Князь и Киевская знать

Все русские историки всегда интересовались вопросом о поло­жении князей в «киевский периоденашей истории. Неудивительно, что в этом отношении у нас богатое наследие прошлого. Но едва ли нужно приводить здесь все их мнения. Мие кажется вполне достаточным привести соображения только тех авторов, у кото­рых были продуманные концепции всего процесса развития нашей страны.

Представители «родовой теории» выводили значение княже­ской власти «киевского периода» из принципа принадлежности власти всему «владетельному дому», считали всю землю Русскую «семейственным достоянием» и ее князя — представителем кня­жеского рода. «EstРюриковичей», пришлый или призванный, был, по мнению С. М. Соловьева, необходимостью, вызванной соз­нанием невозможности жить общей жизнью при наличии родовых усобиц: «нужно было постороннее начало, которое условило бы возможность связи между ними, возможность жить вместе; пле­мена знали по опыту, что мир возможен только тогда, когда все живущие вместе составляют одни род, с одним общим родона­чальником; и вот они хотят восстановить это прежнее единство..., чего можно было достичь только тогда, когда этот старшина, князь, не принадлежал ни к одному роду, был из чужого рода», «Киязь должен был княжить и владеть... он думал о строе зем­ском, о ратях, об уставе земском; вождь на войне, он был судьею во время мира; он наказывал преступников, его двор — место суда, его слуги—исполнители судебных приговоров;...всякий новый устав истекал от него... князь собирает даиь, распоря­жается ею». Князь собирал эту даиь лнбо личио с дружиной, либо получал ее от покоренных племен путем доставки ее са­мими подвластными племенами («возить повозы»). Князь стано­вился во главе войска, собранного от зависимых от него племен и народов. Это и называлось быть «нарядником земли»^[374].

Иное представление о князе у противников школы «родового быта». Чувствительный удар был ей нанесен В. И. Сергеевичем, его известной книгой «Вече и князь», вышедшей в 60-х годах про­шлого столетия. В предисловии к своей книге автор высказал исходные принципы своих главнейших положений. «Древняя историй России распадается на два периода, не одннакие по времени и различные по характеру своих учреждений. В тече­ние первого, княжеского периода, Россия представляется разде­ленною на множество независимых одно от другого княжений; в течение второго, царского, она является соединенной в одно государство с политическим центром в Москве»^[375]. В. И. Сергеевич, стало быть, ие признает в истории России особого периода суще­ствования Древнерусского государства, предшествующего пери­оду раздробленности (уделов). И позднее В. И. Сергеевич оста­вался на тех же позициях. В «Русских юридических древностях» уже в начале XX века он высказался по этому предмету с полной определенностью: «Нашим древним киязьям приходилось вра­щаться в очень сложной среде. Они находились в известных отношениях к народу, к другим владетельным князьям и, нако­нец, к своим вольным слугам». Отношение к народу выражалось, по мнению В. И. Сергеевича, в отношениях князя к вечу, которое его призывало, заключало с ним ряд, показывало ему «путь чист на все четыре стороны», когда было им недовольно. Взаим­ные междукняжеские отношения определялись договорами между князьями, «правителями независимых одна от другой волостей»⁸. В. И. Сергеевич словно не хочет замечать того, что в IX—X и в первой половине XI века вече, за единственным исключением для Новгорода, где первое вече упомянуто под 1016 г., не функ­ционирует, что князей народ не выбирает и не изгоняет, что в то время нет еще независимых волостей, что князья друг с другом никаких договоров не заключают. Наблюдения В. И. Сергеевича ценны только для «периода уделов»(феодальной раздробленности). Князь «киевского периода», которого В. И. Сергеевич пытался втиснуть в рамки удельного строя, по существу остался в его труде ие отмеченным.

Так же, собственно говоря, рассуждает и М. А. Дьяконов. «Княжеская власть — столь же исконный и столь же повсемест­ный институт, как и вече. У отдельных славянских племен «кня- женья» упоминаются задолго до призвания Рюриковичей. Корин этой власти скрываются в доисторическом патриархальном быту...» Дав эту необходимую справку о корнях княжеской власти, М. А. Дьяконов непосредственно за ней начинает говорить об отдельных волостях-княжеииях. /«Князь — необходимый эле­мент в составе государственной власти всех русских земель». «В составе государственной власти каждого княжения князь занимал, по сравнению с вечем, существенно иное положение, так как был органом постоянно и повседневно действующим»^[376].

Немногим отличаются от этих мнений и суждения М. Ф. Вла- димирского-Будаиова: ^«Происхождение княжеской власти до­историческое...власть принадлежит не лицу, а целому роду... Члены княжеского рода или соправительствуют без раздела власти...» или иделят между собою власть территориально... Этот последний порядок с конца X в. взял решительный пере­вес и создал т. н. удельную систему» ^[377] И у него княжеская власть в ее историческом развитии полностью не изучена. Период Древ­нерусского государства не отделен от последующего удельного.

JE5. О. Ключевский занял в данном вопросе особую, очень интересную позицию. На смену «городовым областям» явилось «варяжское княжество» и потом «Киевское государство», во главе которого стал киевский князь со своей дружиной. Этот опыт политического объединения Русской земли, по мнению В. О. Клю­чевского, был следствием того же интереса, который стимулиро­вал прежде создание независимых одна от другой городовых областей, делом внешней русской торговли.

Киевское княжество, как и торговые области, ему предшество­вавшие, имело ие национальное, а социальное происхождение, было создано ие каким-либо племенем, а классом, выделившимся из разных племен. Руководившая городовыми областями военно- торговая аристократия поддержала самого сильного из конун­гов, помогла ему укрепиться в Киеве. Та же аристократия помогла киевским князьям распространить свою власть из Киева. «...Военно-торговая аристократия больших городов была самою деятельною силою в создании политического единства Руси, которое тем и началось, что этот класс стал собираться под знаменем вышедшего из его среды киевского князя». «Пока новое правительство, киязь с дружиной, не укрепилось и иужда-

