Истоки Русской культуры и культура Киевской Руси

Jv^liypTH вы, собираясь осмотреть киевскую Софию, зара- ^иее Р^ешили сместись снисходительно к умению на-. ших далеких предков выражать великое и прекрасное, то вас ждет полная неожиданность.

Переступив порог Софии, вы сразу попадете во власть ее грандиозности и великолепия. Величественные размеры внут­реннего пространства, строгие пропорции, роскошная мозаика и фрески покорят вас своим совершенством, прежде чем вы успеете вглядеться н вдуматься во все детали и понять все то, что хотели сказать творцы этого крупнейшего произве­дения архитектуры и живописи. О нем без всякого преувеличения говорил русский митрополит Иларион: «Церковь дивна и славна всем округным странам, яко же ина не обрящется во всем полу­нощи земленем от востока до запада». Даже в перестроенном виде, после значительных повреждений в XVII веке, этот храм возбуждал удивление иностранцев. «Вся загадка в том, — пишет Павел Алепский (был в Киеве в 1653 г.), — откуда они (рус­ские. — Б. Г.) добывают этот мрамор, эти огромные колонны, находящиеся вне церкви, потому что во всей этой стране нет ни­чего похожего на ломки мрамора. Оказывается, что оии возили его через Черное море из Marmora, находящегося в окрестностях Константинополя, и потом поднимались большою рекою Niepros, впадающей в это море, выгружали же в городе Киеве».

Ваше удивление возрастет еще больше, если к этим впечат­лениям добавить, что София — не единственный, а может быть, и не лучший памятник этого рода. Рядом с Софией стоял другой храм, рухнувший во время осады города Батыем, так называе­мый Десятинный, известный также и под именем Софии.

Он занимал большее пространство (1 542,5 кв. метра, а Яро- славова София — 1 325, правда, без галерей) и, судя по остаткам строительного материала и орнамента, был отделан не беднее

8:з.

Софии Ярославовой. Множество кусков мрамора (летопись даже -называет этот храм «мраморным»), мелкие обломки мраморных баз и капителей, куски яшмы, повидимому, привезенной из Крыма, остатки пола из разноцветных мраморов, куски стекол и крупного шифера, доставленного, вероятно, с Карпат, частицы стенной мозаики, фрагментов греческих надписей — все это вместе взятое не оставляет сомнений относительно характера здания.

Остатки рухнувшей, вероятно, тогда же нецерковной боль­шой постройки, условно называемой дворцом княгини Ольги, го­ворят о таком же великолепии княжеского жилища. Это — двух­этажное кирпичное здание, в числе украшений которого в мусоре иа пожарище найдены тонкие кирпичные плитки, окра­шенные в светлокоричневый цвет, мраморы, красный шифер, мозаика, фрески, стекло и т. д.

«Дворец» выстроен раньше Десятинной церкви, т. е. прибли­зительно в середине или даже в первой половине X века.

Владимир, заинтересованный в построении в своем государ­стве христианских храмов, что требовалось для придания Руси христианского облика, отлично понимал и ценность античного искусства. Он ие мог отказать себе в том, чтобы не увезти из взятого им Корсуня античные статуи, два капища и квадригу («Взя же ида медяне, две капищи и 4 кони медяны, иже и иыне стоят за святою Богородицею^[475], якоже наведуще мият я мрамо- ряиы суща») и поставил их на самом видном месте, где они и стояли, украшая столицу до взятия ее Батыем.

Совершенно так же по инициативе Карла Великого его сто­лицу Аахеи украшала статуя Теодориха, похищенная Карлом в Равенне, а увезенная из Константинополя конная квадрига до сих пор украшает фасад церкви -св. Марка в Венеции.

Не менее сильное впечатление производит и Новгород Великий, сумевший сохранить до наших дней свою Софию, воздвигнутую в 1045—1051 гг. взамен сгоревшей деревянной три- надцатиглавой. Чернигов гордился своим Спасом, построенным счастливым соперником Ярослава, его братом Мстиславом. Столица этого последнего — Тмутаракань, к сожалению, не со­хранила древних культурных ценностей. Полоцк сильно переде­лал свою Софию, но мы и по дошедшим до иас следам можем составить представление об архитектурном замысле ее созда­теля. Нет нужды перечислять всех сокровищ Киева, Новгорода, Чернигова, Полоцка, Галича и других древних городов Руси. И без этого перечня бросается в глаза ие только высокий уровень русской культуры X—XI веков, но и широкое ее рас­пространение на огромных пространствах Восточной Европы.

Откуда же этот размах и столько вкуса в произведениях искусства? Очень часто на сцену в таких случаях выводят гре­ческих инженеров и мастеров. Но этот ответ йас Удовлетворить не может. Крупные сооружения требуют не только опытных инженеров, а и достаточно квалифицированных рабочих, кото­рых, конечно, из Греции ие привозили. На Руси в это время было немало своих мастеров-художников. Слава о них шла да­леко по земле уже в IX и X веках. В известном трактате Теофила (конец X века), посвященном технике различных художествен­ных ремесл, в почетном списке передовых стран Европы й Востока Русь поставлена на втором месте после Византии, впе*. реди Англии, Италии, Франции и Германии. О более позднем времени и говорить не приходится.

В сказании о Борисе и Глебе (XII век) отмечается мастер­ство русского художника, который «тако украси (раку Бориса и Глеба. — Б. Г.) добре, яко не могу, — пишет автор, — ска- зати оного ухищрения по достоянию довольно, яко многим, приходящим от Грек и иных земель глаголати: «нигде же сицея красоты бысть!» Византийский.поэт XII века прославлял рус­скую резьбу по кости и сравнивал русского мастера с леген­дарным Дедалом. Итальянец Плано Карпини, не мало переви­давший изящных вещей у себя на родине, не мог не отметить бросившийся ему в глаза прн дворе Гуюк-хана ханский трон, сделанный русским мастером Козьмой: «Трои... был из сло­новой кости изумительно вырезанный; было там также золото, дорогие камни, если мы хорошо помним, и перлы»^[476].

Инженер только выполняет заказ, а заказчиком в данном слу­чае было Древнерусское государство, заинтересованное в том, чтобы Киев стал не хуже Константинополя, чтобы свои собствен­ные Софии появились в крупнейших городах Руси, и прежде всего в ее столице, чтобы великолепие и грандиозность столичных зданий могли вызывать в русском человеке сознание величия своего народа и государства.

По этим случайно уцелевшим показателям высоты и блеска культуры Древнерусского государства мы вправе судить и о других сторонах жизни общества, неизбежно находящихся в известной взаимосвязи. И все то, что имеется у нас в руках, будь то предмет домашнего обихода, украшение костюма, ору­жие, поэма, проповедь или повествовательное литературное произведение, — одинаково говорит о том, что не случайно, а вполне закономерно появились в столице Русн и в других русских городах в X—XI веках величественные постройки, их талантливые строители и яркие художники.

Конечно, внезапно все это явиться не могло. Эти достижения— результат длительной жизни народа, умевшего трудиться, бо­гатого инициативой и талантами, сумевшего создать условия для своего дальнейшего роста.

Мы можем проследить главнейшие этапы развития этой куль­туры, давшей столь четкие показатели своей зрелости уже в X—XI веках:

I * $

*

Когда речь идет о культуре того или иного народа, то при­ходится учитывать ие только непосредственные достижения.самого этого народа, ио и то наследство, которое он получил от Своих этнических предшественников, из элементов которых Создавался И сам даииый народ,

Мы не можем точио сказать, как именно и когда образова­лись славяне, но мы с полной убежденностью можем утверждать, что их происхождение корнями и ветвями входит в доскифское и скифское время. Предками славян были земледельческие и скотоводческие неолитические племена Восточной Европы.

