Развития языков

В развитии языков можно отметить следующие тенденции:

1. Неправильны и нереальны взгляды романтиков (братья Шлегели, Гримм, Гумбольдт) о том, что прекрасное прошлое языков, достигнув вершин и красот, разрушилось в связи с паде­нием “народного духа”.

2. Так как язык и языки развиваются исторически и это не похоже на рост “организма”, как думали натуралисты (биологи­ческие материалисты, например Шлейхер), в их развитии нет периодов рождения, созревания, расцвета и упадка, как это бы­вает у растений, животных и самого человека.

3. Никаких “взрывов”, прекращения языка и внезапного скачкообразного появления нового языка не происходит. Поэтому развитие языка происходит по совершенно иным законам, чем раз­витие базисов и надстроек — тоже общественных явлений. Их раз­витие как раз сопряжено, как правило, со скачками и взрывами..

4. Развитие и изменение языка происходит без прекращения непрерывности языка путем продолжения существовавшего ра­нее и его видоизменений, причем темпы этих изменений в раз­личные эпохи неодинаковы; бывают эпохи, когда строй языка остается устойчивым на протяжении тысячи лет; бывает и так, что в течение двухсот лет строй языка сильно видоизменяется (перестройка глагольной системы русского языка в XIV—XVI вв. или перестройка фонетической системы в XI—XII вв., также и английское “большое передвижение гласных” совершается в XV— XVI вв., а падение парадигмы склонения в старофранцузском охватывает весь средневековый период).

5. Разные стороны языка развиваются неравномерно. Это за­висит от конкретных исторических условий существования дан­ного языка, а не от того, что, допустим, фонетика изменяется быстрее, чем грамматика, или наоборот. Причина здесь в том, что при всем единстве языка как структуры в целом различные ярусы этой структуры, основанные на различных по качеству типах абстракции человеческого мышления, имеют разнородные единицы, историческая судьба которых связана с различными факторами, возникающими у носителей того или иного языка в процессе их исторического развития.

6. Многие лингвисты и целые лингвистические школы при­давали большое, даже решающее значение фактам смешения или скрещивания языков как первенствующего фактора их истори­ческого развития. Отрицать явления смеше-ния[378] или скрещива­ния языков нельзя.

В вопросе о скрещивании языков следует строго разграничи­вать разные случаи.

Во-первых, не следует смешивать факты лексических заим­ствований и явление скрещивания языков. Арабизмы в татар­ском языке, пришедшие в связи с магометанством, церковной службой на арабском языке и текстом Корана, равно как и ви­зантийские грецизмы в древнерусском языке, пришедшие в свя­зи с принятием восточными славянами православной религии по восточному обряду, никакого отношения к скрещиванию язы­ков не имеют. Это только факты взаимодействия языков на оп­ределенных (в данном случае аналогичных) участках словарного состава. Зачастую такие взаимодействия бывают еще более огра­ничены сферой лексики; таковы, например, голландские слова в русском — в основном только морская и кораблестроительная терминология, или санскритские коневодческие термины в хетт­ском (неситском) языке.

Также нельзя считать, как уже было указано, скрещиванием лексические взаимодействия русского с татарским языком, хотя оба языка пополнили свой лексический состав за счет друг дру­га, но каждый язык сохранил свою специфику и продолжал раз­виваться по своим внутренним законам.

Совершенно иной процесс представляет, например, романи­зация народов римских провинций (Галлия, Иберия, Дакия и др.), когда римляне навязали свой язык (народную, или “вуль­гарную”, латынь) покоренным туземцам, те его усвоили и переиначили, так как им была чужда и латинская фонетика, и латин­ская морфология, откуда длинные, морфологически сложные латинские слова превратились, например, во французском язы­ке в короткие, корневые и морфологически в значительной мере неизменяемые. Отпали тем самым латинские флексии, внутри слов из различных сочетаний гласных получились первоначаль­но дифтонги, позднее стянувшиеся в монофтонги; из сочетаний гласных с носовыми согласными появились носовые гласные, и весь облик языка сильно изменился. Но тем не менее победила латынь, преображенная под влиянием усваивавшего ее побеж­денного галльского языка.

Не всегда военно-политические победители навязывают свой язык побежденным: иногда они сами становятся в отношении языка “побежденными”. Так, в истории Франции известно франк­ское завоевание, но франки (германцы), завоевав латино-галль-скую провинцию, потеряли свой язык и дали только некоторые слова побежденному народу (в основном собственные имена, начиная с названия страны: Франция), сами же “офранцузились” по языку; так же было и со скандинавами-норманнами, завла­девшими северной Францией и принявшими язык и обычаи французов, но и сами французы-норманны, завоевав Британ­ские острова (XI в.) и образовав феодальную верхушку Англии, в результате скрещивания потеряли свой язык; победил язык анг­лосаксонский, правда, принявший множество слов, обозначаю­щих “надстроечные” политические, культурные и бытовые явле­ния из французского языка (например, revolution, social, govern­ment, art; beef, mutton как названия кушаний и т. п.). Аналогично Франции Болгария получила свое название от тюрков-булгар, завоевавших славянские племена на Балканах, но утративших свой язык благодаря скрещиванию.