ЛйсЬ в Помощи городской зиати, из которой оно само вЬпнлб, обе общественные силы стояли очень близко друг к другу. Весь X век они действуют дружно... вместе воюют и торгуют, вместе обсуждают в думе князя важнейшие вопросы законодательства». С половины XI века обнаруживается «взаимное удаление» кня­жеского правительства и городской знати. Появление у княже­ских дружинников («бояр») привилегированной земельной соб­ственности, признаки которой, по мнению В. О. Ключевского, «становятся заметны с XI в., еще более удалило этот класс от городского общества, владевшего торговым капиталом». Но и после Ярослава князья, «за исключением Мономаха, став уже степными наездниками, боронившими Русскую землю от поганых, во многом оставались верны привычкам и понятиям своих языче­ских предков IX и X вв.,морских викингов на русских реках... Двухвековою деятельностью в русском князе выработался тип, завязавшийся в самом ее начале: это военный сторож земли, ее торговых путей и оборотов, получавший за то корм с нее. Когда князей развелось много, они стали делиться сторожевыми обязанностями и выгодами, сторожевыми кормами, деля между собою и меняя области по очереди старшинства. Это очередное владение делало князя бродячим гостем области, подвижным витязем, каким он был два века назад. Тогда старшие города остались одни постоянными и привычными руководителями своих областей... местные миры, стянутые к Киеву киязьями X в., опять потянули к своим местным центрам»^[378].

У В. О. Ключевского, как легко в этом убедиться, период Древнерусского государства выделен и объяснен. Однако это объяснение не приемлемо. Вызывает прежде всего возражение принимаемая им за основную движущую силу «внешняя русская торговля»; нельзя согласиться и с его трактовкой княжеского боярства и городской знати, в положении которых В. О. Ключев­ский отмечает два периода: первый до XI века, когда между князем, его дружиной и городской зиатью имеется общность торговых интересов, и второй с XI века, когда бояре становятся привилегированными землевладельцами, а городская знать остается попрежнему сильной своим торговым капиталом. Не убе­дительной является и бойкая характеристика князя и его метаморфозы: «морской наездник-викинг», «степной наездник», «военный сторож торговых путей», «бродячий гость области», «подвижной витязь» и пр.

В 1909 г. в своей книге «Кияжое право в древней Руси» А. Е. Пресняков подверг критике теорию Ключевского о торго­вом происхождении городовых областей, а потом и Древнерус­ского государства и высказал свое собственное отношение к политическому строю Киевской Руси. А. Е. Пресняков тоже выделяет «доярославов период» нашей истории как период

Существования Древнерусского государства, сохранявшего един­ство путем концентрации власти в руках князя, владевшего Киевом. Значение князя А. Е. Пресняков склонен сильно пре­увеличивать. Тысяча и тысяцкий, сотни, сотские, десятские — все это, по его мнению, княжеская администрация, созданная князьями: князь—организатор общества в полном смысле слова. Еще ярче те же мысли выражены им в его «Лекциях»: «Князь не только начальник военных сил, охранитель землн от внешних врагов, ои и установитель «наряда», и это его значение растет по мере развития в жнзни явлений, которые выходили за рамки сложившегося «по старине и пошлине» народного быта»^[379]. Но вни­мание А. Е. Преснякова здесь сосредоточено главным образом на Руси XI—XII веков, т. е. на периоде феодальной раздроб­ленности. Княжеская власть за время существования Древне­русского государства рассмотрена им сравнительно очень бегло.

М. С. Грушевский, искусственно отрывая историю Украины от истории русского народа, не считался с тем, что Древнерусское государство есть период в истории всего русского — н не только русского — народа. Грушевский останавливается на истории княжеской власти в период образования н существования Древ­нерусского государства.

Князья племенные, по его мнению, не играли сколько-нибудь заметной роли. Только киевские князья приобретают видное значение. Они концентрируют вокруг Киева «украинские» земли. Этот процесс концентрации был очень труден. Киевская держава не была прочной. Ее единство требовало постоянного подновле­ния. «Проявить инициативу, собрать соответствующие очень значительные силы мог только глава государства — киевский князь: он организовывал пограничную сторожевую службу, созывал полки от подвластных племен, спроваживал варяжских кондотьеров и т. п. Поход в случае успеха давал большую добычу, от которой главная доля поступала киевскому князю, но, как видно из фрагмента, вставленного в «Повести» под 907 г., не была забыта и дружина, не только мобилизованная для походов, но и остававшаяся на заставах. Таким образом, эти походы, которые были венцом тогдашней дружинной организации, соединяли в один организм всю дружинную организацию, раскинутую по всей территории государства, давали чувствовать единство госу­дарства и тем самым были для нее очень важны»

Тенденциозно признав Древнерусское государство государ­ством «украинским», М. С. Грушевский лишил себя возмож­ности правильно, согласно с источниками, понять и историю этого государства.

Период «Киевской державы» — крупнейший и важнейший факт истории народов нашей страны и прежде всего народа русского с его позднейшими разветвлениями на великоруса», украинцев и белоруссов — факт, правильное понимание которого является непременным условием уразумения дальнейшей исто­рии этих народов и потому требующий самого тщательного науч­ного исследования.

Самым решительным образом я расхожусь и с теми из совре­менных историков, которые обнаруживают явную тенденцию недооценивать значение этого важного периода в истории нашей страны.

Перехожу к специальному рассмотрению положения и роли князя в Древнерусском государстве.

Древнейшие сведения о власти у восточных славян мы имеем у Иордана н византийских историков.

Иордан (умер в 552 г.), говоря о военных столкновениях антов с готами в IV веке, называет антского «короля» (rex) Божа, после одного неудачного сражения попавшего к готам в плен, где он вместе со своими сыновьями и 70 «старейшинами» (primates) был распят. Этот самый Бож умел наносить готам и поражения, стало быть, стоял во главе значительных сил. Перед нами ьоенный союз племен под начальством одного вождя. Особого значения прида­вать титулу (rex), каким наделяет Божа Иордан, конечно, нельзя.

Маврикий Стратег (в конце VI века) говорит, что у славян и антов много вод<дей (р^?), с которыми он рекомендует визан­тийскому правительству считаться: привлекать подарками и обещаниями тех из них, кто находится поближе к византийским границам, и при нх помощи громить других славянских и ант- ских вождей. Он же указывает на опасность для Византии в воз­можности объединения разрозненных славян и антов.

Прокопий Кесарийский (умер в 562 г.) подчеркивает, что славяне и анты не имеют над собой единой власти (подобной византийской) и решают свои важные дела на общих народных собраниях.