Имеем ли мы право, изучая культуру славян, игнорировать наследство их предков, которые знали уже земледельческие ору­дия, были знакомы со многими видами хлебных злаков, пользо­вались силой прирученных животных, знали секрет добывания и обработки металлов, выработали известные представления о мире земном и загробном, в связи с чем у иих успелн сло­житься строго соблюдаемые религиозные обычаи.

Такого права мы ие имеем. Пусть многое изменилось в усло­виях этногенического процесса, завершившегося формированием древнерусской народности, но всех культурных достижений новое этническое образование забыть не могло, и мы сделали бы очень большую ошибку, если бы отказались от изучения этого старого наследства, без которого не может быть понята история куль­туры славян.

Это замечание относится ко всем народам мира. Нет народа без предков. Не может быть и истории без учета ценностей, со­зданных этими предками.

Только идя по этому пути, мы сможем избежать тех грубых ошибок, которыми наполнена наша историография по интере­сующему нас вопросу. Например, немецкому историку XVIII а начала XIX века А. Шлецеру (1735—1809 гг.) восточно-европей­ская равнина до IX века представлялась «ужасно дикой и пустой». «Конечно, — продолжает он, — люди тут были, бог знает с каких пор..., но люди, не отличавшиеся ничем, не имевшие ника­ких сношений с южными народами, почему они и не могли быть замечены и описаны ни одним просвещенным южным европей­цем».

Мнение А. Шлецера, поддержанное немецкими псевдоуче­ными, приглашенными для работы в русскую Академию наук, а также и некоторыми русскими специалистами, имело в свое время широкое распространение. Небесполезно в нем разо: браться.

«Прославленному» Шлецеру, конечно, следовало бы знать, что эти люди, которых он считал дикарями, были в разное время связаны с самыми культурными народами мира—эллинами, рим­лянами, арабами, греками (византийцами) и другими, что и арабы и византийцы прекрасно «замечали» и по мере надобности «описывали» своих соседей — славян, что, наконец, более куль­турные народы были поставлены в необходимость ие только замечать, но и для своей же пользы внимательно изучать славян, которые отнюдь не казались им подобными зверям и птицам. Правда, немецкие же ученые, современники А. Шлецера, ему не верили, и Генрих Шторх (1766—1835), например, не мог ие напомнить А. Шлецеру, что восточные славяне вели значитель­ную торговлю с Востоком и Западом уже в VIII веке. Но Шле­цера это нисколько ие смущало. Он называл рассуждения Шторха неучеными и уродливыми и считал, что этим приемом ои решает спор в свою пользу.

Сам А. Шлецер в упорном отстаивании своего представления о древней Руси встречался, казалось бы, с сокрушающими его взгляды доводами. Как могла Византия заключать договоры с Русью, почему Русь свою мореходную терминологию в значи­тельной степени получила от Византии, а ие от норманнов, от которых, по теории Шлецера, она должна была ее получить, почему норманны так быстро ославянились? Иногда Шлецер расправляется с этими фактами довольно решительно. Олегов договор ои объявляет подлогом, византийскую морскую терми­нологию на Руси ои называет явлением случайным, а почему норманны ославянились, он просто отказывается объяснить («явление, которого и теперь еще, — пишет ои, — совершенно объяснить нельзя»).

Спор тянулся долго, велся с большой остротой и упорством более 100 лет. Советские ученые могут смело сказать, что сейчао вопрос реШен окончательно и бесповоротно, и не в пользу А. Шлецера.

Внимательное и систематическое добывание, собирание и осмысление археологического материала, сопоставление его с письменными памятниками иноземного и русского происхожде­ния привели историческую науку к заключению, что славяне, как и другие народы, складывались в результате длительного исторического развития. На основании археологических наблю­дений устанавливается история развития общества, сидящего в Поднепровье на восток и на запад от него, от Карпат до Доиа, цепь от скифского времени до Древнерусского государства вклю­чительно.

«Скифский период», хотя и не связан непосредственно с историей восточных славян, однако сообщил им ряд штрихов, наложил некоторый отпечаток на быт восточного славянства: похоронный обряд, скифо-сарматские ритуальные изображения, перешедшие в русскую народную вышивку, зооморфные и антропоморфные фибулы (застежки), мотивы скифских терракот на глиняных русских игрушках и др.

Приблизительно со II века н. э. в вещах, находимых на инте­ресующей нас территории, обнаруживаются предметы, носящие на себе следы римского воздействия.

VI—VII века — это время выявления собственной ориги­нальной восточнославянской, иначе антской, или русской, культуры. С этого времени восточные славяне в письменных источниках именуются антами, а один из сирийских писателей, Захария, называет их «рос». Весьма вероятно, что один из правых притоков Днепра, носящий имя Рось, связан с назва­нием народа —рос. На эти предположения наводят и археоло­гические факты: именно в Поросье найдено наибольшее количество аитских вещей. Именно здесь, в стране чернозема, в полосе перехода леса к степи, имелись налицо условия для более быст­рого роста культуры по сравнению с северной лесной полосой.

Не случайно именно тут по обоим берегам Днепра располо­жены курганы скифов-пахарей, т. е. одной из наиболее культур­ных частей скифских племен. Тут позднее мы застаем славянские племена полян, уличей (до их переселения на юго-запад) и северян.

Скифские курганы отделены от славянских более чем целым тысячелетием, ио тип скифских могил Киевщины и Полтавщииы остается, в основном, тем же.

Расцвет Среднего Подиепровья в «скифское время» выразился, между прочим, в усовершенствовании кузнечного и литейного дела (изготовление оружия, серпов, наконечников для стрел и др.), ювелирного искусства, гончарного производства и др. Скифское производство встретилось с мастерством греческих причерноморских колоний, распространивших свое влияние на окрестное скифское население.

Удар, нанесенный вторжением сарматов, выразился в замет­ном упадке греческих городов и некотором упадке культуры ски­фов-пахарей. Но никакие катастрофы не смогли уничтожить культурных достижений Поднепровья, которое, несмотря ни на что, продолжало итти впереди северной лесной полосы. Старые корни поднепровской культуры оказались весьма стойкими и жизнеспособными. Когда в связи с ростом Римской державы изменилась карта мира, и римские города, крепости и гарнизоны распространились от нынешней Венгрии до Приазовья, именно Поднепровье оказалось наиболее подготовленным к восприятию элементов римской культуры. Именно здесь найдено наиболь­шее количество римских монет II и начала III века. Очевидно, этот издавна земледельческий район вступил в интенсивные торговые связи с восточными провинциями Римской империи, что сказалось, между прочим, и на русской системе мер сы­пучих тел; русский четверик есть не просто перевод римского термина quadrantalis, но и совершенно точно соответствует его размеру. Обе эти siepbt Содержат в себе по 26,26 литра, точнб так же как медимиа = полосьмины = 52,52 литра. Русская полосьмины = 2 четверикам Ч Столь точное совпадение, филологическое и цифровое, нельзя объяснить какой-либо случайностью.

Непосредственным носителем культуры этого периода было раниее славянское население, оставившее своеобразные погре­бальные памятники, так называемые поля погребальных урн (I—V века).

Основной район распространения полей погребальных урн — это Поднепровье, Волынь, Галичина, Западное По- бужье. В низовьях Днепра поля погребальных ури встре­чаются в сочетании с прямоугольными городищами римского времени.

Таким образом, Среднее Поднепровье I—V веков заключает в себе значительную совокупность показателей, говорящих о серьезном распространении здесь римских изделий.

Окончательное падение Западной Римской империи, массовое движение славян через Дунай в пределы Восточной Римской империи и в связи с этим последним некоторая передвижка сла­вянских племен, нашествие аваров, против которых выступает крупный союз славянских племен под главенством дулебов, — все эти важнейшие события мирового масштаба отражаются как на судьбах славян вообще, так и, в частности, на его восточно­европейской ветви.

