История №1. Летающий мальчик

"Некий мальчик умел летать.

Он это делал легко и свободно. Просто разбегался и поднимался в воздух. Затем парил. Парил и смеялся. Он это дела легко и свободно.

О нем стали говорить.

Приехали эксперты. Летать они не могли, но зато много знали о том, как это делается. Посмотрели. Убедились.

- Как же так? – Высказался первый. – Такой удивительный феномен и – сам по себе?

- Да. – Согласился другой. – Никуда не годится.

- Конечно, - заявил третий, - он исполняет чудесные вещи… Но… еще маловато техники.

- Верно подметили, коллега. – Кивнули первые двое. – Маловато техники. Нет школы, так сказать.

Мальчик рядом тихо парил в воздухе.

- Спустись-ка. – Попросили эксперты.

Тот, не спеша приземлился.

- Ты, конечно, уникум. – Обратились к нему специалисты. – Но тебя надо многому еще учить.

И они стали его учить, как правильно летать.

- Ногу надо ставить вот так. Ты неправильно ставишь ногу.

- А разбегаться следует несколько по-другому. Ускоряйся постепенно. Не торопись.

- И дыхание, дыхание! Следи за дыханием!

- А, когда начнешь подниматься в воздух, не забудь о том, чтобы грамотно раскинуть руки. Все понял?

- Понял. – Ответил мальчик.

- Ну, что ж, пробуй.

Мальчик, как надо, выставил ногу.

Грамотно разбежался, тщательно следя за тем, чтобы правильно организовать дыхание.

И в нужный момент по всем правилам техники раскинул руки.

Подпрыгнул.

Но взлететь не получилось.

- Давай-ка еще разочек.

Безуспешно.

Центрированный день хлопотали специалисты. Замеряли длину конечностей, на что-то помножали ее, делали длинные вычисления. Хмурились. Мальчик, однако, не взлетал.

- Да. Не так-то просто летать. – Покачал головой один эксперт.

- Конечно. надо много учиться и трудиться для этого. – Высказался другой.

- Что ж, мы обработаем данные и напишем инструкцию для тех, кто хочет научиться летать. – Подвел итог третий. – Наш подопечный ее прочтет, и у него все получится.

Эксперты еще о чем-то поговорили меж собой и уехали восвояси.

А мальчик пошел домой. С тех пор он больше не летал".

История, однако, на этом не заканчивается.

Потому ее вовсе не следует воспринимать как назидательную басню.

Как только мы останавливаемся на нравоучительном аспекте, мы – останавливаемся.

Мы можем констатировать: вот, дескать, есть хороший мальчик и плохие эксперты. Мальчик, мол, воплощает в себе принцип естества с его спонтанностью, свободой и т.д. А, вот, косные сухари-эксперты на корню загубили это естество.

Подобной околесицей наполнена вся пост-ньюэйджевская псевдоромантика. Ею кормят потребителя духовных продуктов со странниц масскультурных (или культмассовых) блокбастеров на тему просветления.

Но потребитель духовного продукта, вероятно, уже обнаружил, что сам продукт слегка подпортился. От многочисленных "откровений свыше", "ступеней мудрости", "божественных потоков" изрядно попахивает складской спертостью залежалого товара. Как и следовало ожидать, общепитовская баланда не превзошла фирменной кухни первоклассного ресторана.

Но вернемся к нашему мальчику. О нем в данной истории известно только то, что он умел летать. Не больше и не меньше. Нам неизвестны его помыслы, неведомы намерения. Кем он окажется в будущем, если вообще, доживет до своего будущего, - праведником или злодеем?

Само наличие некой способности еще не является поводом для того, чтобы ее обладателя посчитать фигурой исключительной и призвать непременно и тут же всех пред ней преклониться.

Хорошо. Он умеет летать. Но что из этого следует?

Зато эксперты умеют считать. И то, что они, не умея летать, решили проинструктировать того, кто умеет это делать, отнюдь не является поводом для того, чтобы их уличить в ханжестве и высокомерии.

Тренер, занимающийся с гениальным шахматистом, уступает последнему в гениальности, но тот почему-то не спешит избавиться от первого.

Будь ты трижды гениальным и великим, но тебе нужна обратная связь. Без нее твои выдающиеся качества превратятся в стоячую топь.

В представленном рассказе эксперты пришли, чтобы дать обратную связь. То, что они не преисполнились священным трепетом, свидетельствует лишь о том, что летающий мальчик – не Бог.

Наличие крыльев еще не делает ангелом.

Реплика: Но разве он просил их учить его летать?

Ответ: Но разве он отказался от их предложения? Нет. Он его принял. Каждый имеет право предложить свою услугу. Эксперты предложили. Они не настаивали.

