиками, — имели общее представление о своих интересах и способах их защиты и довольно рано успели связать себя общностью религиозных верований с соседней Византией.

Само собой разумеется, что те крупные факты, с которыми нас знакомят письменные памятники, имеют стою собственную и часто очень длинную историю, о которой умалчивают эти источ­ники. Самый характер некоторых памятников, конечно, исклю­чает возможность требовать от них «историчности», поскольку они часто имели целью только зафиксировать определенный, иногда очень ограниченный комплекс явлений данного момента, нося­щий, как всякий подобный комплекс, следы отмирающих и вновь возникающих элементов, не всегда, однако, легко распознаваемых.

Только автор «Повести временных лет» ставил перед собой подлинную широкую историческую задачу, которая, нужно со­знаться, остается не вполне разрешенной и в настоящее время. Он хотел написать ни больше ни меньше как историю Древне­русского государства с центром в Киеве с древнейших времен: «Откуду есть пошла Руская земля кто в Киеве нача первее кия- жити, н откуду Руская земля стала есть». Летописец писал свой труд с определенной целью н в определенной политической обста­новке. Ему нужно было показать в истории Киевской Руси роль княжеского «рода Рюриковичей». А. А. Шахматову удалось пока­зать, что на первых страницах «Повести временных лет» мы имеем более позднюю переделку старых преданий о начале Русской земли^[13].

Заранее можно сказать, что с летописной концепцией обра­зования Русского государства нам придется очень значительно разойтись не только потому, что у нас с автором летописн разные теоретические представления об обществе, государстве и истори­ческом процессе в целом, но и потому, что, имея перед собой опре­деленную задачу, летописец сделал соответственный подбор фак­тов, для него полных смысла, для нас часто имеющих второстепен­ное значение, и совсем пропустил мимо своего внимания то, что для нас сейчас имело бы первостепенную ценность. Кроме того, все наши летописцы были связаны волей заказчиков, каковыми обычно являлись князья. Заказчиком той летописи, которая имеется в нашем распоряжении, был Владимир Мономах.

Летописец, он же н редактор труда своего предшественника, поместил в конце своей книги заметку о самом себе: «Игумен Силивестр святаго Михаила написах книгы сн Летописець, на­делся от бога милость прияти, при князи Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игумеиящю у святаго Михаила в 6624, индикта 9 лета; а иже чтеть книгы сня, то буди ми в молитвах»^[14].

Какой заказ мог сделать Владимир Мономах своему историо­графу, догадаться нетрудно, если только мы сумеем правильно понять политическую обстановку момента.

Для этого нам совершенно необходимо сделать небольшой экскурс в область политических отношений второй половины XI и начала XII века. Нам необходимо, хотя бы очень бегло, позна­комиться с людьми, делавшими тогда историю, с людьми, которые писали и для которых писалась тогдашняя история.

Уже в IX в. достаточно ясно определились черты фео­дальных общественных отношений. Дальнейшее развитие базиса на протяжении X—XI вв. требовало перестройки и формы государства. При активном содействии надстройки выросло н окрепло на местах крупное землевладение. Политическая роль землевладельческой знати сильно поднялась. Изменилась форма эксплуатации зависимого крестьянства. Совершенно четко обозначились новые городские центры. В связи с этим настолько созрели и окрепли отдельные части Древнерусского государства, так выросли их собственные задачи внутренней и внешней политики, что киевский центр с киевским князем во главе пе только перестал быть для них условием роста их бо­гатства и силы, ио в некоторых отношениях стал даже помехой дальнейшему их развитию и выполнению их собственных полити­ческих целей. Призрак политического раздробления Древнерус­ского государства стал совершенно очевидным. Отдельные князья начинают чаще н чаще проявлять свои центробежные тенденции н в своих противоречивых по отношению друг к другу интересах сталкиваются между собой, делая, таким образом, неизбежными «усобицы». Но княжеские «усобицы» — это не единственная опасность, грозившая феодалам. Это время насыщено восстания­ми народных масс в разных местах Древнерусского государства. Наконец, это время серьезной опасности от врагов внешних.

Летописец, не склонный уделять много внимания массовым выступлениям, все же отмечает движения 1068, 1071 н 1113 гг.^[15]Последнее, невидимому, было особенно сильным, и растерявшиеся представители господствующего класса киевского общества, вы­нужденные считаться с настроениями и требованиями восставших, настойчиво зовут на Киевский стол самогоэнергичного и властного из князей, Владимира Мономаха. Мы отчасти знаем, что киевская делегация говорила Владимиру Мономаху: она запугивала его дальнейшим разрастанием народного движения.

Итак, положение правящих кругов Киева, многочисленных русских князей, а также бояр, представителей церкви, купцов и ростовщиков, оказалось сложнее и опаснее, чем они себе пред­ставляли. «Минули лета Ярославля», «стрелы по земле» уже были рассеяны. Во Владимире Мономахе растерянные верхи искали своего спасения. Владимир прибыл в Киев и стал действовать раз­нообразными средствами: в ход былн пущены репрессии, компро­миссы, обращение к общественному мнению. 12 лет сидения Вла­димира на Киевском столе воскресили времена, когда Киев стоял во главе государства и держал в руках власть, хотя характер власти Владимира был уже не тот, что у его отца или у Ярослава.