Начинается новый период в истории восточных славян. Период этот подводит нас непосредственно к объяснению блестящей культуры Киевской Руси.

Я имею в виду VI—VIII века — период, без перерыва идущий в Киевское время, когда Среднее Поднепровье харак­теризуется усилением связи с Востоком и развитием местного производства, достигающего высокого уровня.

Археологические работы по раскрытию этого интереснейшего периода в истории культуры докиевской Руси далеко не закон­чены. Но и то, что уже сделано, дает нам право иа обоснованные научные выводы.

Центрами этих культурных достижений являются Придне­провье и Прнильменье^[477], откуда кругами они расходятся на значительные пространства, по мере отдаления от центров несколько бледнея в своей яркости, но не изменяя основному своему принципу. Наши археологи отмечают, что единство орнаментального рисунка керамических изделий остается, в основном, неизменным на очень значительной территории от Днепра до Оки и Доиа.

Давно начавшиеся связи Поднепровья с Азовско-Причерно- морским миром подготовили историко-культурную общность Чернигова и Тмутаракани.

Еще ярче этот процесс распространения ремесленно-художе­ственного творчества на большой восточнославянской территории прослеживается иа ювелирных изделиях. Изготовленные на Днепре, и именно в Поросье, так называемые лучевые фибулы расходятся вдоль правого берега Днепра на юг от Киева до Чигирина. Находки этих фибул совпадают территориально с упоминаемыми летописью русскими городами, т. е. ие выходят за пределы русских поселений.

То, что перед нами не случайность, а результат общности культуры, доказывается совпадением этой же территории с об­ластью распространения других мелких предметов VI—VIII ве­ков: особого стиля подвесок (в форме трапеции), лунииц, колокольчиков, гладких и прорезных бляшек, спиралей, браслетов и т. п.

Эти предметы русскими археологами (буржуазным исследо­вателем А. А. Спицыиым, советским ученым Б. А. Рыбаковым и др.) считаются характерными именно для антов и антской культуры. Как раз на этой территории помещались, согласно свидетельству Прокопия Кесарийского, «бесчисленные племена антов». Именно тут было найдено наибольшее количество кладов с византийскими и восточными изделиями из золота и серебра VI—VII веков.

Термин «ант» известен на одной боспорской надписи, а также в кабардинском фольклоре в значении «великана», «героя», что напрашивается на сопоставление с известием сирийца псевдо- Захарии середины VI века о том, что на запад от Доиа в его время жил народ рос (рус), люди столь больших размеров, что лошади не могли иосить их вследствие их тяжести. Интересно отметить, что свидетельство Прокопия Кесарийского об антах (и славянах) как о людях «очень высокого роста и огромной силы» (III, 14),—обычное явление, когда название народа, имеющее определенное значение, переводится на различные языки с сохра­нением своей основной семантики.

Памятники поднепровского художественного ремесла VI— VII веков многочисленны и интересны. Материалом для изделий служили преимущественно бронза и серебро. Иногда применя­лась позолота путем растворения золота в ртути, свойства кото­рой на Руси узнали от римских ювелиров.

В художественном отношении особенно интересны и пока­зательны литые изделия с изображением человека. Голова сделана умелой рукой. Бросается в глаза костюм: рубаха с длинными рукавами, штаны до щиколоток. На груди рубаха имеет широкую вышивку, доходящую до пояса. Вышивка имеется и на рукавах. Такая одежда характерна для всего населения Подиепровья на протяжении многих столетий; живет она и сейчас на Украине н в Белоруссии. У мужских голов совершен­но русский, крестьянский тип лица, окаймленного волосами, подстриженными в скобку. Это — производство поляиских- антских-русских мастеров.

Изделия эти, конечно, требовали от мастеров серьезных на­выков, опыта, знаний и таланта. Очень важно отметить не только уменье мастеров и масштабы производства, ио и широкий диапа­зон заказа. Спрос на эти художественные вещи был немалый. Район их сбыта, определяемый археологическими находками, падает не только на пространство между Днепром и Доном, но и на Крым и бассейн Оки.

Северная часть Восточной Европы, именно территория сло- вен, кривичей, части вятичей, дреговичей и древлян, в своем раз­витии отставала от аитов и лишь постепенно приближалась к уровню культуры Поднепровья. Но и здесь можно наблюдать в VI—VIII веках выделение кузнечного ремесла в особую спе­циальность, победу пашенного земледелия, переход литейно- ювелирного дела из рук женщин в руки мужчин. Образцами для ювелирного производства здесь служили предметы русского Юга.

В это же время завязываются тесные культурные связи антов с Византией и Востоком. Предметы византийского и восточного происхождения (главным образом иранского) появляются на территории антов в VII—VIII веках. Это были прежде всего предметы роскоши, изделия из бронзы, серебра и золота (пряжки, украшения конской сбруи, женские украшения, поясные бляшки, оружие, топоры, кольчуги, шлемы). Местные антские мастера начинают творчески использовать эти образцы.

Камские болгары являются посредниками в связях антов- руси со странами Востока. Очень показательно в этом отношении проникновение в Восточную Европу в огромных количествах восточных диргемов VIII и даже VII веков, особенно усилив­шееся после ослабления в VIII веке Византийской империи. Восточные писатели проявляют большой интерес к Восточной Европе, стараются изучить страну, откуда они вывозили высоко­ценную пушнину, леи, называемый русским шелком, воск и другие предметы, недостающие или полностью отсутствующие на Востоке.

С другой стороны, легенды о богатствах далекого Востока начинают распространяться по всей территории Руси и манят к себе наиболее энергичных ее обитателей. Центром этого движения на Восток делается Киев.

Норманны, появившиеся в пределах Руси довольно поздно (уже в IX веке), были привлечены сюда не только богатством русской страны, но и возможностями через иее общаться с Визан­тией, Ираном, арабами.

Загадка создания русских городов, как мы видели, успешно разрешается. Факт наличия большого числа городов в нашей стране, отчего она уже в IX веке носила название страны городов (Гардарик), всегда удивлял исследователей. Одни из них видели в многочисленных древних русских небольших городах места культа, ие отрицая существования и более значитель­ных городов-крепостей (Ходаковский), Другие признавали в древности наличие значительных городов, лишь позднее запу­стевших (Самоквасов). Леонтович считал древнерусские города убежищами, куда кочевое население рода собиралось только на случай военной опасности, и лишь значительно позднее, по его мнению, в период существования княжеств (XI век), эти города стали населенными пунктами, получившими полити­ческое значение центра. Можно назвать еще ряд мнений по этому предмету.

Наша советская наука подходит к решению этой проблемы иначе. Прежде всего мы оперируем с определенным понятием города, как поселения ремесленников и торговцев, отделенного от деревни, и этим самым устанавливаем границы исследования. Во-вторых, мы знаем, что города могут появиться только иа определенном уровне развития общества.

Из рассмотренного выше состояния восточнославянского об­щества VII—VIII веков мы могли вынести убеждение, что в это время на главнейшей магистрали Днепр — Волхов племенной строй был уже изжит, существовали классы, велась торговля, возникали первые непрочные государства — предшественники Древнерусского государства с центром в Киеве. Нет ничего более естественного, что именно в это время начинают появляться и города, либо ремесленные и торговые поселения, часто в воен­ных целях укрепляемые, либо крепости, обраставшие ремеслен­ным и торговым населением. Все это говорит о далеко не низком культурном состоянии Руси в докиевскую пору. Количество новых фактов, подтверждающих эту мысль, благодаря работам наших археологов, растет с каждым годом. Язык археологиче­ских материалов делается все более ясным. В общем их смысле уже сомневаться нельзя.

