Крупное землевладение и землевладельцы 6 страница

Очень важно подчеркнуть здесь, что пленник, не имеющий никаких надежд на выкуп кем-либо из свонх близких, может отработать сумму выкупа, после чего отпускается на свободу.

Плен в качестве источника рабства имеет несомненную тен­денцию к сокращению. Тем не менее выкуп пленного кем-либо со стороны или же путем отработки пленником известной суммы, повидимому, был делом ие легким, н весьма вероятно, что масса пленников переходила из рук в руки в качестве товара чаще, чем отпускалась за выкуп на свободу.

Здесь важно, однако, отметить самый принцип, который едва ли был возможен в античном обществе.

Необходимо также обратить самое серьезное внимание и на другую сторону дела. Пленник либо отпускается за известное вознаграждение на волю, либо продается чаще всего за границу, т. е. и в первом и во втором случае он рассматривается не столько как рабочая сила, необходимая на Руси, сколько как ценный товар, на который имеется спрос в некоторых странах зарубежных.

Еслн античные общества стремились сосредоточить у себя возможно большее количество рабов в качестве рабочей силы, если для античных обществ таким путем разрешался вопрос о воспроизводстве рабочей силы, то здесь мы имеем обратный процесс — не концентрацию рабов, а их распыление.

Этими сопоставлениями русских рабов с античными рабами я отнюдь не собираюсь умалить роль раба в древнерусском обществе как рабочей силы. Я хочу лишь показать, что место его в производстве на Русн IX—XI веков было иным, чем в антнч: ных рабовладельческих обществах.

Мы имеем сведения о том, что в XI веке пленных сажали на землю и превращали их, очевидно, в крепостных. По крайней мере трудно иначе понять следующее место Лаврентьевской летописи под 1031 г.: «Ярослав и Мьстислав собраста вой мног, идоста на ляхы, и заяста грады червенскыя опять, и повоеваста Лядьскую землю, и многы ляхы прнведоста, н разделивша я; Ярослав посади своя по Роси, и суть до сего дне»².

Жнлн они, конечно, в дни летописца в сеоих дворах и на своих участках со своими семьями. Если бы у них не было се-

¹ Новгородская I летопись, стр. 478—479; Новгородская первая ле­топись старшего и младшего изводов, стр. В01,

^! Лаврентьевская, Ипатьевская и Никоновская летописи, 1031 г.

мейства, если бы они жили в казармах и работали в кандалах,' то о посаженных в 1031 г. (уже в среднем возрасте) никак нельзя было бы сказать 80—90 лет спустя «суть до сего дне». О наличии семейств у холопов, как это отметил уже С. В. Юшков, говорят и купчая Антония Римлянина и вкладная Варлаама Хутынского («Тудор с женою и с детьми одерень, Волос с женою н с детьми одерень») \

Пространная «Правда» в своем перечне источников рабства пропускает плен. Она говорит, что «холопство обельное трое: 1) оже кто купить хотя н до полугривны, а послухы поставить, а ногату дасть пред самим холопомь, а не без иего; 2) а другое холопстео; поиметь робу без ряду, поиметь ли с рядом, то како ся будеть ряднл, на том же и стоить; 3) а се третье холопьство: тиуньстЕо без ряду или привяжеть ключь к собе, с рядом ли, ю како ся будеть ряднл, на том же стоить» (ст. 110 Троицкого IV списка).

Совершенно ясно, что институт холопства взят под контроль государственной власти. Нетрудно подметить и курс государ­ственной политики в данном вопросе. Нельзя не обратить вни­мания на то, что «Русская Прайда», указывая иа три источ­ника обельного холопства, тут же рекомендует способ, каким /ложно уберечься от опасности попасть в категорию рабов: если при продаже раба не было послухов нли продаваемый ре видел, что за него платили деньги, он не холоп; при всту­плении в брак с рабыней нли прн поступлении на определенную работу к хозяину стоит заключить договор, и угроза холопства аннулирована.