Менандр, византийский историк VI века, указывает на знат­ного и могущественного анта Мезамира, которого боялись авары, так как он среди антов пользовался большим влиянием. Визан­тийский же историк Феофилакт (первая половина VII века) тоже знает славянских вождей и по имени одного из них назы­вает целую территорию «землей Ардагаста». Он называет и дру­гих вождей.

У Из этих косвенных данных мы можем сделать заключение, что в VI вёке и. э. анты, т. е. восточные славяне, уже вышли из рамок родо-племенного строя, что перед нами союз племен, «воен­ная демократия».

Дальнейший ход развития племенных союзов может быть представлен в следующих основных чертах.

Вожди со своими дружинами превращаются в высших пред­ставителей государственной- власти. Эти представители государ­ственной власти, короли нли князья (дело не в наименовании), быросшие из племенных вождей в носителей монархической власти, превращают народное достояние — землю — в свое иму­щество и помогают своим дружинникам в освоении земли. Поя­вившиеся в процессе разложения рода и общины крупные земле­владельцы поддерживают своих королей или князей, сами ста­новятся в ряды дружнны и тем закрепляют свое общественное и политическое положение. Ввиду растущих размеров государства исчезают за ненадобностью и старые родовые органы управления. Совет старейшин заменяется совещаниями с новой знатью, народное собрание замирает.

В обществе, где основной отраслью производства было земле­делие, господствующий класс, постепенно складывающийся вместе с ростом имущественного неравенства, мог быть лишь клас­сом крупных землевладельцев, и таковыми стали князья н окру­жающая их знать. Формой политического господства при этих условиях могла быть только власть этой земельной аристократии.

Нельзя забывать, что здесь мы имеем дело с надстройкой, порожденной определенным экономическим строем общества, т. е. состоянием в данный момент производительных сил и произ­водственных отношений. Для наших целей необходимо также помнить, что производственные отношения отстают от роста производительных снл, являясь их следствием. Нельзя забывать и величайшей активной силы надстройки, содействующей своему базису в его оформлении и укреплении.

Отлично понимаю, что это лишь социологическое построение, а не решение конкретного вопроса о политической структуре Древ­нерусского государства, а потому от теории перехожу к исследова­нию фактического материала, оставленного нам нашей древностью.

Еслн нашн ученые совершенно справедливо заподозривают точность летописных рассказов о событиях, особенно IX н части X века, и относятся к фактам этого периода, занесенным в ле­топись, с вполне понятной осторожностью, то относительно договоров с греками в нашей науке все тверже устанавливается мнение, что мы здесь имеем дело с документом исключительной ценности и источниковедческой объективности. Сейчас ни у кого нет сомнения в том, что эти договоры действительно были заклю­чены между двумя государствами, что в них отмечены те стороны русско-византийских отношений, которые были важны в дан­ный момент для обеих сторон.

Совершенно определенно можно говорить о том, что договоры были написаны по-гречески и одновременно переведены на рус­ский язык. Перевод договора 911 г. был сделан болгарином на болгарский язык и выправлен русским правщиком; переводчи­ком договора 944 г. был русский книжник, отразивший в своем переводе смешение и русской и болгарской книжной стихии^[380].

' С П. Обнорский, Язык договоров русских с греками (Сб. «Язык и мыш­ление», VI—VII, М,—Л. 4936, стр. 102—103).

Этот источник давно был оценен нашими исследователями, А. Шлецер, не признавая подлинности договоров, однако, отзы­вался о ннх восторженно: «Сей трактат, — писал он, — если мы признаем его подлинность, есть одна из величайших достоприме­чательностей среднего века, есть нечто единственное во всем историческом мире».

Повидимому, не подлежит сомнению н то, что тексты договора хранились как важнейший государственный документ в княлсе- ском архиве в Киеве. Составитель «Повести временных лет», поскольку он работал не только с ведома князя, но, повидимому, и по его поручению, имел доступ в княжеский архив и получил возможность использовать ценнейший источник, несомненно помогший ему ориентироваться в главнейших событиях X века. Автор «Повести» иногда делал свои пояснения к тексту договоров. Как он поступал в таких случаях — делал ли он свои замечания, исходя из смысла текста договоров, нли же привлекал к коммен­тированию этого текста другие материалы — решить трудно, но во всяком случае несомненно одно: между текстом договоров и замечаниями летописца имеется согласованность.

К этому ценнейшему источнику я и перехожу.

Рассказывая о походе 907 г. на Дарьград и о заключении договора, летописец комментирует текст договора так: «И запо- веда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривен иа ключь, и потом даяти уклады на рускыа грады: первое на Киев, та же на Чернигов, на Переяславль, на Полотеск, на Ростов, на Любечь на прочаа города; по тем бо градом седяху велнции князи, под Олгом суще»Это — сообщение летописца. Дальше идет текст договора, где, между прочим, читаем: «...и тогда возмуть (рус­ские, прибывающие в Дарьград.—Б. Г.) месячное свое, — первое от города Киева, и паки не Чернигова и ис Переяславля»^[381].

В договоре944г. повторяется та же фраза: «...тогда возмуть месячное свое, ели слебное, а гостье месячное, первое от города Киева, паки ис Чернигова и не Переяславля»⁸.

В некоторых текстах того же договора прибавлено: «и прочнн города» или «и из прочих городов».

Вполне возможно, что летописец от себя прибавил к этому перечню городов Полоцк, Ростов и Любеч. Очень возможно, что эта прибавка сделана даже не автором «Повести», а его продол­жателем — компилятором. Но главное не в том, кто это сделал, а в том, имелось лн к тому основание. Определенное сомнение вызывает наличие в этой прибавке Полоцка, который был присое­динен к владениям киевского князя, повидимому, только при

Владимире I в 980 г., конечно, если основываться на данных Лав- рентьевской летописи.

Киев здесь поставлен на первое место ие случайно. О Киеве как некоем экономическом и политическом центре говорит и Константин Багрянородный в своем труде: «De administrando imperio»: «Однодеревки, приходящие в Константинополь из внешней Русн (ij ёИ® 'Powia), идут нз Невогарды (Новгород), в которой сндел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Мнлнниски (Смоленск), из Телюцы (повидимому, Любеч), Чернигоги (Чернигов) и из Вышеграда. Все они спу­скаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой Самвата»^[382]. В толковании на 62 канон Трульского собора Федор Вальсамон, известный греческий канонист XII века, писавший около I 100 г., упоминает о русалиях, весенних пра­зднествах славян, «как о празднестве, справляемом по худому обычаю, во внешних землях»^[383]. Внешняя Русь — это, по-моему, русские землн, лежащие за пределами Киевщины, в отличие от Руси в узком понимании термина, т. е. Киевщины^[384]. Во вся­ком случае в представлении Константина Багрянородного н внутренняя и внешняя Русь — есть Русь, а это для нас важно отметить. Арабский писатель конца IX или начала X века Джайхани, а также западноевропейские источники называют также Русью всю страну, зависимую от Киева^[385]. И в изображе­нии Константина Киев — это центр страны.