Прошло много веков в далеко ие бесплодных человеческих усилиях улучшить условия своей жизни. Если мы не обратим самого серьезного внимания на эти достижения, то окажемся бессильными понять высокий уровень культуры последующих веков — и Киевской Руси в частности.

Этот интересный процесс не отражен в русской письменности. А другие более культурные народы, близкие к Руси, а иногда и очень далекие от нее, в общении с Восточной Европой ие имели особых побуждений углубляться в изучение строя жизии Руси. Для их целей им было вполне достаточно знакомства лишь с теми сторонами деятельности восточноевропейских племен и народов, которые их интересовали непосредственно. Эллииы были пре­красно осведомлены о скифском хлебе, который нх кормил. Ара­бов привлекали великолепные меха европейского Севера, и онй очень точно изучали пути, ведущие в страну пушного богатства.

Византийцы интересовались не только торговыми связями • со славянами, но и их помощью против многочисленных врагов, угрожавших слабеющей державе. Арабы отметили лишь отдель­ные, современные им факты, бросавшиеся в глаза. Византийские историки н политики записали из жизни славян главным образом то, что им знать было необходимо в целях самозащиты, лишь в отдельных случаях выходя из этих рамок.

Геродот, например, посетивший эллинскую колонию у Юж­ного Буга, заинтересовался бытом и отчасти историей окружаю­щих Ольвию народов, но, не зная местных языков, он мог узнать при посредстве переводчиков сравнительно очень немного.

Но даже если учесть все письменные известия о предках славян, о них самих н, в частности, о восточных славянах, то этих известий будет недостаточно, чтобы составить себе представление о росте их культуры, о преемственной связи культур различных народов, связанных с культурой русской. Археологический материал несравненно богаче и последовательнее. Надо только уметь заставить его заговорить языком, нам понятным. Надо, конечно, уметь предъявить ему наши четкие требования. На осно­вании археологических данных можно притти к следующим выводам^[478]:

1. Хотя связь между культурой скифов и восточных славян и не может считаться непосредственной, тем не менее мы игно­рировать ее не имеем никаких оснований.

2. С первых веков нашей эры восточные славяне сталки­ваются с Римом.

3. Начиная с VI века памятники позволяют говорить более определенно о характере собственной и в достаточной степени определившейся культуры восточного славянства, известного с этого времени под именем антов-руси.

■ 4. В этот же период анты-русь входят в непосредственное общение с Византией и народами Востока и завязывают с ними постоянное общение.

5. В VII—VIII веках появляются у восточных славян города.

Итак, восточные славяне-анты-русь до образования Древне­русского государства, т. е. до второй половины IX века, имели уже свою значительную историю и успели достигнуть весьма заметных успехов в области материальной культуры.

Мы очень хорошо знаем, что материальная культура — это основа общественной жизни. Поэтому, исходя из известных нам фактов в области производства, мы легче можем расшифровать и понять те отрывочные и далее иногда противоречивые, идущие к нам из далекого прошлого известия иноземцев об общественном строе и культуре восточных славян.

Когда, например, крупный византийский историк VI века Прокопий Кесарийский говорит, что анты и славяне не упра­вляются одним человеком, а живут в демократии, решают свои дела на народных собраниях, что «у обоих этих... племен вся жизнь и узаконения одинаковы» (Прокопий, III, 14), и сообщает при этом некоторые из этих узаконений [например, вернувшийся на родину из плена, куда он был продан в рабство, «согласно закону» становится свободным (III, 13), анты с соседями заклю­чают «договоры» и крепко их соблюдают (III, 13)], то мы, привле­кая добытые археологами факты вынуждены признать, что общественный строй антов далеко не примитивен, что если перед нами «военная демократия», то не в начальной своей стадии, а в последней, так как сравнительно развитая техника ремеслен­ного производства, средоточие ремесленников в определенных пунктах, т. е. явные признаки намечающихся городов, действи­тельно не замедливших появиться, говорят об условиях, оправды­вающих появление значительных политических объединений и крупных вождей, способных вести большие организованные по- воеиному человеческие массы на серьезные военно-политические предприятия. Делается поиятиым, почему так быстро аитский народ-войско смог использовать византийское вооружение, после того как антам пришлось столкнуться с византийским войском на поле брани.

Успех антского оружия был подготовлен количеством добы­ваемого металла, выучкой их ремесленников, распространен­ностью ремесленных навыков и, конечно, способностью антов быстро усваивать и развивать технические знания, способностью, удивлявшей иностранных наблюдателей и в более поздние времена.

Перестает вызывать удивление факт, отмеченный в середине X века Константином Багрянородным, факт проникновения в печенежский язык русского — очень Показательного — термина «закон» («Когда печенеги дадут царскому чиновнику клятвы по своим законам» — «/ата та Mxctvn oukffiv»). Именно от руси взяли печенеги это недостававшее им слово, подобно тому как в венгерский язык проникли термин «воевода» и все термины, относящиеся к земледелию (скотоводческие термины у них свои). Византиец Маврикий Стратег пользуется славянским термином «плот», хорошо известным у славян средством для речных пе­реправ. Маврикий дает совет в походах подготовлять пловучие мосты для переправы через многочисленные славянские реки («... xai Yeiyopibfiata xmaexsoatro, si 8ovatov, т4с Хеуоцёт; тгХопА?» — «если возможно заготовлять мосты, называемые плотами»)^[479].

Все это ясно говорит о сравнительно высоко развитой технике, о земледельческом народе, распространявшем земледельческую культуру среди соседних народов кочевых и полукочевых, об известном уровне общественных отношений, о наличии элемен­тов в понимании права.

При этих условиях делается исторически неизбежным и образование первых известных нам политических объедине­ний — союза дулебов в Прикарпатье (конец VI века), а несколько позднее — Славин, Куявии и Артаини. Эти более раиние, чем Древнерусское государство, политические образования, упоми­наемые арабскими писателями, в совокупности разъясняют нам загадку высокой культуры Киевской Руси.

Не только А. Шлецер в XVIII веке останавливался в недо­умении перед проблемой культуры древней Руси; останавли­вались и значительно более ранние наблюдатели жизни славян. Не кто иной, как знаменитый Тацит, знаток истории Рима и народов, с ним так или иначе соприкасавшихся, сначала было заколебался, куда ему отнести славян (венедов) — к более отста­лым сарматам или к достигшим уже некоторого заметного куль­турного уровня народам. Но это был только момент. Когда он ближе присмотрелся к славянам, то перестал колебаться и отнес их к европейским оседлым народам. «Они, — говорит Тацит,— и дома строят, и щиты носят, и сражаютсз пешими^[480] («... et domos fingunt et scuta gestant et pedum asu ас pernicitate gau- dent»). Все это совершенно отлично от сарматов, живущих в кибитке и на лошади»^[481].

Гораздо труднее проникнуть в сердце и мозг славянина столь далекой от нас поры. В этой области мы располагаем гораздо менее обильным материалом. Конечно, погребальные обычаи, например, вскрытые археологами, говорят о многом; есть заметки византийцев, наконец, в нашем распоряжении имеются пере­житки, как проникшие в более позднюю русскую письменность, так и оставшиеся бытовать в сказках, песнях, былинах, обычаях.

Прокопий Кесарийский довольно конкретно рассказывает о религиозных представлениях антов. «Они считают, — пишет он, — что один только бог, творец молний, является владыкой над всем, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им, охваченным ли болезнью или попавшим на войне в опасное положение, вот-вот грозит смерть, то они дают обещания — в случае если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценою этой жертвы. Они почитают и реки, и ннмф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем и при помощи этих жертв производят гадания».

Трудно согласиться с уверенностью Прокопия, что он «достаточно» сказал о религии и быте аитов и славян («считаю достаточным сказанное об этом народе»). Сказано тут немного и, повидимому, не совсем точно. Однако достойно внимания, что христианин Прокопий, который не мог, конечно, сочувственно отнестись к языческой религии, в данном случае ее и не осмеял и не охулил.