Несколько слов о Киеве, Владимире Мономахе, его деде н отце. Зги несколько слов рассчитаны исключительно на создание пра­вильной перспективы, необходимой для оценки событий и участво­вавших в ннх людей.

О Киеве конца X и начала XI века говорит Титмар, как о большом городе, в котором было 400 церквей и 8 рынков и несметное множество народа. Адам Бременский во второй полови­не XI века называет Киев соперником Константинополя. Митропо­лит киевский Иларион в своем знаменитом «Слове» называет Киев городом, «блистающим величием». Лаврентьевская летопись под 1124 г. говорит, чтов Киеве был грандиозный пожар, причем «цер- квий единых нзгоре близ 600». Весьма вероятно, что здесь кое- что и преувеличено, но несомненно во всяком случае, что Киев в XI веке — один из больших городов европейского масштаба. Не случайно так много внимания уделяют ему западноевропей­ские хронисты. Двор киевского князя хорошо известен во всем тогдашнем мнре, так как киевский князь в международных отно­шениях к этому времени успел занять весьма определенное место.

Ярослав Мудрый находился в родственных связях с царству­ющими домами Англии, Франции, Германии, Польши, Сканди­навии, Венгрии и Византии. Его дочь Анна была замужем за французским королем Генрихом I и активно участвовала в поли­тической жизнн Франции. Ее собственноручные подписи славян­скими а латинскими буквами (Анна ръина, т. е. Anna regina, Arme, Agna regina) имеются на грамотах, выданных от имени ма­лолетнего французского короля Филиппа I. Внучка Ярослава Евпраксия — Адельгейда Всеволодовна (1071—1109) была заму­жем за императором «Священной Римской империи» Генрихом IV. При дворе Ярослава жил изгнанник из своего королевства Олаф Норвежский, сын которого с русской помощью возвратил себе норвежский- престол. При том же дворе жил и другой знаме­нитый викинг — Гаральд, после громких военных походов в Си­цилию и Италию ставший королем Норвегии и сложивший свою голову в Англии. Он был женат на дочери Ярослава — Елиза­вете. Как видно из английских «Законов Эдуарда Исповедника», в Киеве у Ярослава нашли себе приют сыновья английского ко­роля Эдмунда Железный Бок — Эдвии н Эдуард, изгнанные из Англии датским конунгом Канутом.

О брачных связях русских князей с польскими и чешскими речь будет итти дальше (разд. VIII). Эти брачные связи учи­тывались и вспоминались. на Западе и значительно позднее¹: в 1570 г. баварский купец Либенауер в своем проекте, поданном баварскому герцогу, указывая на выгоды союза с Москвой, вспо­минает о браке Генриха IV с внучкой Ярослава^[16]; герцог Монпансье в 1893 г. во время посещения киевского Софийского собора подчеркнул, что Ярослав — его предок по дочери своей Анне³. Неудивительно, что в этой обстановке дети Ярослава научились говорить на многих европейских языках. Нам хорошо известно, что Всеволод Ярославич, отец Владимира Мономаха, говорил на пяти языках. Всеволод был женат на греческой принцессе из дома Мопомахов, его сын Владимир женился на дочёрн последнего англо-саксонского короля Гите Гаральдовне, вынужденной бежать из Англии вследствие порманского втор­жения.

Я не могу сейчас приводить многочисленные факты участия Киева в жизни ряда европейских государств и народов. Думаю, что и приведенные мною сведения, хотя и подобранные весьма однобоко, служат ярким показателем положения Киева в тогдаш­ней. Европе.

Таким образом, Владимир Мономах, к которому нам надле­жит сейчас снова вернуться, жил в очень сложной, насыщенной общеевропейской политикой атмосфере.

Он понимал толк в литературе, о чем свидетельствует его «По­учение». Он очень хорошо знал н политическое значение летописи. По прибытии в Киев он уже застал здесь летопись, составленную монахом Киево-Печерского монастыря, но эта летопись Мономаха не удовлетворила.

Мы не знаем, что собственно не понравилось Владимиру Мо­номаху в этой летописи, почему он счел необходимым переделать ее и передать дело в другие руки и даже в другое, более близкое ему учреждение (из Печерского монастыря в Выдубицкий Михай­ловский монастырь, построенный отцом Владимира Всеволодом), потому что эта старая летопись до нас не дошла, но зато мы можем догадаться, чего хотел Владимир Мономах от игумена Выдубиц- кого монастыря Сильвестра.

Кажется, Сильвестр справился со своей задачей, т. е. пра­вильно понял требования момента. Владимир Мономах во всяком случае был доволен новым трудом и постарался выказать свое расположение к его автору: спустя два года он велел поставить его епископом своего наследственного города Переяславля, где Силь­вестр и умер в 1123 г. Через его труд красной нитью проходит борьба с сепаратистскими тенденциями феодальной знати, стрем­ление укрепить идею единства Русской земли, внедрить в сознание феодалов необходимость подчинения Киеву и киевскому князю.

