Крупное землевладение и землевладельцы 1 страница

Для разрешения вопроса о крупном землевладении в Киев­ской и отчасти докиевской Руси в нашем распоряжении прежде всего два древнейших письменных источника: договоры с гре­ками и «Русская Правда».

Древнейшая часть «Русской Правды» в записи начала XI века носит на себе следы более глубокой древности, но н эта древность относительна.

Договоры с греками — совершенно исключительный по важ­ности источник, позволяющий исследователю проникнуть в тайны Руси IX н начала X века. Самое их появление говорит о серьезности отношений между двумя государствами, а детали, хотя и скупо вкрапленные в их содержание, достаточно ясно знакомят нас с характером непосредственных отношений Руси с Византией.

Более или менее регулярные торговые связи с Византией у южного народа, называемого греками то именем 'р™?, то скифами, или тавро-скифами, начались очень давно. Греки зиали этот народ 'fi&i и не только по торговым связям.

После блестящих работ В. Г. Васильевского о греческих житиях Георгия Амастрндского и. Стефана Сурожского у нас не остается сомнений в том, что греки знали южную Русь ('ра>;) прекрасно. Нашествие Руси на Амастриду Васильевский отво' сит к началу 40-х годов IX века. «Имя Русн, — пишет Васильев­ский, — уже в это время не только было известным, но и обще­распространенным, по крайней мере на южном побережьи Черного моря»^[134]. Тот же автор по вопросу о торговых связях Руси с греками пишет: «Известие о торговле русских купцов с Византиею чрез Черное море и с мусульманскими странами через Каспийское относится еще к сороковым годам'IX столетия; сами торговые связи образовались, конечно, хотя несколькими десятилетиями ранее: Русь была известна византийцам и арабам в первой половине названного столетия» ^а. •

Васильевский убежден, что имя 'pffisотносится всегда к тавро- скифам, а кто такие тавро-скифы, разгадать полностью ему не удается. Вспоминая здесь готскую теорию происхождения

' В. Г. Васильевский, Труды, т. III, П. 1915, стр. СХ. * Там же, стр. CXX11I.

Руси и не настаивая на ней, Васильевский замечает, что эта теория «при современном положении вопроса была бы во многих отношениях пригоднее нормано-скандинавской». Отказавшись,, таким образом, от скандинавской теории, Васильевский ставит вопрос лишь о том, какой из центров Руси тавро-скифов мог совершить поход на Амастриду и Сурож: таврический, придне­провский или тмутараканский

Здесь не место разбирать этот важный вопрос. Мне нужно показать ранние связи греков и руси, известной грекам именно под этим народным, местным именем (литературное — тавро- скифы). Греки, действительно, давно зиали этот народ, но осо­бенно внимательно стали следить за ним с тех пор, как он эко­номически и политически усилился и произвел 18 июня 860 г. нападение на столицу Восточной Римской империи. В связи с этим нападением мы имеем две речи патриарха константино­польского Фотия и его же «Окружное послание». В одной нз проповедей Фотий говорит: «Эти варвары справедливо рассвире­пели за умерщвление соплеменников их, и с полным основанием (еоХо^шс) требовали и ожидали кары равной злодеянию»^[135]. И дальше: «их привел к нам гнев их»^[136].

Тот же Фотий спустя несколько лет (866) в своем «Окружном послании» говорит то, что ему известно было об этом народе: «народ, часто многими упоминаемый и прославляемый, превосхо­дящий все другие народы своею жестокостью и кровожадно­стью,— я говорю о Руссах, — которые, покорив окрестные народы, возгордились и, возымев о себе высокое мнение, под­няли оружие на Римскую державу» ^[137].

Это было лет за 40 до заключения первого дошедшего до иас договора между Русью и греками. В договоре 911 г. прямо гово­рится, что у Руси с греками были давнишние отношения: послы русские прибыли в Константинополь с тем, чтобы заключить с греками соглашение «на удержание и на извещение от многих лет межи хрестианы и Русью бывынюю любовь».

М, Д. Приселков находит возможным иа основании биографии византийского императора Василия и послания патриарха Фотия признать наличие не дошедшего до нас договора Руси с греками 866—867 гг., договора о союзе и дружбе, закрепленного со сто­роны Руси принятием христианства и епископа из Византии. М. П. Погодин и С. Ф. Платонов тоже признали наличие до­говора, предшествовавшего договору 907—911 гг.