У антов один бог — владыка над всем и какие-то почитаемые ими «духи». Бог христиан, конечно, не похож на бога-громо­вержца, творца молний, несомненно Перуна, почитаемого всеми славянскими народами в дохристианское время. «Другие боже­ства» тоже совершенно ие похожи на христианских дьяволов. Это не злые духи, а второстепенные божества, которых славя­нин чтил, приносил им жертвы и по жертвам гадал, т. е. пытался узнать будущее.

Перед нами уже достаточно развитая религия. В «Слове о том, како первое погани суще, языци кланялися идолом» есть указания и на более ранний этап славянской религии: «и ти (славяне. — Б, Г.) начаша требы класти Роду и Рожаницам преже Перуна, бога их, а прежде того клали требу упирем и берегиням». Сначала тотемичёское почитание упырей и бере­гинь, затем бога Рода и Рожаниц, н уже позднее появляется Перун.

Требовать от византийского историка полноты изображения религиозных представлений антов, конечно, мы не можем. Едва ли даже Прокопий н знал их. Он сообщил, однако, нам самое существенное, указав иа единого, главного бога, владыку всего — Перуна. Тут Прокопий едва ли ошибся. От антов и славян, с которыми несомненно встречался он лично, так как они попа­дали даже иа высокие должности императорской службы в Константинополе, он знал, что это именно так. Ему было также известно, что кроме этого верховного бога у славян есть и второ­степенные боги, которые на наших уже глазах повышаются в рангах и становятся рядом с Перуном.

Три века спустя мы видим значительные изменения в рели­гиозных представлениях антов-руси. Русские люди иа догово­рах с греками в самом начале X века клянутся именами двух богов — Перуна и Волоса. Олег и его мужи присягали «по Рус­скому закону, кляшася оружием своим и Перуном богом своим и Волосом, скотьим богом» (договор 907 г.). Тут следует обратить внимание на два момента: Перун стал своим богом для Олега и его носящих оружие мужей. Это их бог по преимуществу. Они же, или, может быть, какая-то часть их клянутся и другим богом, которого Прокопий не упомянул и которого ни Олег, ни его мужи своим не назвали, а говорили о нем, как о скотьем боге, т. е. о боге скота, успевшем стать и богом денег, богатства, торговли и купцов, поскольку и термин «скот» успел изменить свое первоначальное значение. Это подтверждается и сообще­ниями «Повести временных лет».

Когда Владимир Святославич сделал попытку использовать религию для укрепления единства Древнерусского государства, он сделал это широко и обдуманно: «своего» княжеского н дру­жинного бога он решил сделать общим для масс, вынес его из своего терема. «И постави кумиры на холму вне двора терем­ного: Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат, и Хорса- Даждбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь». Одновременно Владимир послал Добрыню в Новгород с аналогичным поруче­нием. «И пришед Добрыня Ноугороду постави кумира над рекою Волховым, и жряху ему людье Ноугородьстии...»

В этом новом святилище — очень много заслуживающего самого внимательного к себе отношения.

Во-первых, тут нет Волоса, — конечно потому, что ему и не надлежало быть тут. Он стоял в другом месте, иа рынке, на Подоле, у самого берега речки Почайны. Авраамий Ростовский встретил этого бога и в Ростовском крае. Волос, повидимому, фигурирует и у Ибн-Фадлаиа в изображении русских купцов, молящихся идолу о послании к ним хорошего купца с серебря­ными и золотыми деньгами. Присяга русской делегации в Кон­стантинополе двум богам — одному княжескому, дружинному, военному, другому купеческому •— вполне понятна, так как и делегаты состояли из двух категорий: княжеских мужей и купцов.

Во-вторых, в числе Владимировых богов, поставленных на видном месте для общенародного почитания, находятся не только русские боги: между Перуном и Даждьбогом, богом солнца, стоял Хоре, тоже бог солнца народов Востока, Средней Азии, откуда пошло название Хорезма, Хорасана и др. Поставлен тут был и Симург — божество, упоминающееся в эпосе народов Средней Азии. Тут же находилась и Мокошь — богиня финских племен (отсюда—Мокша).

Глава Древнерусского государства, в состав которого вхо­дили как народы Востока, так и народы финского языка, несо­мненно сделал серьезный политический шаг.

Это не была надуманная мера, волевой порыв смелого поли­тика. Слияние разнородных богов в едином пантеоне подго­товлено было' исподволь длительным и тесным содружеством народов, вошедших в состав Древнерусского государства. Когда христианство было объявлено государственной общеобязатель­ной религией, русские и нерусские люди еще долго продолжали признавать всех тех богов, которых Владимир утвердил в Киеве на холме и позаботился об их утверждении в других местах своего обширного государства. Автор «Слова о том, како первое погани суще, языци кланялися идолам», уже в XI веке вынужден был констатировать факт: «... и иыне по украинам молятся ему, проклятому Перуну и Х'орсу, и Мокоши, и Вилам. И то творят отай».

Даже по скудным данным наших источников Мы все же не мо_; •жем не заметить эволюции языческой религии, j 88?

Первый известный нам период — это поклонение упырям и берегиням, потом Роду и Рожаницам, т. е. предкам. Затем идет распространение культа Перуна, причем с появлением и укрепле­нием господствующего класса Перун присваивается этим клас­сом себе и превращается в бога княжеского и дружинного. Бог скота Волос, по мере усиления роли скота как средства обмена, как меновой денежной единицы, превращается в бога богатства и торговли. И, наконец, в момент расцвета Древнерусского госу­дарства, в связи с потребностью внутреннего объединения страны, создается общий для всей страны пантеон, где княжеский бог становится богом общегосударственным, где боги главнейших народов, вошедших в состав Древнерусского государства, полу­чают права гражданства. К большому ущербу для науки усердие в истреблении язычества после принятия христианства лишило нас возможности глубже изучать языческие верования наших предков, особенно интересные тем, что это продукт собственного творчества народов Древнерусского государства и прежде всего народа русского.

Очень рано к восточным славянам стали проникать не только языческие религии иранских или финских народов, но и религии более высоко развитые, каковы еврейская, магометанская, римско- католическая, византийско-православная. Со всеми этими религия­ми Русь была знакома благодаря постоянному общениюсхазарами, арабами, народами Средней Азии, Западной Европы и Византии.

Принятие христианства именно от Византии было подгото­влено всей предшествовавшей историей восточного славянства и Руси. Сведения о проповеди христианства восходят к первым векам нашей эры и в преданиях связываются с именем апостола Андрея. Сведения эти из какого-то источника попали и в «Повесть временных лет» («Ондрею учащю в Сииопин и пришедшу ему в Корсунь... и пройде в устье Днепрское и оттоле пройде по Днепру горе...»). Апостол Андрей якобы поставил крест на месте буду­щего Киева и предсказал, что тут возникнет «град велик, и церкви многи бог воздвинути имать».

Это известие находит себе отголосок у церковных писателей IV—V веков. У Евсевня Кесарийского (ум. 340 г.) записано, что ученики Иисуса Христа рассеялись для проповедн Евангелия и что «Скифия» (так называли византийцы по традиции нашу страну еще и в X веке) досталась Андрею. У Евхерия Лионского (ум. 449 г.) тоже говорится о том, что «Андрей смягчил проповедью скифов». У Епифания Кипрского (IV век) тоже есть указание на то, что Андрей был у скифов. Академик В. Г. Васильевский, у кого я и беру эти ценные наблюдения, приводит еще много фак­тов, подтверждающих это положение. Интересная специальная работа В. Г. Васильевского оправдывает внесение в нашу лето_: пись этого предания.

