Август 1889 - 1891, Лондон, Англия

...В начале августа 1889 года я впервые приступил к постоянной работе с Е.П.Б. Она уехала из Лондона в Джерси [маленький островок у юго-западного побережья Англии]... От Е.П.Б. пришла телеграмма с настойчивым требованием, и я отправился на Джерси. Какую теплую встречу устроили мне в портике скрытого жимолостью дома, и какая суматоха была поднята ради того, чтобы предоставить все возможные удобства для нового гостя!

Меня всегда удивляло, что большинство обвиняющих Е.П.Б. вменяли ей в вину мошенничество и подлог... По моему опыту, она всегда сверхдоверительно относилась к другим людям и была очень щедрой на откровенность. Например, как только я приехал, она отдала в мое ведение все свои бумаги и отправила меня работать с кипой своей корреспонденции, которая в противном случае осталась бы без ответа до второго пришествия; ибо если она и не любила что-нибудь делать, так это отвечать на письма. Меня тогда посвятили в таинства журнала "Lucifer", и вскоре я был уже по горло завален работой по доставке указаний, изменений и контруказаний Бертраму Кейтли, который тогда был заместителем редактора, так как в те дни Е.П.Б. не позволяла ни единому слову попасть в "Lucifer" до того, как она просмотрит и пересмотрит его, и она дополняла и сокращала гранки до самого последнего момента.

Однажды днем, вскоре после моего прибытия, в мою комнату неожиданно вошла Е.П.Б. с рукописью, которую она подала мне со словами: "Прочитайте это, старина, и скажите мне, что вы думаете по этому поводу". Это была рукопись третьей части "Голоса Безмолвия", и пока я читал, она сидела и курила сигареты, постукивая ногой по полу, что было ее обычной привычкой. Я продолжал читать, позабыв о ее присутствии, увлекшись красотой и тонкостью повествования, пока, наконец, она не прервала мое молчание восклицанием: "Ну?!" Я сказал ей, что это величайшее произведение во всей теософской литературе, и постарался, вопреки своему обыкновению, выразить в словах хотя бы частично тот энтузиазм, который охватил меня. Но даже тогда Е.П.Б. не удовольствовалась своим трудом и высказала величайшее опасение, что ей не удалось в своем переводе воздать должное оригиналу; едва ли ее можно было убедить в обратном. Это была одна из ее главных черт. Она никогда не была уверена в достоинствах своих литературных трудов и доброжелательно выслушивала любую критику, даже от тех людей, которым следовало бы помолчать в данном случае. Как ни странно, она чувствовала особенное опасение в отношении своих лучших статей и работ и более всего была уверена в своих полемических опусах.

Когда мы возвратились на Лансдоун Роуд... то доктор Арчибальд Кейтли и Бертрам Кейтли отправились за границу: первый - в кругосветное путешествие, а второй - читать лекции в Соединенных Штатах. Вследствие этого их обязанности по большей части перешли ко мне, и я постепенно начал проводить все больше и больше времени с Е.П.Б. наедине, так как этого требовали обстоятельства.

Посмотрим, смогу ли я дать представление о том, как выполнялась работа.

Во-первых, имелся "Lucifer", и она в то время являлась его единоличным редактором. Е.П.Б. никогда не перечитывала рукопись, она требовала показывать ей этот текст в набранном виде и тогда проводила основное "усреднение" его содержания.

Она обращала особое внимание на объем данного текста, и часто дотошно просчитывала количество слов в каждой статье, и никогда не удовлетворялась точностью моего подсчета, когда я, в свою очередь, "усреднял" этот объем. Если я заикался о том, что мой метод подсчета - наиболее быстрый, то она начинала пичкать меня какими-нибудь прописными истинами об оксфордском и кембриджском образовании, и я часто думал о том, что она использовала свои примитивные методы арифметических вычислений нарочно, чтобы излечить меня от нетерпеливости и уверенности в собственном превосходстве. Другим великим делом было размещение различных статей. Она не доверяла его никому.

Отправление "Lucifer" в печать неизменно происходило в великой спешке, ибо она обыкновенно писала вводную статью в последнюю очередь и, привыкнув к такому положению вещей, считала, что если журнал не вышел вовремя, то винить в этом надо работников типографии...

Первый час утром после завтрака... навсегда останется для меня приятным воспоминанием. Все было совершенно неформально. Я обычно садился на поручень ее громадного кресла и послушно курил сигарету, которую она предлагала, а она тем временем открывала письма, говорила мне о том, что она хотела бы видеть выполненным, подписывала дипломы и сертификаты, причем последнее, однако, она делала под большим давлением, так как ненавидела подобную механическую работу...

Хотя Е.П.Б. оставляла большую часть своей корреспонденции мне, это все-таки не происходило без ее присмотра, потому что иногда она внезапно могла безо всякого предупреждения потребовать ответ, который еще не был отправлен или копию старого письма, и если там находились какие-либо ошибки, то мне приходилось выслушивать от нее лекцию, которая не располагала меня к большому спокойствию. Она более всего настаивала на том, чтобы я развивал в себе чувство "пригодности вещей", и она становилась беспощадной, когда этот закон гармонии нарушался, не оставляя мне ни единой возможности скрыться от ответственности, не слушая никаких оправданий, и применяла тут весь свой сверхмощный разум и знания, которые, вопреки внешней несвязности в проявлениях, всегда доходили до цели; хотя, конечно же, через мгновение после этого она снова становилась преданным другом и старшим братом, я бы даже сказал, товарищем, таким, каким могла быть только она одна...

Б. ОЛД^[104]