Для этого признания есть достаточно веские основания. Ведь в договоре 911 г. прямо говорится, что у Руси с греками были давнишние отношения: послы русские прибыли в Кон­стантинополь с тем, чтобы заключить с греками соглашение «на удержание н на извещение от многих лет межи хрестианы и Русью бывьитю любовь» ^[138] . Под русью разуметь варягов нельзя. Русь на заключенном с греками договоре присягает не по-гер- маискн, а чисто по-славянски: «Царь же Леон со Олександром мир сотвориста со Олгом, имшеся по дань и роте зоходивше межы собою, целовавше сами крест, а Олга водивше на роту, и мужи его по Рускому закону кляшася оружьем своим, и Перу­ном, богом своим, и Волосом, скотьем богом (т. е. славянскими богамн. — Б. Г.), и утвердиша мир» (договор 907 г.)^[139]. Оружием клялись тоже не по германскому обычаю, а по своему собствен­ному, снимая с себя оружие, кладя его на землю перед кумиром. Германцы при этом обряде вонзали меч в землю^[140].

Наконец, Что самое главное, договор заключался Русским госу­дарством, а не какой-либо этнической или общественной группой.

Самый факт заключения договоров совершенно ясно говорит о классовом обществе и государстве. Договоры нужны были не крестьянской массе общинников, а князьям, боярам и купцам.

Неудивительно, что уже в той части договора, которая поме­щена в летописи под 907 г. (если это не особый договор), мы имеем указания на наличность классового общества и государ­ства. «И заповеда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключь и потом даятн уклады на рускыа грады: первое на Киев, та же на Чернигов, на Переаславль, на Полтеск, на Ростов, на Любечь и на прочаа городы, по тем бо городом седяху велнцни князи, под Олгом суще». В договоре 911 г. к этому тексту мы имеем существенные дополнения. Представители русской сто­роны в этом договоре посланы были «от Олга, великого князя рускаго, и от всех иже суть под рукою его, светлых... бояр... похотеньем наших великих князь и по повелению, — читаем в до­говоре, — от всех иже суть под рукою его сущих Руси». В ле­тописи перед этим договором сказано, что Олег послал «мужи свои... построитн мира и положити ряд межю Русыо и Грекы». Такое же предисловие помещает летописец и перед договором 944 г: «Посла Игорь муже своя к Роману. Роман же созва боляре и сановники. Приведоша руския слы, и велеша глаголатн и псати обоих речи на харатье»^[141].

Договор 944 г. дает еще несколько дополнительных данных. Русские послы и гости («слы и гостье») на этот раз оказываются отправленными «от Игоря, великого киязя рускаго, и от всякоя княжья н от всех людий Руския земли». «И великий князь нашь Игорь, и князи и боляри его, и людье вси рустии послаша ны к

Роману... створити любовь с самеми дари, со всемь болярьством и со всеми людьми гречьскими на вся лета, донде же съяеть солнце и весь мир стоить»... «А великий князь руский н боляре его да посылають в Греки к великим царем гречьским корабли, елико хотять,сослы исгостьми...». И дальше читаем: «ношаху ели печати злати, а гостье сребренн». Гостям по договору полагается от греков получать «месячное», послам — «слебное», в порядке иерархии городов: Киева, потом Чернигова, Переяславля и др.^[142].

В посольстве древлян к Ольге упоминаются, хота и несколько позднее, лучшие и нарочитые мужи: «и послаша древляне лучыпие мужи, числом 20, в лодьи к Ользе», и в другое посольство: «дерев- ляне, избраша лучыпие мужи, иже дерьжаху Деревьску землю, и послаша по ню». Ольга, обращаясь к древлянам, говорит: «...пришлите мужа нарочиты»^[143].

Кто эти светлые князья, бояре н лучшие люди? Это не родо­вые старшины, потому что рода как такового в договорах с гре­ками вообще ие видно, за исключением, быть может, отдельных намеков на некоторые его пережитки.

