Войско Древнерусского государства

Предварительные замечания. Древнерусское государство объ­единило огромную территорию Восточной Европы от Дуная и Черного моря до великих северных озер включительно, и даже дальше — до океана, а с запада на восток — от Прибалтики до Урала и Волги. Это государство и не могло быть небольших размеров, поскольку оно объединило не только «бесчисленное множество» восточных славян, но и некоторые неславянские на­роды.

Образовалось оно не вдруг. Оно имеет свою длительную исто­рию, иам в точности неизвестную, но хотя и с трудом и не совсем в ясных очертаниях, все же восстанавливаемую.

В. О. Ключевский в свое время уже сделал попытку вос­становить этот часто игнорируемый участок нашей истории. На основании показаний «Повести временных лет» о дулебах-волы­нянах, подтверждаемых свидетельством Масуди, В. О. Клю­чевский приходит к убедительному выводу о наличии уже в кон­це VI века большого военного союза дулебов во главе с их князем.

«Этот военный союз, — заключает Ключевский, — и есть факт, который можно поставить в самом начале нашей истории: она... началась в VI в. на самом краю, в юго-западном углу нашей равнины, на северо-восточных склонах и предгорьях Карпат»^[413].

После распада этого союза под ударами аваров мы можем на основании арабских источников установить и другие политиче­ские образования восточных славян в «докиевский период» их истории: Славия, Куявия, Артания (см. разд. VIII).

Мне важно напомнить здесь эту линию исторического развития восточных славян вплоть до образования Древнерусского госу­дарства, важно показать, что, как и у других народов, «военная демократия» — уже переходный этап к государству и что самое государство вслед за ней не замедлило появиться в самой осяза­тельной форме. Стало быть, восточное славинство развивалось вполне закономерно, и никакого перерыва в истории от антов до Киева нет.

Это важно для моих специальных целей, так как военное дело, конечно, развивалось вместе с обществом, и военная орга- низания должна была измениться в связи с образованней государства.

В этом раннефеодальном государстве полностью сохрани­лась старая воинственность граждан. Раннефеодальные госу­дарства, как правило, располагают огромными военными ресур­сами, благодаря чему этим государствам удается расширить и укрепить свои границы, сплотить разрозненные части в полити­ческое целое, дать народу возможность развивать свои произ­водительные силы.

Значение этих государств в истории народов Европы и Азии очень велико. Строго говоря, именно этот период в истории на­рода уже определяет место данного народа и в последующей его истории. Уже здесь намечается основная территория государ­ства, сплачиваются народные силы как для внутреннего строи­тельства, так и для выполнения широких внешнеполитических задач. Франкская монархия при Пипине и Карле Великом, Армения при Тигране II Великом, Русь при Владимире — это блестящие периоды в истории Западной Европы, Закавказья н Европы Восточной.

Конечно, нужно учитывать особенности исторического раз­вития каждого конкретного раннефеодального государства.

Перед Древнерусским государством стояли вполне опреде­ленные задачи, не вымышленные, отнюдь не продиктованные случаем или авантюрными соображениями великих князей. Они бросаются в глаза при внимательном ознакомлении с жизнью этого государства. Это вопросы: древлянский, хазарский, дунай­ский и византийский. Последние два были переданы Древне­русскому государству от антов, для которых Дуиай и Византия составляли главный объект длительвой и упорной борьбы. Древлянская и хазарская проблемы обострились в связи с ро­стом Древнерусского государства.

Географическое положение дулебов — древлян было таково, что онн стали предметом борьбы со стороны польского государ­ства. Вопрос ставился весьма определенно: либо Польша, явно устремлявшаяся на восток, поглотит восточнославянскую тер­риторию — Галицкую, Волынскую и Древлянскую, либо Русь соберет все восточнославянские земли и сумеет их удержать за собой. Отсюда длительная и упорная борьба на западной границе.

Объединение с Киевом полян, северян, радимичей и вятичей, само собой разумеется, было проблемой самой жизненной и необ­ходимой, равнозначащей вопросу — бьггь или не быть Древне­русскому государству.

Борьба за включение в состав Древнерусского государства тиверцев и уличей есть продолжение борьбы антов за Дунай и Черное море.

Авантюр мы здесь не видим. Русь выступала с оружием в руках против вооруженных соседей с вполне определен­ными задачами и систематически и неуклонно их разрешала.

Не случайно русский народ навсегда запомнил и с особой яркостью в эпосе отметил именно этот героический период своей истории.

У раннефеодального государства, каким было Древнерусское, равно как и у других европейских государств этого же типа, главным средством разрешения стоявших перед ним задач была война. Следовательно, и вопрос организации военных сил был важнейшим.

В Древнерусском государстве старое демократическое воен­ное устройство, при котором участие в войске было правом и обязанностью всех свободных, не сразу заменялось феодальной организацией войска. Поскольку в начальный период истории Древнерусского государства было еще значительное свободное, хотя и постепенно закрепощаемое, крестьянство, предполагать какне-лнбо резкие изменения в составе войска по сравнению с предшествующим периодом не приходится. Правда, власть уже отделилась от народа, народное собрание (вече) замолкло, но великий князь, окруженный знатью, как военный вождь все же стоял во главе не только своей д^ужнны, сравнительно небольшой и для крупных военных предприятий решительно недостаточной, но и ополчения свободных общинников. Только успехами феодальных отношений, когда сильно уменьшилось количество свободного крестьянства, когда крепостное право за­няло прочное место в общественных отношениях, когда между кня­зем и крестьянством стал феодал, нз вотчинника превратившийся в сеньера, а крестьянство было значительно разорено внутрен­ними войнами, окончательно оформляется феодальное войско, составленное из вассалов н подвассалов. Но и тогда в экстрен­ных случаях власть не раз обращалась к народным массам.

Для франкского государства этот период наступил приблизи­тельно при Карле Великом, который пользовался уже лшш» небольшой квалифицированной армией. При его внуках народное ополчение окончательно отжило; военное дело целиком стало покоиться на вассалитете; лишь в ландштурме — в ополчении для защиты от вражеских нашествий — продолжала жить воин­ская повинность¹. То, что было у франков, характерно в основ­ном н для всякого феодального государства и, в частности, для Киевской Руси.

ЧГсе историки, касавшиеся вопроса о военном строе Киевской Руси, отмечают факт двух основных элементов, входящих в со­став войска: это «дружина» и «вон»^

Летописи, действительно, говорят об этом совершенно недву­смысленно. «Се дружнна у тебя отня и вой», — говорят дружин­ники князю Борису в 1015 г. Но каждый из этих элементов имеет свою собственную историю, и даже в период одновременного их

М^еР^анг, Очерки по истории войн и военного искусства, М. 194'>

Ь7—68.

существований необходимо различать эти две неравные часгй киевского войска.

«Вой»

Если в период созревшего феодализма центр тяжести военных сил каждого феодального владетеля лежал в его вооруженных вассалах, составлявших его дружииу, то в раннефеодальном государстве в князе еще сохранилось много элементов народного верховного вождя времен «военной демократии», а окружавшая его знать не была еще многочисленной и достаточно полити­чески сильной.

Наконец, что очень важно не забывать, самые задачи, разре­шаемые Древнерусским раннефеодальным государством, были настолько велики, что выполнить их без участия народных масс было совершенно невозможно. Но самое содержание понятия «народная масса» не всегда одно и то же.

Все нашн источники говорят о том, что в результате распада родового строя нз его осколков создались соседские общины, связанные общностью уже экономических, а не кровных инте­ресов. Классы уже налицо. Рабство существовало уже давно; появилась знать, выросшая частью из родовых старшин, частью из военных слуг князя; есть купцы. Внутренние процессы, про­текавшие в самих общинах, прн наличии частной собственности на землю способствовали усилению имущественного неравенства среди общинников. Рост крупного землевладения и указанные сейчас процессы медленно, но верно вели к установлению фео­дального строя. Но в начальный период существования ранне­феодального государства феодальное войско еще не достигло полного развития.