Если я предлагаю, это само по себе, ни хорошо, ни плохо. Из этого может получиться и то, и другое. Во всяком случае, любое предложение можно воспринять как вызов. Либо я отвечаю на этот вызов, либо игнорирую его. Так или иначе, мое право остается за мной. Но если я предлагаю и назойливо настаиваю, то уже проявляю зло.

Эксперты не настаивали. Они не сулили ни пряника, ни кнута. Они вполне вежливо попросили – "спустись, пожалуйста". Не так ли?

Реплика: Так.

Ответ: И то, что последовало дальше, проявилось, всего лишь, как один из возможных вариантов развития сценария. Мы не знаем продолжения истории, но, как уже было сказано, она имеет свои возможные продолжения.

И, вообще, никакая история, на самом деле, никогда не заканчивается.

Просто потому, что никакая история не может быть самодостаточной, и она оказывается, так или иначе, вплетенной в ткань других историй. Любое романное пространство всегда открыто. Так, в "Анне Карениной" остается место и для Карамазовых.

По большому счету, и в конечном итоге, история только одна. Все остальное – ее переплетения.

Повествование о летающем мальчике формально заканчивается тем, что он пошел домой и, что с той поры он больше не летал. Кто-то посчитает это грустным финалом.

Но, в действительности, финалов не бывает ни грустных, ни веселых. Поскольку финалов вообще не бывает. Потому что любое повествование можно продолжить.

Представим себе следующие варианты.

"А мальчик пошел домой. С тех пор он больше не летал".

1. Поначалу его это печалило, но затем он успокоился и сказал себе: "что ж, раз не суждено летать, значит, буду ползать". И тот час же несказанно обрадовался, ибо это был его момент истины. И, когда он вырос, стал великим спелеологом – исследователем пещер. Спелеологи как раз большую часть своего времени ползают по подземным лабиринтам. И радуются. И игнорируют Алексея Максимовича Горького с его пресловутой сентенцией "рожденный ползать, летать не может".

2. "А мальчик пошел домой. С тех пор он больше не летал". Поначалу его это печалило, но затем он успокоился и сказал себе: "Все равно, я буду летать". И тот час же несказанно обрадовался, ибо это был его момент истины. И, когда он вырос, стал знаменитым летчиком. И с тех пор жил он долго и счастливо. И радовался жизни, потому что исполнилась его мечта.

Мы не будем перечислять все потенциальные варианты судьбы летающего мальчика, поскольку число таковых практически приближается к бесконечному.

Обратимся к линии экспертов. Допустим, они издали практическое руководство, нечто вроде самоучителя "как научиться летать". Брошюрка попадает в руки другого мальчика. Он летать не умеет, но страстно мечтает об этом. И вот он, внимательно изучив рекомендации, начинает им следовать. В результате взлетает.

Можно ли говорить о том, что такие, как эксперты являются притеснителями и "душителями" творчества"?

При ответе "да", тут же возникает следующий вопрос: возможно ли творчество задушить или притеснить?

При ответе "да" и на этот вопрос, мы с полным на то основанием высказываемся – если это творчество можно задушить, то это не творчество. В том отличие творчества от продукта. Продукт исчезает, будучи поглощенным. Творчество, по определению, постоянно себя воспроизводит. Поэтому булгаковская метафора "рукописи не горят", способна рассматриваться не только как поэтическое восклицание, но и как одно из наиболее точных определений сути творчества.

Нам известно: был Аракчеев, который притеснял Пушкина, и был Пушкин. Аракчеев только был. А Пушкин еще и есть.

Жизнь изобилует постоянными пре-вращениями. Отсюда следует правомерность допущения, что кто-то из экспертов решил настолько глубоко изучить исследуемый им вопрос, что, в конце концов… сам взял и полетел.

Жизнь есть история.

Жизнь есть переплетение, бесконечное сплетение вариантов этой истории, калейдоскопическое плетение- феерия не обрываемых нитей, каждая из которых – возможность.

Жизнь есть непрестанное осуществление этих возможностей.

Жизнь есть.

История № 2. О двух лягушках

Подобным образом мы воспроизводим и сюжет о двух лягушках, попавших в кувшин с молоком. Обе начали барахтаться, чтобы выбраться из него. Весьма трудоемкое занятие – даже ради самоспасения утопающего.

Вскоре первая поняла, что занятие слишком трудоемкое, и, наверное, бессмысленное. А потому расслабилась и дала себе утонуть.

"Ну, уж, нет"! – Подумала вторая. – "Пока есть силы, буду все делать для того, чтобы не умереть".

И продолжала отчаянно работать лапками. Она билась и барахталась до тез пор, пока не сбила молоко в масло. Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и…

по классическому сценарию выпрыгнула из кувшина. Это сценарий - а).