, В этом смысле должны быть поняты и те факты, которые дают нам договоры с греками. Здесь мы имеем частное имуще­ство, которым его собственник вправе распоряжаться и, между прочим, передавать его по завещанию: собственник может «урядить свое имение», что полностью подтверждается и «Рус­ской Правдой». На «закон русский», вошедший в древнейший текст «Русской Правды», ссылается договор 911 г. (ст. 5): «Аще ли ударить мечем, или бьеть кацем любо сосудом... да вдасть литр 5 сребра по закону рускомуъ (ср. «Русская Правда», Академи­ческий список, ст. 3). В «законе русском», как и в «Правде Росьской» термин «русский» — «росский» никакого отношения к норманнам не имеет. Это запись чисто славянского права.

О крупных переменах в общественном строе изучаемого нами общества говорят также и очень интересные наблюдения археоло­гов над историей форм поселений. Археологи указывают на то, что VII—VIII века для лесной полосы севера (те же процессы на юге наблюдаются раньше) замечательны тем, что тип небольших укрепленных поселений, «городищ» (места поселений рода или небольшой семьи) исчезает. Взамен его появляются неукреплен­ные селения, деревни, и вместо с тем мы в это время наблюдаем появление того, что можно назвать укрепленным двором, или замком. Это сочетание неукрепленных поселений и укрепленных отдельных дворов весьма характерно для данного момента^[144]. Мы видели, что в это время уже существует немало городов.

Все эти признаки говорят о том, что уже в VII—VIII веках мы имеем у восточных славян классовое общество, что Древне­русское государство возникло на базе длительного предшествую­щего развития восточного славянства. Делается понятным, по­чему до Древнерусского государства существовало у восточных славян несколько политических объединений: IX—X века в исто­рии Руси это далеко не начальный период ее истории.

Светлые князья и бояре, которых летописец называет «луч­шими», «нарочитыми» мужами, — не родовые старшины, а пред­ставители высшего класса древнерусского общества. Едва ли мы имеем родовых старшин даже у древлян этого времени.

В договоре Игоря 944 г. различаются послы и гости. Из вышеприведенного текста ясно, что послы имеют преимущества перед гостями: у послов печати золотые, у гостей серебряные; послам полагается особое продовольствие, «слебное», гостям — «месячина».

Если мы не затрудняемся расшифровать термин «гость», полагая, что тут разумеются купцы, то кого мы должны пони­мать под послами, стоящими выше купцов? Это, несомненно, бояре. Всех этих бояр и «лучших мужей» выделяли из массы богатство н связанная с ним власть.

Бояре нашей древности состоят из двух слоев. Это наиболее богатые люди, называемые часто людьми «лучшими, нарочи­тыми, старейшими» — продукт общественной эволюции каждого данного места, туземная знать, а также высшие члены княже­ского двора, часть которых пришлого происхождения. Терми­нология наших летописей иногда различает эти два слоя знати: «бояре» и «старци». «Старцн», или иначе «старейшие», — это н есть так называемые земские бояре. Летописец переводит ла­тинский термин «senatores terrae» — «старци и жители земли» (Nobilis in portis vir ejus, quando sederlt cum senatoribus ter­rae — «взорен бывает во вратех муж ея, внегда аще сядеть на сонмищи с старци н с жители земли»). По возвращении послан­ных для ознакомления с разными религиями Владимир созвал «боляри своя и старци». «Никакого не может быть сомнения в том, — пишет по этому поводу Владимирский-Буданов, — что восточные славяне издревле (независимо от пришлых княжеских дворян) имели среди себя такой же класс лучших людей, кото­рый у западных славян именуется majores natu, seniores, кмегы и др. терминами»^[145]. Эти земские бояре отличаются от бояр кня­жеских. Владимир созывал на пиры «боляры своя, и посадни- кы, старейшины по всем градом»^[146], в своем киевском дворце он угощал «бояр, грндей, сотских, десятских и нарочитых мужей».

