Дополнительный материал

«Нелюбезный любимец» князь Михаил Михайлович Щербатов¹.

Князь М.М.Щербатов (1723—1790) происходил из аристократического рода. В юности он получил блестящее образование, знал иностранные языки, интересо­вался отечественной историей, много читал. Щербатов весьма критически был на­строен, когда рассуждал о царствовании Петра I, не нравились ему пороки, распу­щенность, всесилие временщиков в последующие царствования. Князь идеализи­ровал многие старинные обычаи Московской Руси, и, хотя он не отрицал полез­ность западноевропейского влияния и просвещения, полезность многих реформ Петра I, ему казалось, что при Петре Великом Россия взяла из Европы и много дур­ного. Как и некоторые просветители, М.М.Щербатов видел причину падения нра­вов в порочных наклонностях, свойственных людям вообще, но нововведения пе­тровской эпохи способствовали порокам, т.к. разрушили старые, обычаем закреп­ленные преграды им. Впоследствии, в конце 1780-х гг., князь Михаил напишет об этом работу и назовет ее «О повреждении нравов в России».

Неограниченный абсолютизм, утвердившийся в России с Петра I, также претил М.М.Щербатову: он считал лучшей формой правления монархию, где правитель слушает мудрых, образованных советников из родовитых людей. Заслуги предков перед отечеством, богатство, честь не позволяют этим аристократам, по мнению Щербатова, опускаться до казнокрадства и произвола. Они же сдерживают деспо­тизм, к которым склонны все монархи.

Как вышел указ о вольности дворянской, М.М.Щербатов ушел в отставку и жил несколько лет в провинции вдали от столиц. Когда же было велено выбирать депу­татов в Уложенную комиссию, ярославские дворяне выбрали своим представите­лем Щербатова, этого смелого, образованного и независимого в своих взглядах че­ловека.

Как мы помним, Уложенную комиссию быстро распустили, «но власть извлекла для себя из тех заседаний немалую пользу: лучше поняла расстановку сил в стране, выставила себя с выгодной, просвещенной, «благородной» стороны перед Евро­пой, наконец, пригляделась к отдельным, наиболее способным депутатам.

Среди них одно из первых мест занимал Михаил Щербатов...

В своих выступлениях на комиссии он отнюдь не подрывал устоев самодержавия и убежденно отстаивал крепостное право: тут он дворянин до мозга костей. Но, за­щищая права помещика,... Щербатов упорно, с цифрами в руках, доказывал, что прибыльнее не разорять, но поощрять хозяйственную деятельность крестьян; гово­ря же о незыблемости самодержавия, он доказывал, что самодержцу выгоднее сильное, достойное, независимое дворянство.

Екатерина II в Щербатове рано угадала человека оппозиции: разумеется, оппози­ции дворянской, «родственной», но все же — оппозиции. В числе разных мер, с по­мощью которых царица управлялась с подобными людьми, была и такая: прибли­зить, взять на службу, повысить. Прием очень неглупый, особенно в тех случаях, когда осчастливленный был человеком с нравственными принципами и считал, что обязан тем лучше служить и делать дело, чем больше у него расхождений с вер­ховной властью.

¹ Эйдельман Н.Я. «Твой восемнадцатый век». — М., 1991, с. 86-88. 298

Вокруг Екатерины II собрался круг довольно ярких, талантливых деятелей, из которых часть (такие, как Орлов, Потемкин) была ей безусловно предана, другие же являлись как бы заложниками собственных принципов... Первые — достаточ­но циничные, безнравственные, склонные к произволу и приобретательству. Вто­рые — в основном служившие идейно... Екатерина приглашает Щербатова на службу — он соглашается: оттого, что надеется принести общественную пользу и все же питает известные иллюзии насчет просвещенного курса императрицы...

Девять лет служит Щербатов в Петербурге — и быстро выделяется: с 1768 года в комиссии по коммерции — при дворе оценили его экономические и финансовые знания; в 1771 году— герольдмейстер: здесь учитывались исторические познания, в частности, насчет старинных фамилий, гербов и проч.; слета 1775 года — тайный советник (очень высокий гражданский — «генеральский чин»!). Тогда же он на­значается президентом Камер-коллегии — должность, примерно соответствую­щая будущему министру финансов...

Высокие, министерские должности...

Одновременно, с 1770 года, начинает выходить том за томом его «История Рос­сийская от древнейших времен»... (всего будет напечатано 18 книг); князь получит звание историографа, почетного члена Академии наук — ему открыт доступ к бу­магам Петра I, в том числе даже к таким секретным, как о царевиче Алексее, об от­ношениях Петра и Екатерины I, о петровских буйных шутках над церковью — «всепьянейшем и всешутейшем соборе»...

Многотомная история его — одна из первых в России — успеха не имеет: хотя впервые вводятся в оборот богатейшие материалы, но — язык нелегок, грамотное общество не так еще готово к серьезному историческому чтению, как это будет 30-40 лет спустя — после Отечественной войны (1812 г.), в карамзинско-пушкинский век...

«История» расходится слабо, а Екатерина II, как полагали, втайне тому радует­ся. Она охотно пользуется знаниями своего «министра финансов», историографа, но не любит его...

...Он слишком высоко стоял, слишком хорошо знал «вельмож и правителей», слишком был умен и культурен, чтобы не видеть того, чего не принято видеть. Щербатов (мы точно знаем) в это самое время готовил, в форме кратких записей или пока что «в уме» совсем другую картину, другую историю того же царствования.

Таков Щербатов — «нелюбезный любимец» — на государственной службе.

2. Из сочинения М.М.Щербатова «О повреждении нравов в России»¹.

«Не неприятель был Петр Великий честному обществу;... хотел, чтобы оно безубыточно каждому было. Он учредил ассамблеи. Но сиим ассамблеям предпи­сал печатными листами правила, что должно на стол поставлять и как принимать приезжих, сим упреждая и излишнюю роскошь, и тягость высших принимать.

Но слабы были сии преграды, когда вкус, естественное сластолюбие и роскошь стараются поставленную преграду разрушить и где неравность чинов и надежда получить что от вельмож истребляют равность.

Начали люди наиболее привязываться к государю и вельможам, яко к источни­кам богатства и награждений. Привязанность сия учинилась — не привязанность верных подданных, любящих государя и его честь и соображающих все с пользою государства, но привязанность рабов, жертвующих все своим выгодам.

Грубость нравов уменьшилась, но оставленное ею место лестью наполнилось; оттуда произошло раболепство, презрение истины, обольщение государя...

Были еще и другие причины, происходящие от самих учреждений, которые твердость и добронравие искореняли. Ибо стали не роды почтенны, а чины и за­слуги и выслуги; и тако каждый стал добиваться чинов, а не всякому удастся пря­мые заслуги учинить, то за недостатком заслуг стали стараться выслужиться вся­кими образами, льстя и угождая государю и вельможам.

Могла ли остаться добродетель и твердость в тех, которые в юности своей от пал­ки своих начальников дрожали?»

«Хрестоматия по истории России». — М.,1995, т. II, с. 220.