Глава 4. Анатомические изыскания

Осенью 1873 года Фрейд стал студентом Венского университета. Позже онговорил, что выбрал медицину из-за "некоего любопытства". Сначала он простоостановился на естественных науках, точно не зная, что из этого выйдет. Онговорил другу Эмилю Флюсу, что надеется "заглянуть в вековые тома природы идаже подслушать, как все в ней происходит". Его университетское образованиестоило дорого, но он не спешил. Позже были и благотворительные стипендии, окоторых Фрейд не говорил. В семнадцать лет у него был "довольно большойсчет" в книжной лавке, который отцу приходилось оплачивать. Если в семьепоявлялись лишние деньги, все тратилось на него. Письма Зильберштейну на втором курсе выявляют его неуверенность ибеспокойство. Тогда, в январе 1875 года, он посещает лекции по анатомии,физиологии, зоологии, физике, математике и "дарвинизму". Если о бедном обеспокоенном студенте-медике говорят, что у него своимысли, это несправедливо. Он скорее капля жидкости, которую сложныемеханизмы перекачивают от одного лекционного зала в другой, и по законаммеханики он вынужден проходить этот путь с минимальным трением иминимальными временными затратами. Он был "полуночником", учился с десяти вечера до двух ночи или позже. Вфеврале он сказал, что слишком много работал и несколько дней пропускаллекции, "вместо этого гуляя по улицам Вены и изучая массы". Добавил ли онслово "Вена" как литературный штрих, чтобы создать образ молодого ученого,одиноко и таинственно скитающегося по городу? К марту он посещал лекции пофилософии профессора Франца Брентано, бывшего священника, связанного слитературой, и решил, что ему нужна докторская степень по философии изоологии. Он дополнил свой список дисциплин логикой и в апрелепроинформировал Зильберштейна о том, что впервые испытывает "академическуюрадость... близость к чистейшим родникам науки". К середине июня 1875 года, когда ему было уже девятнадцать, онсобирался провести долгие каникулы дома, в Вене, с микроскопом и горой книг,занимаясь зоологией и гистологией. Эта картина учебного усердия две неделиспустя была нарушена его собственным признанием: "Меня не зря упрекают, чтоя распыляю свои незначительные силы на совершенно разнородные предметы". В конце того учебного года его манила другая жизнь в виде карьеры вбизнесе. Он собрался в Англию к Фрейдам, жившим в Манчестере (сведения обэтом зашифрованы в "Покрывающих воспоминаниях"). Это решение было либопринято быстро, либо утаивалось от Зигмунда до последнего момента. В концеиюня он все еще планировал учиться на каникулах, а к середине июля ужесообщил Зильберштейну, что уезжает. Фрейд только намекнул, что Эммануил и его отец прочат его в бизнесмены,так что, возможно, на него не оказывали большого давления. Вероятно, что этуидею Эммануилу подбросил Якоб, таинственных денежных доходов которого едвахватало на сына: тому нужны были микроскопы, книги, плата за обучение, ностановиться знаменитым врачом он не спешил. Возможно, Эммануил надеялся нато, что лишний смышленый паренек в деле будет способствовать егопроцветанию. Когда же он сам увидел зрелого Зигмунда, то понял, что емунужно что-нибудь получше. Об этом можно прочитать в письме, которое онотсылает Якобу во время посещения Зигмунда. Его слова похожи на упрек: Это великолепный образчик человека, и если бы я имел перо Диккенса, ябы сделал из него героя... Всем твоим описаниям грош цена. Только теперь,когда он у нас, мы видим, каков он на самом деле. Это признание Эммануила и то, что он, скорее всего, поддерживалнамерение Зигмунда продолжать образование, могут объяснить, почему Фрейд всюжизнь восхищался сводным братом: тот увидел то, чего не заметил Якоб. Это посещение, продлившееся почти семь недель, не прибавило ему знанийпо зоологии, но предоставило новый контекст для видения самого себя. Вовремя путешествия на побережье он провел несколько часов на пляже, собираяморских животных, выброшенных на берег волнами Ирландского моря. Маленькаядевочка