Аналитическая терапия

Уважаемые дамы и господа! Вы знаете, о чем у нас сегодня будет беседа. Вы спросили меня, почему мы не пользуемся в психоаналитиче­ской терапии прямым внушением, если признаем, что наше влияние в значительной мере основано на перенесении, т. е. на внушении, и в свя­зи с этим выразили сомнение, можем ли мы при таком преобладании внушения ручаться за объективность наших психологических открытий. Я обещал вам подробный ответ.

Прямое внушение — это внушение, направленное против проявления симптомов, борьба между вашим авторитетом и мотивами болезни. При этом вы не беспокоитесь об этих мотивах, требуя от больного только того, чтобы он подавлял их выражение в симптомах. Подвергаете ли вы больного гипнозу или нет, принципиального различия не имеет. Берн-гейм опять-таки со свойственной ему проницательностью утверждал, что самое существенное в явлениях гипноза — это внушение, а сам гипноз является уже результатом внушения, внушенным состоянием, и он пред­почитал проводить внушение в состоянии бодрствования больного, что может давать те же результаты, что и внушение при гипнозе.

Так что же вы хотите услышать сначала в ответ на этот вопрос: то, о чем говорит опыт, или теоретические соображения?

Начнем с первого. Я был учеником Бернгейма, которого я посетил в 1889 г. в Нанси и книгу которого о внушении перевел на немецкий язык. В течение многих лет я лечил гипнозом, сначала внушением за­прета, а позднее сочетая его с расспросами пациента по Брейеру. Так что я могу судить об успехах гипнотической или суггестивной терапии на основании большого опыта. Если, согласно старинной врачебной форму­ле, идеальная терапия должна быть быстрой, надежной и не вызывать неприязни у больного, то метод Бернгейма отвечал, по крайней мере, двум из этих требований. Он проводился намного быстрее, даже несрав­ненно быстрее, чем аналитический, и не доставлял больному ни хлопот, ни затруднений. Со временем для врача это становилось монотонным за­нятием: каждый раз одинаково, при помощи одних и тех же приемов запрещать проявляться самым различным симптомам, не имея возможно­сти понять их смысл и значение. Это была не научная деятельность, а работа подмастерья, которая напоминала магию, заклинания и фокусы;

однако это не принималось во внимание в сравнении с интересами боль­ного. Но третье требование не соблюдалось: этот метод не был надеж­ным ни в каком отношении. К одному больному его можно было приме­нять, к другому — нет; в одном случае удавалось достичь многого, в дру­гом — очень малого, неизвестно почему. Еще хуже, чем эта капризность метода, было отсутствие длительного успеха. Через некоторое время, если вновь приходилось опять слышать о больном, оказывалось, что прежний недуг вернулся или заменился новым. Можно было снова начинать лечение гипнозом. А кроме того, опытные люди предостерегали не лишать больного самостоятельности частым повторением гипноза и не приучать его к этой терапии, как к наркотику. Согласен, что иной раз все удавалось как нельзя лучше; небольшими усилиями достигался полный и длительный успех. Но условия такого благоприятного исхода остава­лись неизвестными. Однажды у меня произошел случай, когда тяжелое состояние, полностью устраненное мной при помощи непродолжительного лечения гипнозом, вернулось неизмененным после того, как больная рассер­дилась на меня безо всякой моей вины; после примирения с ней я опять и гораздо основательней уничтожил болезненное состояние, и все-таки оно опять появилось, когда она во второй раз отдалилась от меня. В дру­гой раз я оказался в ситуации, когда больная, которой я неоднократно помогал гипнозом избавиться от нервных состояний, неожиданно во вре­мя лечения особенно трудного случая обвила руками мою шею. Это за­ставило бы любого, хочет он того или нет, заняться вопросом о природе и происхождении своего авторитета при внушении.

Таковы опытные данные. Они показывают, что, отказавшись от пря­мого внушения, мы не потеряли ничего незаменимого. Теперь разрешите нам прибавить к этому еще некоторые соображения. Проведение гипно­тической терапии требует от пациента и от врача лишь очень незначи­тельных усилий. Эта терапия прекрасно согласуется с оценкой невро­зов, которой еще придерживается большинство врачей. Врач говорит страдающему неврозом: да у вас ведь ничего нет, это только нервы, а по­тому я несколькими словами за несколько минут могу освободить вас от недуга. Но такая способность передвигать большой груз, прилагая непо­средственно незначительные усилия, не используя при этом никаких соответствующих приспособлений, противоречит нашему энергетическо­му образу мыслей. Поскольку условия сравнимы, опыт показывает, что при неврозах этот фокус не удается. Но я знаю, что этот довод не явля­ется неопровержимым: бывают и “удачи”.