Непосредственно вслед за ст. 110, определяющей источ­ники обельного холопства и указывающей свободному человеку средства избежать превращения е холопа, идет ст. 111, являющаяся прямым продолжением мысли законодателя о со­кращении источников рабства. «А в даче (е Карамзииском списке: «А вдач») не холоп и нн по хлебе работять (е Карамзии­ском списке: «шши по хлебе роботять»), ин по придатце; но оже не доходять года, то ворочати ему милость; отходить ли, то не виноват есть». Весьма вероятно, что именно грозные события 1113 г. понудили правительство пойти на уступки восставшей массе н еключить в «ПраЕду» эту статью. Она интересна тем, что показывает нам как аппетиты холопоЕладельцев, так и курс политики Еласти по отношению к холопству. Закон запрещает за данный в долг хлеб или за проценты превращать бедного человека е раба и рекомендует отработку долга.

Весь этот устав о холопах составлен с явным стремлением не допустить дальнейшего разрастания рабства. Это, несомненно* говорит о том, что холопы не были главной рабочей силон в хо­зяйстве князей, бояр и церкви.

Супружеские отношения в качестве источника рабства из­вестны древнерусскому обществу, но и они говорят о том, что у раба может быть семья и что далеко не обязательно превра­щение е рабов обоих супругов, если один из них свободный. Б холопа превращается свободный челоиек только в том случае, еслн он «поиметь робу без ряду», «поиметь ли с рядом, то како ся будеть рядил, на том же и стоить»¹. Повидимому, послед­ний случай не был редкостью. В «Законе Судном лвдем», кото­рым, несомненно, пользовались и у нас на Руси, помещено особое правило для тех, кто «работает из робы». Там сказано: «Тако иже работаеть из робы, свещаеть цену его пред послухы (это и есть ряд. — Б. Г.), да отпущается»², т. е. можно по договору с~господином рабынн отработать за нее определенную перед послухами сумму. Дети от рабыни после смерти свободного отца (вероятно, самого господина) получают свободу вместе с ма­терью, хотя отцу и не наследуют⁵.

Нужно сказать, что положение детей, прижнтых свободными с рабыней, не всегда многим отличалось от детей, рожденных от свободной матери. Об этом как будто говорит нам известное место Новгородской летопнси под 970 г., где рассказывается, как в Киев «приидоша людие новгородьстеи, просяще князя собе». «Аще не пойдет к нам, — говорили оии князю Святославу, — то мы налезем собе князя». Святослав высказал некоторое сомне­ние: «да аще бы кто шел к вам». Тогда Добрыня посоветовал им просить Владимира, который, по его мнению, должен был быть несколько сговорчивее, так как был «от Малущи, ключиице Олзине». Оиа приходилась родной сестрой Добрыие, а отец их был Малк Любечанин. Добрыня, стало быть, приходился род­ным дядей Владимиру. Владимир согласился: «И пояща новго- родци Володимира к собе; и поиде Володимер с Добрынею, уем своим, к Новуграду»⁴. Как видим, происхождение Вла­димира от ключницы-рабыин (это видно из дальнейшего) не помешало ему пользоваться такими же правами, как и его братьям от свободных матерей. Уколола его рабским проис­хождением Рогнеда, дочь полоцкого князя Рогволода, когда Владимир изъявил желание на ней жениться. «Не хочу розути робичича», — сказала она, что, правда, ие остановило Вла­димира, а лишь вынудило его прибегнуть к насилию, однако подчеркнуло и другую сторону дела: гордая Рогнеда, несомнен­но, знала, что происхождение от рабыни не может не наложить некоторую тень на человека вообще и, в частности, на нежеланного для нее претендента на ее руку.

В договоре Новгорода с немцами 1195 г. честь рабыни обере­гается особой статьей: «Оже кто робу повержьть насильем, а не соромить, то за обиду гривна, паки ли соромить, собе свободна» Ч Раба, имеющая детей от свободного, после его смерти делается свободной со своими детьми

Как будто и супружеские отношения свободных и рабов не имеют аналогии, по крайней мере в римском рабовладельче­ском обществе.

