Я хочу превращаться

Лиловое небо стекает в гущу солнечно-зеленой хвои, нанизанной на бурые буры сосновых стволов.

Пока я писал эту строку, небо сделалось почти белесым, и с хвои исчезла зелень. Превращение произошло, можно сказать, прямо на глазах. Интересно, что в этот момент произошло с моими радужками?

Когда мы употребляем расхожее, шаблонное "прямо на глазах", думаем ли мы о самих глазах? А, что если исхитриться и подсмотреть за ними, за глазами в такую минуту? Что происходит с ними?

Куда утекли зеленое и лиловое, плескавшееся в моих радужках? Теперь они внутри меня, и я их ощущаю, и пишу о них. И пока я пишу эту строку, они вновь появляются за окном, выныривая со дна радужки.

Пейзаж за окном повторяется, как судьба.

И дело даже не в том, что, как сказал Гераклит "дважды нельзя войти в одну и ту же реку", дело даже не в том…

Мы и не входим в реку. Реки наплывают на нас. Одни и те же или нет – не имеет значения. Реки тоже переселяются. Они несут сами себя, поддерживая свои воды, как мать – младенца. Так и судьба несет сама себя, и мы – ее воды.

Судьба повторяется, как пейзаж за окном, как образы мира, пляшущие в радужках.

Судьба – это и есть повторение. Сплетение, переплетение, пересечение и возобновление того, что "уже было". Поэтому судьба – память.

Без памяти нет узнавания. Без узнавания нет познания. Мы живем и выживаем, потому что узнаем и припоминаем.

Когда я выезжаю на перекресток, я помню – надо посмотреть на светофор. Но мне необходимо его узнать среди десятков других объектов. Затем – мгновенно вспомнить, какой цвет, какому действию соответствует. Потом узнать этот цвет. Ничего нового в светофоре нет. Он, конечно, не тот же, что вчера, но он – такой же, как вчера. Этого достаточно для узнавания.

Галактический светофор для меня, землянина – пейзажи.

Пейзаж – понятие универсальное, и оно касается не только начертаний и цветовых орнаментов природы. Пейзажи бывают, бывают и есть: наши внутренние – пейзажи чувств и переживаний, и состояний. А также в наших отношениях присутствует вся начертательная геометрия вкупе со всем спектральным многоцветием высказанного и неизреченного. Фигуры судьбы – это также: эллипсы, параболы, синусоиды, пересекающиеся параллели устремлений, параллельные вертикали веры, перемежающиеся многоточия… только точек здесь нет…

Смысл судьбы заключается в том, что не мы совершаем действия, а действия совершают нас.

Смысл судьбы заключается в стереометрии воспроизведений.

Он заключается на воспроизведении прадействия – того, что уже некогда было и когда-то совершалось. В таком самозамыкании кто-то может увидеть унылую монотонность стереотипных шаблонов порождаемой безысходности. Но это не так.

Во-первых, нигде нет ни входов, ни выходов вообще – чтобы мыслить о безысходности. Входов и выходов нет, но есть только переходы.

Во-вторых: там, где есть ход, не может быть безысходности. Потому что сам по себе ход отрицает любую безысходность. И среди Священных Писаний есть Книга Исхода, но нет Книги Безысходности.

Стало быть, повторение – это не прилипание к пройденному, а его подъем – возобновление. Если и дальше продолжать оперировать антитезами, то – нового нет, есть возобновление, или: новое – это возобновление.

Если я предыдущим днем ехал отрезком пути А – В, то сегодня, повторяя эту дорогу А – В, я не отбрасываюсь во вчера, но это самое вчера перебрасываю в сегодня – совершая действие, называемое возобновлением.

Не надо забывать старое. Не узнаваемое старое, не узнается как новое. Новое – это не хорошо забытое старое. Новое – это хорошо помнящееся старое. Тот, кто хочет уйти от старого, от памяти, от повторения – тот стремится выкинуть свою судьбу. Все равно, у него ничего не получится, кроме смятений и метаний, от которых становишься похожим на сморщенную, измятую простыню.

Я снова вижу лиловое небо, загустевшее в ущельях между соснами.

Я хочу превращаться и дальше.

Жизнь – это волшебная сказка.