Что во главе войска этого периода стояли князь и окружаю­щая его знать, что все это люди военные, никаких сомнений у нас не вызывает. Что у них имеются свон дружины, в этом тоже сомне­ваться нельзя. С другой стороны, ясно, что дружин этих недоста­точно для больших предприятий Киевской Руси, что в большие походы шел попрежнему народ, хотя в целом и переставший уже быть войском, шел не весь народ, а известное количество «воев», по мере надобности то большее, то меньшее.

Неизбежно возникает вопрос об участии основной и самой многочисленной части этого народа, т. е. свободных членов общины.

Как известно, в нашей науке до последнего времени суще­ствует спор о том, каким термином в наших источниках обозна­чаются эти свободные члены общины. Я принадлежу к той группе ученых, которые считают, что одним из таких терминов было слово «смерд». Доказательства этому приведены у меня выше. Поэтому и участие смердов в качестве «воев» мне кажется непре­менным и подтверждаемым нашими источниками. Повторяю,

Не все именно так pemaiot этот вопрос. Приведу несколько при­меров из старой и новейшей историографии.

№. А. Дьяконов не сомневался в том, что смерды входили в состав «ополчения», «что смерды в составе ополчений являлись пешими воинами»^[414].

М. Ф. Владнмирский-Буданов вполне определенно говорит о том, что «народное ополчение составлялось из всех взрослых мужчин городского и сельского населения... Обыкновенно в по­ход выступало не все население поголовно; но случаи действи­тельно поголовного ополчения были»^[415].

М. С. Грушевский считает, что в походах (в данном случае он имеет в виду поход князей на половцев в 1103 г.) «кроме дру­жин принимали участие и земскне полки из горожан и сельчан»^[416].

Но есть и другие мнения, расходящиеся с только что приве­денными.

Б. А. Романов в очень ранней своей работе 1908 г. различает новгородских смердов и поднепровских. Он допускает участие смердов лишь в новгородском войске; что же касается киевских смердов, то Б. А. Романов, различая народное ополчение, нахо­дящееся в распоряжении веча, и войско, находящееся в распоря­жении князя, настаивает на том, что смердами мог распоря­жаться только князь, но не вече. Выделение новгородских смер­дов Б. А. Романов мотивировал «своеобразием новгородского устройства в более поздние времена», что якобы «не позволяет и в более раннне эпохи так, без дальних доказательств, пере­носить черты новгородского быта на киевскую почву»^[417].

С. В. Юшков в своем труде «Очерки по истории феодализма в Киевской Русн» использовал мнение Б. А. Романова, отка­завшись только от противопоставления новгородских смердов киевским. Он согласен с тем, что даже в половецкий поход, дело защиты земли, общенародного блага, смерды не идут, что смерды обязаны дать своих лошадей князьям, пожертвовать своей паш­ней, от которой живут и кормятся, — по требованию князей «и дружнны», прибавляет от себя С. В. Юшков.

Оба мнения сходятся также н на том, что народное ополчение зависит от веча, которое не имело права распоряжаться смердами, находившимися во власти князей (Б. А. Романов), князей и их дружии (С. В. Юшков)^[418].

Мнение С. В, Юшкова о смердах хорошо известно. Он считает, что это «особая, феодально-зависимая группа сельского населе­ния», причем делает особое ударение на «тесную связь смердов с княжеским хозяйством» и в одном месте прямо называет их «группой домеииального зависимого крестьянства»^[419].

Отсюда следует заключение его о том, что вече не имеет права призывать смердов в войско, что набор нх, конечно, зависит только от князей и дружинников: отсюда и обращение к старому мнению Б. А. Романова.

В 1947 г. вышел труд Б. А. Романова «Люди и нравы древней Руси», где он снова коснулся этого вопроса. Тут автор заявляет, что старого тезиса о мобилизации на случай военных походов лишь смердьих лошадей, а не самих смердов он «не стал бы под­держивать сейчас в прежней категорической форме».

Поэтому полемизировать с Б. А. Романовым по этому пред­мету сейчас нет оснований. Если я все же разбираю его аргумен­тацию, то делаю это только для того, чтобы показать необосно­ванность мнения С. В. Юшкова о смердах н их участии в войске.

Если присмотреться ближе к старой аргументации Б. А. Ро­манова^[420], то окажется, что основана она в сущности на особом понимании одного варианта рассказа о Долобском съезде, именно того, который помещен в Ипатьевской летописи под 1103 г. (он же повторяется и в Лаврентьевской и в Воскресенской летописях). Тут сказано: «... и иачаша глаголатн дружнна Святополка: не время весне воевати; хочем погубити смерды н ролью им». В Лав­рентьевской: «...яко негодно ныне весне ити, хочем погубити смерды и ролью их». Под 1111 г. в Ипатьевской: «... не время ныне погубити смерды от рольи», и ниже: «...хощеть погубнти смерды и ролью смердом»^[421]. Дальше все тексты подчеркивают значение коня для крестьянина, причем рассказ 1111 г. большее ударение делает на смерда и на неотделимость его от земледель­ческого хозяйства, хотя вспоминает н коня («...хощеть погубити смерды и ролью смердом. Но се дивно ми, брате, еже смердов жалуете н их коней»), тогда как под 1103 г. как будто несколько большее ударение делается на коней, которыми смерды пашут.

Если признать вслед за Шахматовым, что текст 1103 г. послу­жил источником для рассказа 1111 г., то возникает вопрос о том, мог ли летописец вложить в свой текст под 1111 г. «совершенно ии'ой смысл», как думал когда-то Б. А. Романов^[422]. Для людей

Xlf века смысл этих событий был совершенно ясен, И никаких мотивов изменить его в рассказе 1103 г. тут быть не могло. При внимательном чтении никаких разногласий между этими двумя текстами не обнаруживается.

Мне кажется, что еще Карамзин^[423], а потом С. М. Соловьев н М. С. Грушевский очень удачно схватили суть этого повество­вания. «Поход был уже решен в принципе, — говорит М. С. Гру­шевский, — разногласия касались (лишь) времени (выступления). Дружина Святополка считала весну неподходящим временем в связи с сельскими работами: погубим смердов и нарушим («пе- ребьемо») им земледельческую работу. Мономах утверждал, что незачем считаться с этим обстоятельством, если земле­дельцы — «смерды» вообще не безопасны от половцев». «Итак, план Мономаха был принят: поход назначен теперь же, т. е. весной»^[424].

Войско действительно выступило в марте. С. М. Соловьев по^; иимает этот рассказ точно так же. В 1103 г. Владимир стал уговаривать Святополка итти «весною на поганых»; Дружина отвечала: «Не время теперь отнимать поселян от поля...» и т.д.^[425]

Конечно, здесь речь шла прежде всего о времени выступления. Вопрос о том, пойдут лн смерды или не пойдут, ие дебатировался. О смердах говорили потому, что князья и их дружина были за­интересованы в работе смердов на полях князя и дружинников. Я совершенно согласен с Б. А. Романовым и С. В. Юшковым в том, что в данном случае речь шла не вообще о смердах, а о смердах, зависимых от князей и дружинников. Понятно и уда­рение, сделанное на коней: смердов поголовно забирать не пред­полагали вообще, а коней, очевидно, предполагалось взять в таком количестве, что это угрожало состоянию хозяйства князей и дружинннков.^'Кони нужны были главным образом для обоза, без которого двигаться в поход не было никакой возможности. Конница была тогда немногочисленна и, по- видимому, пополнялась княжескими конями, о чем имеются у нас сведения.

Но если А^шзнать, что смерды — это основная масса сель­ского земледельческого населения, т. е. большинство русского народа, в Поднепровье и Поволховье — безразлично, тогда весь вопрос об участии смердов в войске примет совсем иной оборот.