Это центральное значение Киева подчеркивается у Констан­тина тем, что Киев — место сбора всех судов изо всей Руси, и тем, что здесь сиднт великий князь Игорь, посадивший, между

Прочим, своего сына в Новгороде в качестве подручника как представителя своей великокняжеской власти.

С этим последним фактом связан и тот комментарий, которым снабжает летописец разбираемое нами место договора. После перечня городов он замечает: «по тем бо городам седяху велиции князи под Ольгом суще». Святослав Игоревич, сидя в Новгороде, несомненно, тоже находился «под» Игорем, но едва ли летописец под упоминаемыми им «князьями» имел в виду родственников киевского князя, хотя бы потому, что их тогда было мало. Их всех можно было перечесть по пальцам, а летопнсец говорит об их солидном числе.

Об этих подчиненных, зависимых от Олега князьях настой­чиво говорят тексты всех договоров. В договоре 911 г. после перечня слов,.отправленных Олегом в Византию для оформле­ния договора, сказано: «нже послани от Олга, великого князя рускаго, и от всех, иже суть под рукою его, светлых н великих князь и его великих бояр». Дальше в договоре еще несколько раз говорится о том же и в тех же выражениях: договор заклю­чается «похотеньем наших великих князь н по повелению от всех иже суть под рукою его сущих Руси»,«...да любим друг друга (византийцы и Русь) от всеа душа н изволениа и не вдадим, елико наше изволение, быти от сущих под рукою наших князь светлых никакому же соблазну или вине». «Тако же и вы, грекы, да храните тако же любовь ко князем нашим светлым рускым и ко всем, иже суть под рукою светлаго князя нашего...»

⁰ таких же «князьях», зависимых от киевского князя Игоря, говорит и договор 944 г.: послы и гости были посланы в Визан­тию «от Игоря, великого князя рускаго, и от всякоя княжья и от всех людии Руския земля». А несколькими строками ниже о том же посольстве договор выражается несколько иначе: «И великий князь наш Игорь, и князи и боляри его и людье вен рустии послаща ны к Роману, и к Костянтину и к Сте­фану, к великим царем гречьским, створити любовь с самеми цари, со всем болярьством и со всеми людьми гречьскнми на вся лета, донде же сияеть солнце и весь мир стоить».

И дальше в том же договоре упоминаются бояре Игоревы: «А великий князь руский и боляре его да посылаюгь в Греки к великим царем гречьским корабли, елико хотять со слы и с гостьми...»

Двусторонняя присяга на договоре должна была служить гарантией его выполнения: русская делегация присягала на том, «...яже суть написана на харатьи сей, хранити от Игоря и от всех боляр и от всех людий от страны Руския в прочая лета и воину.

Аще лн же кто от князь или от людий рускнх, ли хрестеян, или не хрестеян, преступить се, еже есть писано на харатьи сей, будеть достоин своим оружьем умрети...»¹

¹ А. А.Шахматов, Повесть" временных лет, стр.,33, 34, 35, 59—60; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 26, 35, 38—39.

То же имеем и в договоре князя Святослава 972 г. КнязЬ Святослав заключает договор. Он говорит за себя н за тех, кто находится под его рукою: «иже суть подо мною Русь, боляре и прочий». Клянется он не один: «... кляхся ко царем гречьским и со мною боляре и Русь вся... Аще ли тех самех прежереченых не сохраним аз же и со мною н подо мною, да имеем клятву от бога, в его же веруем в Перуна и в Волоса, скотья бога...» Характерно, что в договоре Святослава князья уже не упоми­наются, а называются только бояре.

С. М. Соловьев по этому поводу замечает: «Князьями же ни­когда не называются простые мужи, но всегда только члены вла­детельных родов». Но тут же С. М. Соловьев высказывает нн на чем не основанное положение, что эти князья, о которых говорят договоры, — «родичи» киевского князя. Впрочем, он тут же и прибавляет: «об отношениях этих родичей к князьям мы ничего не знаем»^[386]. Поиски «родичей» увлекли нашего круп­нейшего историка на ложный путь и не позволили ему вндеть то, что было на самом деле.

Едва ли не правильнее будет признать в этнх князьях с несколько разукрашенными византийской терминологией титу­лами местных князей, которых систематически подчиняли себе, а иногда и истребляли киевские князья. Когда писалась летопись, имена многих из этих князей уже были забыты, имена других летописец не счел нужным называть, поскольку у него была вполне определенная задача изобразить в наиболее привлека­тельном виде историю князей «Рюриковой династии», несом­ненно враждебной всем другим княжеским ветвям: мы знаем, как беспощадно расправились киевские князья с непокорными им местными киязьями.

Никаких «родовых» междукняжеских отношений здесь мы не видим. Впрочем, и сам С. М, Соловьев, наиболее яркий защит­ник «родовых» междукияжеских отношений, должен был сделать очень существенную оговорку, что «эти отношения (т. е. отноше­ния киевских князей IX—X веков к другим, не киевским князь­ям. — Б. Г.) не были подобны последующим родовым отноше­ниям княжеским, именно уже потому, что родичи (!) Рюрика называются мужами его, что указывает на отношение дружинное, следовательно, служебное, а не родовое»^[387].

Если отбросить «родичей» Рюрика, которые якобы называются «мужами», как не доказанный, не доказуемый и не нужный даже самому Соловьеву домысел автора, получится формулировка политического строя Древнерусского государства X века, хотя и не исчерпывающая, но в основном правильная. «Мужи», сидя­щие по местам, оказываются в «служебных» отношениях к киев­скому князю. Как мы сейчас увидим, — не только «мужи», но и князья ни в каком родстве с Рюриком не состояли.

Договор Игоря 944 г. дает нам очень интересные детали, по которым мы можем несколько ближе всмотреться в тогдашние политические отношения.