В Новгороде особенно ясно бросается в глаза наличие этих земских бояр. Когда при князе Ярославе новгородцы в 1015 г. перебили. варяжских дружинников, князь отомстил избиением новгородских «нарочитых мужей»^[147], составлявших здесь «ты­сячу», т. е. новогородскую военную (не.варяжскую) организа­цию. В.1018 г. побежденный Болеславом польским и Свято- полком Ярослав прибежал в Новгород и хотел итти за море; новгородцы ие пустили его и заявили, что готовы биться с Боле­славом и Святополком, и «начаша скот сбирать от мужа по 4 куны, а от старост по 10 грнвен, а от бояр по 18 гривен». Совер­шенно очевидно, что новгородское вече обложило этим сбором не княжеских дружинников, которых в данный момент у Яро­слава и не было, потому что он прибежал- в Новгород только с 4 мужами, а местное население и в том числе бояр.

Таких же местных бояр мы видим и в Киеве. Ольговичи, на­несшие поражение киевскому князю Ярополку Владимировичу (сыну Мономаха) в 1136 г., как говорит летописец, «яша бояр много: Давыда Ярославича, тысяцькаго, и Станислава Доброго Тудковича, и прочих мужий... Много бо бяше бояре Киевский изоимали»^[148]. Это были бояре киевские, а не Ярополковы, т.е. местная киевская знать.

Важные данные о классовом составе русского общества X—XI веков и, в частности, о боярах мы имеем в церковном уставе князя Ярослава..

Аще кто пошибаеть бояръскую дщерь или боярьскуго жену, за сором ей 5 гривен золота... а меншпх бояр гривна золота...; а нарочи­тых людий два рубля...; а простой чяди 12 гривен куи... (ст. 3)

Ажектозоветь чужу женуб...го: велнкых бояр, за сором ей 5 гривен злата... меньших бояр... 3 гривны злата... а будстьградскыхлюдей... 3 гривны сребра...; а сельскых людей... гривна сребра,., (ст. 25)

Этот перечень — «бояре нарочитые, бояре меньшие, наро­читые люди и простая чадь» в Уставе повторяется по разным случаям неоднократно. Один раз вместо нарочитых людей на­званы «городские люди», а вместо «простой чади» — сельские люди («а сельской жене 60 резан» или «гривна сребра»)⁸.

Что мы тут имеем дело с вполне доброкачественным мате­риалом, видно из ст. 7 «Митрополичьего правосудия», где повто­ряются те же данные: «Аще кто насилит девку ли умучнт, а будет дщи боярская ли жена, за срам ей 5 гривен злата, а меньших бояр дчи — гривна злата, а добрых — 30 гривен сребра, а на­рочитых ли — 3 рубли...».

Хлебников на основании расчета Ланге соотношение этих штрафов представляет в следующем виде^[149]: за оскорбление жен:

больших бояр 250 гривен кун

меньших бояр 150 в»

нарочитых (городских) людей 22¹/₃»»

сельских людей или чади 17^х/₂» г

Несмотря на некоторые неясности в денежном счете «Русской Правды» и памятников, одновременных с нею, мы вправе все же считать, что соотношение этих цифр верно. А это для нас в дан­ном случае чрезвычайно важно. Социальное расстояние между большим боярином и сельским свободным человеком (общин­ником) выражается в цифрах приблизительно как 14: 1. Лето­писный факт 1018 г., приведенный выше, по той же расценке денег дает приблизительно то же соотношение. Итак, бояре суть раз­ные, точно так же, как и городские и сельские жители, о чем речь будет ниже.

Очень интересные черты внутриклассовой жизни землевла­дельцев отражены в житии Феодосия Печерского.

Отец его по распоряжению киевского князя был переве­ден в Курск. («Бысть же родительма блаженнаго переселитися в ин град, глаголемый Куреск: князю тако повелевшу».) Дал ли князь отцу Феодосия в Курске землю, или она у него была там раньше, нам неизвестно (вероятнее первое), но известно, что под Курском у родителей Феодосия оказалось имение. Когда умер отец Феодосия, 13-летний мальчик «оттоле иачат на труды подвижнее быти, якоже исходити ему с рабы своими на село де- лати со веякым прилежаниемь». В этом же городе жил и «власте­лин града», тут же ниже названный «суднею». К этому «власте­лину» попал на службу и Феодоснй. Он работал при «его церкви», а однажды этот вельможа велел Феодосию служить в его доме иа званой трапезе, куда были приглашены другие «вельможи града».