Это во-первых. Во-вторых, в данном вопросе, как, впрочем, и в других, необходимо точно учитывать политический строй Киев­ской Руси. Не трудно, например, доказать, что в Древнерусском государстве городское (а речь в данном случае может иттн только о нем) вече, как правило, не функционирует. Расцвет деятельно­сти городских вечевых собраний падает на период раздробления Древнерусского государства. Князь и вече, таким образом, не могут противополагаться друг другу, так какОдалько князь и окружающая его знать решали вопросы войны и мира, они же вербовали и войско, определяя его количество смотря по надоб­ности,) В смысле государственного строя Новгород и Киев в

X веке еще не различались настолько резко, чтобы нх можно было друг другу противопоставлять. Поэтому факты новгород­ской военной истории могут служить источником и для опреде­ления военной организации Древнерусского государства в целом. Для Новгородской же земли факт участия смердов в походе совершенно ясен.

Ярослав после удачного похода на Киев в 1016 г., когда нов­городцы помогли ему одолеть Святополка, «нача вой свои делите, старостам по 10 гривен, а смердом по гривне, а новгородцом по 10 гривен всем, и отпусти нх всех домов»¹.

Для Поднепровья ранннх, совершенно ясных фактов (подоб­ных только что приведенному новгородскому), удостоверяющих наличие в войске смердов, нет. Они имеются лишь от конца

XI — начала XII века и позднее. В «Поучении» Владимир Моно­мах пишет: «И едучи к Прнлуку городу, и сретоша ны внезапу половечьскые князн, 8тысяч н хотехом с ними ради бнтися, но ору­жье бяхом услали наперед на повозех н внидохом в город; только семцю яша одиного живого ти смерд неколнко»². Тут и сам Б. А. Романов признает, что эти смерды находились в войске Влади­мира Мономаха («смерды этн как будто в войске князя»)³.

Под 1159 г. рассказывается о битве под Ушицей, когда во время осады города Иваном Берладником к нему перебежало 300 смердов («асмерднскачутьчересзаборолакИванови»). Б. А. Ро­манов считал, что это место летописи ничего ие говорит нн за, ни против участия смердов в войске. Мне думается, что поскольку речь идет о военных действиях и смерды перебегали к Ивану Бер- ладнику во время боя, то естественнее всего предположить, что смерды перебегали к Берладнику не просто под его защиту, а из одного войска в другое с намерением стать в ряды войска Берлад- ника и сражаться вместе с ним под его командой. «И перебеже их (смердов. — Б. Г.) 300», т. е. на 300 воинов увеличилась военная сила Берладника. '

В Ипатьевской летописи под 1245 г. прямо написано о Рости­славе: «вшедшу ему собравше смерды многы, пыльце, и собра я в Перемышль»; в той же летописи под 1221 г. имеется опнсаине ночного нападения Даниила и Василька Романовичей около Белза н Червеня, где говорится: «боярин боярина пленивше, смерд смерда, град града, якоже ие остатнся ни единой вси (веси. — Б. Г.) не пленене»^[426]. Здесь надо иметь в виду, конечно, не только тех, кого брали в плен, но и тех, кто брал пленников, т. е. войско Романовичей, в котором участвовали бояре, горо­жане н смерды. Дело как будто разъясняется: участие смердов в войске источниками не опровергается.

Наконец, а это очень важио в моей полемике с С. В. Юш­ковым, надо подчеркнуть, что Б. А. Романов не отрицал вообще участия смердов в киевском войске, а настаивал лишь на том, что «смерды не входят в организацию народного ополчения, собираемого по воле веча, не князя». Для меия же в данном случае важно показать, что смерды участвуют в войске. А кто нх имел право собирать, — это другой вопрос, на который, однако, ответить, как'мне представляется, не трудно, если принять поло­жение, что в Древнерусском государстве кроме князя некому было собирать войско вообще н мобилизовать смердов в частности.

Надо, конечно, признать, что прямых указаний источников за X век об участии смердов в войске у нас нет. Эти сведения по­являются для Новгорода под 1016 г., для Поднепровья — в «По­учении» Владимира Мономаха, т. е. в коние XI или начале X11 века. У меня нет сомнения в том, что если смерды-крестьяне участвовали в войске в XI веке, то тем более оии должны были участвовать в более раннее время, и чем раньше, тем больше, пока мы не дойдем до того момента, когда весь народ и был вой­ском. Если мы признаем, что смерды — не только зависимые люди, а основная масса сельского населения, которая может быть зависимой и независимой, то именно эту массу сельского земле­дельческого населения мы можем встретить в войске, но под тер­минами племенными.

Олег в 907 г. брал «множество варяг, и словен, н чюдь, и сло- вене, и кривичн, и мерю, н деревляны, и радимичи, н поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверцн»; в 944 г. Игорь «совкупиввои мпоги, варяги, русь, и поляны, словени, и кривичи, и теверце, и печенеги».

Последние,, как видно из дальнейшего повествования, были наняты Игорем, который счел не лишним взять у них залож­ников.

Об условиях, предложенных греками, Игорь совещается только с дружиной, ио дань берет иа «вся воя».

То же виДим и й отношении военных действий Ольги у Древ­лян: древляие посылают к ней «лучьшие» мужн числом 20, а потом снова они послали ей «лучьшие мужн, иже дерьжаху Деревьску землю». О них древляне позднее спрашивали: «Где суть дру­жина наша, их же послахом по тя?» Перебнв хитростью 5 ООО^[427]древлян, Ольга возвращается в Киев и «пристраивает вой»,, чтобы иттн в поход в Древлянскую землю. Поход этот состоялся. Летописец опять говорит о «воях многих».

Владимир в 980 г. в поход на Полоцк «собра вой многн», «варяги и словени, чюдь и кривичи»; с тем же войском он, повн* днмому, ходил на Киев против Ярополка. Под 988 г. рассказы­вается о том, что Владимир строил крепости на юге своего госу­дарства и «поча нарубати муже лучшие от словень, от кривнчь, и от чюди, н от вятичь, и от снх насели грады». Это последний раз летопись говорит о племенах, составлявших войско киевского князя или выделявших своих «лучших мужей» для заселения крепостей.

В последнем случае так и сказано: «мужи лучшие», необходи­мые для специального назначения; в других случаях разу­меется привлечение в войско свободного населения от различных племен, конечно, не всего, а лишь некоторой части, количественно' определяемой, очевидно, самим князем в связи с дальностью похода, серьезностью противника и другими военными сообра­жениями.

При описании походов Ярослава летописец оперирует уже н другими терминами: на Киев он идет во главе «новгородцев». «И воевода нача Святополчь, ездя возле берег, укаряти новго­родце, глаголя: «Что придосте с хромьцемь снмь...» «Се слышавше новгородци..л (1016 г.). Не забывает он и старых терминов: «Ярослав же, совокупив Русь и варягы и словене, поиде противу Болеславу н Святополку» (1018 г.) «Ярослав, собра вой многы — варягы и словенн, приде Кыеву» (1036 г.). Но тут же, несколь­кими строками ниже, термин «словене» заменен равнозначащим «новгородцы», а новгородцы, как мы хорошо знаем, это не только «словене», но и частично кривичи. «Не было ии одной области, — как давно уже отметил В. О. Ключевский, — которая бы состояла только из одного, и притом цельного, племени. Большинство областей составилось из разных племен или их частей»¹.

6 самое последнее время археологические работы, прове­денные П. Н. Третьяковым и Б. А. Рыбаковым, дают иам воз­можность более конкретно понимать повествования летописн о восточнославянских племенах. Наблюдения П. Н. Третьякова и Б. А. Рыбакова позволяют говорить о том, что во всяком случае с VII века племенные названия уже носят характер географических, территориальных обозначений, говорят о местах, а не о племенах в точном смысле слова^[428]. Стало быть, для IX—X веков во всяком случае «словене», «поляне», «кри­вичи» — это уже ие старые племена, а население той территории, на которой жнлн когда*то эти племена, т. е. терминология Летописца безусловно устарела и лишь медленно уступала место новой (по названию городов).