Мы имеем здесь не только общее место о том, что Игорь «посла муже своя к Роману», или указание на то, что уполномоченные, явившиеся к византийскому двору, были «посланы от Игоря, великого князя русского н всякоя княжья н от всех людии Русския земля», но и перечень этих уполномоченных «слов» и «купцов», иад которым следует задуматься.

В данном случае нам особенно интересны «слы». Бросается в глаза их высокое положение в обществе н государстве: они и в договоре стоят на первом месте, имеют золотые печати и право на привилегированное положение в самом Дарьграде как высокие представители своей страны. Но и этого мало. Мы имеем здесь совершенно ясные указания, кого именно пред­ставляют эти делегаты. Они ведь ехали в Константинополь не от своего имени: Ивор являлся послом самого Игоря, великого князя русского. Он стоит на первом месте и выделен особо. Он не смешивается с остальными «общими слами». Среди этих последних в порядке нх упоминания в договоре идут Вуефаст — посол Святослава, сына Игорева; далее называется посол жены Игоревой, княгини Ольги, и Игоря, племянника Игорева; еще один представитель другого племянника Игоря—Якуна— поставлен ниже. Здесь важно отметить, что послы даже жены Игоря и его сына попали в число «общих слов». Этим подчерки­вается особое значение великого князя киевского, что находится в полном согласии и с другими имеющимися в нашем распоря­жении показаниями источников. Называются дальше, пови- димому, княжие мужи — бояре и знатные женщины, имевшие своих представителей в этом посольстве, — Предслава и жена Улеба Сфандра. Всех мужей названо 20. За ними идут купцы; их 30. Кто этн мужи? Прежде всего необходимо подчеркнуть их положение прн князе и значение в качестве уполномоченных от киевского княжеского правительства. Это ведь все знать, те самые светлые князья и бояре, о которых так часто говорят договоры. Это те, о которых Святослав в договоре 972 г. сказал: «иже со мною», в отличие от других, которые были «пой» ним. Не сами они едут в Византию, а посылают своих людей, людей из своих собственных дворов, приблизительно таких же, какие были у княгини Ольги и князя Святослава.

Что в договоре 944 г. представительство от князей н бояр не случайность, а система, видно из путешествия княгини Ольги в Дарьград и приема ее при дворе византийского императора, описанного Константином Багрянородным. Ольга прибыла в Константинополь не одна, а с племянником, людьми собствен­ного двора (8 человек), представителями князя Святослава, представителями («апокрисиарин») русских вельмож — oi erctr/pt- ««pioi tffiv appvpmv (20 или 22 человека), купцами (43 или 44 че­ловека). У представителей — апокрисиариев русской правящей знати — собственная свита. Стало быть, этн люди не мелкие, но представляют онн еще более знатных людей. Здесь мы видим по сутн дела совершенно тот же принцип, что и в делегации 944 г. Там был особо выделен князь Игорь, тут — княгиня Ольга: она называется в византийских документах гегемоном и архон- тиссой русов, т. е. так, как грекн называли наиболее знатных и великих из иностранных гегемонов^[388]; выделена она и ценностью подарков, выданных греками всему посольству. Ей подарили 700 милиснариев и золотое блюдо, украшенное драгоценными камнями, между тем как племяннику Ольги, получившему подарок, самый ценный по сравнению с подарками, получен­ными другими членами посольства, выдано было только 50 милн- сиариев; «апокрнснарии» русских вельмож получили только по 24 милиснария, а купцы — по 20².

В русском народном эпосе хорошо запомнилась эта черта в политическом строе Киевской Руси.

«Гой еси, Иван Годинович! Возьми ты у меня, князя, сто человек Русских могучих богатырей, У княгини ты бери другое сто»⁸.

Становится понятным, почему у княгини Ольги свой соб­ственный замок Вышгород, свое село Ольжичи («и есть село ее Ольжичи и доселе»), у Рогнеды — двор на Лыбеди, а позднее город Изяславль. Делается также понятным, для чего дань от древлян была распределена так, что две ее части поступали Киеву, а третья «ко Вышегороду». Сам летописец объяснил это так: «бе бо Вышегород град Вользин». Но все эти сообщения летописи — только небольшие куски старой жизии, несомненно, вырванные, так сказать, из контекста. Но н они в сопоставлении с другими материалами дают нам основание утверждать, что князья и бояре имели свои дворы, земли и хозяйство, во всяком случае в IX—X веках, и что землевладение на Руси в X веке явление отнюдь не новое.

В этом аспекте делается понятным во всей конкретности знаменитое место летописи о путешествии княгини Ольги по Древлянской н Новгородской землям.

После окончания войны с древлянами Ольга восстановила дань, наложенную на них прежними князьями в усиленном размере («н возложи на ня дань тяжку»), а потом решила укре­пить за собой Древлянскую землю новыми мерами, не доволь­ствуясь той связью, которая через дань устанавливалась обычно победителем. «И иде Вольта по Деревьстей земли с сыном своим и с дружиною, уставляющн уставы и уроки; и суть становища ее и ловшца». Те же административно-политические меры она применила и к части новгородских земель в следующем году (947): «...и устави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани; и ловшца ея суть по всей землн, знаменья н места и по­восты, и сани ее стоять в Плескове и до сего дне, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе» (Лав- рентьевская летопись).

В Новгородской I летописн этот текст, особенно в части, касающейся Новгородской земли, звучит еще показательнее: «Иде Олга к Новугороду, и уставн по Мьсте погосты и дань; и ловнща ея суть по всей земли, н знамение и места по всей земли и погосты; а санки ея стоять во Пьскове и до сего дни; по Днепру перевесища и села, и по Десне есть село ея н доселе». В Ипатьев­ской: «ИдеОльга к Новгороду и устави по Мьсте погости и дань и по Лузе погосты н дань н оброкы; и ловища ея по всей земли, и знамения и места и погосты (и сани ея стоят в Плескове и до сего дне) и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и до сего дни».

Что же собственно делает Ольга в Древлянской и Новгород­ской земле? Мне кажется, она внедряется в толщу местного общества, старается в разных пунктах Древлянской и Новго­родской земли создать особые хозяйственно-административные пункты, поручаемые в управление своим людям, долженствовав­шим выполнять в то же время н задачи политические — укре­пление власти киевского князя на местах.