Не касаясь вопроса о том, какой народ или какие народы жили в первом веке в «Скифш», мы имеем все основания считать, что проповедь христианства была занесена сюда рано, хотя христианство и стало тут господствующей религией значительно позднее.

Греки, несомненно, стремились распространять христианство среди своих соседей, и у пас есть основание думать, что иа тивер­цев, уличей и поляи раньше, чем на другие восточнославянские племена, было обращено внимание греческих проповедников. Территория, несколько позже занятая уличами и тиверцами, при императоре Траяне (101—107 гг. н. э.) попала под власть Римской империи (не удивительно, что память о Траяне сохрани­лась навсегда в преданиях славянских и русских: Русская земля в «Слове о полку Игоревен Даже называется «Землей Трояней») и вошла в состав задунайской Нижней Мизии, где христианство уже известно было во II веке н. э. В III веке, после ухода отсюда римлян, тиверцы и улнчи продолжали находиться в непосред­ственном общении с Нижней Мизией, известной под именем «Малой Скифии». Тут в городе Томи уже существовала при Диоклетиане (284—305 гг. н. э.) епископская кафедр.а. При устье Днестра находилась греческая христианская колония Тира и другие греческие колонии. Константин Багрянородный сообщает, что в его время на нижнем Днепре видны были раз­валины шести городов, в которых сохранились остатки разру­шенных церквей и высеченные на камнях кресты. Автор «Повести временных лет» счел нужным отметить наличие городов у тивер­цев и уличей и в его время («Суть гради их и до сего дне»).

При императоре Юстиниане (527—565) уличи и тиверцы находятся в постоянном общении с Византией, то служа в ви­зантийских войсках, то совместно с другими славянами нападая на империю. Поляне хотя н не были непосредственными сосе­дями греков, но находились в самом тесном с ними общении. Весь юг нашей страны до Дона греки называли Скифией, рим­ляне— Сарматией; церковные писатели III—V веков — Тер- тулиан (ум. 240), Афанасий Александрийский (ум. 373), Иоаин Златоуст (ум. 405), Иероним (ум. 420) считают Скифию, или Сар- матшо, в числе стран, где христианство было уже водворено; «Холода Скнфин пылают жаром веры» (Иероним).

Конечно, нельзя на основании этих данных делать заключение о степени проникновения христианства в «Скифию» и в среду славянских народов Руси, ио признание факта знакомства этих народов с государственной религией империи и, до некоторой степени, с кругом христианских идей не подлежит сомнению.

Никаких сомнений не вызывает у нас и сообщение константи­нопольского патриарха Фотия^[482] о том, что Русь² «переменила йллинское нечестивое языческое учение... иа Чистую и непоД' дельную христианскую веру». Стало быть, христианство делало на Руси несомненные успехи и до официального признания его здесь господствующей государственной религией.

Само собой разумеется, что христианство было неизбежно связано с распространением книжности. Но письменность была на Русн и до принятия христианства.

Богослужение отправлялось на языке греческом, но можно предполагать частичное проникновение сюда языка славянского, а после завершения дела братьев Кирилла и Мефодия богослу­жение ведется уже полностью на языке славянском, следова­тельно по книгам славянским. Столь сильно смущающее иссле­дователей сообщение «Жития Кирилла» о том, что Кирилл в Корсуни встретился с одним «русским» и видел Евангелие и Псалтырь, писанные «русскими письмены», мне кажется, можно понимать буквально. Это был настоящий русский человек, и книги могли быть писаны на языке русском. Мы только не имеем никаких данных о том, какими буквами были написаны эти книги. В хронике епископа Христина упоминается о том, что у него в руках была какая-то русская летопись (на русском языке), писанная греческими буквами^[483]. Во всяком случае, как указано, потребность в письменности на Руси появилась уже Давно, и целый ряд хотя и не совсем ясных известий говорит нам о том, что письменами русские люди пользовались и до признания христианства государственной религией.

Договоры с греками, составленные на греческом языке, тогда же были переведены и записаны по-русски. В договоре Олега с греками говорится о письменных завещаниях, которые делались русскими людьми. Договор Игоря упоминает о грамотах, кото­рыми русский князь должен был снабжать свои посылаемые в Грецию корабли. Ибн-Фадлан видел надпись, составленную над прахом знатного руса. Ибн-аль-Нэдим видел русскую надпись на куске дерева. Черноризец Храбр, говоря о славянах вообще, делает общее недатированное замечание: «Прежде убо словене не имеху книг, но чертами и резами чьтяху и гадаху, погани суще». Это замечание о дохристианском состоянии письменности у славян может быть отнесено во всяком случае к VIII веку, потому что славяне западные и южные в IX веке уже официально считались христианами.

Интересная находка была сделана советским археологом Д. А. Авдусииым в 1949 г. во время раскопок Гнездовских кур­ганов под Смоленском. Это надпись на глиняном сосуде, датируе­мом первой четвертью X века. Эта надпись расшифровывается как «горухща», или «горушна» (пряность). Гнездовская надпись близка по начертаниям букв к болгарским надписям X века".

Славяне пользовались также первоначально латинскими и греческими буквами. «Римскими греческими письмены нуж- дахуся писати словеньску речь без устроения». «...Итако беша многа лета», прибавляет Храбр. Тут же он указывает, в чем заключается это «неустроение»: «како может ои словеньски писати добре греческими письмены: бог, или живот, или цер­ковь, нли чаянне, или широта...» Действительно, в греческом и латинском алфавитах нехватает многих знаков для обозначе­ния славянских звуков, отсутствующих в греческом и латинском языках. Кирилл и Мефодий устранили этот явный недочет. Кирилл «сотвори письмена тридесят и осмь, ова убо по чину греческих письмен, ова же словеньстей речи».

Стало быть, Кирилл не письменность ввел, а только создал.славянскую азбуку. Письменность была и до него. Христианство, давно известное среди славян и, в частности, восточных, стало лишь одним из факторов, усиливающих потребность в письмен­ности и несомненно ускоривших усовершенствование своего собственного алфавита.

Русь всегда представлялась достаточно заманчивой добычей для Рима. Когда Владимир, овладевший Корсунем, вел пере­говоры с греками об иерархическом устройстве русской церкви, папа прислал в Корсунь своих послов с целью отклонить Вла­димира от церковного союза с греками и привлечь Русь на свою сторону. Хотя это посольство успеха не имело, но Рим не считал своего дела окончательно потерянным и сделал в княжение Вла­димира еще две попытки в том же направлении. К Владимиру были направлены из Рима посольства в 991 и в 1000 гг.

Папское посольство 991 г. сопровождали послы от королей польского и чешского, второе — 1000 г. — послы от королей чешского и венгерского. Если вспомнить замечание «Повести временных лет» о том, что Владимир жил «с князем окольними миром, с Болеславом Лядьским и с Стефаном Угорьским и с Анд- рихом Чешьским и бе мир межю ими и любы» (Лаврентьевская летопись под 996 г.), то нам будет понятно это стремление запад­ных соседей Руси привлечь ее на свою сторону. В ответ иа оба посольства Владимир посылал в Рим своих послов в 994 и в 1001 гг.

Посольство 1000 г. в Киев посылал папа Сильвестр II, учи­тель императора Оттона III, родного племянника жены Влади­мира Анны (его мать была родной сестрой Анны). Стало быть, связи Руси с западными странами н Византией были весьма оживленными, у папы н западных католических государей могло быть много надежд на Владимира, но Русь вела свою собственную политику и предпочитала оставаться верной своему союзу с гре­ками. Первый русский митрополит грек Леон, при котором приезжали папские послы на Русь, даже написал обличитель­ное сочинение против латинян как бы в оправдание поведения Владимира,

Не так далек от конкретности рассказ об испытании вер, помещенный в «Повести временных лет». Многочисленные по­сольства из разных стран, — между прочим и по вопросам веры, — более чем вероятны.