В свете тех знаний, которые мы приобрели благодаря психоанализу, мы можем описать различие между гипнотическим и психоаналитиче­ским внушением следующим образом: гипнотическая терапия старается что-то закрыть и затушевать в душевной жизни, психоаналитическая — что-то раскрыть и устранить. Первая работает как косметика, вторая — как хирургия. Первая пользуется внушением, чтобы запрещать симпто­мы, она усиливает вытеснение, оставляя неизмененными все процессы, ко­торые привели к образованию симптомов. Аналитическая терапия прони­кает дальше в сущность, в те конфликты, которые привели к образова­нию симптомов, и пользуется внушением, чтобы изменить исход этих конфликтов. Гипнотическая терапия оставляет пациента бездеятельным и неизмененным, и потому столь же неспособным к сопротивлению при вся­ком новом поводе к заболеванию. Аналитическое лечение требует от врача и от больного тяжелого труда, направленного на устранение внутренних сопротивлений. Благодаря преодолению этих сопротивлений душевная жизнь больного надолго изменяется, поднимается на более высокую сту­пень развития и остается защищенной от новых поводов для заболевания.

Эта работа по преодолению является существенной частью аналитическо­го лечения, больной должен ее выполнить, а врач помогает ему в этом внушением, действующим в воспитательном смысле. Поэтому правильно говорилось, что психоаналитическое лечение является чем-то вроде довоспитания.

Надеюсь, что теперь я разъяснил вам, чем отличается наш способ те­рапевтического применения внушения от единственно возможного спосо­ба при гипнотической терапии. А сведя внушение к перенесению, вы пой­мете всю капризность гипнотической терапии, бросившуюся нам в глаза при ее использовании, между тем как аналитическая до крайних своих пределов поддается расчету. Используя гипноз, мы зависим от способ­ности больного к перенесению, не имея возможности самим влиять на нее. Перенесение гипнотизируемого может быть негативным или, как это чаще всего бывает, амбивалентным, он может защищаться от своего пере­несения особыми установками; об этом мы ничего не знаем. В психоанали­зе мы работаем над самим перенесением, устраняя то, что ему противо­действует, готовим себе инструмент, с помощью которого хотим оказывать влияние. Так перед нами открывается возможность совсем иначе исполь­зовать силу внушения; мы получаем власть над ней, не больной внушает себе то, что ему хочется, а мы руководим его внушением, насколько он вообще поддается его влиянию.

Теперь вы скажете, что назовем ли мы движущую силу нашего ана­лиза перенесением или внушением, есть все-таки опасность, что влияние на пациента ставит под сомнение объективную достоверность наших дан­ных. То, что идет на пользу терапии, приносит вред исследованию. Имен­но это возражение чаще всего выдвигалось против психоанализа, и нужно сознаться, что если оно и ошибочно, его все же нельзя отвергнуть как неразумное. Но если бы оно оказалось справедливым, то психоанализ стал бы не чем иным, как особенно хорошо' замаскированным, особенно действенным видом суггестивного лечения, и мы могли бы несерьезно относиться ко всем его утверждениям о жизненных условиях, психиче­ской динамике, бессознательном. Так и полагают наши противники: осо­бенно все то, что касается значимости сексуальных переживаний, если и не сами эти переживания, мы, должно быть, “внушили” больному, после того как подобные комбинации возникли в нашей собственной испорчен­ной фантазии. Эти нападки легче опровергнуть ссылкой на опыт, чем с помощью теории. Тот, кто сам проводил психоанализ, мог бесчисленное множество раз убедиться в том, что нельзя больному что-либо внушить таким образом. Разумеется, его нетрудно сделать сторонником опреде­ленной теории и тем самым заставить участвовать в возможной ошибке врача. Он ведет себя при этом как всякий другой, как ученик, но этим путем можно повлиять только на его интеллект, а не на болезнь. Разре­шить его конфликты и преодолеть его сопротивления удается лишь в том случае, если ему предлагаются такие возможные представления, которые в действительности у него имеются. Несоответствующие предположения врача отпадают в процессе анализа, от них следует отказаться и заме­нить более правильными. Тщательная техника помогает предупреждать появление преждевременных успехов внушения, но нет опасности и в том, если такие успехи имеют место, потому что первый успех никого не удовлетворит. Анализ нельзя считать законченным, пока не поняты все неясности данного случая, не заполнены пробелы в воспоминаниях, не найдены поводы к вытеснениям. В слишком быстрых успехах видишь скорее помеху, чем содействие аналитической работе, и поэтому ликвиди­руешь достигнутое, вновь и вновь уничтожая перенесение, которое его обусловило. В сущности, этой последней чертой аналитическое лечение отличается от чисто суггестивного, а аналитические результаты не запо­дозришь в том, что они получены при помощи внушения. При любом другом суггестивном лечении перенесение тщательно оберегается и не затрагивается; при аналитическом же оно само есть объект лечения и разлагается на все формы своего проявления. К концу аналитического лечения само перенесение должно быть устранено, и если теперь возни­кает или сохраняется положительный результат, то он обусловлен не внушением, а достигнутым с его помощью преодолением внутренних со­противлений, на происшедшем в больном внутреннем изменении.

