Москва 17-го года, или Жизнь «в яме»

В Москву, на Поварскую, 26, в дом Баскакова, Иван Бунин и его жена Вера перебрались в самом конце 1917 года. Не приехали - бежали: осенью они жили у родственников в Орловской губернии - в Васильевском имении. Мужики стервенели с каждой неделей, и Бунин боялся, что их сожгут вместе с усадьбой. Буквально еще накануне бегства Бунин во время прогулок поду­мывал: не купить ли усадьбу соседа Логофета - ведь это их, бунинское, родо­вое гнездо, проданное во время оскудения. Но жить здесь становилось страшно.

Выехали в семь утра на старой телеге, еле отговорились от зорко присматривавшихся к ним злобных мужиков - ему пришлось выдать себя за мещанина. Перед Ельцом у телеги рассыпалось колесо, и им ничего не оставалось, как тащить вещи на себе.

В городе ходили слухи о погромах, о том, как жгли Анненское, и что у Ростовцевых свернули головы павлинам. В поезде, переполненном сбежавшими с фронта солдатами, ему рассказали, что князь Голицын с тремя охранниками - ингушами и попом едва отбился от явившихся грабить его имение толпы дезертиров.

Приехали в Москву, а там смятение, безумные слухи, крестный ход с чудотворной иконой... Утром началась орудийная пальба, вечером погасло электричество, на следующий день в пятый этаж ударила трехдюймовка. Жильцы заложили ворота бревнами и стали ждать - в доме поговаривали о том, что к Москве идут 4000 верных Керенскому казаков, что в город вошел ударный батальон, и все это безобразие скоро кончится.

Дом на Поварской улице считался одним из лучших в Москве. Он был выстроен в конце XIX века в неоготическом стиле, и отделка квартир имитировала внутренние покои средневековых замков: окна были стрельчатыми, коридоры - сводчатыми, росписи - причудливыми. На последнем этаже, откуда открывался вид на всю Москву, потолки были высокими, словно в католическом храме, - отопление влетало в копеечку.

Но квартира родителей его жены располагалась внизу, на первом этаже, и Бунину казалось, что они поселились в яме. Жизнь разламывалась на глазах: соседи и родня надеялись на лучшее, он же отчетливо понимал, что прошлое не вернется никогда.

То, что творилось на улицах, при­водило его в ярость.

Памятник Скобелеву, скинутый с пьедестала и лицом вниз брошенный на грузовик... Колющие лед монахи Страстного монастыря...Густо заплеванные шелухой мостовые - новая Моск­ва постоянно лузгала семечки...Красные знамена, лозунги, демонстрации, бессмыс­ленные лица под кепками и солдатскими папахами...

От новой жизни его тошнило, особенно мучитель­ным было ощущение собственного бессилия -нельзя было ни противостоять происходящему, ни бежать - нечто подобное творилось по всей России

Стрельба за окнами звучала все ближе, по Поварской бегали люди в шинелях, с винтовками в руках. Кем они были и за кого воевали? Бунин отодвинул штору пошире, прижался лбом к стеклу, пытаясь разглядеть, что делалось за углом, - и тут в рукав пиджака вцепилась жена.

Вера оттащила его от окна, и через несколько секунд в оконную раму ударила пуля.

…Еще один артиллерийский удар, а потом сразу два. В лазарет, расположившийся в доме напротив, привезли раненых... Может статься, что следующий снаряд ударит не в пятый этаж, а к ним, в первый: грохот, вспышка, а что будет дальше, он, скорее всего, не почувствует.

И тут ему показалось, что все это он уже переживал - огненный шар в глазах, ощущение сдавленности горла и подступающей смерти.

Люби меня хоть минутами, а месяцами ненавидь…

У любви много общего с тяжелой, долгой болезнью. Первая любовь в этом отношении вне конкуренции.

...Пересиживая лихолетье вместе с женой Верой, Бунин знал, что на другом конце Москвы к орудийной пальбе прислушивается женщина, бросившая его двадцать лет назад. Рядом с ней тот, к кому она ушла, - человек, считавшийся его близким другом. Бунину и в голову не приходило, что Арсик Бибиков влюблен в Варвару, - а они, оказывается, уже все решили за его спиной.