Сильвестр пользовался трудами своих предшественников, где уже были даны некоторые схемы, полезные и для данного момента, нуждавшиеся только в некоторой переделке. Сильвестр мог прочитать в Новгородской летописи рассказ о том, как в Новгороде когда-то действовали варяги и «насилье деяху слове- ном, кривичем и мерям и чюди»^[17], как эти угнетенные прогнали своих насильников и «начата владети сами собе и городы ста- вити», как печально оказалось для них отсутствие сильной власти, когда после изгнания варягов они «всташа самн на ся воеват, и бысть межи ими рать велика и усобица, и всташа град па град, и не беше в них правды»^[18].

Мы, к сожалению, не знаем, что было написано по этому пред­мету в еще более старой киевской начальной летописи, тоже не дошедшей до нас. Во всяком случае Сильвестр в своем труде вычеркнул фразу Новгородской летописи о насилиях варя­гов, не поместил он также и рассказа о восстании новгородцев против Рюрика, но использовал из трудов своих предшествен­ников только то, что казалось ему нужным и назидательным.

Сильвестр старается внушить свонм читателям, что отсутствие твердой власти приводит к усобицам и восстаниям; восстановле- нне этой власти («добровольное призвание») спасает общество от всяких бед; «спасителями» общества в IX веке по приспособлен­ному к определенной цели преданию явились варяжские князья, в частности Рюрик; «Рюриковичи»-де выполняли эту миссию долго и успешно, и лишь в конце XI века снова повторились старые времена: «всташа сами на ся, бысть межи имн рать велика и усо­бица».

Призвание Мономаха в Киев, таким образом, летописцем оправдано. Отсюда следовал и логически правильный вывод: долг киевлян — подчиняться призванной власти, а не восставать про­тив нее. «Усобица» слишком хорошо была известна киевскому обществу второй половины XI века.

Понятно, почему мы должны относиться к сообщениям и рас­суждениям Сильвестра весьма и весьма осторожно. Если даже он и передал нам факты, насколько умел, добросовестно, то использовал их в своих целях, соответственно осветив их.

Мы очень хорошо понимаем, почему летописец, поставивший в заголовке своего труда тему о происхождении киевских князей, главное свое внимание отдает Новгороду и новгородским князьям н, в частности, легендарному князю Рюрику и его преемникам.

Увлеченный своей идеей и устремив все свое внимание на север, южный летописец поскупился на факты этого периода своей южной полянской истории. Летописец— по преимуществу историк княжившей при ием в Киеве династии.

Вполне понятно, что, исполняя свою задачу, он старался показать роль ие только современных ему «Рюриковичей», но и далеких их предков, несомненно, стараясь изобразить их в прив­лекательных чертах, иногда полемизируя с более правдивыми и ходячими представлениями о сравнительно еще не столь давнем прошлом, часто невыгодном для господствующего класса в целом и его верховного представителя в частности. Положение летописца довольно понятное. Не один русский Нестор или Сильвестр находился в подобном состоянии. Видукинд тоже, повидимому, имел задачу облагородить происхождение власти англо-саксонских королей и пользовался теми же приемами. Бритты обращаются к своим легендарным князьям с совершенно аналогичной речью: «Теггаш latam et spatiosam et omnium rerum copia refertam vest- rae mandant ditioni parere»^[19].

Имея перед собой центральную политическую задачу, лето­писец разрешал ее при помощи доступных ему средств. И нужно прямо сказать, что средствами этими он пользовался по-своему далеко не плохо: он знает цену источнику, он умеет хотя и свое­образно, но критически к нему относиться, умеет отделять то, что ему представляется главным, от второстепенного. Но ои, конечно, человек своего времени, своей среды и хорошо понимает политическое значение своего труда. Он понимает политическую— в ■ смысле международных отношений — обстановку момента и совершенно ясно проявляет тенденцию, которую можно характе­ризовать как поворот лицом к Византии с вытекающим отсюда следствием — затушевыванием старых связей со ставшим сейчас (после разделения церквей) еретическим и проклятым Западом^[20].

В распоряжении летописца находились письменные источники: греческие, западноевропейские, русские, а также предания, личные наблюдения как над окружающей его средой, так и над славянскими и неславянскими племенами, часто в своем развитии стоявшими ниже того общества, к которому принадлежал он сам. Он настолько справился со своей темой, что его схемьГв основном господствовали в нашей науке до недавнего времени, а частично не лишены значения и сейчас.

Было бы, конечно, странно требовать от летописца ответа на стоящие перед нами научные проблемы, но для решения нх мы не можем обойтись без его труда,этого единственного в своем роде произведения. Перед нами стоит труднейшая задача — разложить весь этот труд летописца на составные элементы и использовать их для собственных надобностей.- Работа необычайной слож­ности. М. И. Сухомлинов, И. И. Срезневский, К. Н. Бестужев- Рюмин, А. А. Шахматов и М. Д. Приселков, а в последнее время Д. С. Лихачев пытались это сделать и, нужно отдать им справед­ливость, результатов достигли значительных, хотя далеко еще не достаточных. Можно надеяться, что их продолжатели путем привлечения археологических и языковых материалов продвинут работу еще дальше.