В походы ходили вообще свободные люди, свободные члены общин, т. е. и часть той массы населения, которая известна нам под термином «смердов». Это предположение правдоподобно уже и потому, что не вносит никакого отрыва от предыдущего периода, когда именно народнай масса составляла войско.

Войско по сравнению с периодом «военной демократии» изме­нилось в двух направлениях: оно стало собираться по мере надоб­ности н потеряло прежнюю «демократичность», т. е. не привлека­лось к решению общих дел и оказалось в подчинении не у своих выборных или частично наследственных вождей, а у государства, во главе которого стояли князь и окружающая его знать. Даль­нейшее развитие организации войска заключалось в постепен­ном освобождении войска от малоквалифицированных в военном отношении элементов и в усилении специального военного npoj фессиоиального ядра. С ростом на Руси феодальных отношений смердов вытесняют (н то не совсем) феодальные дружины.

Я считаю, что участие в войске сельского населения, свобод­ных общинников, как бы мы их ии называли, доказано.

Кроме сельских жителей в состав «воев» входили и горожане. Из вышеприведенного сообщения Новгородской летописи под 1016 г. видно, что в новгородском войске, помогшем Ярославу овладеть Киевом н прогнать Святополка, горожане-новгородцы участвовали несомненно. В том, что горожане участвовали в войске Древнерусского государства, кажется, не сомневался до сих пор никто.

У нас имеются сведения о том, что вооружение стоило дорого, и потому, когда восставали новгородские низы, они старались раздобыть деньги на вооружение бедной части новгородского на­селения. Горожане имели больше возможностей получить лучшее оружие, производимое городскими ремесленниками. К сожа­лению, письменные памятники о вооружении войска говорят односторонне, изображают больше князей и зиать, очень мало изображают войско в целом. Археологический материал грешнт.тем же недостатком. Оружие клалось только в могилы воинов- профессионалов, т. е. киязей, знати, дружинников. Вот почему приходится" пользоваться в этом отношении лишь отдельными замечаниями источников.

Вооружение русского войска периода Древнерусского госу­дарства, как можно предполагать a.priori, должно было отли­чаться от вооружения предшествующих периодов в сторону его усовершенствования. Так, конечно, н было на самом деле. Князья, боярство н их дружины, несомненно, стали вооружаться лучше, разнообразнее, дороже. Но когда, по мере надобности, собира­лось большое количество воев, князья не могли вооружить их так, как вооружались сами, как вооружали свою дружину. В таких случаях у воев оставалось еще много старого воору­жения.

На это намекает выражение Ипатьевской летописи под 1151 г., которое нельзя, конечно, понимать как реальность. Киевляне говорили князьям Вячеславу, Изяславу и Ростиславу: «ать же пойдуть вси, како можеть н хлуд(кий. — Б. Г.) в руцн взятн; пакы ли хто не пойдеть, нам же н дай, ать мы сами побьемы»¹. В описании Лнпнцкой битвы (1216) Никоновская летопись сооб­щает: «и удариша на Ярославлих пешцев с топоркн и с сулнцами». Топоры, может быть, те самые, которыми смерды работали у себя дома. В миниатюре Радзивнлловской летописи восставшие смерды в 1071 г. изображены с топорами.

Но это только часть войска, вооруженная хуже основного ядра. Обычно, когда иноземные наблюдатели говорят о русском войске даже IX века, они подчеркивают более совершенное и разнообразное вооружение. Так, Ибн-Русте о славянах IX века говорит, что сшй имеют метательные копья, боевые копья, что главное их оружие — меч,.князья'носят кольчуги².

Раскопки черниговских могнл обнаружили значительное раз­нообразие княжеского н боярского оружия. Тут имеются мечи, сабли, иожи, копья, боевые топоры, железные стрелы, метал­лические шлемы, кольчуги, медные бляХи от кованых щитов.

Лев Диакон в своем труде о греко-болгаро-русской войне, где участвовал Святослав, много сообщает о вооружении русского войска.'

Здесь упоминаются мечн и щиты. Подчеркивается та же осо­бенность этих щитов, о которой говорил за 400 лет перед этнм Маврикий: «Щнты у них.,, крепкие н для большей безопасности длинные, до самых'ног». Но Лев Диакон ие считает их размеры неудобством, даже как будто одобряет их назначение: «Тавро- скифы, сомкнув щиты и копья наподобие стены, ожидали их (греков. — Б. Г.) на месте сражения».

Тот же автор упоминает и метательные копья, и длинные копья, броню, кольчужную броню, стрелы и камни, пускаемые из метательных орудий^[429].

Обоюдоострый меч давно был знаком восточным славянам. В летописной легенде о хазарской дани русский меч противо­поставлялся восточной сабле. Характерен рассказ «Повести» об юбмене в знак дружбы подарками между русским воеводой Пре- тичем и печенежьским киязем. «И подаста рукумежю собою, и вдасть печенежский князь Претичю конь, саблю, стрелы. Он же дасть ему броне, щит, мечь» ^г. На оружии своем клялась Русь в исполнении договоров с греками в 907, 911, 944 и 971 гг. Договор 944 г. расшифровывает это понятие — «оружие». «А некрещеная Русь полагаюгь щиты своя и мече свое наги, обруче свое и прочая оружья». И в другом месте: «...да не ущитятся щиты своими и да посечени будут мечн своими от стрел и от иного оружья своего».

Эти мечи находятся археологами в различных местах (Черни- говщина, Киевщина, Смоленщина и др.). Если в рассказе о Пре- тиче подчеркнуты национальные особенности вооружения Русн и тюркских кочевников, то это отнюдь не должно обозначать, что такие отличня были резки и характерны для всех периодов обще­ния Руси со степняками: в «Слове о полку Игореве» восточные сабли — уже самое распространенное среди русского воинства оружие. Часть оружия привозилась с Запада и Востока. Но основная масса его делалась несомненно дома®}

Сельчане-смерды всегда изображаются в войске пехотинцами. На конях сражаются князья и дружииа, возможно, что и часть горожан. Под 1068 г. киевляне («люди кыевстнн») требовали от князя Изяслава: «дай, княже, оружие и коии, и еще бьемся с ними» (половцами. — Б. Г.).

У князей, как мы зиаем, были дня военных надобностей большие табуны лошадей. Под 1146 г. в Ипатьевской летописи называется табун князей Игоря и Святослава в 3 ООО кобыл стадных и 1 ООО коней. Можно думать, что это не весь конский запас этих князей. Это факт довольно поздний, но и в более ран­нее время, по «Русской Правде» в середине XI века, говорится о княжеских конях, княжеских конюшнях и конюхе. Надо, впрочем, отметить, что конница начинает играть видную роль во всяком случае позднее. Войско Святослава хотя и имело лоша­дей, но сражалось пешим и обнаружило, по словам Льва Диа­кона, неприспособленность к конному бою.

Мы не можем обойти вопрос о количестве «воев», собираемых князьями для своих военных предприятий. Этот вопрос ставился не раз в нашей литературе, но, мне думается, до сих пор еще не нашел своего разрешения. М. П. Погодин, например, совершен­но справедливо относясь с недоверием к цифровым показателям источников, склонен признать максимальную цифру войска для похода Святослава на Болгарию в 10 ООО. Выше этой цифры, по его мнению, количество войск в Древнерусском государстве не поднималось.

С. М. Соловьев ставит вопрос о численности войска, но решает его не для периода существования Древнерусского государства, а для времени его раздробления на отдельные кня­жения. Вполне естественно, что каждое отдельное княжество уже не могло располагать' таким многочисленным войском, какое было в возможностях киевского князя до распада Древ­нерусского государства. С. М. Соловьев оперирует цифрами, не превышающими 8000 человек, а если указывает иа 20 000 и 50 000, то разумеет их как результат объединения военных сил нескольких княжеств. Области Новгородская, Ростовская с Белоозером, Муромская и Рязанская моглн выставить 50 000. Великий Новгород, кстати сказать, не дро­бившийся на части, во второй половине XII века мог выставить 20 ООО^[430], М. Ф. Владимирский-Буданов пользуется этими же цифрами ^[431].