Варвара Пащенко, дочка врача, работавшая корректором в газете, казалась ему умницей и красавицей, феей добра и света, чудом залетевшей в губернский город Орел. В их компании девушку звали Варваркой, она была определенно не глупа.

Лицо у Варварки было правильным, зато шея - короткой, да и уши слишком большие: все это тотчас подметила Вера, его нынешняя жена, через много лет столкнувшаяся с ней в Москве. А пенсне Варвара Пащенко носила и в молодости. На шамаханскую царицу коренастая и суровая барышня не походила.

Однако Иван видел в Варварке богиню и был готов сигануть с обрыва за один ее взгляд. Но поутру 4 ноября 1894 года в Полтаве ему бросилась в глаза записка: «Уезжаю, Ваня, не поминай меня лихом...»

Перед глазами вспыхнули огненные круги, сдавило дыхание. И показалось, что под ногами заходили половицы. Как жить? Ради чего? Не лучше ли разом все кончить: закрепить на притолоке петлю и оттолкнуть ногой стул? Он был вне себя - сказывалась бешеная бунинская кровь, любить вполсилы в его роду не умели.

Примчался в Орел, настрочил в гостиничном номере страшное письмо: люби меня хоть минутами, а месяцами ненавидь. Позже узнал, что, получив его письмо, Варвара долго рыдала, но своего решения не переменила.

А если рассудить здраво, так ли уж она была не права? Через двадцать с лишним лет все кажется объясни­мым: здравомыслящая барышня оставила недоучившегося гимназиста, молодого человека из разорившейся семьи, пользовавшейся не самой доброй славой. Его подруга устала от бедности - они были вместе четыре месяца, и ее любовь, как видно, оказалась некрепка. За это время чувство истлело, и, слава богу, что пустая история не затянулась...

Но тогда, в Полтаве, жизнь Ивану казалась конченой: Варвара наконец прислушалась к своей родне, она тоже считала его пустельгой и неудачником.

Доктор Пащенко, низенький и суетливый отец Варвары, любовника дочери, не сумевшего даже гимназию закончить, открыто недолюбливал. Но ради дочери он помог Бунину во время воинского призыва, и тому пришлось искать службу -иначе Иван, не имеющий никаких льгот, три года тянул бы солдатскую лямку. Такого мужа для своей дочери доктор не хотел и во время решительного объяснения в глаза назвал Буниных нищими, а его самого - бродягой. Пащенко трясло от одного имени Бунина, было отчего; Варвара ушла к нему, и они стали жить невенчанными.

Что это была за жизнь! Он перебивался случайными заработками, служил в полтавской управе. Именно тогда, в 1902 году, и начал писать. Его стихи и рассказы печатали: одни критики кривились, другие похваливали, Варвара же не придавала этому никакого значения. Она была девушкой идейной и невысоко ценила изящную словесность. Его литературные опыты казались ей пустой тратой времени.

То, чем он тогда жил, не вызывало у нее большого уважения. А Бунин примкнул к толстовцам, торговал на базаре их брошюрами и, не имея разрешения, был арестован, потом учился у толстовца Фраермана бондарному ремеслу.

Варвара Пащенко боялась пропасть вместе со своим безумным сожителем, а Арсик Бибиков любил ее вот уже который год и был готов ради нее на все. Арсиком можно было командовать, волевой Варваре это казалось важным. К тому же у его родителей было чудесное именьице в 200 десятин.

Прочитав: «Не поминай лихом» и, скомкав ее записку в кулаке, Бунин оцепенел, а потом, несмотря на уговоры братьев, бросился ее искать. В Орле, в доме Пащенко, его не приняли, адреса Варвары не дали, он ее так и не увидел. Но возвращаться ему было некуда.

Ехать в Полтаву, где они жили вместе с Варварой, он не мог, а родового бунинского гнезда больше не было. Озерки продали за долги, родители перебрались к брату Евгению, купившему маленькое именьице.

У Ивана не было решительно никаких дел, и брат Юлий посоветовал отправиться в Москву и познакомиться с теми, кому он посылал свои рассказы. Тот так и сделал, и в редакциях ему были рады.