Но возможны и другие повороты:

б) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… в этот момент кувшин наглухо закрыли крышкой и поставили в духовку.

б) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… в этот момент с ней случился острый приступ сердечной недостаточности.

в) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… выпрыгнула из кувшина. Мимо проходил кованый сапог и ненароком наступил на нее своей подошвой.

г) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… выпрыгнула из кувшина. И тут с ней случился приступ острой сердечной недостаточности. Переусердствовала. Да и стресс не прошел даром.

Поэтому, когда в назидание приводят вторую лягушку как образец отваги и воли к жизни в противовес ее малодушной подруге, то это, скорее, вопрос идейных разногласий, а не момента истины.

Допустима ли формулировка: вторая лягушка не выжила, а только оттянула минуту смерти? При ответе "нет" мы вправе удивленно спросить – а почему, собственно, нет?

История №3. О хозяине, слуге и Смерти

И тут вступает в игру третий сюжет.

У одного господина, жившего в Бухаре, был слуга.

Однажды к слуге зашла Смерть и сказала, что скоро встретится с ним окончательно. Слуга перепугался. Рассказал хозяину и с мольбой попросил у того коня, чтобы скрыться от смерти. "Поеду в Самарру. Там она меня не найдет".

Хозяин посочувствовал слуге и дал ему коня. Сам же отправился на рынок. На базаре он увидел знакомые очертания. Это была смерть. Он подошел и спросил:

- Почему ты напугала моего слугу?

- И не думала его пугать. – Ответила Смерть. – Просто я назначила ему встречу назавтра. В Самарре.

Говоря психологическим языком, слуга всеми признаками своего поведения продемонстрировал паническое состояние. Если вдуматься, то у него есть что-то общее со второй лягушкой, про которую Смерть вполне могла сказать: "И чего она так беспокоится? Ведь я ей назначила встречу за пределами кувшина"?

Вместе с тем, и в третьем сюжете не стоит искать морали. Ее там нет. Говорить о том, будто данная притча учит тому, что от смерти не уйти, значит, просто проецировать одно из множества миропониманий.

Любая история учит только одному – тому, что она ничему не учит. Будь это не так, мы бы давно уже извлекли из нее прок.

И хотя история не самодостаточна, она самоценна. Она показывает, что в этом мире что-то происходит. И даже тогда, когда кажется, что ничего не происходит. И как раз, именно тогда, когда кажется, что ничего не происходит, происходит наиболее важное.

Происходит – стало быть: приходит – проходит – уходит – исходит – снова приходит – и так далее, вплоть до нескончаемой бесконечности.

Мы этого не ценим.

Мы от искусства убегаем в искусственность.

Мы ищем смысл там, где существует только Промысел.

Но ни там, ни здесь нет смысла.

При наличии промысла наличие смысла оказывается лишним, и, в общем-то, бессмысленным.

Реплика: Подобный ход рассуждений приводит нас к философии абсурда.

Ответ: Возможно. Но что такое абсурд? Прежде всего, это термин, означающий некий взгляд на мир. Как всякий термин, он претендует на смысл. А смысл – ничто иное, как претензия на объяснение и оправдание. Всего лишь одна из пояснительных записок.

Не является ли таким же абсурдом заявлять – это абсурд?

И если мир бессмыслен, то это еще не повод называть его абсурдом – словом, лишенным значения.

В принципе, отсутствие смысла не дает оснований предаваться унынию. Вспомним миф о Сизифе.

История №4. О Сизифе

Сизиф толкал в гору камень. Но как только камень оказывался почти у самой вершины, он скатывался к подножию горы. И заклятому бедолаге приходилось устремляться за ним вниз, а затем, обливаясь потом и, заклиная богов, приговоривших его к этой каторге, снова тащить свою тяжесть на вершину горы.

Это – единственная история, которая совершенна. Не зависимо от того, смертен Сизиф или бессмертен.

Допустим, Сизиф бессмертен. В таком случае данная история никогда не заканчивается. Она становится самодостаточной и не имеющей никаких вариантов, способных видоизменить заданный сценарий.

Но и в том случае, если Сизиф смертен, история также остается совершенной. По той же причине – по причине ее абсолютной самодостаточности. Финал, равно как и фабула, в ней предрешены и обжалованию не подлежат.

С тех пор имя Сизифа стало идиомой. Когда хотят подчеркнуть напрасность чьих-то усилий, говорят – сизифов труд.

Я скажу, вслед за Альбером Камю, что любой труд – сизифов. Смерть обесценивает любой труд.

А сизифова история – это история обо всех нас. О людях.

Разница лишь в том, что Камю говорил об этом с печалью и едкой горечью. Я говорю радостно. И радость имеет реальные основания. Сотни тренингов и тысячи консультаций предоставили мне возможность обнаружить, как радуются люди, когда постигают простые, очевидные и совсем не суровые факты:

А) Жизнь бессмысленна

Б) Наша жизнь – сизифова история.