Стоит ближе всмотреться в вышеприведенное сообщение летописн, чтобы основной его смысл сделался ясен. Летописец повествует в только что процитированном тексте о двух момен­тах: один — прошлый, связанный с непосредственной деятель­ностью Ольги, второй — современный, доживший до времени писания «Повести временных лет», т. е. до конца XI века. Первый момент для Древлянской земли выражен летописцем так: «И иде Вольга... уставляющн уставы и уроки», в I Новгородской — «и устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани». Что же из этого вышло? В Древлянской земле: «суть становища ея и ловища», а в Новгородской: «ловнща ея суть по всей землн, знамения и места и повосты, и саии ее стоять в Плескове и до сего дне, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи н доселе». Летописец вынужден был дан® несколько расширить территорию деятельности киевского князя (может быть, уже н не Ольгн даже), включив Днепр и Десну (где стояли Ольжичи), прихватив для своих итогов по аналогии следы дея­тельности и других князей.

Причем тут санн? Я думаю, что сани — это вещественное доказательство (предмет материальной культуры) того, что

Ольга действительно ездила по Новгородской земле. Сани эти бе­регли в Пскове, подобно тому как в Ленинграде сберегался ботик Петра, в Новгороде хранилась баржа Екатерины II и т. п. Ольга ездила в этих санях. Летописец это хорошо знал или крепко в это верил. Он использовал этот факт в своих целях. Дальше остались от времен Ольги «по всей земле» Новгородской—ло- вища, знаменья, места, погосты, а по Древлянской земле — становища и ловища, по Днепру и Десне—перевесища и села.

Летописец понимает, что он пишет о прошлом, связывая его, однако, с настоящим, и поэтому в заключение опять прибе­гает к доказательству: «и есть село ее Ольжичи и доселе». Но ведь Ольга «сел» как будто и не устраивала! По крайней мере летописец об этом выше ничего не говорил. Вот тут-то и необ­ходимо присмотреться ближе к тому, что делала здесь Ольга. Начнем с самого простого — с «погостов» (повосты). Конечно, Ольга их не устраивала, так как она их застала давно суще­ствующими. Не в этом суть. Летописец говорит совсем о другом. Ему иужио сказать, что Ольга известную часть погостов взяла на себя, освоила их. В состав погостов входилн и села. И вот в доказательство того, что это так н было, летописец приводит факт их наличия уже в его время. Более убедительного дока­зательства он не смог привести, да и едва ли это было нужно.

Но кроме погостов и входящих в них сел Ольга брала на себя и «места». Что это за места? На этот вопрос, мне кажется, удачно отвечаетИ. И. Срезневский. «Не один раз находим в наших древних сказаниях, — пишет он, — место в смысле особенного сельбища. Так, напр., в Повести врем, лет читаем (стр. 68): «Ярослав црькви ставляше по градом и по местом», в Лавр, ле­тописи (на стр. 118): «несть места, ни ecu, ии сел тацех редко, иде же (татарове) не воеваша»; в другой летописи (Ипат. л., под 1290 г.) «въеха в место, а в город нельзе бысть въехати...»» (курсив автора. — Б. Г.) ^[389] .

Основная мысль, заключенная в вышеприведенном тексте летопнси, — освоение киевским князем земель населенных и ненаселенных на периферии государственной территории.

Обращаю внимание еще на одно место того же текста: Ольга ездит по Древлянской земле «уставляющи уставы и урокн». «Уставляет» она и по Мете и Луге. Уставы эти, повидимому, главным образом сводились к определению повинностей насе­ления по отношению к Киеву, киевскому князю и, надо думать, местной знати, практическому осуществлению чего и служили княжеские места, погосты н села. Вспомним «Правду» Яросла­вичей с ее изображением княжеского имения, где огнищанин, подъездной (ездовой), вирник едва ли замыкаются в своей дея­тельности границами княжеской вотчины.

Уставы и уроки нам очень хорошо известны по «Русской Правде»: «уставлена» была «Правда Русской земли», известны «уроки смердам, оже платят князю продажу», уроки о скоте, уроки ротные, мостовые, железные, городини и др.

Я думаю, мы имеем полное основание привести здесь и ана­логичный факт из времен Ярослава Мудрого. По отношению к Ростово-Суздальской земле он вел, повидимому, ту же поли­тику, что и его не очень далекие предки по отношению к Древ­лянской земле и бассейнам Меты и Луги. В Новгородской IV летописи отмечен факт: Ярослав в 1024 г. ездил по Ростово- Суздальской земле и «устави ту землю». «Уставлять» значит подчинять закону, вводить определенные законом нормы. Киев­ские князья проявляют таким образом свою внутреннюю госу­дарственную деятельность.

В связи с таким пониманием деятельности Ольги стоит наше отношение и к другим документам и, как мне кажется, прежде всего к мало изученному «Уставу» новгородского князя Свято­слава Ольговича 1137 г. Из его содержания и заголовка видно, что новгородский храм св. Софии со времен его построения содер­жался из средств княжеского двора^[390], что Святослав Ольгович застал здесь уже хорошо налаженный порядок содержания княжеского храма. Приехавший с юга князь в «Уставе» своем пишет: «А зде в Новегороде, что есть десятина от даиий, обретох уряжено преже меие бывшими князи». То, что он застал здесь, его не удовлетворило, и он решил провести реформу: вместо неопределенной и, повидимому, слишком большой суммы посту­плений от княжеских вир и продаж, шедших из его двора в пользу св. Софии, он решил выдавать св. Софии определенную сумму в 100 гривеи новых кун из доходов с Онежских земель, управляе­мых его уполномоченным («домажиричем из Онега»)^г. И только если у онежского «домажирнча» нехватит средств выплатить всю сумму, то 20 гривен князь обещает выплачивать попрежиему из своей казны. Далее идет перечень отдельных погостов и мест, расположенных в различных пунктах Новгородской земли, с которых князь решил отдавать св. Софии десятую часть своих даней: «в Онеге на Волдутове погосте 2 сорочка, на Тудорове погосте 2 сорочка, на Ивани погосте с даром 3 сорочка» и т. д.^s

Часть имен географических в этом перечне происходит of имен личных, которые, по моему мнению, надо относить к лицам, возвышавшимся над массой, может быть, даже к прежним соб­ственникам этих мест, теперь входящих в состав владений нов­городского князя Святослава, получившего эти земли после изгнания Всеволода.

