Синтагма у Ф. Микуша

Большое внимание уделял синтагме югославский лингвист Ф. Микуш. В качестве основного постулата он выдвигал мысль о том, что в любом языке синтагматика строится на глаголе и существительном как главных её полюсах, что синтагма всегда бинарна, разделяя тем самым мысли Ф. де Соссюра и Ш. Балли.

Однако вполне очевидно, что живая речевая реальность намного сложнее любой сконструированной схемы, в том числе и предлагаемой Микушем.

Структурно-смысловой характер конкретной синтагмы определяется вовсе не частеречной принадлежностью её компонентов, а бесчисленными фрагментами реальной картины мира, отношениями между его реалиями, а также между характером передаваемого содержания и конкретными коммуникативными целями. Это может быть только реалия или действие, состояние, может быть реалия и её признак, реалия и её действие (состояние), действие и объект, действие и его признак(и), действие и конкретные обстоятельства его протекания и т.д.

Данное положение Микуша соотносится с позицией Г.И. Скепской в том отношении, что оба исследователя усиленно и настойчиво пытаются втиснуть синтагму в те рамки, которые они ей заранее определили.

Но синтагма и эти рамки не соотносительны, так как бинарность – вовсе не обязательный её признак. Она может быть бинарной, но часто может состоять из трёх, четырёх и более лексических компонентов с разными связями и отношениями. А главное, она может состоять из одного компонента. Всё это определяется не столько лингвистическими причинами, сколько характером передаваемого содержания и коммуникативной целью. И в этом случае она никак не соотносится с идеей бинарности.

Несмотря на крайне противоречивые сведения о синтагме, высказанные Микушем, он в одной из работ выразил весьма интересную мысль, в значительной степени близкую к действительности: “Человеческий язык состоит в принципе лишь из одной типической структуры – синтагмы”[35].

Нет никаких оснований особо возражать против этого утверждения, но в некоторой корректировке оно всё же нуждается. Если не смешивать, а чётко и последовательно разграничивать сферы языка и речи, разграничивать языковые и речевые единицы и придерживаться той мысли, что синтагма – исключительно речевая единица, то высказанная мысль при замене слова язык на речь вполне убедительна. В любой конкретной речи можно выделить разные однотипные компоненты, но в качестве основной (исходной) структурно-смысловой единицы в процессе порождения и восприятия речи всегда будет выступать одномерная, недифференцированная структурно-смысловая единица – синтагма.

Против такого утверждения трудно было бы возражать, ввиду его полного соответствия речевой деятельности, а следовательно, и научной истине. Основа любой речи синтагматическая: из синтагм она составляется и на основе этих же синтагм воспринимается.

Идею бинарности синтагмы после Ф. де Соссюра наиболее активно развивал его ученик Ш. Балли. Для него синтагма – “продукт грамматического отношения взаимозависимости между двумя лексическими знаками, принадлежащими к двум дополняющим друг друга категориям”[36]. Потом её повторяли многие лингвисты – как зарубежные, так и отечественные.

Однако идея бинарности синтагмы была подвергнута основательной и вполне аргументированной критике со стороны Н.С. Трубецкого, считавшего, что отношения в синтагме “определяемое плюс определяющее” не могут рассматриваться в качестве единственно возможного вида синтагматических отношений. Трубецкой говорит о трёх типах синтагм: детерминативных, предикативных и социативных (при которых те или иные члены вступают в синтагматические отношения с каким-либо компонентом того же высказывания). Трубецкой не включает бинарность в число сущностных показателей синтагмы[37]. Синтагма – конкретно-смысловая единица, объём её структуры обусловлен характером её содержания и содержанием аналогичных единиц, с которыми она сочетается.

Нельзя постулировать бинарность в качестве одного из основных признаков синтагмы. Во-первых, наличие двух соотносительных компонентов в структуре синтагмы вовсе не норма и не закон, если исходить из того, что синтагма – отдельный, самостоятельный речевой фрагмент структуры и содержания речи, а также её восприятия. Наличие однокомпонентных (обычно односоставных) предложений отвергает идею бинарности.