Очень ценные наблюдения, к сожалению, без всяких к тому оснований преданные забвению, сделали И. И. Срезневский и К. Н. Бестужев-Рюмнн по вопросу о предшествующих написанию «Повести временных лет» записях исторического характера, ко­торыми воспользовался и автор «Повести». М. И. Сухомлинов вы­сказал мысль о том, что первоначальной формой нашей летописи были краткие исторического содержания заметки на пасхальных таблицах, образчик чего был открыт в рукописи XIV века. И. И. Срезневский и К. Н. Бестужев-Рюмнн признали эту мысль правильной. На тот факт, что такие заметки велись в разных местах, что их было во всяком случае несколько, указывает сли­чение параллельных мест в «Повести временных лет» и в произве­дении Иакова «Похвала Владимиру». Авторы обоих этих произве­дений пользовались для освещения одного и того же времени, в основном одних и тех же событий, разными записями, чем и объясняется разная датировка и, быть может, некоторое рас­хождение в подборе фактов^[21],

Несмотря на то, что работа в этом направлении далеко не за­кончена (она продолжается и сейчас), мы все же не можем не исполь­зовать ее результатов для того, чтобы представить себе, насколько возможно, главнейшие этапы в развитии общества, населявшего Восточную Европу на различных участках этой огромной террито­рии не только в IX—XII веках, но и в более раннее время.

Необходимо заранее оговориться, что почти все наши письмен­ные памятники касаются прежде всего территории по Волхову— Днепру, т. е. территории, на которой протекали главнейшие собы­тия этого периода, и почти не затрагивают более отдаленных от этой главной магистрали пунктов. Из этого, конечно, отнюдь не следует, что эти другие места, иногда более захолустные, не имели в это же время своей истории: и здесь, несомненно, текла своя жизнь, не попавшая только в своих проявлениях на страницы ле­тописи, ио тем не менее вскрываемая систематической работой археологии. После работ А. А. Спицына^[22], А. В. Арциховского^г, А. Н. Лявданского^[23], Б. А. Рыбакова^[24], В. И. Равдоникаса^[25], П. Н. Третьякова⁶ и др. мы смело можем говорить о состоянии и характере хозяйства в древнейший период нашей истории, об из­живании племенного строя, о зарождении классов, о некоторых чертах классовых отношений и религиозных представлениях населения как центрального междуречья, так и областей, лежа­щих к западу, северу и,юго-востоку от главной водной дороги, так хорошо нам известной из русских летописей,- нз интересного, но далеко ие беспристрастного сочинения Константина Багрянород­ного, византийских и западноевропейских хроник (знамени­тый путь «нз варяг в греки»). Тем ие менее ввиду неполноты и несистематизированное™ археологических данных наше вни­мание все же будут больше всего привлекать не «захолустья», а именно те места на территории Восточной Европы, которые лучше и полнее других освещены прежде всего письменными источ­никами, говорящими более доступным и точным языком, чем вещественные.

Это совершенно неизбежно еще и потому, что именно в этих пунктах общественная жизнь обнаруживает наиболее яркие по­казатели основных контуров интересующего нас процесса, именно здесь мы прежде всего можем подметить те наиболее прогрессив­ные явления в истории русского и других народов, населявших тогда Восточную Европу, которые мы с полным основанием мот жем считать ведущими.

Что же мы хотнм знать? С какими вопросами собираемся мы подходить к страницам нашей летописи, к древнейшим памятни­кам материальной культуры н другим историческим источникам?

Перед нами все та же, еще до сих пор не решенная проблема, которую ставил перед собой 800 лет тому назад иаш первый ис­торик, автор «Повести временных лет»: откуда пошла Русская земля, как она развивалась, через какие этапы своего роста она достигла настоящего своего состояния.

Не углубляясь пока в так называемое «доисторическое» (оно благодаря успехам нашей науки все более делается нсторнческнм) прошлое Восточной Европы и касаясь только частично истории тех народов нашей страны, которые в своем развитии опережали славян н находились с ними в самых разнообразных формах общения, мы намерены главным образом остановиться на вопро­сах образования и развития Древнерусского государства, с тем чтобы вскрыть главнейшие моменты его истории, общественные силы, ее творившие, условия, при которых она протекала.

Государство могло образоваться только тогда, когда распался родовой строй, когда на смену родовым отношениям пришли классы со своими противоречивыми интересами и сложными взаимными отношениями. Это нам хорошо известно. Мы только не можем точно ответить на вопрос, когда именно это происходило.

Однако, если мы лишены возможности найти точные даты этих крупнейших фактов (в таком же положении неизбежно нахо­дится историк любой страны), у нас есть возможности произ­вести ряд наблюдений, по которым мы можем, хотя только приблизительно, наметить время этнх важнейших сдвигов в исто­рии народов, населявших и населяющих нашу страну. И пись­менные н неписьмеиные источники к нашим услугам. Но источник, какой бы он ни был, может быть полезен лишь тогда, когда исследователь сам хорошо знает, чего он от него хочет. Поэтому очень важно расчистить почву для решения основной задачи, твердо четко установить главные положения, предпосылки дальнейшего исследования. И этой предпосылкой является опре­деление условий и характера развития восточнославянского общества, а также места, какое занимает история восточного славянства и образованного главным образом им Древнерусского государства во всемирно-историческом процессе.