Погодин сам не занимается рассмотрением этого предмета, а отсылает своих читателей к специальному исследованию А. Черткова, действительно привлекшего для решения вопроса обильный материал, который должен был очень понравиться крайнему норманисту Погодину, поскольку оба автора исходили из цифр бродячих норманских дружин. Но для нас этн аргументы неприемлемы.

В доказательство того, что у Святослава в начальный момент похода на Болгарию не могло быть больше 10 000 воинов, А. Чертков приводит восемнадцать известий от IX—X веков о набегах норманнов на берега Европы. Оказывается по этим данным, что набеги совершались незначительными силами: от 2, 3, 7, 12 лодей до 200. А. Чертков считает от 8 до 20 человек на лодыо и получает, таким образом, очень небольшие цифры. В рассуждениях А. Черткова есть очень слабые места. Не дове­ряя ии одному из русских и византийских источников, он цели­ком доверяет западноевропейским, ничем не объясняя своего пристрастия к западноевропейским хронистам и нх интерпре­таторам. В 988 г., например, норманны на 3 судах завоевывают «многие места восточной Англии и распространяют ужас до самого

Лондона»^[432]. В 820 г. они же на 13 судах овладевают двумя остро­вами против Пуату и опустошают «всю западную часть Фран­ции»^[433] и т. д. А. Чертков берет эти сведения из вторых рук, без всякой критической проверки фактов, без попытки их критиче­ского осмысления. Правда, насчет вместимости этих судов А. Чертков допускает большие варианты. Мы можем допустить еще большие: русская летопись в лодью Олега помещает 40 чело­век; Боплан (XVII век) в казацкую лодью — даже 50 и 70. Стало быть, если даже брать среднюю цифру на лодью 20 чело­век, то окажется, что 60 человек терроризируют Англию до Лон­дона, а 260 человек опустошают западную Францию. Не кажут­ся ли эти цифры подозрительными?

Нет сомнений, норманны действительно были известны уменьем делать набеги, но ведь это только набеги, дававшие успех лишь вследствие своей внезапности и заканчивавшиеся быстрым отступлением хорошо вооруженных и смелых отрядов.

Все 18 фактов, приведенных А. Чертковым, ничего ие могут объяснить в истории военных предприятий киевских князей, поскольку тут мы имеем не набеги, а походы, продиктованные задачами государства, организованные совершенно иначе, рас­считанные на другой эффект н, несомненно, дававшие совершенно иные результаты. А. Чертков не видит здесь никакой разницы и утверждает, что Святослав имел в виду «только один гра­беж, за условленную плату». Только-де после большого успеха в Болгарии Святослав несколько изменил цели своего похода^[434].

Источники, однако, противоречат такому пониманию похода Святослава на Болгарию. Византия побудила Святослава не к набегу, а к походу в целях ослабления Болгарии. Ведь перед этим император Никифор сделал попытку проникнуть с войском в Болгарию, но, испугавшись трудностей похода, решил «не под­вергать своих воинов опасностям в этих непроходимых и сомни­тельных местах». Вместо этого он предпочел отправить Калокира к «тавро-скифам», «которых мы (греки, — Б, Г.), — пишет Лев Диакон,—обыкновенно называем руссами, с тем, чтобы он... привел руссов в Болгарию для завоевания этой страны». «Угово­рить тавров (русских. — Б. Г.) оставить Мисию было дело невозможное», что видно не только из слов Льва Диакона, но н из переговоров по этому предмету между Святославом и императо­ром византийским, приведших к войне между Святославом и Византией.

Мы знаем из «Повести временных лет», какие планы были у Святослава. Он не только собирался здесь оставаться навсегда, но и хотел перенести на Дунай свою столицу^[435]. Это coBceil не похоже на внезапную высадку на берег нескольких десятков или даже сотен вооруженных моряков, стремглав увозящих свою добычу, чтобы ее у них ие отняли. Перед нами подготов­ленный поход на Дунай, на тот самый Дунай, который был так хорошо знаком славянам и антам еще в VI веке.

Ликвидировать успехи Святослава было ие легко. Это пре­красно знало византийское правительство. Лев Диакон сообщает, что Никифор Фока очень серьезно готовился к походу против Святослава. Он усилил обучение войска, принял ряд экстрен­ных мер и все же не был уверен в своей победе. На всякий слу­чай он стал укреплять Константинополь, учитывая, конечно, возможность нападения Святослава на столицу империи. Среди больших приготовлений к войне со Святославом Никифор пал жертвою заговора Иоанна Цимисхия.

Этот последний, несомненно, обладавший талантами полко­водца, тоже не решается вступить в бой со Святославом и делает бесполезную попытку угонории> Святослава покинуть Болгарию. Между тем русское войско, опустошив Фракию, направлялось к столице. Для оборойьт византийских земель Цимисхий, занятый войной в Малой Азии, выслал против Святослава магистра Барду Склира с войском. Битва при Аркадиополе, по всем признакам, не дала больших результатов, и Цимнсхшо пришлось посылать против -Святослава новое войско с распоряжением переждать зиму "во Фраии и Македонии, куда на весну обещал притти сам ■Цимнгхйй с большими силами.

Покончив с восстанием Варды Фоки в Малой Азии, Цимис­хий, наконец, приступи,, '„'. со Святославом. Чтобы изоли­ровать армию Святослава, он отправил на Дупай большой флот. Греческая дипломатия в то же времн подготовляла сочувствие и помощь болгар. Согласно данным Льва Диакона, Цимисхий располагал кроме флота, 15 ООО пехоты и 13 ООО конницы. Если Hp^a^?.¹' "юоа флотский экипаж и болгарское войско, помогав­шее Цимисхию, iu 0 -'яжется, что Цимисхий располагал войском не меньшим чем 50 ООО—60 ООО. Тем яе менее «победу» над Свято­славом Цимисхий, по словам Льва Диакона, считал одержанной «сверх всякого чаяния» и то лишь при помощи чудесного вмеша­тельства святого Федора.

Только таким путем, путем учета сил противника, которые Льву Диакону должны были быть известны лучше, чем силы рус­ского войска, можпо приблизиться к более или менее точному определению численности Святославова войска. Оно пе могло

быть значительно меньше греческого. Отсюда полная вероятность цифры, сообщаемой Львом Диаконом, — 60009. Лев Диа­кон не мог также не знать точной цифры той части русского войска, которая по договору с греками получила возможность уйтн из Болгарии домой и снабжена была греками продовольствием: хлеба г.реки выдали по договору на 22 ООО человек. Пусть эти цифры, как и всякие другие, касающиеся подсчета войска, ие абсолютно точны, но они не произвольны, а обоснованы показаниями одного из наиболее компетентных писателей-исто­риков и вполне оправдываются необходимым в данной обстановке соотношением сил противника.

Если мы перейдем к другим фактам, говорящим о числе рус­ского войска в известных нам значительных русских походах периода Древнерусского государства — к походу Владимира под Корсунь и к походу на помощь императору Василию, когда против него восстало греческое войско, то и тут мы должны будем твердо сказать, во-первых, что это не авантюра, не набеги, а большие организованные походы, и, во-вторых, что в них участвовали значительные военные силы.