Неисполнение обязательств по древнерусскому праву как будто не ведет к рабству. Правда, некоторые исследователи с этим положением не согласны. М. А. Дьяконое считает, что торговая несостоятельность в уплате долга, происшедшая по Енне торговца (пьянство, расточительность), ставила его в пол­ную зависимость от усмотрения кредиторов: «ждуть ли ему, а своя им воля, продадять лн, а сбоя им воля» (Троицкий IV список, ст. 54). В следующей статье идет речь вообще о задол­женности («Аже кто многим должен будеть»), последствием которой также является продажа должника на торгу (Троиц­кий IV список, ст. 55)⁸. Но едва лн это не недоразумение. В. «Русской Правде», в ст. 55 (Троицкий IV список) говорится: «Аже кто многим должен будет», то е случае нежелания или не­возможности расплатиться с кредиторами, «вести и на торг и продати же и отдати же первое гостеви куны, а домачьным, что ся останеть кун, тем же ся поделять; пакы ли будутькняжи куны, то княжа куны преже взяти, а прок в дел». То же и в предыдущей статье: «Иже который купец, шед где любо с чюжими кунами истопиться, любо рать возметь или огнь, то не насилити ему, ни продати его...: оже лн пропьеться нли пробьется, а в безумье чюж тоЕар потравить, то како любо тем, чни то куны, ждуть ли ему, продадять ли его, своя им воля».

М. А. Дьяконов понимает термин «продать» в буквальном смысле продажи личности обанкротившегося купца в рабство. Однако с этим согласиться трудно уже по одному тому, что от продажи купца в рабство едва ли можно было получить столь значительную сумму, чтобы хватило расплатиться с кредито­рами, среди которых имеется даже князь. Средняя цена раба, по «РусскойПравде»,—рублей 35 на деньги середины XIX иека⁴. Едва ли кто-либо захотел бы переплачивать за него только по­тому, что это бывший купец. Наконец, нам известно, что грозило обанкротившемуся купцу в XII веке. Здесь уместно напомнить, что, согласно церковному уставу киязя Всеволода (1125—1136), обанкротившийся купец превращается не в раба, а в изгоя («изгои трои: попов сыи грамоте не умееть, холоп ис холопьстЕа выкупится, купець одолжаеть»)^[220] и то не непосредственно, механи­чески, а ввиду необходимости устраивать по-новому сбою жизнь.

Термин «продать» гораздо проще объяснить нначе—именно так, как его понимали современники. В договоре Игоря 944 г. мы имеем прекрасное и совершенно ясное объяснение: «Ци аще ударить мечем или копнем или кацемь любо оружиемь русин гречииа или гречин русина, да того деля греха заплатить серебра литр 5 по закону русьскому; аще ли есть неимовит (несостоя­телен.—Б. Г.), да како можеть, втоликоже продай будеть, ако да и порты, е нихже ходить, да и то с него снятн, а опроче да иа роту ходить по своей иере, яко не имея ничьтоже, ти тако пущен будет»^[221]. То же мы имеем и в Двинской Уставной грамоте 1397 г., построенной на основе «Русской Правды»: «А кто у кого что познает татебное, и он с себя сведет до десяти изводов, нолны до чеклоготатя; и оттого наместником и дворяном не взяти ничего; а татя впервые продати противу поличного; а вдругие уличат, продадут его не жалуя, а уличат втретьие, ино повесити»^[222]. И здесь продают не самого татя, а его имущество": за первую кражу —в размере украденного, за вторую—продается все его имущество, за третью — он подвергается смертной казни.

Есть, однако, основание предполагать, что параллельно с этой узаконенной государственной властью практикой жила и другая тенденция, менее выгодная для несостоятельного должника. На нее намекает проект договора с немцами 1269 г., где немцы пы­тались вставить условие об обращении в раба несостоятельного должника с женою и детьми ^[223]. Намек на наличие подобной тен­денции можно Еидеть е ст. 111 Пространной «Правды», где за­прещается превращать в раба должника.

Для продажи в рабство «Русская Правда» знает другой, более точный термин: «продать обель» («продаст ли господин закупа обель» — Троицкий IV список, ст. 61). И как будто для того, чтобы у нас не осталось никакого сомнения относительно того, что долг не превращает свободного человека в раба, е осо­бом отделе «Русской Правды» (Троицкий IV список, ст. Ill), посвященном вопросу о холопстЕе, после определения трех источ­ников холопстеэ (купля, женитьба без ряду на рабе и поступление без ряду в тиуны или ключники) помещается специальная статья: «А вдач не холоп и ни по хлебе работят ни по прндатце; но оже не доходят года, то Еорочатн ему милость, отходит ли, то не виноват есть», т. е. за «ссуду» деньгами или хлебом илн за про­центы не обращают е рабство. «Должник» отрабатывает долг в известный срок. Если он не отработает этого срока, то должен возвратить долг. Едва ли, впрочем, тут мы имеем обычную ссуду. Вероятнее предположить, что здесь говорится об особой форме феодальной зависимости, в некоторых отношениях напоминаю­щей едобровольное холопство» или «служилую кабалу» раннего Бремени в Москве. Отчасти в сеязи с этим правилом в Карам- зииском списке «Правды» мы имеем расценку труда женки с дочерью: «О сиротьем вырядке». «А жонка с дчерью... по гривне на лето,..»¹ В этой статье существенно то, что она знает переход обязательств рядовича в случае его смерти на его семью и под­черкивает возможность выхода из зависимости через отработку.