II

МЕСТО ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА ВО ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ

ели связанность и взаимная обусловленность истори­ческой жизни народов несомненна и доказывать этот тезис в наше время совершенно не нужно, то конкрет­ное выяснение взаимной обусловленности жизни определен­ных народов — это задача, которую необходимо ставить и решать. В данном случае я нмего в внду далекое прошлое рус­ского народа и его ближайшего предка — восточных славян, которые жили в определенное время, в определенном этническом н культурном окружении, т. е. в известной исторической среде, которая не могла не оказать своего воздействия на темпы и характер развития Руси и в некоторой степени определила даль­нейший ход ее истории.

Славяне — самый многочисленный народ в Европе. Древне­русское государство —самое крупное государство нз всех славян­ских и неславянских современных ему государств.

История Киевской и докиевской Русн, несомненно, — боль­шой участок всемирной истории, н потому совершенно естествен­ной кажется мне попытка точнее определить место этого, в основе своей славянского, государства во всемирно-историческом про­цессе.

Деление истории человечества на трн крупных периода — древнюю, среднюю и новую — очень старо. Но марксистская наука влила в это деление вполне определенное понимание, положив в основу периодизации истории человечества четкий признак характера способа производства.

Эту мысль ясио выражает Энгельс в заключительной части своей кииги «Происхождение семьи, частной собственности и государства»: «Рабство — первая форма эксплуатации, при­сущая античному миру; за ним следуют: крепостное право в средние века, наемный труд в новое время. Таковы три великие
формы порабощения, характерные для трех великих эпох циви­лизации»^[26].

Нам необходимо определить тот момент во всемирной истории, когда активно и организованно выступает славянство и, в част­ности, когда возникают славянские государства в Восточной Европе.

В то время, когда Римская республика превращалась в миро­вую империю, когда она сама, построенная на базе рабовладель­ческого строя, пыталась с большим или меньшим успехом под­держать рабовладельческий общественный строй в странах, от нее зависимых, славяне, точно так же, как и многие другие народы Северной н Восточной Европы, в том числе н германцы, находи­лись в состоянии первобытно-общинного строя. Достаточно пол­ные сведения по этому предмету мы имеем о германцах, описан­ных Цезарем, а потом Тацитом, поскольку римляне именно в это время вынуждены были обратить серьезное внимание на своих беспокойных соседей, угрожавших им с востока.

И относительно славян-венедов этого времени у нас имеются сведения римских и греческих ученых, хотя и не столь обстоя­тельные. Римский географ Плнний (I век н. э.) делает о славянах очень краткое замечание: «Некоторые передают, что эти земли (от Балтийского моря. — Б. Г.) до реки Вистлы (Висла. — Б. Г.) обитаемы сарматами, венедами, скирами, гиррами»². Тацит, тоже плохо осведомленный о славянах, говорит о них не больше: «Здесь конец страны свевов. Я сомневаюсь, причислить ли пле­мена певкинов, венедов и финнов к германцам или к сарма^ там»^[27]. Ниже Тацит, не колеблясь, причисляет венедов к оседлым европейским народам, сильно отличающимся от сарматов. Алек­сандрийский географ Птолемей (первая половина II века н. э.) говорит, что «Заселяют Сарматню очень многочисленные племена: венеды по всему Венедскому заливу...»^[28]. Но когда Восточной Римской империи пришлось непосредственно столкнуться со славянами, тогда и византийские ученые заговорили о славянах совершенно так же, как в свое время римские политики о герман­цах. В этом отношении, как и в некоторых других, судьбы древ­них германцев и славян совершенно аналогичны. Наступление па Римскую империю так называемых «варваров» шло с разных сторон — с запада, севера и востока — и сочеталось с внутрен­ним разложением рабовладельческого античного общества.

Это было столкновение двух миров, двух систем: одной — рабовладельческой, внутренне разлагавшейся, другой — моло­дой, имевшей все возможности для дальнейшего роста. Победили «варвары». Они не только разгромили старый мир, но они создали новый.

В чем же была сила этих «варваров»? Что собственно они сделали?

Сила «варваров», привлекавшая к себе и массы римского народа, заключалась в их общественных отношениях, резко отличавшихся от рабовладельческого строя Римской империи. Сначала родовая, потом соседская община, защищавшая своих свободных членов от опасностей, грозивших изнутри и извне, гарантировавшая своим членам известный уровень материаль­ного благополучия, не только была приманкой для обездоленной римской массы, но и таила в себе большие возможности дальней­шего прогрессивного развития.

«Варвары» развили и сделали господствующей уже существо­вавшую на их родине более мягкую, чем рабство, крепостниче­скую форму зависимости, «форму, стоящую... высоко над раб­ством»^[29], благодаря чему Европа смогла сделать огромный шаг вперед. И это несмотря на то, что «варварский» строй жизнн был в общем значительно примитивнее цивилизованного рабовладель­ческого римского общества.

Славяне в это время, как и другие новые народы Европы, в том числе и германцы, успели накопить в себе достаточно сил, чтобы выступить против постоянной угрозы порабощения. Они продолжали борьбу с Восточной Римской империей и после того, как на территории Западной Римской империи уже образовались новые «варварские» государства. Общинный строй гарантировал славянам те же возможности дальнейшего развития.