Возникновению отдельных внушений противодействует то, что во время лечения мы беспрерывно должны бороться с сопротивлениями, которые могут превращаться в негативные (враждебные) перенесения. Мы не упустим случая сослаться также на то, что большое число частных ре­зультатов анализа, которые могли бы быть обусловлены внушением, под­тверждаются с другой, не вызывающей сомнений, стороны. В нашу поль­зу в данном случае говорит анализ слабоумных и параноиков, у которых, конечно, нельзя заподозрить способности подпасть под суггестивное влия­ние. То, что эти больные рассказывают нам о переводах символов и фан­тазиях, проникших в их сознание, точно совпадает с результатами наших исследований бессознательного у страдающих неврозами перенесения и подтверждает, таким образом, объективную правильность наших толкова­ний, часто подвергающихся сомнению. Полагаю, что вы не ошибетесь, по­верив в этом пункте анализу.

Теперь мы хотим дополнить наше описание механизма выздоровле­ния, представив его в формулах теории либидо. Невротик неспособен к наслаждению, потому что его либидо не направлено на объект, и он не­работоспособен, потому что очень много своей энергии должен тратить на то, чтобы сохранять либидо в состоянии вытеснения и защищать себя от его напора. Он стал бы здоровым, если бы конфликт между его Я и либидо прекратился и Я опять могло бы распоряжаться либидо. Таким образом, задача терапии состоит в том, чтобы освободить либидо от его временных, отнятых у Я привязанностей и подчинить его опять Я. Где же находится либидо невротика? Найти нетрудно, оно связано с симпто­мами, временно доставляющими ему единственно возможное замещение удовлетворения. Нужно, следовательно, овладеть симптомами, уничтожить их, сделать как раз то, чего требует от нас больной. Для уничтожения симптомов необходимо вернуться к их возникновению, оживить конф­ликт, из которого они произошли, и по-другому разрешить его с по­мощью таких движущих сил, которыми больной в свое время не располагал. Эта ревизия процесса вытеснения может осуществиться лишь отча­сти по следам воспоминаний о процессах, которые привели к вытесне­нию. Решающая часть работы проделывается, когда в отношении к врачу, в перенесении создаются новые варианты старых конфликтов, в которых больной хотел бы вести себя так же, как он вел себя в свое время, меж­ду тем как, используя все находящиеся в распоряжении [пациента] ду­шевные силы, его вынуждают принять другое решение. Таким образом, перенесение становится полем битвы, где сталкиваются все борющиеся между собой силы.

Все либидо, как и противодействие ему, концентрируется на отноше­нии к врачу; при этом симптомы неизбежно лишаются либидо. Вместо настоящей болезни пациента выступает искусственно созданная болезнь перенесения, вместо разнообразных нереальных объектов либидо — опять-таки фантастический объект личности врача. Но новая борьба во­круг этого объекта с помощь врачебного внушения поднимается на выс­шую психическую ступень, она протекает как нормальный душевный конфликт. Благодаря тому что удается избежать нового вытеснения, от­чужденность между Я и либидо прекращается и восстанавливается ду­шевное единство личности. Когда либидо снова отделяется от временного объекта личности врача, оно не может вернуться к своим прежним объ­ектам, и остается в распоряжении Я. Силами, против которых велась борьба во время этой терапевтической работы, являются, с одной сторо­ны, антипатия Я к определенным направленностям либидо, выразившая­ся в виде склонности к вытеснению, а с другой стороны, привязчивость или прилипчивость либидо, которое неохотно оставляет когда-то занятые (besetzte) им объекты.