В. Г. Васильевский в своей работе «Варяго-русская и варя- го-английская дружина в Константинополе XI и XII веков», рассматривая вопрос об участии русского войска в войне императора Василия II с Вардой Фокой, на стороне кото­рого оказалась едва ли не вся византийская армия, „\Ж|юывает на 6 ООО русской гвардии, оставшейся после победы-над Бардой Фокой на службе у византийского императора. Сколько было люден в том русском войске, которое спасло Василия II от гро­зившей ему гибели, мы не знаем. Можно только с полным осно­ванием предполагать, что тут било несравненно больше 6 ООО, потому что победить Вар^у Фоку нельзя было малыми силами. Михаил Пселл, продолжатель Льва Диакона, говорит о «зна-, чительном военном отряде тавро-скифов, пришедших на помочь Василию». Мы знаем, По данным Кедрина и Зоиары. это русское войско сыграло решающею роль действиях.

Русское войско должно было (лл быть не малым.

Армянский историк Степанос Таронский, современник этих событий, в своих писаниях человек очень точный, отмечает, что 6 ООО — это те, «которых просил царь Василий у царя рузов в то время, когда он выдал сестру свою замуж за последнего»^[436]. Очевидно, это только часть русского войска, участвовавшего в подавлении восстания Варды Фоки. Сам В. Г. Васильевский вы­ражается по этому предмету очень осторожио:1«Итак, факт при­сутствия в Византийской империи с 988 года'до первых годов XI столетия большего русского военного корпуса — по крайней мере шеститысячного — не подлежит ни малейшему сомнению»^а;

Все посланное в Византию войско едва лн Владимир согла­сился бы оставить на службе императора. В походе, несомненно, участвовали более значительные силы. Поход Владимира на Корсунь, шестимесячная осада, рассчитанная на полную изо­ляцию крепости, и взятие неприступного города тоже требовали не сотеи, а многих тысяч людей. Само собою разумеется, что во всех этих и других больших походах участвовало большое на­родное войско, где княжеские и боярские дружины играли лишь руководящую роль. Мне думается, что мы можем воспользо­ваться и теми цифровыми данными более позднего времени, которыми оперировали С. М. Соловьев и М. Ф. Владимирский- Буданов.

Если сложить цифры войск тех частей Руси, которые еще- недавно входили в состав Древнерусского государства, даже с учетом того, что эти отдельные княжества должны были больше напрягать свои силы, действуя-в одиночку, чем находясь в еди­ной государственной системе, мы получим значительные цифры, выражаемые в десятках тысяч, т. е. те цифры, которые уже приводились выше как наиболее вероятные.

Древнерусское государство, чтобы разрешить стоящие перед ним большие международно-политические задачи, и не могло иметь малочисленное войско. Но это уже не был вооруженный народ периода «военной демократию, поскольку и «военная демо- кратвд1\!шла в прошлое. Власть отделилась от народа. В руках вдасга оказались огромные материальные ресурсы, позволяв­шие ей на свой счет вооружать собранных для похода людей.

Об этом ясно говорится в «Повести временных лет», когда Вла­димир Святославич обсуждал со своими советниками вопрос о мести и о вирах: «...и реша"Ьпископи и старци: Рать многа; оже вира, то на оружьн и на коннх будн»^[437], с чем Владимир не мог -не согласиться. Ввиду растущих военных потребностей ему пришлось предпочесть институту мести штрафную систему.

Подтверячгением тому же положению служит и другое место «Повести» под 1068 Г., уже цитированное выше. После поражения, нанесенного половцами, «людье кыевстин прибегоша Кыеву, и створиша вече на торговищи, и реша, пославшеся ко князю (Изя- славу Ярославичу. — Б. Г.): «Се половци росулнся по земли; дай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними»².

У князей, несомненно, имелись запасы оружия и коней. Но не всегда этих запасов хватало. В некоторых случаях сами князья, как мы видели, предлагали народу, привлекаемому к войне, вооружаться, кто чем может. Единства вооружения для всех «воев» при таких условиях быть не могло.

¹ Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 124; «Повесть временных лета, ч. I, стр. 87.

* Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 166; «Повесть временных лета, ч. I, стр. 114.

22 Б. Д. Греков 831

ТИтак, на вставании наших наблюдений над той частью киев­ского войска, которая носила наименование «воев», мы можем притти к следующим выводам:

1. Неизбежна значительная преемственность в военной орга­низации войска от того периода (до образования раннефеодаль­ного государства), когда весь народ выступал как вооруженная сила, к последующему — государственному.

2. Главное изменение, происшедшее в организации военных сил раннефеодального государства по сравнению с предыдущим периодом, заключалось в том, что войско перестало быть «воору­женным народом» и превратилось в аппарат государственной власти.

3. «Вой» не существуют как постоянная армия, — их соби­рают всякий раз по мере надобности и в различных, смотря по обстоятельствам, количествах.

4. В состав «воев» набираются как сельчане, главную массу которых составляют смерды, так и горожане.

5. Для решения больших международно-политических задач, стоявших перед Древнерусским государством, требовались очеиь значительные вооруженные силы. В большие походы отправля­лись под водительством князей и бояр десятки тысяч вооружен­ных людей.

6. Несмотря на то, что киевский князь имел в своем распоря- л(ении большие запасы оружия и коней, необходимых для войиы, для вооружения всей массы «воев» у него не всегда хватало этих запасов. Горожанам приходилось иногда вооружаться за свои счет.

ДруЖЙЙй,

Древнейшее значение термина «дружина», сохранившееся г_ч некоторых славянских языках и до сих пор, — это домочадцы, челядь, затем вообще община, объединение, товарищество.

В «Русской Правде» есть отголоски этого старого значения термина: «Будеть ли головник их в верви, то зань к иим прикла- дываеть, того же деля им помагати головиику, любо сн дикую виру; но сплати им вообчи 40 гривен, а головничьство самому головиику; а в 40 гривен ему заплатити ис дружииы свою часть» \ т. е. если вервь не может разыскать или выдать убийцу, то оиа должна платить виру сообща. Допускается в некоторых случаях рассрочка этого платежа. Но виру платит вся община, весь коллектив; каждый член верви платит свою часть. Это и назы­вается платить «не дружины свою часть».

Дружина в значении домочадцев, челяди перерастает в поня­тие двора крупного землевладельца-боярнна и обозначает слуг вельможи, по преимуществу военных. Само собой разу­меется, что в этом последнем понимании дружина могла появиться вместе с появлением тех, кто мог ее содержать, т. е. вместе с выделением знати из массы свободного населения. Дружин­ники иногда так и называются «слугами»¹. Впрочем, едва ли этим термином покрывалось понятие всей дружины: верхи дру­жины, так называемая старшая дружнна, сюда, повидимому,. ие входили.

Дружина, как правило, неотделима от своего главы, вождя,, хозяина. Она может переходить по наследству от отца к сыну„ оставаясь, так сказать, принадлежностью дома — фамилии. В этом отношении она совсем не похожа на воев, которых обычно собирают ad hoc. Очень характерны летописные термины: «Поиде Олег, поим воя многи»; «Игорь... нача совокупляти вое многи»; Ольга «собра вой многи»; «Володимер же собра вой многи»; Ярослав «совокупи воя многы»^[438] и т. д.

Войско набирается нз народной массы по мере надобности. Дружина — постоянная организация. Ее никогда «не собирают». Дружина всегда при своем вожде. Он с нею «думает», ходит в походы. Правда, «думающие» — это только часть дружины, и очень небольшая^[439]. Главная масса дружинников — это не совет­ники, а соратники князей и знати.

Очень показательны сообщения Цезаря и Тацита о военных организациях у германцев. При Цезаре дружин у германцев в узком и точном значении термина еще не было: «... когда кто- либо из первых лиц в племени (ex principibus) заявляет в народ­ном собрании о своем намерении предводительствовать (в воен­ном предприятии) н призывает тех, кто хочет следовать за ними, изъявить свою готовность к этому, тогда поднимаются те, кто одобряет и предприятие и- вождя, и, приветствуемые собравши­мися, обещают ему свою помощь»^[440].