Столкновение рабовладельческого мира с «варварским» про­являлось и до германцев и славян, хотя и не имело столь реши­тельного исхода. Работы академика С. А. Жебелева и его учеников вскрыли эти интересные моменты в истории «варварского» мира.

Я имею в виду прежде всего работу С. А. Жебелева «Пос­ледний Перисад и скифское восстание на Боспоре»^[30].

Надпись на камие, открытая еще в 1878 г. во время раскопок в Херсонесе Таврическом, уже давно прочно вошла в научный обиход как ценнейший источник по древней истории юга нашей страны и была много раз обследована с разных сторон европей­скими специалистами. Но никому из них не бросалось в глаза едва ли не самое важное, что имеется в этом документе, на что обратил внимание С. А. Жебелев. К северу от Черного моря в то время существовали рядом два мира: один — старый, рабовладель­ческий, другой — новый, общинный. Столкновение между этими мирами стало неизбежным, и С. А. Жебелев первый заметил этот важнейший момент в иашей истории — начало приближающегося конца «древней» истории в нашей стране.

С. А. Жебелев отмечает (пользуясь его собственными сло­вами), что «увядание Боспорского государства шло постепенно и вызвано оно было не только внутренними причинами эконо­мического и политического характера, но и причинами внешни­ми» — напором варваров. Эти «варвары» — скифы, до сих пор угнетавшиеся соседними рабовладельческими государствами, на­столько окрепли, что смогли в Крыму создать свое собственное государство и повели борьбу со своими угнетателями. Они сна­чала заняли Ольвню, потом Херсоиес и, наконец, обрушились на Боспорское государство. Боспорский царь Перисад вынужден был отказаться от власти и отдаться под защиту Понтийского рабовладельческого государства.

В том же документе С. А. Жебелеву удалось открыть сообще­ние о восстании рабов в Боспорском царстве. Этот факт ясно го­ворит о характере классовой борьбы в Боспорском государстве и о намечавшемся здесь кризисе рабовладельческого строя.

Восставшие имели большой, хотя и кратковременный, успех. Им удалось посадить даже своего вождя в боспорские цари. Со­седний понтийский царь Митридат Евпатор круто расправился с восставшими. Но когда перед ним возникла задача — спасти свое государство от наступления Рима, то и этот усмиритель скифов понял, что спасти его самого и его государство могут лишь «варвары». Города-полисы Причерноморья один за другим спе­шили изменить своему недавнему защитнику и переходили на сторону рабовладельческого Рнма. Не случайно Мнтридат Ев­патор отпускал на волю рабов: он связал свою политику с теми, за кем было историческое будущее. Если же эта политика тем ие менее не дала ожидаемых результатов, то это объясняется тем, что «варвары» тогда еще не были в состоянии противостоять античным рабовладельцам. Колесо истории во всяком случае и здесь поворачивалось в сторону «варварского» мира, способ­ного вдохнуть новую жизнь в умиравшую античность.

Исследование С. А. Жебелева показало, в какой сложной обстановке жили рабовладельческие государства на юге иашей страны. Они были окружены враждебными нм племенами, у ко­торых искали поддержки восставшие рабы.

В том же направлении, уточняя и расширяя изучение этнх важнейших процессов, идут работы и учеников С. А. Жебелева.

В одной из таких работ приведены интересные факты^[31]. Ап- пиан неоднократно упоминает о том, что Митридат заключал союзы с «варварами», которые во время борьбы Понтийского царства с Римом оставались верными союзниками понтий­ского царя.

В этой борьбе соотношение сил было ясно: рабовладельческие города-полисы становились на сторону Рима, «варвары» вместе с Митридатом шли против рабовладельческих государств.

Славян тут мы еще не видим •. в источниках фигурируют скифы. Но нам известно, что скифы — собирательное нмя многих наро­дов, живших на юге нашей страны. Не случайно греки еще долго продолжали называть по-старому Киевскую Русь Скифией или Тавро-Скифией, оговариваясь иногда, что эти тавро-скифы сами себя называют русью.

На грани античности н средневековья, когда западная часть Римской империи уже перестала существовать как самостоятель­ное государство, продолжалась ожесточенная борьба Восточной Римской империи с наседавшими на нее славянами. До начала VII века н. э. Восточная Римская империя еще сопротивляется, хотя и не всегда успешно, славянскому вторжению на Балканский полуостров. В 602 г., с воцарением Фоки, «варвары» торжествуют окончательно. В приемах и средствах борьбы Западной Римской империи и Византии с «варварами» полная аналогия: Византия сначала действует оружием, затем, вынужденная итти на согла­шение с «варварами», включает их в качестве федератов в свои войска и предоставляет нм свою территорию¹.

В 602 г. в Византии происходит восстание армии, участвовав­шей в борьбе со славянами. Это восстание самым очевидным обра­зом зиамеиует внутренний кризис рабовладельческого общества Византийской империи.