Терапевтическая работа, таким образом, распадается на две фазы;

в первой фазе все либидо оттесняется от симптомов в перенесение и там концентрируется, во второй фазе ведется борьба вокруг этого нового объ­екта, и либидо освобождается от него. При этом новом конфликте решаю­щим для благоприятного исхода изменением является устранение вытес­нения, так что либидо не может опять ускользнуть от Я при помощи бегства в бессознательное. Это становится возможным благодаря измене­нию Я, которое совершается под влиянием врачебного внушения. Благодаря работе толкования, превращающей бессознательное в сознательное, Я увеличивается за счет этого бессознательного, благодаря разъяснению оно мирится с либидо и склоняется допустить для него какое-то удовле­творение, а его страх перед требованиями либидо уменьшается благодаря возможности освободиться от его части посредством сублимации. Чем больше процессы при лечении совпадают с этим идеальным описанием, тем надежнее будет успех психоаналитической терапии. Предел этому успеху может положить недостаточная подвижность либидо, противяще­гося тому, чтобы оставить свои объекты, и упорство нарциссизма, не поз­воляющего перенесению выйти за известные границы. Может быть, мы поймем еще лучше динамику прогресса выздоровления, если заметим, что мы улавливаем все либидо, ушедшее из-под власти Я, отвлекая его часть на себя благодаря перенесению.

Уместно также предупредить, что из распределений либидо, устано­вившихся во время лечения и благодаря ему, нельзя делать непосредст­венное заключение о распределении либидо ьо время болезни. Предполо­жим, что нам удалось добиться благоприятного исхода какого-либо слу­чая благодаря созданию и устранению перенесения сильных чувств & отца на врача, но было бы неправильно заключить, что больной раньше страдал такой бессознательной привязанностью своего либидо к отцу. Перенесение с отца — это только поле битвы, на котором мы одолеваем либидо; либидо больного было направлено туда с других позиций. Это поле битвы не всегда располагается возле одного из важных укреплений врага. Защита вражеской столицы не должна непременно происходить у ее ворот. Только после того, как перенесение опять устранено, можно мысленно реконструировать распределение либидо, имевшее место во время болезни.

С точки зрения теории либидо мы можем сказать последнее слово и по поводу сновидения. Сновидения невротиков, как и их ошибочные дей­ствия и свободно приходящие им в голову мысли, помогают нам угадать смысл симптомов и обнаружить размещение либидо. В форме исполнения желания они показывают нам, какие желания подверглись вытеснению и к каким объектам привязалось либидо, отнятое у Я. Поэтому в психо­аналитическом лечении толкование сновидений играет большую роль и в некоторых случаях длительное время является самым важным средст­вом работы. Мы уже знаем, что само состояние сна приводит к извест­ному ослаблению вытеснения. Благодаря такому уменьшению оказывае­мого на него давления становится возможным гораздо более ясное выра­жение вытесненного побуждения во сне, чем ему может предоставить симптом в течение дня. Изучение сновидения становится самым удобным путем для ознакомления с вытесненным бессознательным, которому принадлежит и отнятое у Я либидо.

Но сновидения невротиков, по существу, не отличаются от сновиде­ний нормальных людей; их, может быть, вообще нельзя отличить друг от друга. Нелепо было бы считать сновидения нервнобольных не имеющи­ми отношения к сновидениям нормальных людей. Мы должны поэтому сказать, что различие между неврозом и здоровьем существует только днем, но не распространяется на жизнь во сне. Мы вынуждены перене­сти и на здорового человека ряд предположений, которые вытекают из отношения между сновидениями и симптомами у невротика. Мы не мо­жем отрицать, что и здоровый человек имеет в своей душевной жизни то, что только и делает возможным как образование сновидений, так и обра­зование симптомов, и мы должны сделать вывод, что и он произвел вы­теснения и употребляет известные усилия, чтобы сохранить их, что его система бессознательного скрывает вытесненные, но все еще обладающие энергией побуждения и что часть его либидо не находится в распоряже­нии его Я. И здоровый человек, следовательно, является потенциальным невротиком, но сновидение, по-видимому, единственный симптом, который он способен образовать. Если подвергнуть более строгому анализу его жизнь в бодрствовании, то откроется то, что противоречит этой видимости, то, что эта мнимо-здоровая жизнь пронизана несметным количеством ничтож­ных, практически незначительных симптомов.