Германцы в это время жили доклассовым строем. Principes — •это племенные старшины. Они призывают желающих свободных германцев в поход. Каждый из давших свое согласие живет совершенно независимо от вождя. Это — товарищество военных людей, созданное для данного военного предприятия. Это еще не дружина.

Наличие дружнн отмечает спустя лет полтораста Тацит. Здесь дружина — уже постоянная организация при влиятель­ных и богатых людях. Вождь «кормит» свою дружнну, для чего старается приобрести средства «грабежом и войной». «Дружин­ники же от щедрот своего вождя ждут себе и боевого коия, и обагренное кровью победоносное копье, а вместо жалованья для иих устраиваются пиры, — правда ие изысканные, но обиль­ные». «У германских племен существует обычай, — читаем дальше у того же автора, — чтобы все добровольно приносили вождям некоторое количество скота и земных плодов. Это при­нимается как почетный дар, но в то же время служит для удовле­творения потребностей (вождя и его дружины. — Б. Г.). Каждый из вождей старается, чтобы у него была лучшая и по численности большая дружина»¹.

В германском военном строе вообще и, в частности, в поло­жении дружины времени Тацита сохранилось еще много черт старого, поскольку и в самом общественном строе германцев I века н. э. еще не был изжит полностью родовой строй.

По сообщению Тацита, «... их турмы и клинья (кониые и пешие части войска. — Б. Г.) представляют собой не слу­чайные скопления людей, а составляются из семейств и родов, а вблизи находятся милые их сердцу существа, и оттуда они слышат вопль женщин и плач младенцев; для каждого это самые священные свидетели, самые ценные хвалители: свои раны оии иесут к матерям и женам, а те ие боятся считать их и осматривать; они же носят сражающимся пищу, а также поощряют их»^[441].

На основании всех сообщений Тацита вытекает общий вывод о том, что перед нами догосударственное состояние общества, «военная демократия» с народным собранием, советом старей­шин, племенной знатью н высшим военачальником, объединяв­шим группы племен.

Дружииы в этом процессе сыграли очень важную роль. Из временных и частных объединений превратившись в постоянные, дружинники, образуя военные и хорошо обученные кадры, уси­ливали власть вождей и сами приобретали видное положение в обществе.

В «Истории» Аммиана Марцелииа, где описываются события IV века н. э. (353—378), автор дает яркое изображение герман­ской дружнны. В битве при Страсбурге, где алеманы потерпели поражение, их король Ходономар сдался в плен римлянам: «200 дружинников (comites) и трое ближайших друзей, считав­ших позором пережить короля или не умереть за короля, если бы того потребовали обстоятельства, — тоже добровольно позво­лили заковать себя в каидалы»^[442]. Тут мы видим два слоя дру­жины: amici iunctissimi, т. е. ближайшие его помощники — «друзья» н comites — рядовые дружинники.

Очень близка к этому положению и дружина у монголов времен Чингис-хана. Род еще был там в силе, несмотря на ряд признаков, свидетельствующих о наличии классов. Войско еще строится по родам, как и у германцев эпохи Тацита. Члены рода в строю стояли вместе, образуя отдельные отряды. У вож- дей-ханов имеются свои дружины — нукеры, что по-монгольски и значит «друзья». Дружинники живут вместе со своими вождями, на нх иждивении, являются «домашними людьми» и вместе со своими вождями выступают в походы.

У знатных сподвижников ханов имеются свои собственные дружины

Точно таких же друзей — «асхаб», по сообщению Ибн-Фад- лана, имел в начале X века и царь Волжской Болгарии ². Это, несомненно, его собственная дружнна, отличающаяся от войска, которое собиралось и здесь по мере надобности.

Это факты столь обычные и понятные, что приводить их в большем количестве излишне.

К сожалению, на русском документальном материале мы лишены возможности проследить по этапам этот интересный процесс даже в такой степени, как это можно сделать для герман­цев по данным Цезаря и Тацита.

Византийские источники VI—VII веков, правда, дают нам возможность убедиться в наличии в то время всех черт, характер­ных для полупатриархальных-полуфеодальных отношений, но «Русская Правда», договоры с греками, летописные повество­вания начиная с IX века вводят нас уже в отношения сложив­шегося государства, где дружины,- успевшие выполнить большую роль в деле создания княжеской власти и политического усиле­ния окружавшей ее знати, существуют как вполне созревший элемент политического строя раннефеодального Древнерусского государства.

Наличие дружииы у русских князей подтверждено таким большим количеством летописных сообщений, что доказывать это положение не нужно. Оно совершенно очевидно. О дружинах русских вельмож X—XI веков сведений у нас меньше, но все же достаточно, чтобы считать и это явление столь же обычным, как и дружины у князей. Вот знатнейший и могущественнейший вельможа, способный конкурировать с самим князем, — знаме­нитый Свенельд. Его дружина своим обмундированием и воору­жением превосходила княжескую и даже вызывала у последней зависть: «...рекоша дружина Игореви: Отроци Свеньлжи изо- делися суть оружьем н порты, а мы нази. Поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы». У Яна Вышатнча, соби­равшего дань в Белозерье в пользу своего князя Святослава и

¹ См. Б. Я. Владимирцов, Общественный строй монголов, стр. 87—93 р.

' См. «Путешествие Иби-Фадпана на Волгу», М,—Л. 1939, стр. 67, 811

там же усмирявшего восстание смердов 1071 г., были «свои отроки», т. е. своя дружинаУ Ратибора, боярина князя Всеволода Ярославича, также была своя дружина ^[443]. В «житии» Феодосия Печерского изображен боярин, совершивший со своей дружиной иабег на Печерский монастырь с целью извлечь оттуда своего сына, убежавшего из дому в монастырь. Тут следует вспомнить также о твердо установившейся практике посылать в Византию представителей как от самих князей, так и от крупнейших знатных фамилий, принимавших участие в государственной власти. «Ивор, сын Игорев (уполномо­ченный.— Г.) великого князя русского, Вуефаст Свято- славль — сына Игорева (т. е. Вуефаст являлся представителем сына Игорева Святослава. — Б. Г.), Искусеви — Ольги княгини, Слуды — Игорев, нети (племянника. — Г.) Игоря, Улеб — Володиславль (т. е. Владислав уполномочивал Улеба. — Б. Г.), Каиицарь — Передславин» (т. е. Передслава уполномочила Ка- ницара. — Г.) и т. д.^[444].

Откуда можно было брать этих видных н верных людей, кото­рым поручалось столь ответственнейшее политическое дело? Это не родственники уполномочивающих, а, несомненно, видные члены их дворов, иначе — дружинники. Мы видим тут интерес­нейшее явление, когда после смерти глав этих крупных боярских фамилий дружинники (часть их или все) остаются в составе того же двора и служат фамилии, возглавляемой в данный момент женщиной.

В эпосе этот момент хорошо отражен, о чем говорилось выше ^[445]. Наличие дружин у знатных людей мы видим и в сканди­навских сагах, когда речь заходит о Руси. Ингигерда, невеста Ярослава, требует от него для своего родственника Рагнвальда Ладогу с областью, куда Рагнвальд, конечно, отправлялся не один, а со своей дружиной. Ингигерда ставила условие, чтобы Рагнвальд пользовался на Руси саном и силой, какие имел на родине. В Эймундовой саге изображен Эймунд в каче­стве вождя своей дружины, которую он называет «мои люди» и от имени которых он заключает с Ярославом договор^[446]. Эймунд с этой дружиной участвует на стороне Ярослава в несколь­ких боях.

Наконец, в «Русской Правде» имеются очень ценный, обоб­щающего характера данные. К сожалению, статья, трактующая об этом предмете, имеет несколько вариантов, дающих различ­ные оттенки основной мысли закона.