Римский мир с его античным рабством попал в безвыход­ный тупнк. Это было время умирания рабовладельческого строя и рождения нового общества. Рабство, по выражению Энгельса, «...уже не могло...», а труд свободных «...еще не мог сделаться основной формой общественного производства»². Происходили систематические восстания рабов. Параллельно шло победоносное наступление «варваров». Все «...ие-римляне, т.е. все «варвары», объединились против общего врага и с громом опрокинули Рим»⁸.

Если Восточная Римская империя (Византия) не пережила этой катастрофы или, вернее, пережила ее только в некоторой своей части, то только благодаря тому, что она под натиском «варваров» внутренне переродилась. Византийский «Земледель­ческий закон», памятник VIII века, приводит нас р выводу, что в византийской деревне победил крестьянин, организованный в общину. Византия «варваризировалась» и стала жить по-новому⁴. Славяне и здесь, в изменении византийского общественного

¹ См. «История СССР», т. II (макет), кн. 2, К.-Л. 1939, гл. IV. ^а Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 155. '

⁸ И. Б. Сталин, Вопросы ленивпзма, 1953, стр. -468. ⁴ См. В. Э. Липшиц, Византийское крестьянство н славянская коло­низация («Византийский сборник», М,—Л. 1945).

га

строя, сыграли решительную роль. Константин Багрянород­ный говорит, что с VIII века «вся греческая земля ославя^ пилась, сделалась варварской».

Профессор А. В. Мишулин утверждает, что в Византии в это время рабовладельческий строй «уже становился пройден­ным этапом, а население империи, благодаря славянам, их об­щинному строю, вступило на путь феодального.развития более ускоренным темпом»^[32].

Те же процессы отмечают наши историки и на юго-востоке Византийской империи.

В книге Н. В. Пигулевской «Сирийская хроника Иешу Сти- лита» очень убедительно показано разложение рабовладельче­ского строя в Сирии и Верхней Месопотамии, протекавшее на­кануне вторжения арабов. И здесь рабовладельческий древний мир погибал вследствие внутреннего разложения под натиском арабов, после чего и тут наступил средневековый, феодальный период истории.

Есть основания думать, что аналогичные явления наблюда­лись, хотя и в более сложной форме, и в Закавказье, где армяне и грузины в борьбе с рабовладельческим миром выковали усло­вия, необходимые для развития более прогрессивных по сравне­нию с рабовладельческим строем феодальных отношений ^а.

С V века н. э. на территории Римской империи, Восточной и Западной, происходило образование так называемых «варвар­ских» государств. Германские государства возникли несколько раньше славянских, по образование и тех и других есть результат одного и того же процесса^[33].

От VI—VII веков мы имеем первые, глухие сведения о сла­вянских государствах: приблизительно в VII веке о Чехин, в середине того же века о Болгарии и Сербии. К этому же времени относится, по сообщениям арабов и русской летописи, возникно­вение в Прикарпатье первого восточнославянского крупного политического объединения, о котором речь будет ниже. Можно предположить также существование союза аптов.

Итак, восточные славяне переживали в своем развитии переход­ный этап от первобытно-общинного строя к классовому на рубеже между умиранием античного мира и формированием средневе­ковья, в истории которого они играли виднейшую роль. Обра­зованные частью непосредственно па развалинах античного мира, частью на территории, не входившей в составдревних государств, новые раннесредневековые государства сделали по сравнению с рабовладельческим строем большой шаг вперед.

Древнерусское государство имеет некоторые черты сходства с государством Меровингов и Каролингов и по своему происхо­ждению, и по своей структуре, и по своей дальнейшей судьбе. Но, конечно, каждое из этих государств имеет и свои индивидуаль­ные особенности, изучение которых и составляет задачу историка.

Для того чтобы получить твердую базу для понимания про­цесса, приведшего к образованию в раннесредиевековой Европе самого большого из славянских государств — Древнерусского, необходимо проследить по возможности с древнейших времен развитие производительных сил в восточнославянском обществе, поскольку именно они, восточные славяне, в этом процессе играли ведущую роль.

В этой связи необходимо прежде всего рассмотреть вопрос о характере, системе и способах хозяйства, о преобладании тех нли иных его отраслей в период распада родовых отношении, образования классового общества и формирования государства.

Как известно, по этому предмету в нашей литературе имеются серьезные разногласия. Я считаю необходимым в первую очередь разобраться в этих противоречивых мнениях.

Еще писатели XVIII века никак не могли сговориться о том, с чего началась древняя Русь. В то время как князь Щербатов или Шлецер готовы были рисовать наших предков X века «ди­карями», чуть ли не бегавшими на четвереньках, находились исследователи, которым те же самые предки казались просве­щенными европейцами в стиле того же XVIII века. Щербатов объявил древних жителей России прямо «кочевым народом». «Хотя в России прежде ее крещения, — говорит он, — и были грады, по оные были яко пристанища, а в протчем народ, а особ­ливо знатнейшие люди, упражнялся в войне и в набегах, по боль­шей части в полях, переходя с места на место, жил»^[34]. «Конечно, люди тут были, — рассуждал Шлецер, — бог знает, с которых пор и откуда, но люди без правления, жившие подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса». Щербатову и Шлецеру воз­ражал Болтин, указывая на развитый общественный и поли­тический строй руссов, на наличие у них городов, права, письменности, сношений с другими народами.