Русь предпочитала византийскую ориентацию, считая ее более выгодной, чем подчинение Риму. Проиграла ли она от этого? Для русской историографии это вопрос не новый, один из так называемых «вечных» вопросов. Оставляю в стороне все суждения по этому предмету и подчеркну только одну сторону дела. Византийская церковь была несомненно терпимее римской; в противоположность последней она допускала существование национальных церквей, давала значительную возможность их самостоятельной жизни. И это обстоятельство не замедлило ска­заться в истории культуры тех стран, которые избежали нивели-. рующей руки Ватикана.

Интересно, что те самые чехо-моравы, король которых хлопо­тал перед Владимиром об объединении Руси с Римом, за сто с лиш­ним лет перед этим, находясь в составе католической церкви, сами обращались в Византию с просьбой перевести греческие богослу­жебные книги на славянский язык, т. е. ставили практически перед собой очень серьезный вопрос о создании своей националь­ной церкви.

Мнение историка русской церкви Голубинского о том, что в этом деле инициатива принадлежала Кириллу против желания греков и при полной инертности моравов, представляется мне совершенно неубедительным. Без желания самих моравов и со­действия Византии как можно было осуществить посылку круп­нейшего киижника, знавшего славянский язык, в Моравию, с вполне определенной целью? Мы знаем, что деятельность Ки­рилла в Моравии прозвучала призывным лозунгом и для других славян — и хронологически прежде всего для вассала герман­ского императора, славянского князя Коцела Блатенского.

Как бы то ни было, христианство на Руси, заимствованное от греков и в то же время не отмежеванное полностью от Запада, оказалось в конечном счете не византийским и не римским, а русским. И это обрусение христианского вероучения и церкви началось очень рано и шло в двух направлениях. Борьба за свою национальную церковную организацию велась в верхах русского общества; в ней принимали участие князья, окружающая их знать, высшее духовенство и отдельные церковные учреждения. Борьба за свою народную веру шла в народных массах, принимая здесь и форму активных выступлений под главенством волхвов за старую веру и форму сохранения в своем быту старых веро­ваний, вопреки всяким проповедям и воздействиям власти. Обе струи в конечном счете приводили к одному результату.

В последние годы XI века, т. е. сто лет спустя после признания византийского христианства государственной религией на Руси, здесь вводится, например, русскими церковными и светскими вла­стями праздник перенесения «мощей» Николая «чудотворца» —> праздник, непризнанный ни в Византии, ни в римско-католиче­ской церкви, признанный папой только как местный праздник в Бари. Русская церковь проявила тут свое собственное отноше­ние к Николаю «чудотворцу», давно уже весьма популярному на Руси. Очень рано также политические и церковные деятели начали осуществлять целую программу канонизации «своих» русских «святых», и характерно то, что первые русские «святые» были возвеличены, как совершенно справедливо утверждает Голубин- скин, «по причинам политическим, не имеющим отношения к вере», даже вопреки желанию официального главы русской церкви митрополита Георгия, правда, грека по национальности и, ко­нечно, византийца по ориентации.

Власть явно стремилась сделать свою церковь от Византин независимой. Это сказалось на том положении, в каком очути­лись первые митрополиты, присланные на Русь из Византии. Они встретились здесь с явной тенденцией к самобытности.

Мы точно не знаем, на каких условиях выехало в русскую землю греческое духовенство при Владимире, но имеем возмож­ность убедиться, что уже Владимир принял меры к созданию достаточного контингента образованных людей, которые могли бы избавить его от необходимости обращаться всякий раз в Византию. Этн меры имели большой успех, н сын Владимира Ярослав уже мог сделать попытку заменить митрополита грека своим русским кандидатом.

Под 1051 г. в Лаврентьевской летописн имеется краткая запись: «Постави Ярослав Лариона митрополитом русина в свя­тей Софии, собрав епископы». В Ипатьевской вместо «русина» напнсано «Руси». Смысл записи, конечно, в обеих летописях один н тот же. Ярослав по своей инициативе собрал епископов и пред­ложил им своего кандидата в митрополиты. Епископы, среди ко­торых, несомненно, были и греки, эту кандидатуру вынуждены были поддержать.

Кандидатом этим был образованный и талантливый русский человек, священник княжеского подгородного села Берестова, Илариои. После смерти Ярослава его сменил снова грек Ефрем, повидимому вызвавший протест средн русских епископов, выра­зителем которых явился новгородский епископ из русских Лука Жидята, произносивший какие-то «неподобные речи», за что и был по доносу своего слуги осужден Ефремом.

Вторая попытка посадить на митрополичью кафедру русского человека относится к очень беспокойному и политически острому моменту борьбы Мономаховичей с Ольговичами. Мономаховнчи крепко вели национальную линию, ив 1147 г. великий князь Изяслав Мстиславич, внук Владимира Мономаха, «постави мит­рополитом Клима калугера русина особь с шестью епископы» (Лаврентьевская летопись). В• Ипатьевской летописи есть под­робности: «...постави Изяслав митрополитом Клима Смолятича, вывед из Заруба, бе бо черноризеч скИМник, и бысть книжиик й философ так, якоже в Русской земли не бяшеть». Опять инициа­тива исходит от князя. Его энергично поддерживает чернигов­ский епископ Онуфрий. Сочувственно к кандидату отнеслись и другие епископы, кроме смоленского Мануила (грека) и новгородского Нифонта. Последний, правда, был недоволен не кандидатом, а тем, что кандидат не был утвержден греческим патриархом (патриарх на этот акт не соглашался). Онуфрнй Черниговский, очевидно прн поддержке князя, находил воз­можным обойтись и без патриаршего благословения, ссылаясь иа наличие в Киеве «мощей» св. Климента. Этого якобы было вполне достаточно, чтобы нового митрополита сделать полноправ­ным: ведь н сами греки в таких случаях тоже обращаются к «мощам». Большинство епископов с этим доводом согласилось, «и тако сгадавше..., главою св. Климента поставиша митро­политом» (Ипатьевская летопись).

Но этим дело не закончилось. Время было бурное. События быстро менялись, вызывая непосредственный отклик в Западной Европе и Византии. Заняв на короткое время Кнев, враг Изяслава Юрий Долгорукий изгнал Климента. В продолжение 1150 г. Изяслав дважды сгонял с престола Юрия, и столько же раз воз­вращался с ним в Киев и митрополит Климент. На этом месте Климент оставался до самой смерти Изяслава (13 ноября 1154).

Юрий получил из Константинополя нового митрополита — грека Константина, который начал свою деятельность в Киеве с того, что предал проклятию киязя Изяслава, тогда уже покой­ного, н все русское духовенство, поставленное Климентом.

Через год после этого умер Юрий. Киевским столом овладел сын преданного проклятию Изяслава, и митрополиту Констан­тину пришлось спасаться бегством. Снова послали было за Кли­ментом, но появились препятствия к его возвращению. Борьба приняла очень острую форму, и киевский князь вынужден был пойти на компромисс: он принял вместо Климента греческого кандидата по настоянию византийского императора, но, по словам В. Н. Татищева, который не мог выдумать этого факта, хотя, быть может, и пересказал его несколько тенденциозно, твердо заявил, что впредь ежелн патриарх без ведома н опреде- ния его, киевского князя, на Русь поставит митрополита, то он, киевский князь, грознт присланного кандидата не принять и вообще радикально изменить отношения русской церкви к кон­стантинопольскому патриарху.

Тут мы видим несомненные попытки обрусить церковную власть, освободив ее от политической зависимости от Византии.

Другая, не менее важная н значительно более мощная струя шла из народа, хотя и принявшего из Византии новую веру, но не могущего забыть и своей старой, давно успевшей войти глу­боко в его быт. Новая вера не могла вытеснить полностью того, что было частью самого народа. Быт не заимствуется, а слагается, н мы можем совершенно четко видеть, как он «слагался» на новом своем этапе, как он претворял в себе новую стихию.