Различие между душевным здоровьем и неврозом выводится из прак­тических соображений и определяется по результату — осталась ли у данного лица в достаточной мере способность наслаждаться и работоспо­собность? Оно сводится, вероятно, к релятивному отношению между ос­тавшимся свободным и связанным вытеснением количествами энергии и имеет количественный, а не качественный характер. Мне незачем вам на­поминать, что этот взгляд теоретически обосновывает принципиальную излечимость неврозов, несмотря на то что в основе их лежит конститу-циональная предрасположенность.

Вот все, что мы для характеристики здоровья можем вывести из фак­та идентичности сновидений у здоровых и невротиков. Но [при рассмот­рении] самого сновидения мы делаем иной вывод: мы не должны отде­лять его от невротических симптомов, не должны думать, что его сущ­ность заключается в формуле перевода мыслей в архаическую форму выражения, а должны допустить, что оно показывает нам действительно имеющиеся размещения либидо и его привязанности к объектам.

Мы скоро подойдем к концу. Быть может, вы разочарованы, что по теме психоаналитической терапии я изложил только теоретические взгляды и ничего не сказал об условиях, в которых начинается лечение, и об успехах, которых оно достигает. Но я опускаю и то, и другое. Первое — потому что я не собираюсь давать вам практическое руководст­во по проведению психоанализа, а второе — потому что меня удерживают от этого многие мотивы. В начале наших бесед я подчеркнул, что при благоприятных условиях мы добиваемся таких успехов в лечении, кото­рые не уступают самым лучшим успехам в области терапии внутренних болезней, и я могу еще добавить, что их нельзя было бы достичь ника­ким другим путем. Скажи я больше, меня заподозрили бы в том, что я хочу рекламой заглушить ставшие громкими голоса недовольства. В адрес психоаналитиков неоднократно даже на официальных конгрессах выража­лась угроза со стороны врачей-“коллег”, что собранием случаев неудач анализа и причиненного им вреда они откроют глаза страждущей публи­ке на малоценность этого метода лечения. Но такое собрание, независимо от злобного, доносо подобного характера этой меры, не смогло бы предо­ставить возможность выработать правильное суждение о терапевтической действенности анализа. Аналитическая терапия, как вы знаете, молода;

нужно было много времени, чтобы выработать соответствующую технику, и это могло произойти только во время работы и под влиянием возра­стающего опыта. Вследствие трудностей обучения врач, начинающий заниматься психоанализом, в большей мере, чем другой специалист, вы­нужден совершенствоваться самостоятельно, и успехи первых его работ никогда не позволяют судить о действительной эффективности аналитиче­ской терапии. —