Имею в виду ст. 91 Пространной «ПрабдЫ» «О заднице боярь- ётеи и о дружьнеи». Статья гласит: «Ажё в' боярех и Любо В дрУ- жинё, то за князя задниця не идеть; но оже не будетЬ сЫнов_; а дчери возмуть» (Троицкий 1 список). В Археографическом II списке заголовб'к передан иначе: «О задници боярйпй илн ЛЮдстни». В текст статьи, именно ё начальную фразу «Ажё й боярех любо в дружине», Пушкинский сйисок Ёноси-f йзмеие- ние: «Аще в боярстёи дружине».

Общий смысл Статьи может быть правильно noHfcf тайькй При сопоставлений ее С предыдущей ст. 90— «Аже' умреть смерд»: «Аже смерд умреть безажю» (Пушкинский список), т. & без мужского потомства, «то задницю князю; аже будуть дйцерй у него дома, то даяти часть на не; аже будуть за Мужем, то не даяти части им»^[447]. В. Никольский и А. Е. Пресняков обратили внимание на «отрицательную форму статьи о боярском и дру­жинном наследстве», что, по мнению Преснякова, «вызывает представление, что перед нами отмена порядка, прежде бывшего обычным: наследство дружинника шло князю при отсутствии сыновей. Перед нами смягчение прежней нормы в пользу доче­рей-наследниц». Права же князя на наследство смердов касаются княжих смердов, населения княжеских земель^[448].

Замечания В. Никольского и А. Е. Преснякова совершенно правильны. Нет никаких сомнений в том, что был период в истории дружины, когда она находилась на княжеском ижди­вении, пользовалась н его землей на праве бенефиция, т. е. пожизненно. Совершенно понятно, что при этих условиях не могло быть и речи о праве наследования дружинника. Когда же дружинник окреп на земле и бенефиций превратился в феод, старое правило должно было быть отменено. Пространная «Правда» начала XII века уже отмечает эту перемену, проис­шедшую раньше. Усиление экономической самостоятельности дружинников — факт, давно отмеченный в нашей науке.

Положение зависимых смердов пока еще оставалось прежним. Для Галицкой земли отмена этого положения падает на сере­дину XIV века. Намек на первоначально сходное в некоторых отношениях положение княжеских смердов н дружинников имеется в «Правде» Ярославичей: «Или смерд умучат, а без княжа слова, за обиду 3 гривны; а в огнищанине и в тивунице и в мечиици 12 гривен» (ст. 33).

Должны были произойти значительные изменения в хозяй­ственной и политической жнзни всей страны, для того чтобы так сильно изменилось положение дружины. Об этих изменениях речь шла в другом месте (см. разд. V). Сейчас нам необходимо ближе всмотреться в состав дружины ранней поры.

Бросается в глаза факт неоднородности этого состава. Тут интересна терминология источников. К термину «дружнна» прилагаются эпитеты: большая, лепшая, лучшая, передняя, старейшая, молодшая. Кроме того, в наших источниках встре­чаются отдельные слова для обозначения дружины или ее части: чадь, гридь, гридьба, отроки, детские, дворяне, слуги, мужи и княжьи мужн, бояре. Одни эти термины уже говорят о на­личии отдельных прослоек в дружине и отчасти об их назна­чении.

Вопрос этот в нашей науке изучен достаточно хорошо.Поэтому я приведу лишь те общие выводы, к которым пришли исследо­ватели этого вопроса н которые мне кажутся вполне обоснован­ными.

Старшая («старейшая») дружина — это действительно стар­шая во всех смыслах; очень часто это часть дружинников, добывших себе славу и высокое положение на службе у своих князей и бояр или же, что также бывало, перешедших уже с большими заслугами от отцов этих князей и бояр. Это опытные люди н в войне и в совете. Ими дорожат, с ними считаются. Они носят и особое наименование. Это бояре, мужи (если речь идет о княжеской дружине, то княжи мужи). Вполне возможно, что между боярином и мужем есть некоторая иерархическая разни­ца. Во всяком случае обе эти группы составляют высший и сравни­тельно немногочисленный слой дружины в отличие от более численной, возрастом, заслугами н обязанностями, но более скромной части дружины, именуемой «молодшей дружиной». Она состоит нз отроков и детских, носящих в зависимости от отдельных поручаемых им обязанностей и специальные наиме­нования — мечников, метальников и др.

В военном отношении между старшими и младшими дружин­никами наблюдается большая разница. Младшие — это рядовые воины, основные кадры постоянных дружин; старшие — опытные командиры, обычно прошедшие свой стаж в младших дружин­никах. Из старших дружинников — бояр и мужей — обычно выделяются н командиры «воев». Вышата, Будый, Блуд, Све- нельд, Претич, Переяег, Никифор, Мнкула, Чудип и др. — это все княжие мужи, бояре, старшие дружинники князей. Они стояли и во главе навербованного войска в качестве «воевод», т. е. предводителей «воев».

Они же и советники князей, входящие в состав той знати, которая окружала князей и без которой князья ие принимали никаких важных решений. О них шла речь в главе «Князь и киевская знать».

История дружииы, если ее рассматривать в самых главных и основных чертах, заключается в том, что, начав свою жизнь в качестве членов княжеского или боярского двора на иждивении своих хозяев, дружинники постепенно превращаются в земле­владельцев — сначала на праве бенефнция, потом феода, в связи с чем меняется и их политическое значение.

Выросшее экономическое и политическое значение знати позволило ей занять в Древнерусском государстве самостоятель­ную, независимую от центральной власти позицию и в конце концов выступить против этой власти и тем самым подготовить раздробление государства на отдельные феодальные княжества, во главе которых стали свои собственные князья.

В этом усилении киевского боярства и младших членов киев­ского княжеского дома дружины сыграли решающую роль. Осевшая на землю часть дружины перестала отличаться от местного боярства, выросшего непосредственно из земли в про­цессе укрепления и укрупнения частной собственности на землю. Боярство, какого бы оно ни было происхождения, превращается в господствующий класс крупных феодалов — сеньеров, в вас­сальной зависимости от которых очутились их военные слуги — «послужильцы», заменившие собою прежних дружинников^[449].

Военная терминология в общем по всей Руси одинакова, по в Новгороде она имеет некоторую особенность. Именно в новгородских источниках мы имеем термин «гридь», «гридьба» (Новгородская летопись и включенная в нее краткая «Русская Правда»), И в Киев вместе с продвижением сюда новгородского князя Владимира Святославича попали слова «гридница» и «гридь», но они встречаются здесь только один раз в связи с рас­сказом о пирах Владимира — рассказом, быть может, соста­вленным по новгородским сказаниям.

В древнейшей «Русской Правде», написанной для Новго­рода, читаем: «аще будет русин любо гридин, любо купчина...» В Новгородской I летопнси о пирах Владимира говорится: «... и приходнти бояром и гридем н сочкым и десячьбкым и иарочнтыя мужа...» (В церковном уставе Ярослава термину «нарочитые люди» соответствует «градские люди»). В той же летописи далее встречается уже успевшая закостенеть формула для обозначения высшего слоя новгородского общества: «огни­щане, гридь, купце вячшее» (1166); «огнищане и гридьба и купцы» (1195); «огнищане и гридьба и кто купець и гости» (1234). В этой формуле, как и в предыдущих, купец занимает неизменно третье место, гридь повсюду, без исключения, — вто­рое, на первом месте стоят люди, именуемые то русью, то боя­рами, то огнищанами, — терминами, имевшими хождение в Нов­городе для обозначения самых богатых, знатных и влиятельных людей.

В Новгороде в XII—XIII веках термином «гридь» стали обозначать, повидимому, не только дружинников в узком зна­чении слова, т. е. военных слуг князей и бояр, а тот слой сред­них землевладельцев, который образовался путем смешения осевшей иа землю дружины с теми землевладельцами, которые ни у кого никогда в составе дружины не бывали. Не лишено вероятия предположение, что, когда этот термин окончательно вышел из употребления даже в Новгороде, его заменил другой — чисто русский, — «житьи люди», попрежнему остававшиеся про­межуточным звеном между боярством и купечеством.