Приведенные выше примеры скрещиваний иллюстрируют указанные положения. В случаях скрещивания различают два понятия: субстрат (субстрат — от лат. substratum — “подкладка”) и суперстрат (суперстрат — по образцу субстрат из латинского super — “поверх” и stra­tum — “покрывало”, “накладка”). И субстрат и супер­страт — это элементы побежденного языка в языке-победителе, но так как побежденным может быть и тот язык, “на который накладывается другой язык”, и тот язык, “который накладывает­ся на другой язык и сам в нем растворяется”, то можно разли­чать эти два явления. В случае латино-галльского скрещения галльские элементы будут во французском языке субстратом, в случае же булгаро-славянского скрещения булгарские элементы в болгарском языке будут суперстратом.

Ни в коем случае нельзя факты заимствования лексики при­числять к субстрату. Это явление иного порядка, при кото­ром строй языка и даже его основной фонд лексики не меня­ются.

Если же иноязычные факты проявляются в фонетике и грам­матике, то это будут факты подлинного субстрата (суперстрата).

Так, большое передвижение гласных (great vowel shift) в анг­лийском языке скорее всего обязано датскому и, возможно, фран­цузскому суперстрату.

Таковы же субституции (подмены) звуков латинского языка “иберийцами” на территории нынешней Испании, напри­мер субституция j через [х] (латинские i = [j] в Julius и в испан­скому = [х] в Julio [xulio] и т. п.). Таких примеров можно привес­ти сколько угодно из области развития тех языков, где имело место субстратное влияние.

Итак, то, что можно и должно называть субстратом в лингвистическом смысле, — это изменения, связанные с серьез­ными перерождениями в структуре языка-победителя, когда но­сители побежденного языка вносят в принятый ими язык свой “акцент”, т. е. подменяют неизвестные звуки и непривычные со­четания звуков своими привычными и переосмысливают слова с их морфологическим составом и их значениями по навыкам своего языка.

“Для правильного понимания явлений субстрата надо при­нять следующие положения:

1) Субстрат — явление языка как исторической категории, поэтому любые “искажения” и “субституции” в речи отдельных людей или отдельных групп людей, говорящих не на родном, а на вторичном языке (осетины по-русски, русские по-француз­ски и т. п.), никакого отношения к проблеме субстрата не име­ют. Это вопрос речи и притом на “чужом” языке, субстрат же касается видоизменения своего родного языка под влиянием другого языка.

2) Влияние субстрата не связано с лексикой, которая заим­ствуется очень легко и осваивается заимствующим языком в со­ответствии с внутренними законами его функционирования и развития без нарушения этих законов; если же в лексике обна­руживается субстрат, то это уже связано с грамматикой и фоне­тикой.

3) Тем самым в лингвистическом плане не имеют значимости факты “чужих” собственных имен: к ономастике здесь не может быть претензий; топонимика интереснее; но если и фонетичес­ки и грамматически топонимика “не перечит” законам заимст­вовавшего языка, то никакого лингвистического субстрата нет. Это остается фактом заимствования и может быть указателем для этнологов.

4) Влияние субстрата — это прежде всего нарушение внут­ренних законов развития языка (и даже группы родственных язы­ков). И это может сказаться именно в строе языка — в его мор­фологии и фонетике. Если в целом данный язык получил под влиянием другого языка смещение вокализма или консонантиз­ма (романские языки, английский язык), если будут затронуты парадигмы и смещены парадигматические отношения членов этих рядов (те же романские языки: падение склонения, сокращение спряжения и другие морфологические явления) — то это безус­ловно действие субстрата.

5) Субстрат в лингвистическом смысле — это реальный факт, он базируется на взаимодействии разноязычных народов, но лин­гвистически “валентным” влияние субстрата становится только тогда, когда вся масса данного языка в его строе (а не лексичес­ком составе) сдвигается с пути развития по внутренним законам, когда возникает что-то противоречащее этим законам, когда по-настоящему происходит скрещивание языков и один из них “гиб­нет”, подчиняясь другому, но, “погибая”, вносит искажение во внутренние законы победившего языка, в его строй: морфоло­гию и фонетику”[379].

Рассмотрим, какие же процессы происходят в области исто­рических изменений в лексике, фонетике, грамматике.