увидела у него в руках морскую звезду и спросила: "Она живая?" Онответил: "Да, он живая". Эта грамматическая ошибка иностранца так смутилаего, что приснилась ему двадцать пять лет спустя. В доме Эммануила вАрдвике, пригороде Манчестера, он жил вместе с Джоном, Полиной и их братомСэмом, родившимся в Англии. Полина (как он сообщил Зильберштейну) оказалась"красива", Джон - "англичанин во всех отношениях, со знанием языков итехники, значительно превосходящим обычное образование бизнесмена". Оба егосводных брата были уважаемыми владельцами магазинов, хоть и не богатыми, аФилипп за три года до того женился на "умной и приятной женщине". Англия для Зигмунда была вне всякой критики. Манчестер был городомиммигрантов, в который на протяжении всего девятнадцатого столетиясъезжались немцы и евреи: наборщики, портные, простые рабочие, ростовщики,врачи. Этот задымленный рай очаровал Зигмунда. Перед ним появилась одна издорог, которую он мог бы выбрать. По возвращении в Вену в сентябре он писалЗильберштейну при свете "этой ужасной и вредной для глаз керосиновой лампы"(в то время как в Англии любой нищий пользуется газом), что он "предпочел быжить там, а не здесь, несмотря на дождь, туманы, пьянство и консерватизм".Благоприятный ветер мог бы занести его в Англию для "практическойдеятельности" после окончания учебы: Если бы я хотел повлиять на большое количество людей, а не на малоечисло читателей или коллег-ученых, Англия была бы самым подходящим для этогоместом... Уважаемый человек, пользующийся поддержкой прессы и богачей, могбы совершать чудеса, избавляя людей от физических недугов, если бы в нембыло достаточно стремления открыть новые терапевтические пути. Наконец он видел перед собой возможный вариант будущего: занятиячастной врачебной практикой среди торговцев и фабрикантов Северной Англии.Предложил ли ему это Эммануил в залитой газовым светом гостиной в Ардвике,подчеркнув, как репутация и солидные доходы могут сочетаться друг с другом икак хорошо было бы, чтобы новое поколение Фрейдов росло уже там? Но на этомвсе рассуждения закончились. Зигмунд снова взялся за изучение многочисленныхдисциплин. Гизела Флюс не сразу исчезла из его жизни. В сочельник 1874 года онабыла с сестрой в Вене. Очевидно, их принимали Фрейды. На следующий месяц дведевушки брали уроки танцев, и Зигмунд упоминает о "удовольствии'прикоснуться' к Гизеле, то, для чего у меня меньше поводов и возможностей".Вскоре после этого он советует Зильберштейну, как вести себя сшестнадцатилетней девушкой, которой тот заинтересовался. Он предостерегаетего, говоря, что нельзя поощрять "безрассудную страсть" в представительницахпола, лишенного "врожденного этического стандарта. [Женщина] может поступатьправильно лишь тогда, когда она не выходит за рамки привычного, подчиняясьтому, что общество считает правильным". Зигмунд принял популярную в то времяидею врожденной аморальности женщины и считал сдержанность в половыхвопросах хорошим поступком по отношению к женщинам. "Приучая бедняжек клести и галантности, мы наносим им вред", - пылает он добродетельнымнегодованием. Но Гизела по-прежнему в его мыслях и, без сомнения, снах. В начале октября, вскоре после возвращения из Манчестера, Зигмундпослал Зильберштейну стихотворение в форме "свадебной песни" по поводу того,что Ихтиозавра вышла замуж за человека по имени Розенцвейг. Это довольностранно, потому что она вышла замуж только шесть лет спустя (причем занекоего Поппера). В то время Гизеле было шестнадцать. Возможно, юный Гамлетхотел избавиться от мыслей о ней (и о молодых женщинах вообще, которыевызывали в нем сладострастные грезы) раз и навсегда и выбрал для этого формусатирических стихов. Воображаемый Розенцвейг высмеивался как скряга, Гизелапредставала не очень умной, но хорошей хозяйкой ("Ловко режет она селедку").В черновом варианте стихотворения есть ироничные строки о его печальнойсудьбе и боли, разрывающей сердце, а также о цианиде, бритвенных лезвиях иревольверах. Зигмунд хотел продемонстрировать, как его сердце закаляется истановится неуязвимым для эротики. За иронией скрывались истинные чувства.