К числу имен личных, либо давших наименования новгород­ским погостам, либо возникших от территориальных названий, можно отнести следующие: Волдута, Тудор, Иваи, Спирк, Вих- туй, Чюдии, Лигуй, Вавдит или Валдит и др.

Конечно, ручаться за точность отделения географических названий от имен личных нельзя. Но, несомненно, здесь пере­плетение территориальных наименований с именами людей, так или иначе связанных с землей.

Можио допустить, что «прежде бывшие князи» в Новгороде, т. е. предшественники Святослава Ольговича, его «прадеды и деды» (отец Святослава — Олег, дед — Святослав Ярославнч, прадед — Ярослав Мудрый, прапрадед — Владимир Святосла­вич, дальше идут по восходящей: Святослав, Игорь и Ольга — это и есть «прадеды и деды» Святослава Ольговича) «уставили» Новгородскую землю, т. е. завели здесь свои княжеские погосты и села, обложили их «ойроками й даняМй», ввели' «уставы й уроки». Иными словами, я допускаю, что освоение земли в Нов­городе началось давно и что Ольга «уставляла» лишь там, где этих княжеских владений еще не было. Если Ольга устраивала свои земли, погосты и села в местах, мало окняжеииых (Дерев- ская земля, бассейн Луги и Меты), то центральные части владе­ний киевского киязя (земля полян прежде всего), несомненно, были «устроены» раньше.

Итак, и князья киевские и их окружение, бояре-мужи, не оторваны от земли. Признавая над собой княжескую власть, они сами участвуют в управлении страной. Но мужи-бояре не теряют в то же время своей особиости (своего собственного лица). Едва ли мы ошибемся, если скажем,, что в лице Свенельда перед иами один иа таких крупных представителей знати. А. А. Шах­матов согласно с летописью считает Свенельда боярином, мужем князя Игоря; посаженным Игорем в деревской земле. Свенельд или, вернее, его сын Мстислав Лютый убил Игоря, когда этот.последний захотел нарушить права Свенельда иа древлянскую дань * Эта гипотеза, близкая к текстам летописи, представ­ляется мне вероятной.

А. А. Шахматов старается осмыслить поведение Свенельда и Игоря в летописном рассказе о смерти Игоря и прибегает здесь к ряду остроумных и правдоподобных догадок, но не меняет социальной природы героев. Я не собираюсь разбирать весь этот интересный эпизод. Меня интересует Свенельд как княжой муж, по аналогии с которым мы смогли бы понять н других мужей, посылавших по поручению князя Игоря своих уполномоченных ■в Византию. Свенельд — богатейший человек, имеющий свою прекрасно снабженную всем необходимым, сильную дружину, за свои военные и политические заслуги посаженный князем ■Игорем на очень ответственный пост представителя княжеской власти в далеко еще не замиренную Древлянскую землю. У нас нет прямых показаний источников о том, что он землевладелец, получающий ренту со своих вотчин. Но, поскольку нам известно, что князья и княгини в это время уже владели замками н селами, абсолютно не будет грехом, если мы допустим, Что Свенельд и •в этом отношении обставлен не хуже своего сюзерена^[391]. Конечно, это одно из возможных предположений.

Факты выступлений знати против князей или королей хорошо известны. Стоит вспомнить хотя бы знаменитого палатного мэра Пипина Короткого, провозгласившего себя королем на место последнего Меровинга и дважды помазанного римским папою. Свенельд с таким же успехом мог бы стать родоначальником новой династии князей киевских, еслн бы ему удалось одолеть «Рюри­ковичей». Предположение свое я строю иа гипотезе Шахматова о серьезном столкновении Свенельда с Игорем. Но, может быть, этого столкновения н не было. Сам Шахматов, очень остроумный в своей догадке, говорит о существовании во время писания лето­писи «двух различных сказаний»: «по одной версии он (Мстислав Свенельдич. — Б. Г.) убил киевского князя (Игоря. — Б. Г.) и этим вызвал войну киевлян с древлянами, по другой — он убит древлянским князем, н это убийство вызвало войну киевлян с древлянами»¹.

Во всяком случае Свенельд — один из знатных мужей, при­знававших над собой власть князя Игоря, а позднее Святослава. Таких же знатных мужей летопись называет нам не раз: таковы, например, Асмуд, Вышата при Ярославле, сын Вышаты Ян, современник Свенельда Блуд, воевода Ярополка, а потом Вла­димира, Георгий Симонович при Владимире Мономахе и др. У нас есть основание думать, что и те мужи, которые в качестве «слов» названы в договорах Игоря и Олега, особенно те, которые уполномочивали «слов», — такне же большие, знатные люди, вместе с которыми действуют князья не только во внешних сношениях с другими государствами, но и в делах внутренних.

Владимир постоянно совещается со своими боярами и стар­цами градскими, дети Ярослава созывают своих бояр для уста­новления «Правды Русской». Подобных фактов много. Приводить их не буду.

Старый спор Ключевского, Сергеевича и Владимирского- Буданова о том, обязан ли был князь совещаться с подручной ему знатью, отпадает сам собой как совершенно бесплодный. Князь не мог действовать один, поскольку он осуществлял прежде всего интересы растущего класса бояр. Они шли вместе со своим вождем, великим князем, потому что иначе в данный период их существования они не моглн достигнуть своих целей, т. е. укре­питься в своих позициях. Это для данного момента единственно возможная форма политического господства знати, но в то же время эта могущественная знать являлась и залогом силы князя киевского. Сотрудничество этих сил неизбежно, поскольку государство возникло в интересах землевладельцев и действовало в целях укрепления их имущественного и политического положе­ния. Надстройка в данный период полностью соответствовала состоянию базиса. Следующий период, период феодальной раз­дробленности, есть период усиления независимости магнатов, роста политического значения горожан и ослабления княжеской власти.

Этот новый период пока еще не наступил. Киевский киязь еще не потерял своей власти. Он — признанный глава государ­ства., Но это не самодержец. Он представитель правящей знати, признающей над собою власть великого князя в своих собствен­ных интересах, разделяющей с ним власть. Среди этой подручной великому князю знатн мы видим и Святослава, сына Игорева, который согласно сообщению Константина Багрянородного сидел тогда (или во всяком случае был одно время) в Новгороде, самом настоящем Новгороде Великом (иначе нельзя понять ясного смысла сообщения Константина об?) SE® Ршош, где последова­тельно вслед за Новгородом, отправляющим свои однодеревки в Киев, идут Смоленск и Любеч).