Перед нами богатые курские вельможи, которым служил сын землевладельца небольшой руки. Мне кажется, отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были земле­владельцами, только крупными, служить которым не было за­зорно Феодосию даже с точки зрения его матери, которая крепко блюла честь своего рода, находя несовместимым с его достоин­ством работу Феодосия по печению в церковь просфор («молю ти ся, чадо, останися от такыа работы, — твердила оиа сыну, — укоризну бо приносиши на род свой»). Достоинство мелкого землевладельца, по ее мнению, не страдало от службы в доме крупного феодала^[150].

Поскольку не подлежит сомнению наличие отдельных слоев боярства, не одинаковых по своему материальному положению и происхождению, то вполне естественно допустить и разницу в характере их материальной базы, по крайней мере в началь­ный период их существования на территории Древнерусского государства, когда мы имеем основание говорить о двух слоях в составе боярства. Если дружинники некоторое время могли пользоваться ленами, составлявшимися «только из даней», то говорить то же о местной знати, выросшей в земледельческом обществе в процессе расслоения сельской общины и появления частной собственности на землю, — решительно невозможно.

Самое верное решение этой задачи будет состоять в допу­щении, что могущество этих бояр основывалось не на «сокро­вищах», а на земле.

Признание боярского землевладения в IX—X веках в нашей литературе ие ново: уже Хлебников в 70-х^годах XIX века вынужден был признать, что «богатство в древнейшее время всегда состояло (он разумеет, конечно, общество с преоблада­нием земледелия. — Б. Г.) в обладании поземельной собствен­ностью»^[151].

Для более позднего времени (XI век) он высказывается об этом предмете еще более решительно: «слово бояре не означало наемников, дружинников, игравших прежде более важную роль в дружине, но местных землевладельцев», «старшая, или передняя дружина состояла отчасти из выслужившихся млад­ших дружинников», «дружина стала наполняться местными. боярами, богатыми землевладельцами»^[152].

М. А. Дьяконов уже в XX веке, подводя итоги разысканиям по этому вопросу, писал: «Одни предполагают, что лучшие люди древней Руси вышли из среды торговой аристократии; другие — что это была по преимуществу военная знать; третьи думают, что землевладение уже издревле выдвигало крупных собствен­ников в первые общественные ряды. Несомненно одно, что в ту пору, от которой сохранилось достаточное число документаль­ных данных, бояре и огнищане являются землевладельцами и рабовладельцами»

В своей статье «Некоторые вопросы истории Киевской Руси» С. В. Бахрушин упрекает меня в том, что я в истории земле­владения IX—XII веков не указываю периодизации, «будто бы» этот процесс не подвергался «никаким существенным измене­ниям от IX до XII веков». Эволюцию на протяжении четырех веков я, конечно, признаю. Внимательный читатель увидит в

моей книге и количественный рост землевладения, и эволюцию в хозяйственной организации вотчины, и перемены в формах эксплуатации непосредственных производителей, наконец, из­менения в политическом значении крупных землевладельцев. Но этого С. В. Бахрушину мало: возражая мне, он заявляет, что «нет ни одного известия о селах X в., которое не носило бы черт легенды», что в предании об Ольге «дело идет... не столь­ко о пашенных землях, сколько о промысловых угодьях», по­тому что, по его мнению, земледелие «только в XI в. приобрело... господствующее значение», что только «в конце X в. еще начинался процесс освоения общинных земель будущими фео­далами». О «легендах» и об Ольге речь будет ниже, а сейчас мне хочется подчеркнуть, что эволюция земледелия и землевла­дения в том виде, как ее изображает мой оппонент, противо­речит фактам.

Выше говорилось, что, для того чтобы в XI веке могло по­явиться земледелие со всеми теми хлебными и техническими куль­турами, которые нам известны по письменным и археологическим источникам, были необходимы века. Достаточно вспомнить, что славянский лен уже в IX веке в значительных количествах шел в Среднюю Азию через Дербент. Вполне естественно, что для раз­вития этой культуры в стране, где лен культивировался и откуда он вывозился на далекий Восток, необходимы были века. То же в той или иной мере необходимо сказать и относительно других сельскохозяйственных культур, известных нашей древности. Я считаю лишним здесь повторять то, что было уже сказано выше, в разд. III и IV, но думаю, что тот, кто захотел бы поддержать мнение, высказанное моим критиком, должен опровергнуть сна­чала все собранные выше аргументы, а потом уже говорить о том, легендарны или не легендарны данные о селах X века. Наконец, надо подумать и о том, не может ли и в легендах заключаться зерно самой подлинной правды.

