Работа первым секретарём Сафоновского горкома КПСС

Секретарём "промышленного" обкома КПСС был "назначен" Трубицын, работавший в совнархозе первым заместителем председателя и хорошо знавший меня, как работника совнархоза. Фактически, партийные органы удваивались, требовались кадры. И в один прекрасный день Трубицын предложил мне "работать" первым секретарём Сафоновского горкома. Я согласился, не раздумывая. Это предложение я рассматривал, как большое доверие, оказываемое лично мне, так как я понимал, что первый секретарь – это совсем не "городской парторг", а лицо, отвечающее за всё, что происходит в городе. А большое доверие всегда порождает высокую ответственность.

Помню, что на городской партконференции присутствовал сам Трубицын, так как "норовистость" шахтёрского коллектива, каким, в основном, являлась городская партийная организация, была известна. Возник один вопрос: "Зачем менять секретарей, как перчатки, если мы и к старому ещё не успели привыкнуть?" Но коммунистам откровенно объяснили все действия Обкома КПСС в данном вопросе, и они согласились.

Первые шаги. Начались горкомовские будни. Кстати, в одном здании с горкомом размещался и сельский партком, секретарём которого был избран Г. Козлов, который был секретарём Батуринского райкома в то время, когда я ещё был председателем колхоза. В своё время бывали у нас и трудные встречи, но в целом я всегда относился к нему с большим уважением. Он прекрасно знал сельское хозяйство (в отличие от двух предшествовавших ему секретарей, тоже, кстати, оказавшихся в Сафонове), а для "воспитательной работы" с председателями всегда находил нестандартные формы, после чего самые суровые слова, высказанные им, не вызывали обиды. В сферу деятельности городской парторганизации, кроме собственно города и городских предприятий, входили ещё Дорогобужская ГРЭС, работавшая на буром угле, и Издешковский известковый завод.

После двух лет партийной работы я окончательно понял, что реальное содержание партийной работы каждый партийный руководитель определяет для себя только сам в меру ответственности перед своей совестью. Можно соблюдать, "как положено" только видимость работы, а можно "пахать", вкладывая в это все свои силы и способности. Вспоминая сегодня те "горкомовские" дни, я понимаю, что секретари горкома, Патрикеев, Коротков и Гарзанов, были "пахарями", возможно, не очень опытными, но отдающими этой работе все свои силы, время и способности. Но по-другому на партийной работе и нельзя работать. А когда основная часть партийных руководителей стала работать "по-другому", произошло то, что произошло: не стало ни СССР, ни КПСС.

Об оплате партийных работников. Высокой она не и должна быть в принципе. Люди должны были идти на неё по велению сердца, а не "по зову кармана". Оплата первого секретаря, конечно, по советским меркам, примерно соответствовала этому критерию (210 рублей). Но оплата второго и особенно, третьего секретаря меня просто возмущала. Третий секретарь (или "секретарь по идеологии", как его иногда называли) получал 130 рублей. По сути, это было объективное выражение того значения, которое партия придавала идеологической работе. Хотя есть и ещё одно "объяснение". Почему в СССР торговые работники (кстати, третий секретарь обычно занимался торговлей) всегда получали очень мало? Потому, что "подразумевалось", что остальное они "всё равно" наворуют". Вероятно, и третий секретарь с ними?

Чудеса советской экономики. С сафоновскими заводами я уже был знаком по работе в совнархозе. Поэтому своё знакомство с городом я начал с шахтоуправления – совершенно не знакомой мне отрасли, и со знакомства со всем городским хозяйством. Сафоновское шахтоуправление, да и сам город Сафоново, были созданы в послевоенные годы, когда разрушенный войной Донбасс ещё не работал, а страна остро нуждалась в топливе. Поэтому и подмосковный уголь, обводнённый и низкокачественный, оказался "на вес золота". Возможно, к созданию шахт в Сафонове приступили ещё в 1942 году, как только фронт отодвинулся на запад. А само угольное месторождение было исследовано ещё в довоенное время, когда был создан комбинат "Тулауголь". Но судьба сафоновского шахтоуправления (и всего комбината "Тула уголь") оказалась не очень удачной, так как меняющийся топливный баланс в стране отражался, в первую очередь, на существовании малоэффективных и вообще убыточных предприятий, осуществлявших добычу топлива. "Какой дурак построил это (сафоновские шахты)?" – сказал однажды высокий начальник. И добычу стали ограничивать, а шахты – закрывать. "Какой дурак закрыл действующие шахты?" – сказал другой высокий начальник, и началось интенсивное проектирование суперсовременных шахт, которое продолжалось с тех пор всю оставшуюся часть XX века, а, возможно, происходит и сегодня. Я оказался в Сафонове именно в то время, когда часть шахт уже была остановлена, добыча ограничена, но проектирование всё равно продолжалось. Мне всегда казалось, что каким бы большим не делать рабочий день, безработицы в стране никогда не будет (как и высокой зарплаты), так как оплата по затратам труда может охватывать любое количество рабочих.