Однако, по всей видимости, стихотворение помогло. Постскриптум к письмувыразил его новое настроение языком, который вызвал бы улыбку у любогопоследователя Фрейда, если бы в то время уже был изобретен сексуальныйсимволизм: Теперь я похоронил магический жезл, способствовавший ее обучению, ипусть начнется новая эра, без тайных сил, без потребности в поэзии ифантазии! Больше о Гизеле ничего не говорилось. Какие бы сны она ни вызывала, всеэто было забыто. В марте следующего, 1876 года Фрейд снова отправился в путешествие, наэтот раз связанное с его изучением зоологии. Он получил стипендию, котораяпозволила ему провести месяц в лаборатории в Триесте, на Адриатическомпобережье. Впервые он попал на юг. В то время Триест принадлежал Австрии ислужил главным морским портом империи, но по духу и происхождению этот городбыл итальянским. Этот проект был организован Карлом Клаусом, профессором сравнительнойанатомии университета, который в прошлом году учредил в Триесте небольшойинститут для проведения зоологических экспериментов. Клаус, крупныйавторитет в области гермафродитизма у низших животных, дал Фрейду заданиеисследовать половую жизнь угря, в частности, определить, есть ли у самцаугря семенники, что науке еще не было известно. Институт находился в маленьком доме с садом на побережье, "в пятисекундах от последней волны Адриатики", и Фрейд часами склонялся надостанками угрей, а темно-синяя гавань блестела за окном. Каждый день, когдаприходили рыбачьи лодки, зоологи спешили во двор, чтобы набрать полныекорзины свежей морской живности. Фрейд с удовольствием препарировал акул искатов, но главным предметом его поисков были самцы угря. "Все угри, которыхя разрезаю, оказываются представительницами слабого пола", - пишет онЗильберштейну, отмечая, что с этой же проблемой столкнулся Аристотель, что ипривело того к выводу, что угри не имеют самцов и рождаются из грязи. Он очень подробно описывает Зильберштейну свой кабинет: наконец-то онстал настоящим ученым. Его рабочий стол расположен напротив окна, второмстол заполнен книгами, еще есть три стула, полки с двадцатью пробирками,микроскоп в левом углу рабочего стола, анатомическое блюдо справа, четырекарандаша и бумага для зарисовок посередине, а впереди целый ряд стеклянныхсосудов и мисок с мелкими существами или частями более крупных в морскойводе. Вокруг них инструменты, иглы, предметные стекла. На стол негдеположить руку. Каждый день он сидел за ним с восьми до двенадцати и с часудо шести, занимаясь этой мясниковской наукой... руки вымазаны белой и красной кровью морскихживотных, перед глазами плавают cell detritus и не оставляют меня даже восне. В моих мыслях только великие проблемы, связанные со словами "протоки","семенники" и "яичники" - этими всемирно известными словами. Он жил на улице, названной в честь итальянского святого, как ибольшинство остальных улиц города. Дух римского католицизма ощущался гораздосильнее, чем в Вене. Он заметил мемориальную доску в соседнем городке,увековечившую память мэра шестнадцатого столетия, который "выгнал всехевреев и избавил город от грязи". Он заметил и женщин-южанок и один деньнаходился под впечатлением от очарования этих стройных, высоких существ,которых потом описал Зильберштейну, их тонких лиц, темных бровей и маленькихпухлых верхних губ, делавших их "великолепными образчиками". Триест, какрешил Фрейд, населен "итальянскими богинями". Но они вызывали в нем "чувствостраха" и через день как будто исчезли. Теперь он замечал женщин с красивымиволосами, которые выпускали один локон над глазом - так причесывались "болеесомнительные слои общества". Очевидно, богини оказались проститутками. Когда они с коллегой отправились в одно воскресенье на пароходе врыбацкий порт Маггия, он увидел три доски с объявлениями об акушерскихуслугах, "удивительно много для такого маленького городка". Посетив тавернуи