Все письменные памятники, трактующие о рабах, позво­ляют говорить о том, что рабство е Киевской Руси не развивается, не растет, а идет на убыль.

Но так как мы прекрасно знаем, что хозяйство Киевской Руси прогрессировало, то сокращение рабства можно понимать только в том смысле, что взамен рабов вырастали иные кадры рабочей силы, обслуживавшие князей, бояр, церковь. Эти кадры, как мы увидим, пополнялись прежде Есего смердами, попадав­шими в зависимость путем внеэкономического принуждения; за нимн следовали категории сельского населения, попадавшие в зависимое положение вследствие сиоей бедности и невозмож­ности вести свое собственное хозяйство.

Интересно отметить факт, пока еще очень мало обследован­ный, что церковь, лучший хозяин во всех странах Европы и в Византии, владевшая рабами и пользовавшаяся нми, отказы­вается от рабского труда первой.

В средневековой Руси известны церковные рабы: епископ­ские холопы в Новгороде, рабы Киево-Печерского монастыря, рабы Хутынского монастыря². «Русская Правда» знает черне­ческих рабов. В «Правосудии Митрополичьем», где упоминается челядин полный, вероятно, тоже разумеется церковный раб. В дальнейшем во всяком случае мы рабов в церкви уже ие встре.- чаем. Церковь начинает пользоваться трудом крепостных.

■ Так постепенно меняется состав челяди. С русским холопом происходит то же, что и со средневековым рабом (servus) во Есей Западной Европе. Термин продолжает жить в течение всех средних веков, но содержание его, естественно, меняется, Серв в средневековой Европе — не раб, а крепостной. Перемена в семантике слова обусловлена переменами в хозяйственном и правовом положении серЕа.

Рабов на Русн делается все меньше и меньше, по крайней мере в тех хозяйствах, которые умели во-Еремя приспособлять­ся к требованиям жизии.

Раб в древней Руси, как и в любой другой стране, конечно, имеет свою историю. Мы, к сожалению, не можем проследить ее начала. Мы не знаем конкретно,.что представляет собой раб VII—VIII веков, но мы зиаем, что он играл тогда в производстве серьезную роль, что именно он помог своему господину овла­деть более прогрессивным трудом крестьянина.

Древнейшая «Русская Правда», отражающая общественные отношения приблизительно VIII—IX Ееков, говорит о рабах немного, потому что сюжет был слишком хорошо известен и, ие возбуждая больших споров, не требовал специальных разъяс­нений. Нетрудно подметить, однако, н в этой древнейшей «Прав­де» несколько разновременных слоев: е более древней части раб скрыт под общим именем «челядь», в более поздней — ои изве­стен под термином «холоп».

О беглом челяднне эта древнейшая часть «Правды» загово­рила по особому поводу. Оиа имеет в виду случай бегства челя- днна и укрывания его у иаряга или колбяга. Весьма возможно, что мы тут имеем распространение обычной нормы на специаль­ный казус (на варягов н колбягов). Но этот случай дает нам для познания правовой и хозяйственной сущности раба очень мало. Мы узнаем только о том, что государство оберегает интересы господствующих классов и защищает их право и на рабов. Ст. 16 той же «Правды» устанавливает процедуру разыскания укра-, денного или беглого раба и дает понять, что раб имеет свою цену, что его покупают и продают.

Ст. 17 той же «Правды», несомненно, более поздняя. Тут и терминология иная. Статья говорит о холопе, ударившем сво­бодного мужа и укрывшемся в усадьбе своего господина. Статья наводит на ряд предположений: 1) очевидно, участились случаи избиения свободных людей холопами, если закон об этом заго­ворил специально; 2) господин холопа в таком случае не лишает­ся его, но платит за него штраф в 12 гриЕен; господская усадьба достаточно крепка, и господин достаточно силен, чтобы укрыть у себя холопа, которого обиженный свободный человек, несо­мненно, нщет; 3) если обиженному удастся поймать обидчйка- холопа, обиженный имеет право его «бить».