Начальник шахтоуправления Пазынич решил показать мне всё хозяйство, начиная с утренней разнарядки. Конечно, шахтёры воспользовались случаем упрекнуть секретаря, что в городских магазинах шахтёру нечего купить, чтобы он мог положить в свой "тормозок" что-либо существенное. Зарплатой они были довольны. Но, что толку от зарплаты, когда на неё и купить то нечего? А, спустившись в шахту и немного пройдя по забоям, я воочию увидел все "прелести" шахтёрского труда. И хотя кайлом уже никто не работал, но и использование отбойного молотка и комбайна, облегчая труд, сами условия работы улучшить не могли. В общем, впечатлений мне вполне хватило, чтобы отнестись к труду шахтёров с особым уважением. Во время утренней планёрки, когда я начал что-то говорить "о трудовом энтузиазме", Пазынич как-то деликатно перевёл разговор в новое русло. Теперь я спросил, в чём дело? Оказывается, всё шахтоуправление – планово-убыточное, так как бурый уголь продаётся ниже своей плановой себестоимости. Поэтому за каждую сверхплановую тонну добытого угля Пазынича вызывают в Тулу "на ковёр", за убыток, который он нанёс комбинату. Хотя это самое "убыточное" предприятие не только содержало всё городское коммунальное хозяйство, но ещё имело и сверхплановые прибыли от того, что убытки оказались ниже плановых. Ведь по "объёму валовой продукции" ("стоимость" угля) ему платил Комбинат, поставлявший потом тот же уголь потребителям по более низкой продажной цене, неся на этом убыток.

Получается, чем больше благ (в данном случае, угля) производят сафоновские шахтёры, тем больше убытков несёт комбинат "Тула-уголь", а с ним и всё советское государство, а сама советская экономика является противоестественной. (13)

Таким же экономическим чудом (именно, чудом) является "сверхплановая прибыль от убытков". Каково звучит?

Подобных предприятий в стане были тысячи. Вопрос был и в том, "что" при этом нужно учитывать, как основной показатель, объём валовой продукции, как это делали советские предприятия, в том числе и шахтоуправление или доход, как это делали мы в колхозе? Я долго "пытал" Пазынича экономическими вопросами, а ушёл от него с твёрдым убеждением, что экономика, работающая по такой системе, принципиально не должна существовать. Ведь такие предприятия могут существовать только потому, что у колхозников забирают всё просто "забесценок" Но в чём виноваты в данном случае и колхозники, и шахтёры и все остальные "совки"? А ведь виноваты, на самом деле, в своём равнодушии и экономической безграмотности. Абсурдность описанной мною "системы" была очевидна большинству экономистов, даже, если они были экономически безграмотными. Но грамотность нужна только неравнодушному человеку. А для равнодушного – чем он безграмотней, тем ему спокойней живётся.

Побывал я, естественно, и на Дорогобужской ГРЭС, относящейся к числу "средних" электростанций. Порядок, как и на всех подобных электростанциях, идеальный, но переработка угля из вагонов, прибывающих на ГРЭС составами, поражала своими объёмами, хотя перегрузка была неплохо механизирована. Зато, совсем по другому всё выглядело зимой, когда однажды я приехал на ГРЭС, чтобы посмотреть, как можно использовать теплую воду после охлаждения, которую станция сбрасывала обратно в Днепр. Во всю кипела "работа" по вторичной "добыче" угля. Теперь уже с железнодорожных платформ, прибывших из Тулы и смерзшихся в сплошной монолит, так как подмосковный уголь имеет высокую обводнённость. Специальные "добытчики", которых для этой цели содержала ГРЭС, отбойными молотками крошили ледяные глыбы. На ГРЭС существовали и тепляки для отогрева платформ с углём, но их просто не хватало. А зачем они вообще нужны, если шахты расположены рядом, связаны с ГРЭС железной дорогой, и при желании, можно вообще организовать поставку угля "по минутному графику"? Тем более, что и угольщики, и электрики, и железнодорожники были в одной партийной организации, прекрасно знали друг друга, а, главное, были сами в этом заинтересованы. "Каким же дураком должен быть директор ГРЭС, чтобы не видеть этого?" – как всегда сгоряча подумал я. Оказывается, директор давно и безуспешно пытается решить этот вопрос. "Значит, плохо пытается". Обрушиваюсь на начальника шахтоуправления. "А ты, что, не можешь отгружать уголь в Дорогобуж?" Спокойный ответ, могу куда угодно, но гружу по разнорядке Комбината Тулауголь. Обращаюсь к железнодорожникам: нет вопросов, тем более, если ГРЭС приобретёт свою "вертушку" и не будет зависеть от наличия порожняка.

