Падеж в латинском и турецком языках

Теперь полезно обратиться к трем латинским парадигмам, иллюстрирующим некоторые из наиболее распространенных моделей склонения. Эти парадигмы представлены традиционным образом в табл. 9.

Таблица 9.

Три латинских склонения

(Лексема PUELLA 'девочка' относится к женскому роду, LUPUS 'волк' — к мужскому роду, BELLUM 'война' — к среднему роду.)

Мы не будем останавливаться на происхождении и значении традиционных наименований падежей в латинском языке. Достаточно сказать, что самая общая функция «номинатива» — оформлять субъект предложения; «вокатив» — падеж обращения; «аккузатив» используется для оформления объекта переходного глагола; «генитив» — падеж «обладания»; «дативом» оформляется косвенный объект (например, в латинском переводе предложения I gave the boy a book эквивалент слова boy будет стоять в дативе, а эквивалент слова book — в аккузативе); а «аблатив» выполняет разнообразные функции, включая функцию обозначения «инструмента», с помощью которого что-либо делается (например, в этом падеже будет стоять эквивалент слова sword 'шпага' при переводе предложения I killed him with a sword 'Я убил его шпагой').' Надо отметить также следующие моменты: глаголы некоторых классов требуют постановки объекта не в аккузативе, а в других падежах; разные предлоги требуют определенных падежей (чаще всего — аккузатива или аблатива); аккузатив и аблатив (с предлогами или без предлогов) имеют разнообразные «обстоятельственные» функции, связанные с пространственными и временными разграничениями. Все эти положения важны для рассмотрения общих вопросов. Мы начали с латинского языка, так как он дает примеры целого ряда как более общих, так и более частных свойств категории падежа, характерных для индоевропейских языков. Ниже мы увидим, что главная проблема, связанная с определением падежа как грамматической категории, состоит в решении вопроса о том, сколько из этих частных «индоевропейских» свойств мы хотим сохранить в нашем определении.

В одной из предшествующих глав уже указывалось, что падеж и число «слиты» в латинском языке (имеет место «фузия») в том смысле, что словоизменительные суффиксы (в тех случаях, где можно провести четкую сегментацию на основу и суффикс) одновременно оформляют существительное по конкретному значению категории падежа и по конкретному значению категории числа; более того, комбинация конкретного падежа и конкретного числа может выражаться совершенно разными суффиксами в разных «склонениях», а один и тот же суффикс может выражать разные комбинации падежа и числа. Короче говоря, по характеру словоизменения существительного латинский язык является «фузионным» (ср. § 5.3.8). Нет оснований включать в определение категории падежа условие, чтобы, либо сама по себе, либо «слитая» с какой-то другой именной категорией, она подразделяла существительные на разные склонения. Синтаксические функции падежей в турецком языке очень напоминают функции падежей в латинском языке, но, как мы уже видели, они выражаются суффиксом, который (с учетом общих принципов гармонии гласных) поддается вычленению и является постоянным для всех существительных. Таким образом, в турецком языке имеется только одна регулярная модель «склонения» (ср. табл. 10).

Таблица 10

Падеж и число в турецком языке

В описании латинского языка традиционно признается шесть падежей. Но не существует латинского существительного, для которого все шесть падежей различались бы морфологическими средствами. Для большинства склонений формы номинатива и вокатива идентичны как в единственном, так и во множественном числе; принципиальное исключение к этому общему правилу иллюстрируется склонением слова LUPUS, представляющим очень распространенную парадигму. В одних склонениях нет морфологического разграничения между генитивом и дативом единственного числа (ср. PUELLA), в других не различаются датив и аблатив единственного числа (ср. LUPUS, BELLUM); ни в одном латинском существительном датив множественного числа морфологически не отличается от аблатива множественного числа. Принцип, на котором, видимо, основаны традиционные парадигмы, сводится к следующему: выделяется именно шесть падежей, потому что это минимальное число синтаксически релевантных различий, с помощью которых оказывается возможным формулировать правила выбора формы, пригодные для всех склонений как в единственном, так и во множественном числе. Если бы все существительные склонялись как LUPUS, не было бы нужды проводить разграничения между дативом и аблативом; если бы все существительные склонялись как BELLUM, не было бы нужды различать номинатив, вокатив и аккузатив, и т. д. В рамках традиционной системы классификации становится возможным делать такие общие утверждения, как «падеж „обладания“ — это генитив» (puellae et lupī 'девочки и волка'), «косвенный объект стоит в дативе» (puellae et lupō 'девочке и волку'), «предлог а требует аблатива» (ā puella et lupō 'девочкой и волком'). Но фактически этот общий принцип не находит последовательного применения почти ни в одной грамматике латинского языка, ибо имеется по крайней мере еще один падеж, который должен признаваться в правилах, связывающих словоизменение существительных и синтаксис предложения. Это локатив, падеж «местонахождения». Локативные сочетания «местонахождения» в латинском языке обычно имеют форму «предлог + аблатив существительного» (например, in rīpā 'на берегу', in oppidō 'в городе'). Однако с определенной группой существительных предлог не употребляется; употребляемая же форма существительного идентична генитиву единственного числа для большинства существительных, склоняемых как PUELLA, LUPUS и BELLUM (ср. Romae 'в Риме', domī 'дома'), но для некоторых других парадигм склонения (которые здесь не иллюстрировались) аналогична аблативу. Правило выбора локатива обычно формулируется в том виде, в каком мы его только что привели. Это, очевидно, не согласуется с принципом, лежащим в основе установления шести традиционных падежей. Но эта частная непоследовательность лишь одна из многих. Ее важность для общей грамматической теории состоит в том, что она совершенно ясно показывает, что синтаксически эквивалентные конструкции могут реализоваться с помощью слов или сочетаний, которые в терминах их «поверхностной структуры» могли бы классифицироваться совершенно по-разному. Даже если бы нам пришлось говорить, что в латинском языке существует локатив, который совпадает с генитивом или аблативом по склонению и числу существительного, мы должны были бы все же признать синтаксическую идентичность таких выражений, как Romae («локатив») и in oppidō («предлог + аблатив»). Любая общая теория падежа должна признавать два факта: (i) что один и тот же падеж может реализовать более чем одну синтаксическую функцию и (ii) что конкретная синтаксическая функция может реализоваться разнообразными средствами в одном и том же языке— в частности, что существует более «глубокая» связь между падежами и предложными сочетаниями в латинском языке, чем это следует из традиционного анализа словоизменения. Оба эти факта существенны для описания многих других языков как в пределах, так и за пределами индоевропейской семьи.