То же необходимо сказать и об истории частной собственности иа землю и о росте крупного землевладения. Это тоже процессы весьма и весьма длительные. Установление периодизации этих процессов заключается совсем не в том, чтобы отсечь период до XI века и сказать, что с XI века крупное землевладение уже факт очевидный, а в том, чтобы постараться показать, как и когда, в течение какого времени и при каких условиях этот факт мог сделаться фактом настолько очевидным, что даже мой очень скептически настроенный критик находит возможным в нем нисколько не сомневаться. Сознаюсь, что за неимением материа­лов я этого процесса по периодам установить не мог, но настаиваю на том, что только очень длительный процесс мог привести к очевидным результатам XI века. Когда именно этот про­цесс начался, сказать трудно, но что он шел и в VI, и в VII, н в VIII веках — в этом нет никаких сомнений. Это процесс раз­ложения рода и образования классового общества в земледель;

ческой среде, созидания и укрепления феодального способа производства, на основе чего возникали и первые государ­ственные объединения на Руси.

Однако, несмотря на то, что вопрос этот далеко не новый, что к его решению привлекаются, за неимением иных, обычно одни и те'же письменные источники, мне кажется, что из этих старых источников по данному вопросу извлечено далеко не все возможное. Я опять имею в виду договоры с греками.

Только А. Е. Пресняков обратил внимание на то, что в до­говоре Игоря 944 г. перечислены послы от переименованных в договоре лиц, но не сделал отсюда никаких выводов. А между тем эти выводы напрашиваются сами собой. В договоре 944 г., который заключался от имени князя Игоря, князей и бояр его, прямо перечислены эти князья и по крайней мере часть самого влиятельного и богатого боярства. У каждого из них свой осо­бый уполномоченный как от мужчин, так и от женщин. От вели­кого князя Игоря послом отправляется Ивор. Поскольку он является представителем столь высокой особы, он и поставлен в особое положение. Стоит он на первом месте и не смешивается с другими послами, которые и названы в договоре «общими сламн». В эту общую массу послов попали и представитель княгини Ольги, жены Игоревой, и представитель князя Святослава, сына Игорева, двух племянников Игоревых и 20 бояр. Среди них несомненный славянин Владислав и славянка Предслава. Сла­вяне, повидимому, и Улеб, н Гуды, и Ута, и Воик.

Такую же картину мы имеем и в описании Константином Багрянородным посольства в Царьград княгини Ольги. Княгиня Ольга прибыла в Византию не одна, а во главе большого посоль­ства, среди которого в данной связи нас интересует категория, названная у Константина «апокрисиариями (русских) вельмож» (oiawjxpimipioiTffivapxovTOJV). «Апокрисиарии»—это уполномоченные. Вельможи — здесь несомненно те самые светлые князья и бояре, о которых упоминают договоры с греками. Иначе понять этот термин нельзя, поскольку киевские князья, известные нам по русским источникам, тут же названы особо: Ольга, ее сын Свято­слав и какой-то ее племянник. Никаких других киевских князей мы не знаем. Стало быть, Константин Багрянородный под Spx^oV" те?, приславшими своих апокрисиариев, разумеет русскую знать, т. е., по нашей терминологии, боярство, куда успела влиться частично и знать народов, вошедших в состав Древне­русского государства. Это и есть то, что договоры н летопись называют светлыми князьями и боярами.