Но явная и очевидная глупость не давала мне покоя. Какое-то непонятное недоразумение, как я, естественно, подумал сначала. Потом ездили с Пазыничем в комбинат Тулауголь. Приняли, прекрасно поговорили, решили что-то полезное, но этот вопрос решить не удалось: не их компетенция. Специально поехал в Москву в Госплан и Госснаб. Следует сказать, что должность "первый секретарь горкома" открывала мне двери, практически, в любой кабинет, и вопроса "А вы записались на приём?" мне никто не задавал. Рассказывать детали ни к чему, да я их и не помню. Но факт остаётся фактом: это был, вероятно, единственный вопрос, далеко не самый сложный, с которым я во время своих столичных поездок не справился. Точнее, не успел справиться, так как я всё равно "не мытьём так катанием", но добился бы устранения этой глупости, но вскоре партию снова объединили, а меня снова "передвинули". Но этот, казалось бы, мелкий случай в сочетании с ранее имевшими место подобными "мелочами" уже тогда привёл меня к выводу, ломавшему все мои жизненные устои.

Не способна экономически нормально развиваться страна, в которой мелкие хозяйственные вопросы не могут получать естественного разрешения, даже тогда когда в их разрешении заинтересованы, практически, все стороны (14).

Потом, не раз возвращаясь мысленно к этому вопросу и увязывая его с постоянно накапливаемым новым опытом, я пришёл к выводу, что в описанном случае я столкнулся с явлением, которое в последующие годы перешло в "систему", особенно пышно расцвёвшую в период "торжества демократии", при которой любое дело, полезное для одного, должно обязательно сопровождаться "откатом" в пользу другого, если только тот другой способен хоть в чём-то ему помешать. Но в то время мысли, что нужно просто "смазать" и в Комбинате, и в Госснабе нам даже не приходили в голову. Какими счастливыми и наивными мы тогда были!

Обеспечение права собственности. Принципиальная необходимость увязки индивидуального "права собственности" (т.е. зарплаты) со всей финансовой системой и системой торговли возникла в моём сознании много позже. Но свою личную ответственность за то, чтобы каждый житель нашего города мог нормально "отоварить" свою зарплату я воспринимал, как важнейшую практическую задачу. А встречи, подобные встречам с шахтёрами не позволяли "забыть" об этом ни на минуту.

Совершенно новым для меня делом была вся система городского хозяйства, и, особенно, торговля, с которой я раньше сталкивался только как покупатель. Сафоново – молодой рабочий город, вероятно меньше любого другого в Смоленщине связанный с деревней, и для его населения магазины имели исключительно высокое значение. Настоящего рынка в городе не существовало и раньше, а, главное, жители окрестных колхозов и совхозов не проявляли в этом почему-то особой заинтересованности. Вспоминая сегодня украинские рынки в Корсуне Шевченковском или в Немирове, ломившиеся от разнообразия и изобилия даже в период "голодомора" (в детстве меня регулярно возили летом на Украину), я понимаю, что наличие такого рынка легко могло бы решить наши дополнительные продовольственные проблемы. Но, увы, рынком мы не занимались. Рынок остался как бы "незамеченным" нами, что в основном объяснялось и разделением парторганизаций. Но вполне реальные планы взаимодействия с колхозами и совхозами района путём оказания им помощи в механизации сельхозпроцессов, в чём я разбирался достаточно хорошо, я стал строить с первого дня, как стало известно о предстоящем объединении парторганизаций.

Лично я имел значительно б о льшие возможности в реализации своего "права собственности", так как почти ежемесячно бывал в Москве и покупал там весь "дефицит". А, как известно из анекдота, в СССР сначала все товары свозились сначала в Москву, а уже отсюда развозились по всей стране. Кстати совнархозы неизбежно должны были стать основой ликвидации этой оригинальной системы. И стали бы, но после отставки Хрущёва, которого в равнодушии явно нельзя упрекнуть, быстро ликвидировали сами совнархозы.