Так что синтагма может быть представлена несколькими словами, а также одним словом – без каких-либо уточнений, определений и пояснений. Во-вторых, двусоставность приложима и к другим синтаксическим единицам, поэтому не может считаться признаком только синтагмы, если бы даже он ей был присущ (ср.: простое двусоставное предложение, а также сложное предложение минимальной структуры и т.д.).

Что касается линейности как одного из главных признаков синтагмы, то с этим утверждением тоже нельзя согласиться, потому что линейность (линейная ось) – это общая особенность всех без исключения единиц языка и речи. Даже простейшие единицы языка – фонемы – обязательно выстроены в линию при выполнении ими конститутивной функции по отношению к морфемам и словам.

Следовательно, это общий признак, а не нечто особенное, свойственное только какой-то одной единице. А значит, нет необходимости его выделять и акцентировать на нём внимание.

При дальнейшем развитии теории синтагмы учёными предлагался ещё один признак – взаимообусловленность её частей. Наиболее продуктивно его разрабатывал именно Ф. Микуш, утверждавший, что к образованию синтагмы (или диремы) ведёт взаимодействие двух самостоятельных монорем, функционально дополняющих друг друга[38]. Он делает акцент на том, что, дескать, компоненты синтагмы функционально дополняют друг друга. Однако, учитывая, что бинарность не является сущностным признаком синтагмы, последний принцип автоматически отпадает, как неуместный.

Изначальное признание синтагмы двухкомпонентной единицей снизило научный потенциал исследования Микуша. Ведь по структуре она может быть разной: однокомпонентной, двухкомпонентной и многокомпонентной, но по речеорганизующей функции ни одна синтагма не будет отличаться от любых других структурных разновидностей аналогичных единиц. Количество компонентов в синтагме не является её сущностным признаком.

Нет более убедительного доказательства правильности теоретических положений, чем речевая практика. На её основе строится любая лингвистическая теория. Ею она проверяется, утверждается и ею же в случае несоответствия опровергается. В речи можно обнаружить однокомпонентные, двухкомпонентные и многокомпонентные синтагмы. Так что очевидно, что разговор о бинарности как обязательном, сущностном признаке синтагмы в научном отношении не корректен. Структурный и смысловой объем синтагм определяется не лингвистами, исследующими речь, и не читателями или слушателями, не частеречной принадлежностью и валентностью слов или возможностями их распространения, а характером передаваемого содержания, коммуникативными целями субъекта речи, его речевыми умениями и навыками, психологическими особенностями его речевого поведения.

Задача каждого читателя, независимо от его профессии, заключается в том, чтобы добиться такого синтагматического членения речи, которое бы максимально соответствовало авторскому. Это главный путь к адекватному восприятию содержания. А последнее – основная цель любого чтения. Вследствие признания Ф. Микушем бинарности в качестве основного принципа построения синтагмы он, вслед за Ш. Балли, исключает координацию из сферы синтагматики, так как она, дескать, не отвечает принципу бинарности. По его мнению, сочинение с отношениями противопоставления или перечисления никогда не может быть объектом синтагматики. Лингвист не замечает того, что эти его мысли не соотносятся с его же высказыванием о том, что “человеческий язык состоит в принципе лишь из одной типической структуры – синтагмы”. Ведь остаются вне структур предикативные и сочинительные речевые объединения.

Это очевидный шаг назад по сравнению с мыслями академика Щербы, который считал сочинение одним из обычных средств связи между компонентами синтагмы. Данное отрицание основывается у Балли и Микуша на том, что компоненты с сочинительной связью представляются им как равноправные и не находятся в грамматической зависимости один от другого, в то время как синтагма, по их общему мнению, предполагает подчинительную связь и соответствующие ей отношения. Но какое отношение имеет связь между компонентами синтагмы к её основным функциям – порождению и восприятию речи? Характер внутрисинтагматической связи её компонентов никак не влияет на выполнение синтагмой этих функций.

Во-первых, синтагма – речеорганизующая единица. И поэтому никакая речеорганизующая связь слов не может быть вне синтагм. Во-вторых, сочинение вовсе не представляет грамматического равноправия. В речи вообще сомнительно существование такого равноправия. Оно возможно в системе языка, например, равноправие слов в словарной системе языка. Или слов как представителей разных частей речи в грамматической системе. Сочинительная связь и сочинительные отношения – это особый вид грамматической обусловленности. Обратимся, например, к такому речевому фрагменту: Отец с матерью уехали. Первые два компонента связаны подчинительной связью, передают синтаксическое значение совместности действия и входят в одну синтагму или образуют отдельную синтагму, в зависимости от интонации субъекта речи и нюансов передаваемого содержания (Ср.: Отец с матерью / уехали), точно определить которые в данном случае невозможно из-за смысловой недостаточности речевого фрагмента. А теперь рассмотрим такой вариант: Отец и мать уехали.