кафе, он заметил, что обе хозяйки беременны, и даже пошутил по этомуповоду в письме Зильберштейну, говоря, что поленился проверять, "может, наместных женщин так действует морская фауна, что они плодоносят круглый год,или же они делают это лишь в определенное время и все вместе". В Вене тоже хватало беременных (и проституток). Но здесь, в южномгороде, они производили другое впечатление. Он провел в Триесте месяц ивернулся туда в сентябре с новым грантом, чтобы продолжать успешно начатуюработу. Возможно, женская плоть снова его томила. На этот раз писемЗильберштейну нет. По моему мнению, именно воспоминания о Триесте нашли свое выражение вочерке, который он написал тридцать девять лет спустя. Этот очерк назывался"Сверхъестественное" и был опубликован осенью 1919 года. В нем Фрейдописывает, как одним жарким летним днем он шел "по пустынным улицампровинциального городка в Италии, мне незнакомого", и оказался в районеборделей, где "раскрашенные женщины" сидели в окнах маленьких домиков. Онпоспешил прочь, но потерял дорогу и снова оказался на той же улице, "где моеприсутствие уже начало привлекать к себе внимание". И снова он пошел прочь,и опять оказался там же. Но теперь, однако, меня охватило чувство, которое я могу назвать толькосверхъестественным, и я был рад наконец очутиться на площади, на которой былсовсем недавно, и уже не пошел ни на какие исследовательские прогулки. Фрейд любил играть с неизвестным, а потом выводить на свет "привидение"с помощью психоаналитического объяснения. Именно это он сделал в"Сверхъестественном", где рассматривались неизвестные человеку события и ихспособность вызывать ощущение неловкости. Но он проигнорировал истиннофрейдовское значение эпизода: он постоянно возвращался на эту улицу, потомучто хотел посетить бордель. Это могло происходить в любом из нескольких итальянских городов,которые он посетил за эти годы, но, похоже, история не об опытномпутешественнике. Квартал борделей очень подходит для Триеста, который, как ивсе морские порты, не мог без него обойтись. Хотя в 1876 году городпринадлежал Австрии, во время написания очерка в 1919 году его как разотобрали у Австрии, потерпевшей поражение в первой мировой войне, и отдалиИталии, одной из победительниц. Это болезненное напоминание об австрийскомпоражении, вероятно, вызвало в нем память о Триесте и заставило добавить куже существующей рукописи историю о "жарком летнем дне". Предполагают, чточерновик был готов раньше, а весной 1919 года переписан. Эта история, частьличной жизни Фрейда, плохо сочетается с основным текстом. В 1919 году Фрейд был так же опечален политическими событиями, как ибольшая часть венского среднего класса. Он наверняка прочитал о Триесте вгазетах и вспомнил этот город таким, каким он его видел. В статье в "Нойефрайе прессе" в апреле журналист жаловался на безразличие правительства иутверждал, что без порта Австрия сдается на милость Италии. В мае Фрейднашел у себя в ящике стола неопубликованный очерк и переработал его. Он считал, что ни одна наша мысль не является случайной, чточеловечество подвержено "строгой определенности, которая правит нашейпсихикой". Забыть имя или оговориться - это знак внутреннего конфликта.Поэтому постоянное возвращение к улице раскрашенных женщин говорит оконфликте между добрыми намерениями, которые заставляли его двигатьсядальше, и низменной реальностью, которая тянула его назад. Если Фрейду в 1919 году пришло в голову, что читатели-психоаналитикиобнаружат эту связь, он тем не менее понимал, что они увидят в нем человека,не поддающегося искушениям, стоящего выше всего этого. Для образованногомолодого человека с парой флоринов в кармане посещение проститутки былодостаточно обычным делом, так что, противостоя этому искушению, Фрейдпродемонстрировал свою прекрасную самодисциплину. Я думаю, что он гордилсяэтим достижением в тот душный летний день, когда солнце стояло над крышами,а на лестнице виднелась женская тень. И все-таки он хотел бы поступитьиначе.