Вопрос о холопстве приобретает с течением времени и в связи с меняющейся обстановкой большую остроту. Жизнь требует вмешательства закона по отдельным возникающим в процессе эволюции общественных отношений случаям.

«Правда» Ярославичей имеет свою специфику. Она касается внутренних отношений в княжеской вотчине н, раскрывая перед нами ее организацию, естественно, показывает нам место холопов и роль их в княжеском домене и тем самым ео есяком крупном хозяйстве. Бросается е глаза факт, что часть административного аппарата княжеской вотчины — холопы. Несомненно, холопы: старосты сельский и ратайиый, кормилица (о ней и сказано «роба»), «кормиличиц». Их необходимо считать рабами, потому что за их убийство взимается не вира, а урок и продажа в 12 гри- Еен: «А в холопе и в робе виры нетуть; но оже будеть без вины убиен, то за холоп урок платити или за робу, а князю 12 гривен продаже»^[224]. Такое разъяснение дает устав Владимира Моно­маха, более поздний, чем «Правда» Ярославичей, но Еполне допустимо, что это правило действовало и до Мономаха. Очень хорошо понимаю, как опасно делать выводы на основании штраф­ной сетки, но позволяю себе прибегнуть к этому приему только потому, что между данными «Правды» Ярославичей и законом Владимира Мономаха имеется убедительное и подкупающее соответствие.

За убийство княжеского тиуна и старого конюха взыскивает­ся вира, даже в двойном размере. Стало быть, это либо не хо­лопы, либо не Есегда холопы, либо холопы, еысоко поднявшиеся по социальной лестнице.

В составе рабочей части населения вотчины рядом со смер­дом (крестьянином) и рядовичем (работающим по договору) стонт н холоп^[225]. Как правильно заметил С. В. Юшкое, это сближение смерда с холопом есть результат успехоЕ феодали­зации общества (феодально зависимые группы крестьянства эксплуатировались в феодальной сеньерии наряду и вместе с холопами)^[226]. Холоп начинает приобретать характер средне­векового серва; зависимый крестьянин, все больше теряя свои права, приближается к серву.

Пространная «Правда» уделяет холопству очень много вни­мания. Если е древнейшей «ПраЕде» челяди н холопу посвящено три статьи, в «Правде» Ярославичей собственно холопу — три и две статьи — старостам и кормильцам, которых мы как будто тоже имеем основание причислить к холопам, то в Пространной «Правде» их 19 плюс две статьи о ремесленниках н кормильцах, как будто тоже холопах. Уже это количественное увеличение статей о холопстве заслуживает внимания; на эту сторону дела н указал А. И. Яковлев^[227].

Наибольший интерес представляют статьи, написанные после совещания, созванного Владимиром Мономахом, так как они, как мы уже видели, вносят в жизнь холопоз много нового. Кроме статей, уже рассмотренных выше, об источниках холопства, где явно обнаруживается намерение законодателя сузить круг этих источников и сделать нх менее опасными для людей сво­бодных, мы можем наблюдать и расширение правоспособности и судебной дееспособности холопов.

Мы видим здесь холопа торгующим по полномочию своего господина, вступающим в денежные обязательства^[228], выступаю­щим на суде в качестве послуха^[229], имеющим собственность.

Очень важно отметить и условия, помещенные русской стороной в договоре с немцами 1195 г., документе, созданном 80 лет спустя после Устава Мономаха о холопах. Это условие о защите чести рабыни: за покушение на изнасилование уста­новлен штраф, изнасилованная рабыня получает свободу.

Перед нами дальнейшая эволюция холопьего права. Хо­лопство на наших глазах теряет прежние суровые черты и при­ближается к состоянию крепостничества.

Эти выводы покоятся на понимании «Русской Правды» как кодекса, созданного не для фиксации уже действующего Прага, а для введения в жизнь назревших новых норм, либо совсем, лнбо частично отменяющих старину.

В самом деле, зачем было собирать совещания «по Ярославе» и «по Святополце», если тут речь шла только о записи всем хорошо известного обычая? В самой «Правде» совсем ясно гово- ■рится о том, что дети Ярослава отменили некоторые законы, действовавшие при их отце^[230], что Владимир Мономах отменил законы своего предшественника Святополка и заменил их но­выми ^[231]. Только признав именно эту точку зрения на наши зако­нодательные сборники правильной, на чем я настаиваю уже давномы сможем наблюдать и в «Русской Прайде» отдельные этапы в развитии общественных отношений на Руси.