Этот спор в несколько иной форме перешел и в XIX век и дожил до XX века. В. О. Ключевский, М. В. Довнар-Заполь- ский и Н. А. Рожков, с одной стороны, с другой — М. К. Любав- ский, Ю. В. Готье, М. Н.Покровский и др. в XX веке еще про­должали спор о том, чем и как занимались славяне в древнейшую известную нам пору своего существования, что было основной экономической базой их существования. Ю. В. Готье, в значи­тельной степени М. К. Любавский и, наконец, М. Н. Покровский настаивали на том, что основой древнеславянского хозяйства было земледелие, между тем как В. О. Ключевский, М. В. Дов- нар-Запольский и Н. А. Рожков считали земледелие второстепен­ным занятием и на первое место выдвигали охоту на пушного зверя.

С. В. Бахрушин занимал в этом вопросе позицию компромисс­ную В самое последнее время академик С. Г. Струмилин выступил с попыткой опровергнуть мнение о земледелии как гос- подствующей отрасли хозяйства в Киевской Руси².

Совершенно очевидно, что — это проблема величайшей важ­ности, от правильного разрешения которой зависит в значитель­ной мере и ответ на основной вопрос, стоящий в данный момент перед иамн.

Ш заеЬ

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО ДРЕВНЕЙ РУСИ

X. МЕСТО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ В ХОЗЯЙСТВЕ ДРЕВНЕЙ РУСИ

усь как народ с определенными этническими призна­ками, с его бытовыми и хозяйственными навыками появилась па исторической сцене не вдруг. Народ со всеми его особенностями в языке, трудовых навыках, обыча­ях, духовном облике сложился в итоге непрекращающегося длительного этногонического и исторического процесса.

Далеко не все нам известно, как этот процесс протекал. Но совершенно ясно, что в тот момент, который впервые освещают нам наши источники, русский народ предстает перед нами уже с собственной культурой, несомненно генетически связанной со своим глубоким прошлым.

Подобно тому как смерда мы застаем уже земледельцем с весьма скромным общественным положением, но. имеем осно­вание думать, что было время, когда никаких классов еще не су­ществовало и все люди были просто люди, — так точно и основ­ное занятие смерда имеет свою историю.

Эту историю мы имеем возможность вскрыть, может быть, не с одинаковой ясностью во всех ее этапах, но все же достаточно конкретно и убедительно.

Историк русского народного хозяйства не может в настоящее время игнорировать блестящие открытия археологов. Имею в виду прежде всего успехи в изучении так называемой три- польской культуры. Это культура Поднестровья и Поднепровья, датируемая III—II тысячелетием до н. э., т. е. доскифская культура.

Это та самая территория, которая позднее стала центром Руси. У нас нет оснований сомневаться в том, что неизвестные нам по имени племена, населявшие эту территорию, генетически связаны с Русью.

Еще В. В. Хвойка открыл при раскопках трипольских пло­щадок остатки культурных растений и на XIII археологиче­ском съезде поставил вопрос о земледелии в трипольскую эпоху^[35].

В настоящее время изучение трипольской культуры, особенно благодаря работам Т. С. Пассек, сделало очень большие успехи. Наблюдения и выводы Т. С. Пассек по вопросу о земледелии в эпоху трипольской культуры, т. е. за 3—2 тысячелетия до н. э., имеют для моей темы очень большое значение.

Раскопки Коломийщенского поселения выяснили, что в гли­няной массе, употребляемой при постройке жилищ, имеется примесь растительных веществ: зерен, половы, мелких частиц колосьев хлебных злаков. Тщательное исследование этих остат­ков позволяет утверждать наличие пшеницы, ячменя, ржи и проса. Стало быть, племенам, жившим в Днестровско-Днепров- ском бассейне, уже в доскифское время было известно земле­делие, которое мы имеем основание считать мотыжным. Земле­дельческие орудия в поселении Коломийщины преобладают. Тут найдены мотыги из лосиного или оленьего рога с заостренным концом и просверленным отверстием для прикрепления рукоятки. Для земледельческих работ приспособлялись орудия нз мягких горных пород. Для сбора урожая употреблялись кремневые ножевидные пластинки, иногда серповидной формы, с зазубрен­ным краем. В 1939 г. в Коломийщине найден был костяной серп значительных размеров, сделанный из лопатки быка или коровы.

Способ молотьбы остается до сих пор точно не выясненным, но зато довольно хорошо установлен способ обработки зерна. Самым обычиым средством здесь является размалывание зерна в каменной зернотерке. Зернотерка составлялась из двух частей: нижнего, широкого, плитовидного камня и каменного толкача. Эти зернотерки обычно находятся вблизи от больших сосудов, предназначенных для хранения запасов. Растирали зерно обычно женщины, на что указывает найденное тут же изображение жен­щины, склоненной над зернотеркой. Для хранения зерна упо­треблялись особые сосуды до 1 метра высотою, стоявшие в особых, предназначенных для этого, местах жилища по 10—15 штук вместе.

Т. С. Пассек на основании своего очень большого материала приходит к выводу, что земледелие здесь было главной отраслью хозяйства. Скотоводс