Многие попытки лечения не удались в первое время использования анализа, потому что он применялся в случаях, которые вообще не под­ходят для этого метода и которые сегодня мы исключаем благодаря нашим взглядам на его назначение. Но это назначение могло быть установ­лено только на основании опыта. В свое время не знали заранее, что паранойя и Dementia praecox в ярко выраженных формах неподвластны анализу, и пытались применять этот метод при всех заболеваниях. Одна­ко большинство неудач первых лет произошло не по вине врача или вследствие неподходящего объекта, а из-за неблагоприятных внешних условий. Нашей темой были только внутренние сопротивления пациента, которые неизбежны и преодолимы. Внешние сопротивления, оказываемые анализу условиями жизни больного, его окружением, имеют незначитель­ный теоретический интерес, но огромное практическое значение. Психо­аналитическое лечение можно сравнить с хирургическим вмешательст­вом, и оно тоже требует самых благоприятных условий для удачного проведения. Вы знаете, какие меры обычно предпринимает при этом хирург: соответствующее помещение, хорошее освещение, ассистенты, отстранение родственников и т. д. А теперь спросите себя, сколько из этих операций закончилось бы благополучно, если бы они делались в при­сутствии всех членов семьи, сующих свой нос в операционное поле и громко вскрикивающих при каждом разрезе ножа. При психоаналитиче­ском лечении вмешательство родственников — прямая опасность и имен­но такая, к которой не знаешь, как отнестись. Мы готовы к внутренним сопротивлениям пациента, которые считаем необходимыми, но как защи­титься от этих внешних сопротивлений? С родственниками пациента нельзя справиться при помощи каких-либо разъяснений, их невозможно убедить держаться в стороне от всего дела, и никогда нельзя быть с ними заодно, потому что рискуешь потерять доверие больного, который спра­ведливо требует, чтобы лицо, пользующееся его доверием, было на его стороне. Кто вообще знает, какие разногласия часто раздирают семью, тот и в качестве аналитика не будет удивлен, узнав, что близкие больно­го проявляют подчас меньше интереса к его выздоровлению, чем к тому, чтобы он остался таким, каков он есть. Там, где невроз связан с конф­ликтами между членами семьи, как это часто бывает, здоровый долго не раздумывает над выбором между своим интересом и выздоровлением больного. Нечего удивляться, что мужу не нравится лечение, при кото­ром, как он имеет основание предполагать, вскрывается ряд его прегре­шений; мы не только не удивляемся этому, но и не можем упрекать себя, если наши усилия остаются бесплодными или преждевременно пре­кращаются, потому что к сопротивлению больной женщины прибавляется сопротивление мужа. Мы стремимся к чему-то такому, что в существую­щих условиях было невыполнимо.

Вместо многих случаев я расскажу лишь один, когда я из врачебных соображений был осужден на роль пострадавшего. Много лет тому назад я приступил к аналитическому лечению молодой девушки, которая из-за страха уже долгое время не могла выходить на улицу и оставаться одна дома. Больная постепенно призналась, что ее фантазией завладели слу­чайные свидетельства существования нежных отношений между ее ма­терью и состоятельным другом дома. Но она была такой неловкой или та­кой хитрой, что намекнула матери на то, что обсуждалось на аналитических сеансах, причем, изменив свое поведение по отношению к матери, она настаивала на том, чтобы только мать избавляла бы ее от страха оставаться одной и, когда та хотела уйти из дома, полная страха, пре­граждала ей дорогу к двери. Мать сама раньше была очень нервной, но несколько лет тому назад вылечилась в гидропатической лечебнице. За­метим к этому, что в той лечебнице она познакомилась с мужчиной, с которым могла вступить в сношения, удовлетворившие ее во всех отно­шениях. Пораженная бурными требованиями девушки, мать вдруг поня­ла, что означал страх ее дочери. Она позволила себе заболеть, чтобы сде­лать мать пленницей и лишить ее свободы передвижения, необходимой для встречи с возлюбленным. Быстро приняв решение, мать покончила с вредным лечением. Девушка была доставлена в лечебницу для нервно­больных и в течение многих лет ее демонстрировали как “несчастную жертву психоанализа”. Так же долго из-за отрицательного результата лечения этого случая обо мне ходила дурная молва. Я хранил молчание, потому что считал себя связанным долгом врачебной тайны. Много вре­мени спустя я узнал от своего коллеги, который посетил ту лечебницу и видел там девушку, страдавшую агорафобией, что отношения между ее матерью и состоятельным другом дома известны всему городу и пользу­ются одобрением мужа и отца. Итак, в жертву этой “тайне” было прине­сено лечение.

В довоенные годы, когда наплыв больных из многих стран сделал меня независимым от милостей или немилостей родного города, я следо­вал правилу не браться за лечение больного, который не был бы sai juris *, независимым от других в своих существенных жизненных отно­шениях. Не всякий психоаналитик может себе это позволить. Может быть, из моих предостережений против родственников вы сделаете вы­вод, что в интересах психоанализа больных следует изолировать от их семей, т. е. ограничить эту терапию обитателями лечебниц для нервно­больных. Однако я не могу с вами в этом согласиться; гораздо лучше, если больные — поскольку они не находятся в состоянии тяжелого исто­щения — остаются во время лечения в тех условиях, в которых им пред­стоит преодолевать поставленные перед ними задачи. Только родные своим поведением не должны лишать их этого преимущества и вообще не противиться с враждебностью усилиям врача. Но как вы заставите действовать в этом направлении недоступные нам факторы! Вы, конечно, догадываетесь также, насколько шансы на успех лечения определяются социальной средой и уровнем культуры семьи.