О чем говорит это представительство? Несомненно, прежде всего о том, что этим делегатам било кого представлять. Осо­бенно характерны в этом отношении женщины, посылавшие своих уполномоченных. Ничего другого тут придумать нельзя, как только признать, что у перечисленных в договоре вельмож и, иадо предполагать, их жен и вдов имеются свои дворы в самом обычном для того времени смысле этого термина, т. е. усадебная оседлость, хозяйственные постройки, земля, обрабатываемая руками «челяди», известное число военных и невоенных слуг. От этих крупных боярских фамилий, боярских домов, и посы­лались представители для заключения договоров с греками. В случае смерти боярина фамильный дом (двор, замок) не пре­кращал своей жизни: во главе его становилась жена — вдова («что на ню мужь возложил, тому же есть госпожа» — «Русская Правда», Троицкий IV список, ст. 93). Она тоже посылала своего представителя в Византию. Все это говорит нам об устойчи­вости этих крупных фамильных, переходящих от отцов к женам и детям, владений, об организованности этих дворов, прежде всего в смысле людского комплекса, собранного под властью своего хозяина. О родовых старшинах здесь, конечно, не может быть речи. Перед нами верхи достаточно развитого классового общества. Иначе трудно себе представить и это представитель­ство и самый факт договора с Византией. Становится совсем не легендарным, а самым реальным замок княгини Ольги Выш- город, ее села, не одно, а много, и, конечно, совершенно реально село Ольжичи, принадлежность которого именно ей, княгине Ольге, засвидетельствовал наш летописец. Летописец ошибиться здесь не мог, а умышленно сочинять факты этого рода у него не было никаких специальных побуждений Ч Причислять лето­писное сообщение о княгинином селе к числу фактов легендар­ных нет никаких оснований.

Об устойчивости крупных фамилий говорят и интереснейшие наблюдения Б. А. Рыбакова, изложенные им в статье «Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси X—XII вв.», где автор прослеживает «знаки собственности» не только у кня­зей, но и у бояр. Об этих последних Б. А. Рыбаков, соблюдая осторожность, говорит, что они «моглн принадлежать боярам и купцам», а о знаках на перстных печатях он говорит более опре­деленно, что они «принадлежали не князьям, а киевским и чер­ниговским боярам»^[153]. По мнению Б. А. Рыбакова, следы таких знаков можно наблюдать начиная с VI—VII веков. Наблюдения эти имеют очень большое значение. Если пока не касаться во­проса о происхождении этих «знаков» и.иметь в виду их функции в X—XI веках, то можно сделать ряд выводов: 1) знаки княжив­шего дома, сохраняя общую основу, индивидуализируются по- семейно; 2) знаки эти распространяются на весь двор — дом каждой семьи, т..е. на людской срстав_£дружина носит эти знаки, дворовые ремесленники ими отмечают свою продукцию) и на инвентарь; 3) свои знаки имеют И бояре, очевидно, не входя­щие в состав дружины князя: иначе они пользовались бы знаком своего князя; 4) свои знаки имеют и крупные купцы; 5) боярские печати, о которых говорит договор 944 г., должны были, очевид­но, иметь индивидуальные знаки именно тех лиц, которые посы­лали своих делегатов в Константинополь, так как эти делегаты входили в состав дворов делегировавшей их знати и являлись в греческую столицу не от себя, а от имени тех, кто их уполно­мочивал.

Мне кажется, что справедливость моих догадок может быть подтверждена еще одним интересным, но, к сожалению, мало изученным источником. Я имею в виду «Устав новгородского князя Святослава Олеговича» 1137 г. В этом уставе не только фиксируются новые распоряжения князя Святослава, но отме­чается и то, что было до него, при его прадедах и дедах. Его далекие предки уже, стало быть, достаточно давно (X век тут несомненен, так как иначе нельзя было бы говорить о «прадедах н дедах» во множественном числе) владели здесь землей.

Факт крупных земельных владений киевских.князей на Новгородской территории подтверждается, например, тем, что Иван III Васильевич, отбирая у св. Софии и у многих бога­тых новгородских монастырей землю, решительно, со ссылкой на документы, утверждал давнюю принадлежность этих земель князьям и незаконное с его точки зрения нх освоение вечем. Эта апелляция к истории должна была оправдать конфискацию земли у церкви: «зане тыи испокон великих князей, а захватили сами»^[154] или «быша бо те волости первое великих же князей, ино они (новгородцы. —Б. Г.) их освоиша»².

Бояре новгородские в отношении к земле принципиально ничем от князей не отличались: один и тот же процесс сделал крупными землевладельцами н бояр и князей. Разница тут только количественная: князь — такой же землевладелец, как и его бояре, только несравненно более богатый.

Решаюсь высказать догадку, что некоторые бояре — мужи новгородские имели свое представительство в игоревой делегации в Византию в 944 г. Подчеркиваю, что это только догадка, кото­рую, однако, игнорировать, мне кажется, не следует.