Не остается места для сомнений в том, что «киевский период» нашей истории IX—XII векоЕ — это период изживания рабства, период роста и укрепления феодальных отношений. Патриар­хальное домашнее рабство, прекрасно известное славянскому обществу, хотя и продолжало существовать.при дальнейшем развитии феодальных отношений, но все больше и больше теряло свое значение.

Значительное количество рабой в этот период истории Руси не должно нас смущать. Рабство уже стало обнаруживать явную тенденцию к исчезновению. Несколько дольше оно продер­жалось в боярских и княжеских вотчинах, дожив здесь как явление массовое приблизительно до конца XV Еека, когда и эти архаически организованные хозяйства стали яено стремиться к освобождению от рабов, былого источника своей силы н могуще­ства, теперь превратившегося е свою противоположность и ставшего несомненной причиной нх слабости. На наших глазах рабство, таким образом, завершает диалектический цнкл своего развития Но в IX—XII веках оно еще не дошло до своего есте­ственного конца, оно еще продолжает существовать в недрах успешно развивающегося феодального общества.

В связи с процессом феодализации и крестьянская община претерпевала заметные изменения. Рост имущественного не­равенства разлагал ее изнутри, заставлял обедневших членов общин искать прибежища у богатых землевладельцев, а с дру­гой стороны, развитие феодального крупного землевладения ставило под удар независимость целых общин. В таких случаях крестьяне-общииники, даже и не лишенные средств производ­ства, стали вместе со своей землей переходить под власть круп­ных собственников. Многие из недавних полноправных чле­нов общины, обязанные барщиной своим новым господам, Еьшуждены былн становиться в ряды барской челяди; онн не смешивались окончательно с рабами, но в значительной степени, по крайней мере е глазах своих господ, нм уподоблялись. Именно об этом периоде раннего крепостничества Энгельс говорил, что оно носило в себе еще много черт древнего рабства.

«Русская Правда» сохранила для нас ценнейшие указания' на этот.период существования общества и позволяет нам из­учить этот интереснейший процесс, по крайней мере е осноеных его проявлениях.

Сейчас мы переходим к изучению не-рабских элементов челяди.

Рядовичи

Мое понимание термина «рядович», поскольку оно идет Ераз- рез со значительной частью предшествующей научной трак­товки этого предмета, нуждается в серьезном обосновании.

Я не буду разбирать всю литературу Еопроса, но попытаюсь привести мнения, особенно интересные или принадлежащие ученым, авторитет которых до сих пор мало оспаривается.

У Сергеевича о рядовичах два мнения. Он считает рядовича упоминаемого в «Русской Правде», «рядовым» рабом иа том осно­вании, что «ценят его в 5 гривен, а это цена ооыкновеяного раба». Он же допускает, что рядович — не всегда раб. «Рядович — есякий, по ряду (договору) у кого-либо живущий»^[232]. Мрочек- Дроздовский видит в рядовиче несвободного приказчика. Это несвободные подключники в княжеских, боярских или иных владельческих имениях^[233]. Пресняков считает рядовича низшим агентом хозяйственного или административного управления и в доказательство приводит известный текст из Даниила Заточ­ника: «Тиуи бо его (князя) яко огнь трепетицею накладен, а ря­довичи его яко нскры». «А сотским и рядовичем... не суднти»^[234]. Леонтович признает рядовича договорником^[235]. Gotz принимает толкование Сергеевича.

Для меня в данном случае не столь важны фуикцин рядовича (он, действительно, в некоторых источниках рассматривается в качестве низшего агента вотчинной администрации), сколько его социальная природа. Тут с Сергеевичем можио согласиться только наполовину. Целиком приемлемой считаю его характе­ристику: «рядович — всякий, по ряду у кого-либо живущий». Стало быть, это не холоп. Соображения Сергеевича, вытекаю­щие из оценки рядовича, одинаковой с рабом, не убедительны. Тогда и смерда нужно считать рабом, потому что и его оценка равна тем же 5 гривнам ^[236]. Вообще исходить только из штрафной сетки, применяемой к различным группам населения для опре­деления социального положения различных категорий населе­ния, — неосторожно. Мы, например, очень хорошо знаем, как «Уложение» Алексея Михайловича фиксирует эту сетку: «а дело­вым людем и монастырским и помещиковым и вотчинниковым крестьяном и бобылем за бесчестье и за увечье учинити указ против государевых дворцовых сел крестьян», т. е. по 2 рубля. Деловые люди, т. е. холопы, здесь стоят на одной доске с крепост­ными крестьянами и бобылями, между тем как за «гулящего человека», т. е. свободного, кормящегося временным заработ­ком, взимается в два раза меньше («Уложение», гл. X, ст. 94). Здесь оценка хозяйского холопа выше оценки свободного рабо­чего, и этим смущаться совершенно нечего.