В «Слове о том, како первое погани суще, языци кланялися идолам», есть очень характерное место, навеянное подлинной русской жизнью XI века. Тут говорится о славянах, конечно о русских прежде всего: «По святом же крещении Перуна отри­нута, а по Христа бога яшася, но и ноне по украинам молятся ему, проклятому богу Перуну, и Хорсу, и Мокоши, и Вилу, и то творят отай. Сего не могут ся лишити проклятого ставлеиья вто­рые трапезы, нареченные Роду и Рожаницам...», т. е. рядом с христианской верой, недостаточно еще в массах крепкой и в та­ких даже городах, как Новгород, тем более в глуши («по украи­нам»), долго был жив культ старых богов. Язычество на Руси, веками создаваемое самим народом, было религией, выросшей в бесклассовом обществе, в котором не освящались элементы классового угнетения, в отлнчие от религий более поздних. В силу этого язычество и не могло исчезнуть вдруг. Человеку хотелось зиать будущее, человек в борьбе с природой искал помощи, веруя в возможность воздействовать на природу таинственным спосо­бом. Отсюда вера в гадання, приметы, волшебство, с которыми безуспешно боролись проповедники христианства.

Человек привык присматриваться и прислушиваться: «хра­мина трещит, ухозвои, воронограй, куроклик, окомиг, огнь бу­чит, пес воет, мыший пнск, мышь порты грызет, жаба кычет, кошка мявкает, сон страшит, чернца сретит, свинью сретит, огнь пищит» и пр. — таков бесконечный список упоминаемых в так называемых «книгах ложных» (апокрифах) языческих гаданий о будущем по приметам. Волхвы и кудесинки владеют тайной узнавать будущее, влиять на судьбу человека..

Русский человек не мог отказаться вдруг от своих убеждений, даже если бы действительно христианские идеи достигли до самых народных глубин. Но ведь как раз этого и не было: христианиза­ция медленно шла из городов по деревням н весям и, проникая в толщу народных масс, сливалась со старым, привычным обра­зом мыслей и чувств. Под пером старых н новых русских книж­ников это были две веры, живущие рядом, «двоеверие», но в по­длинной жнзни этого не было и быть не могло: это была одна син­кретическая вера, явившаяся результатом претворения хри­стианства в русской народной среде, иначе — его обрусение.

Совершенно недвусмысленно об этом говорят русские празд­ники. Языческие годовые праздники тесно сплетались с христиан­скими. Праздник нового года, весны, носил римское имя Calen- dae — Коляда и совпадал с христианским Рождеством Христо­вым. Обрядовая сторона празднования осталась чнсто языче­ской: в Рождественский сочельник у болгар, сербов, украинцев, белорусов и во многих местах Велнкороссии устраивалась до самого недавнего времени обрядовая трапеза, символизирующая моление о плодородии н благополучии наступающего года.

Святочные гадания сопровождали этот период от Рождества до Крещения.

Масленица, христианской церковью совсем не узаконенная, продолжала жить самочинно. Праздник лета связан с праздником Ивана Купалы. Чисто христианский праздник Пасхи был соеди­нен с праздником Солнца н Перуна. В некоторых местах России «святая неделя» называется «гремяцкой неделей»; существует примета, что гром на «святой неделе» — к урожаю. Место Перуиа- громовержца занял пророк Илия. В Греции он же вытеснил Зевса. Самочинно продолжают жить и праздник Ярилы («всех- святское заговение», с которым боролся еще Стоглав), и праздник Лады («Фомино воскресенье»), В честь Лады праздновалась и пятница — обычай, долго сохранившийся иа Украине, где недель­ным праздником было еще в XVI веке не воскресенье, а именно пятница, откуда и почитание в русском народе св. Параскевы- Пятницы.

Полностью вошли в обрусевшие христианские представления так называемые «черные» боги, соответствующие языческим богам зла, причинявшим людям несчастья. Колдуны и ведьмы, эти ору­дия черных богов, остались в народном обиходе, несмотря на борьбу с ними.

Обрядовая сторона язычества окаменела в многочисленных бытовых пережитках.

Нигде так ярко не отразились верования русских людей, не только одних «низов», ио и «верхов», теоретически хорошо зна­комых с христианской догматикой, как в «Слове о полку Иго- реве». Автор его — несомненно христианин по своему мировоз­зрению: прославляя киязей и дружину, «поборая за хрнстианы на поганые полки», он противополагает христиан «погаиым» и направляет своего героя после избавления от плена «к святой Богородице Пирогощей». Но в то же время он проникнут старыми русскими традициями: русский народ он называет внуками Даждьбога, Бояна — внуком Белеса, ветры — внуками Стри- бога. На политические события у него своя, нецерковная точка зрения: он чужд понятия греха н в несчастиях Руси видит не божие наказание, а следствие княжеских усобиц.

Христианство было своеобразно усвоено русскими, как и все, что так или иначе попадало извне к русскому народу. Способность русского народа творить свою собственную культуру и претво­рять взятое у других народов обнаруживается на примере судьбы христианской религии на Руси не менее ярко, чем в вопросе осла- вянеиия варягов и некоторых других народов.

Эта способность русского народа к восприятию и переработке воспринятого ясно сказалась и в области искусства.

Едва ли в какой-либо другой стране средневекового мира можно встретить так много перекрестных культурных влияний, как иа Руси. Византия, народы Востока и Кавказа, Западная Европа и Скандинавия кольцом окружали Русь. Персидские ткани, арабское серебро, китайские материи, сирийские изде- лия, египетская посуда, византийская парча, франкские мечи и т. д. шли на Русь и, конечно, служили ие только предметами потребления богатых классов русского общества, но и образцами для художественного творчества русских мастеров.

Все эти элементы были претворены художественным гением Руси и вошли в русло оригинального русского искусства. Этот несомненный факт имеет свое объяснение в исконности н проч­ности собственных традиций русского народа.

Языческие идолы, капища, требища, княжеские дворцы, большие и красивые дома, городские стеиы и башни созидались по определенно выработанной системе, определенными техниче­скими приемами н в определенном стиле.

Стиль каменных зданий, появившихся позднее, генетически связан со старым, докаменным каноном. Дохристианскому быту известна была и какая-то живопись, О ее наличии говорит позд­нейшая запись о том, что русь языческая «молятся пищуще в чело- веческ образ тварь». Образец языческой скульптуры сохранился в одной из пещер на берегу реки Буж, впадающей в Днестр. На стене пещеры находится большой и сложный рельеф, изображаю­щий коленопреклоненного мужчину, молящегося перед священ­ным деревом с сидящим на нем петухом. Сбоку от него изображен олень, — возможно, приносимая человеком жертва. Вверху, в особом обрамлении, неразобранная надпись. Вся композиция имеет явные черты античности.

Когда в связи с признанием христианства государственной религией в Кнев прибыли греческие инженеры и художники, им пришлось считаться и сообразовываться со вкусами князя и рус­ской знати, имевших свое мнение о том, какими должны были быть дорогостоящие столичные сооружения.

Ни в Византин, ни на Западе нельзя было встретить храмов с большим количеством куполов. Это — чисто русское явление, наследие деревянного зодчества, перенесеииое на каменную по­стройку. Первая София — в Новгороде была дубовая, трина- дцатикупольная. Киевская София, уже каменная, имела те же 13 куполов. Десятинная церковь, тоже каменная, имела 25 ку­полов. Эта старая традиция жила в деревянном зодчестве очень долго и, между прочим, дошла до нас в деревянной 23-главой церкви Кижского погоста. На примере черниговского Спаса можно видеть, как элементы Востока и Запада вылились в своеоб­разную русску