В нём первые два компонента передают то же самое синтаксическое значение совместности действия, но связаны они уже сочинительной связью. Исключение их на этом основании из сферы синтагматики вызывает, по крайней мере, удивление. Во-первых, они объединены общим синтаксическим значением совместности действия, а значит, представляются сознанию субъекта речи, слушателям и читателям как одно смысловое целое. Во-вторых, мы видим, что в данном и во всех аналогичных случаях равноправие относительное, мнимое. На самом деле его нет.

Иными словами, перед нами разновидность речевой обусловленности. Здесь два компонента, и они на первый взгляд вроде бы равноправны, так как однофункциональны. Но почему они однофункциональны? Оказывается потому, что второй компонент по воле субъекта речи подчинён тем же грамматическим требованиям, которые характерны для первого компонента (падеж). Никакой другой падеж для него невозможен, чтобы сохранить данный вид синтаксической связи и передать те же синтаксические отношения совместности. Грамматическая форма первого слова при отражении однофункциональности и значения совместности потребовала от второго слова конкретной формы, т.е. грамматического уподобления.

Таким образом, чтобы передать синтаксическое значение совместности при сочинении, второе слово в момент порождения речи должно по определённым грамматическим параметрам уподобиться первому. Не всегда в подобных ситуациях, но в данном случае даже форма числа второго компонента является важной. То есть первое слово сочинительного ряда требует от второго компонента данного ряда конкретной грамматической формы, иначе ряд не образуется, и никакой коммуникации не будет.

Так что вряд ли в данном случае уместно говорить о грамматическом равноправии. Возможно, нагляднее это представлено не в исходной, а в иной грамматической форме. Например:

Интенсивным чтением и продолжительной работой за компьютером люди портят зрение.

При порождении речи в таком порядке её компонентов очевидно, что грамматическая форма второго компонента сочинительной связи (чтением и работой) обусловлена формой первого и зависит от неё. Ср.:

– Чем ты испортил зрение? – Думаю, что интенсивным чтением и продолжительной работой за компьютером.

Изменив в той или иной ситуации при формировании речи форму первого компонента сочинительной связи, мы неизбежно должны изменить и форму второго, чтобы передать значение совместности или единства:

Чтению и работе за компьютером следует отводить разумное количество времени.

И в данном случае, формируя сочинительный ряд и смысловое единство, используя в качестве его первого компонента форму дательного падежа, субъект речи вынужден использовать эту же форму и для следующего компонента сочинения. Грамматическая форма работе появилась потому, что этого потребовала уже имеющаяся форма чтению с последующим союзом и, а также необходимость сохранения соединительных грамматических отношений.

В данном случае ситуация ничем не отличается от той, при которой речевой компонент отец для передачи совместного действия с последующим предлогом с потребовал от другого компонента актуальной для ситуации формы творительного падежа: отец – с – матерью. При наличии союза и после первого компонента от второго потребовалась форма того же падежа, которую имеет первый компонент.

Перед нами две возможных речевых структуры для передачи соответствующего содержания и грамматических значений – подчинительная и сочинительная, – и отказывать какой-то из них в её речевом статусе (синтагмы) неправомерно.

Сочинительная связь в синтагме является такой же правомерной в процессе организации речи, как и подчинительная. Она используется для передачи одних синтаксических отношений, а подчинительная – для передачи иных отношений. Но, как известно, существуют такие грамматические отношения, которые можно передать как сочинительной, так и подчинительной связью.

Та же ситуация наблюдается и в структуре сложного предложения. Например, сопоставительные отношения, присоединительные, уступительные, отношения следствия можно передать как при помощи сочинительной, так и подчинительной связи.

Таким образом, мысли Ф. Микуша о бинарности синтагмы, а также об исключении предикативной и сочинительной связи из теории синтагмы нельзя признать убедительными.