Не правда ли, это намечает весьма печальную перспективу усиления действенности психоанализа как терапии, даже если подавляющее боль­шинство наших неудач мы можем объяснить, учитывая мешающие внеш­ние факторы! Тогда сторонники анализа посоветовали нам ответить на собрание неудач составленной нами статистикой успехов. Я и на это не согласился. Я выдвинул довод, что статистика ничего не стоит, если

----------------------------------------------------

* Самостоятельным (лат.).—Примеч. пер.

---------------------------------------------------

включенные в нее единицы слишком неоднородны, а случаи невротиче­ского заболевания, подвергнутые лечению, были действительно неравно­ценны в самых различных отношениях. Кроме того, рассматриваемый период времени был слишком короток, чтобы судить об окончательном излечении, а о многих случаях вообще нельзя было сообщать. Это каса­лось лиц, которые скрывали свою болезнь, а также тех, лечение и выздо­ровление которых тоже должно было оставаться тайной. Но сильнее все­го удерживало сознание того, что в делах терапии люди ведут себя край­не иррационально, так что нет никакой надежды добиться от них чего-нибудь разумными средствами. Терапевтическое новшество встреча­ется либо с опьяняющим восторгом, например, тогда, когда Кох сделал достоянием общественности свой первый туберкулин против туберкулеза, либо с глубоким недоверием, как это было с действительно полезной при­вивкой Дженнера, которая по сей день имеет своих непримиримых про­тивников. Против психоанализа имелось явное предубеждение. Если из­лечивался трудный случай, можно было слышать: это не доказательство, за это время он и сам мог бы выздороветь. И если больная, которая прошла уже четыре цикла удрученности и мании, попала ко мне на ле­чение во время паузы после меланхолии и три недел1и спустя у нее опять началась мания, то все члены семьи, а также врач с большим авторитетом, к которому обратились за советом, были убеждены, что но­вый приступ может быть только следствием сделанной с ней попыткой анализа. Против предубеждений ничего нельзя сделать; теперь вы види­те это на предубеждениях, которые одна группа воюющих народов про­явила против другой. Самое разумное — ждать и предоставить времени обнаружить их состоятельность. В один прекрасный день те же самые люди о тех же самых вещах начинают думать совсем иначе, чем прежде; почему они раньше так не думали, остается темной тайной.

Возможно, что предубеждение против аналитической терапии уже те­перь пошло на убыль. В пользу этого как будто свидетельствуют непре­рывное распространение аналитических теорий, увеличение в некоторых странах числа врачей, лечащих анализом. Когда я был молодым врачом, то встретился с такой же бурей возмущения врачей против гипнотиче­ского суггестивного лечения, которое “трезвые головы” теперь противо­поставляют психоанализу. Но гипнотизм как терапевтическое средство не сделал того, что обещал вначале; мы, психоаналитики, можем считать себя его законными наследниками и не забываем, насколько обязаны ему поддержкой и теоретическими разъяснениями. Приписыв аемый пси\оана-лизу вред ограничивается в основном проходящими явлениями вследст­вие обострения конфликта, если анализ проводится неумело или если он обрывается на середине. Вы ведь слышали отчет о том, что мы делаем с больными, и можете сами судить, способны ли наши действия нанести длительный вред. Злоупотребление анализом возможно в различных фор­мах; особенно перенесение является опасным средством в руках недобро­совестного врача. Но от злоупотребления не застраховали ни одно меди­цинское средство или метод; если нож не режет, он; тоже не может служить выздоровлению.

Вот я и подошел к концу, уважаемые дамы и господа. И это больше, чем привычный речевой оборот, если я признаю, что меня самого удручают многочисленные недостатки лекций, которые я вам прочел. Прежде всего мне жаль, что я так часто обещал вам вернуться к едва затронутой теме в другом месте, а затем общая связь изложения не давала мне воз­можности сдержать свое обещание. Я взялся за то, чтобы познакомить вас с еще не законченным, находящимся в развитии предметом, и мое сокращенное обобщение само вышло неполным. В некоторых местах я приготовил материал для вывода, а сам не сделал его. Но я и не рас­считывал на то, чтобы сделать из вас знатоков, я хотел лишь просветить вас и пробудить ваш интерес.