Конечно, если бы речь шла просто о торговых услугах, то я для своего обеспечыения в продуктах не постеснялся бы прибегнуть к услугам горторга. Но, фактически речь шла именно об обеспечении "права собственности". А такое право принадлежало всем, но горторг мог обеспечить его лишь небольшой группе "городских начальников", поэтому я счёл невозможным развитие таких услуг.

Заведующий Горторгом еженедельно информировал меня о состоянии дел с товарами. А как обстоит дело в самих магазинах мы (я имею в виду трёх секретарей) взяли за правило проверять сами. После полуторачасового обхода основных магазинов, совершаемого еженедельно, обычно, уже после работы, мы получали полное представление о том, что в них есть. На следующий день заведующий Горторгом являлся с отчётом, и выслушивал наши замечания, часто весьма нелестные. Хотя обычно не было того, чего и не могло быть, так как фонды были явно недостаточные. Старались использовать отходы столовых и ресторана для откорма свиней, но всё это была кустарщина. Однако сама система "проверок на глаз", практически, почти исключала возможность "левого" отпуска дефицитных товаров "уважаемым" горожанам, тем более, что мы сами входили в их число. Настроение от таких походов безнадёжно портилось, ехал в Смоленск в надежде что-то "выбить", но все находились в одинаковых условиях.

Однажды ко мне с обычной регулярной информацией явился Уполномоченный КГБ. Никаких событий, попадавших в такую информацию, у нас не происходило. (Начальника милиции я вообще никогда не приглашал, так как им занимался председатель горсовета). Но в данном случае уполномоченный сообщил: "шахтёры ворчат (они никогда "не стеснялись" ворчать), но я не считаю нужным информировать кого-либо выше". И тут меня осенило. "А почему не считаешь? Наоборот, проинформируй "с картинками". И объяснил ему свою затею. Всё произошло, как говорят, "штатно". Через недельку мне позвонил кто-то из секретарей обкома. Я уже был готов к этому разговору, подтвердил существование недовольных (спросил бы, "кто" - персонально, первым назвал бы себя самого, так как я и был "недовольным №1), рассказал, что мы предпринимаем, но отметил, что масло болтовнёй не заменишь. Этот разговор не остался бесследным и кое-что существенное мы получили дополнительно. Но, в общем-то, я считаю это запрещённым способом: ведь продуктов всё равно не увеличилось. Ну, уменьшили Ярцеву или Рославлю, а нам добавили, что это за "гешефт"? Но очень часто мысли "по секрету" от себя самого принимали такой оборот: если бы тот десяток колхозов и совхозов, входивших в партком, подчинялся горкому, то мясную проблему, как я считал, решить было бы можно за пару лет. Даже примерно знаю как. Думаю, что работай мы с Козловым в том же качестве ещё пяток лет (горком – партком), мы неизбежно пришли бы к какому-то радикальному решению и этой проблемы, в решении которой сельский партком был заинтересован не меньше нас.

В условиях товарного производства задача обеспечения "права собственности".возникает и при социалистическом, и при капиталистическом вариантах развития, так как именно в такой, чисто правовой, форме член общества получает вознаграждение за своё участие в общественно полезной деятельности. Эта задача существовала и в колхозах, где она проявлялась в форме трудодней. Система трудодней вызвана объективной сезонностью сельского хозяйства, в которой проявляются естественные законы природы. И подобный учёт этой особенности сельского хозяйства разумен и оправдан.

Работая в условиях товарного производства, как и обычное "юридическое лицо", колхоз сначала оценивал труд участника, а потом наделял его соответствующим "правом собственности". Но и в том, и в другом случае участник получал за свой труд чисто условную величину, "трудодни" ("палочки") в колхозе, и деньги ("бумажки") в других юридических лицах. В советский период государство следило за постоянным курсом рубля, не допуская инфляции, что, как показал опыт, было вполне возможно сделать. Но полностью обеспечить выданные деньги товарами государство не могло, из-за их недостатка, что превращало "право собственности" в некую фикцию, лишённую ценового содержания. Именно с этим я и столкнулся, работая секретарём Горкома. Колхозы своих колхозников сами не обманывали. Кроме случаев выдачи на трудодни денег, лишённых товарного обеспечения. Но натуральное обеспечение трудодня после завершения всех сезонных работ каждый колхоз определял сам, исходя из собственных результатов. И оно было вполне реальным.