В самой «Русской Правде» имеются данные для объяснения социальной сущности рядовича. В ст. ПО Троицкого IV списка читаем: «А холопьство обелное трое:... поиметь робу без ряду, поиметь ли с рядомь, то како ся будеть рядил, на том же стоить. А се третьее холопьство: тивуньство без ряду или привяжеть ключь к собе без ряду; с рядомь ли, то како ся будеть рядил, на том же стоить». Совершенно ясно, что человек, собирающийся же­ниться на рабе, имел полное основание предварительно заклю­чить ряд с господином невесты. Так, повндимому, чаще всего и бывало на самом деле, как об этом, между прочим, очень ясно говорит «Закон Судный людем»: «А се иже работаеть нз робы. Тако иже работает из робы, свещаеть цеиу его пред послухы, да отпу- щается» Ч Перед послухами, очевидно, заключается ряд о цене выкупа за жену — рабу, который и погашается работой мужа рабыни. Так, повидимому, было не только в Болгарии, но и у нас. По ряду можно было поступить в ключиики илн тиуны.

Надо думать, что этими указанными двумя случаями не исчер­пываются все возможные виды ряда при поступлении на службу или на работу, потому что оба эти случая приводятся «Русской Правдой» только в связи с происхождением обельного холоп­ства н отнюдь самостоятельного сюжета не составляют. Мы имеем еще одно довольно важное подтверждение высказанного поло­жения. Статья Карамзинского списка озаглавлена: «О снротьем вырядке», а под этим заголовком значится: «А женка с дочерию, тем страды на 12 лет, по гривне на лето, 20 грнвен и 4 гривны коунами»^[237]. Если отбросить расчет иа 12 лет, примерно взятый каким-то современным «Правде» «бухгалтером» вообще для всех его вычислений («а от 20 овец и от двоу приплода на 12 лет...; а от 20 коз и от 2 приплода на 12 лет...; а от трех свииеи при­плода на 12 лет...» и т. д.), и отбросить итоговые цифры, всюду сопровождающие его примерные вычисления, то получим в этой статье очень краткое и вразумительное содержание: жонка с дочерью вырабатывает по гривне на год, и работают они в це­лях «вырядка», т. е. для того, чтобы получить право, ухода от своего хозяина, с которым муж этих оставшихся после его смерти «сирот» заключил ряд. Это — семья рядовича.

Аналогичное положение мы имеем в «Псковской судной грамоте»: «А оу которого человека оу государя нзорник помреть в записи в покрути, а жеиа у него останется и дети не в записи... а та им покрута платить по той записи»^[238]. В «Русской Правде» имеется в виду случай, когда рядович умирает и жена его отра­батывает какие-то предусмотренные рядом обязательства. «Выряд» — это аннулирование «ряда», выход из зависимого поло­жения, созданного рядом.

Итак, рядович ни в коем случае не раб. Это, по московской терминологии, один из видов серебреничества. В хорошо всем известной грамоте середины XV века князя Михаила Андреевича Кириллову монастырю мы имеем довольно полный перечень поступающих на работу в монастырь людей: это — серебреники, половники, рядовые люди и юрьевские^[239]. В грамоге разъясняет­ся, что они могут уходить от своих господ только при условии выплаты серебра. Стало быть, это все, строго говоря, серебрени­ки. «Рядовые люди» в этом перечне, повидимому, те же рядовичн.

Если рядович не раб, то он также и не наемный рабочий капиталистического общества. Его зависимость чисто феодаль­ная, так как рядович через договор вступает в зависимость каче­ственно иного характера и становится принадлежностью зависимого населения вотчины рядом с холопом, т. е. входит в состав челяди.