Такой момент осознания надо не просто констатировать. Его необходимо пережить. Тогда с этой точки начинается непрекращающийся праздник. "Праздник, который всегда с тобой". – Говорил Хемингуэй с подачи Гертруды Стайн. Он имел в виду Париж. И он застрелился. Классик спутал понятия. Qui pro quo. Париж, как и любой другой город, не может быть праздником. Праздники внутри, а не снаружи.

Альбер Камю умер рано. От туберкулеза. Что, практически, равносильно самоубийству. Он не принял своего открытия о бессмысленности жизни. Он не принял жизни. Он продолжал цепляться за иллюзию смысла. И зачах от чахотки. Либо смысл, либо жизнь.

Мы подошли к тому, что есть совершенная история.

Это история о Сизифе.

Все остальные темы, сюжеты, сценарии – лишь вариации и оранжировки. Они лишь создают кажущееся разнообразие и многообразие жизни, этакое буйство бытия. Наподобие детского калейдоскопа.

Но, прежде всего, калейдоскоп – это труба и пара десятков разноцветных стеклышек. И, чтобы увидеть узоры, необходимо глазом приникнуть к этой трубе.

Мы смотрим на жизнь и видим мелькающие комбинации ее узоров. Стало быть, мы – все равно что – в трубе. Поэтому мы не властны что-либо изменить и не контролируем ход событий.

Реплика. Да, ребенок приникает глазом к трубе, но ведь труба находится у него в руках. И он сам ее крутит. В какой-то момент он вообще может отложить ее в сторону. Иными словами, ребенок распоряжается трубой, а не наоборот.

Ответ. Ну, последнее заявление о том, будто ребенок распоряжается трубой, а не труба ребенком – несколько натянуто. Не бывает односторонних влияний. Есть взаимо -влияния. Ребенок воздействует на трубу. Труба воздействует на ребенка. Назовем это как – их Совместное.

Совместное не значит – постоянное. Оно может быть сиюминутным, преходящим.

Совместное не значит – неизменное. Оно может быть непрерывно меняющимся.

Совместное – не то, что находится в одном месте. Но это то, что соединено в одном месте.

Поэтому Совместное – всегда уместное.

Если соотнести данное понятие с плоскостью психологической терминологии, то мы обнаружим данное каждым автором свое определение:

Юнг – коллективное бессознательное.

Морено – семейное и групповое со-бессознательное и со-сознательное.

Фромм – социальное бессознательное.

Фулкс – социальное и межличностное бессознательное.

Зинкин – разделенное бессознательное.

Кернберг – культурное бессознательное.

Шелдрейк – морфогенетическое поле.

Все указанные авторы, кроме биолога Руперта Шелдрейка, включили в свои терминологические конструкции слово, введенное в активный лексикон Фрейдом – бессознательное.

Под бессознательным Фрейд мыслил иррациональную мощную силу, не доступную непосредственному восприятию разума и управляющую нашими поступками. В определенной мере бессознательное – это бесы, обитающие в темной гуще нашего сознания. Они заряжены агрессивной, разрушительной энергией. Они искушают, совращают, заставляют совершать нас поступки, в которых мы потом раскаиваемся или за которые расплачиваемся. Фрейд мыслил теологически, будучи невропатологом. Он был мифотворец и писал свой вариант истории. Кого-то этот вариант способен излечить.

Последующие приверженцы фрейдовского мифа стали использовать слово "бессознательное" в качестве своеобразного "заклинательного" штампа.

Но вернемся к ребенку с его калейдоскопом. Как уже было сказано, он не увидит картинку, если не прильнет глазом к трубе, то есть – не ограничит свой взор. Такое ограничение можно назвать фокусированием, или, если угодно – концентрацией.

Из этого следует: чтобы увидеть нечто, необходимо сузить свой взгляд. Не расширить, а сузить! До такой степени, чтобы все остальное оказалось невидимым, чтобы оно просто исчезло, оказалось вытесненным.

И весь парадокс заключается в том, что это исчезнувшее, вытесненное и на самом деле перестает существовать.

Реплика. Но это уже солипсизм какой-то.

Ответ. Солипсизм – это учение, проповедующее, что весь мир находится только в нашем воображении.

В свое время солипсизм было принято ругать как крайнюю, экстремальную форму субъективного идеализма.

Если бы вам захотелось обидеть некоего философа и вывести его из полемической игры, то обозвать его солипсистом для этого оказалось бы вполне достаточным.

Ныне ситуация меняется. Ныне есть квантовая физика. Она того философа если и не оправдывает, то, во всяком случае, не дает его оппоненту возможности доказать, что он совсем не прав.