Хотя это были уже не объективные результаты трудовой деятельности колхозников, а результаты общественного распределения благ, которое осуществляло государство, и колхозникам доставалось лишь то, что государство соблаговолит им оставить. Но "право собственности", которое получали колхозники (если забыть о том, что оно было несоразмерно мало) было, по крайней мере, в своей натуральной части, вполне реальным.

Обеспечение "права собственности" – это основополагающая задача любого государства. И, без решения этой задачи, существование современного общества, практически, невозможно. (15)

Перед каждым современным государством в сфере оплаты труда стоит совершенно неоднозначный "выбор":

− либо, подобно существующим измерителям длины (метр) и веса (килограмм), установить постоянный "измеритель стоимости" в форме денег. Для этого следовало установить систему постоянных (обновляемых) товарных ценников, лишив при этом определённую часть общества возможности "зарабатывать" на чисто денежном обороте, не создающем каких-либо благ;

− либо, сохраняя природу существующих денег, и, рассматривая их в виде некоторого подобия "трудодня", ввести систему уточнения стоимости денег, подобно тому, как это делалось с трудоднём, чтобы рассчитываться с участниками юридических лиц каким-то "особым" способом, который был бы обеспечен "правом собственности".

На самом деле никакого "выбора" не существует. "Плавающий" денежный курс не только не вызывается никакой необходимостью, но он противоречит экономической природе такого ценностного измерителя, как деньги и введен лишь для того, чтобы образовать ещё один источник неэкономического обогащения.(16)

Хотя и в СССР, и во всём социалистическом лагере, допустившим множество очень серьёзных экономических ошибок, не провозглашалось на каждом шагу "священное право частной собственности", но именно в данном вопросе СССР не только предложил, но и в течение полувековой практики полностью подтвердил экономическую обоснованность используемой методики ценообразования, одним из важнейших результатов которой стало полное обеспечение "права собственности". Хотя в условиях товарной недостаточности и огромных расходов на оборону сохранение постоянства денежного курса носило отчасти формальный характер, но сам принцип реализации "права собственности" проверен на практике и является единственно возможным.

В условиях сделки обе стороны имеют взаимно противоположные интересы, ведут друг с другом "борьбу за существование", приобретающую иногда формы "классовой борьбы", организационный уровень продавцов и покупателей просто не сопоставим, а сам процесс ценообразования требует высокой квалификации, которой ни покупатели, ни продавцы не имеют. В этих условиях ценообразование может осуществляться только путём создания государственных (и мировых) ценообразующих органов, а сами цены и деньги должны оставаться постоянными "на века". (17)

Одним из последствий классовой борьбы, возможно, самым дорогостоящим является деление государств на "рыночные" и "нерыночные". Это, вероятно, самое безграмотное экономическое "изобретение", за которое обществу приходится очень дорого расплачиваться. Даже в XIX и XX веках, не говоря уж о XXI-ом, "нерыночных" государств существовать просто не могло, тем более, таких, как СССР. Однако. лицемерие, господство которого на Западе утвердилось даже раньше, чем в СССР, стремилось представить конфронтацию капиталистического и социалистического лагеря не как чисто политическую борьбу (т.е. борьбу, лишённую экономического смысла), а как результат борьбы между государствами, избравшими экономические и неэкономические формы развития современного общества. Ну, а когда господствует "политика", то масштабы лжи ничем не ограничены. И "свободный" рынок, не имеющий какой-либо научно обоснованной системы ценообразования (а другой "системы" быть просто не может), выдаётся за "научно обоснованную форму. Сегодня становится ясным, что "свободный рынок" в его современном понимании и "право собственности" – не сопоставимые понятия. Но это становится очевидным сегодня, а признать свои ошибки "Запад" ещё не готов. На самом деле в процессе "холодной войны" (с "локальным подогревом" во множестве регионов) спор между двумя системами происходил, в частности, и из-за того, должен ли рынок быть жёстко регулируемым, так как ни благ, ни денег в процессе торговли создаваться не может. (Это не "точка зрения", а объективный закон). Или рынок можно объявить "свободным" в вопросах ценообразования, и новые деньги могут возникать без создания благ. Очевидно, что признание правоты в данном вопросе меньше всего зависит от степени объективности взглядов полемизирующих сторон. Хотя снижение классовой остроты, происшедшей в современном обществе, безусловно, облегчает признание собственной дури, но пока господствует лицемерие, словоблудие сохраняется, как эффективный способ "сохранить собственное лицо".

Впрочем, термин "свободный рынок" может быть вполне разумным, если понятие "свободный" относить не к системе ценообразования, как это имеет место, а к "свободе" покупателя в выборе товаров и продавцов.