- Понятно, почему рядом с этой аристократией, возглавляемой князем, мы не видим никаких конкурирующих политических учреждений.

Относительно данного периода нашей истории совершенно не прав В. И. Сергеевич, говоря, что политический строй древней Руси характеризуется «смешанной формой правления, в котором участвуют два элемента, а именно: монархический-в лице князя и народный в лице веча»Это определение политического строя может быть отнесено к периоду феодальной раздробленности, да и то со значительными оговорками.

Вечевых собраний в период существования Древнерусского государства наши источники не знают, да и не могло их быть при известных уже нам условиях. Они были во времена «военной демократии» и появляются позднее на базе роста городов и политического значения горожан.

Не прав В. И. Сергеевич и тогда, когда видит вечевое собра- лие в договорах Руси с греками. По его мнению, факт, что для заключения договора в Византию отправляются послы не только от имени князя и его бояр, но и от людей всех русских («людье вси рустии»), говорит о том, что и здесь инициатором договора является вече. Сергеевич прямо так и говорит, что «под людьми Игоря, принимающими участие в заключении договора, надо разуметь все наличное население Киева, а не какую-либо тесную группу зависимых от Игоря людей». Но стоит нам только присмотреться ближе к тексту договора 944 г., и мы получим основание усомниться в правильности заключения В. И. Серге­евича. Эти тексты были приведены выше. Там, действительно, после упоминания князя Игоря и бояр его названы «и людьевси рустии». Но точно такой же перечень имеется здесь и примени­тельно к греческой стороне: цесари греческие, все боярство н «все люди греческие...». «Людье вси рустии» здесь играют ту же самую роль, что «все люди греческие», но никому ведь не придет в голову предполагать тут константинопольское вече. Здесь перед нами представительство двух правительств, говорящее от имени всех своих людей, и больше ничего. Тем более, что в договоре 911 г. совершенно ясно выражено, кто именно заключает договор: послы для заключения договора посланы от Олега, великого князя русского, н от всех, «иже суть под рукою его светлых и великих князь и его великих бояр».

Договор 944 г. упоминает «всех русских людей» совсем с другими расчетами. Русский князь говорит о всех русских людях для того, чтобы крепче подчеркнуть непосредственно сле­дующую за этой фразой мысль об обязательности договоров для всех русских людей. Не от имени веча заключались договоры, а от имени князя и боярства, но князь здесь стоит всегда на пер­вом месте.

В текстах всех договоров несколько раз подчеркивается мысль, что греческие цари имеют дело с великим князем русским, пред­ставляющим всю свою страну. Русский великий князь Игорь имеет право посылать сколько хочет кораблей в Грецию, но дол­жен сообщать грекам в особой грамоте, сколько именно кораблей он посылает. Это, конечно, для контроля, чтобы под видом кораб­лей русского князя не проннклн в Грецию корабли с враждебными Византии целями. Договор предусматривает и случай прибытия кораблей из Руси без грамоты. Тогда они задерживаются впредь до получения о них справок, для чего греческое правительство обращается к князю русскому. К нему же обращается визан­тийское правительство и в иных случаях. Другими словами — русский князь Игорь, по данным договора, является главой государства. Он разрешает недоразумения, возникающие между двумя государствами, он запрещает своим послам творить бес­чинства в Греческой стране, он договаривается о военной помощи греческих царей, он обязуется в свою очередь помогать военной силой грекам, что русские князья неоднократно и делали, он гарантирует неприкосновенность Корсунской страны, он же за всех своих людей обещает хранить в неприкосновен­ности условия договора. «Игорь великий князь, да хранить си любовь правую, да не разрушится, дондеже солнце сьяеть и весь мир стоить нынещния веки и в будущая», т, е. здесь подчерки* вается непрерывность власти: договор остается в силе и при преемниках Игоря.

Договор 972 г. князя Святослава в этом отношении еще ярче. Он начинается с подчеркивания власти князя Святослава: «Аз Святослав, князь руский, яко же кляхся, и утверждаю на све- щаиье семь роту свою: хочю имети мир и свершену любовь...» Но это еще не значит, что Олег, Игорь и Святослав, с именами которых связаны наши договоры, — самодержцы в смысле не­ограниченности своей власти внутри страны. Самодержавие в этом смысле — явление позднее, выросшее при других условиях. Власть Олега, Игоря, Святослава и Владимира есть власть правящей киевской знати, возглавляемой князьями. Эта власть росла до тех пор, пока ее рост был в интересах господствующих классов. Киевский князь в этот период нашей истории, как мы моглн убедиться, решительно ничего общего не имеет ни с «платным военным сторожем», ни с «политической случайно­стью» и еще меньше с «блуждающей кометой», как он пред­ставлен у Ключевского. Это глава государства, форма которого соответствовала состоянию производительных сил и производ­ственных отношений данного времени.

Здесь я не останавливаюсь иа функциях князя в области зако­нодательства, управления страной и суда. О его роли предво­дителя военных сил страны речь будет ниже. Эти стороны дея­тельности киевского князя еще больше подчеркивают значение его власти в политическом строе Древнерусского государства.

Борьбу князей за единство территории я предполагаю пока­зать иа конкретной политической истории Древнерусского госу­дарства, а сейчас хочу отметить главнейщие моменты в истории княжеской власти.

1. Власть эта ие оставалась неизменной на протяжении суще­ствования Древнерусского государства. Она изменялась в связи с изменениями в базисе, ее породившем.

2. Несмотря на непрочность Древнерусского государства, несмотря на неоднократные попытки отдельных его частей нару­шить политическое единство страны, эта власть в течение всего X и половины XI века оказывалась победительницей.

3. Это, хотя и неустойчивое, единство дало возможность отдельным славянским племенам сплотиться в одни народ, со­зреть производительным силам, образовать новые экономические и политические центры, что в конечном счете подготовило рас­членение Древнерусского государства.

4. Землевладельческая знать, сумевшая усилить благодаря этой государственной организации свою материальную н поли, тическую независимость, сыграла решающую роль в процессе раздробления государства.

Так в недрах Древнерусского государства таились и росли силы, создавшие новый период нашей истории, период феодаль­ной раздробленности,