2015-10-13
253
подбираю ту или иную интонацию к человеку. Одно слово можно повторить с разной
интонацией. Поэтому приходится постоянно себя контролировать: с кем говоришь, о чем
говоришь, как говоришь. Бывает так, что человек не воспринимает быструю речь, ему что-нибудь
скажешь – он не поймет. Тогда говоришь более внятно и медленнее. Случается, кому-то
помогаю. Решать их психологические проблемы. Чтобы избежать конфликтов… У нас в отряде
большие срока – до 25 лет. Сидеть долго, поэтому мы думаем, как избегать конфликтов. Потому
что мы не знаем, что будет завтра. По-иному ведут себя те, у кого маленький срок. Он каждые
сутки пересчитывает, сколько ему остается дней до свободы. Ему хочется побыстрее, он
«гоняет», поэтому психует. А когда каждый день считаешь, это выбивает из колеи. Поэтому в
зоне нужно себя чем-то занимать. Читать, изучать… Когда я в первый раз перешагнул порог
камеры, это был для меня совершенно чужой мир. Свой 42-й год рождения я встретил в тюрьме.
Это было чем-то вроде смены рубежа… Правильно говорят, что у каждого человека есть своя
|
|
|
карма, что все в этом мире предопределено. В колонии я увлекся изучением астрологии. И здесь
научился делать астрологические квадраты на людей, то есть выявлять, на что этот человек
способен. Нужную литературу я беру у других осужденных, тех, кто этим тоже занимается. Еще я
увлекся магией… В колонии, где много людей с темным прошлым, витает в воздухе
отрицательная энергия. Физически ощущаешь тяжелую атмосферу. Некоторые осужденные
научились себя подпитывать энергией от других людей. Я встречал таких… с ним неприятно
разговаривать, хочешь уйти, а он так и лезет на разговор – это он забирает вашу энергию.
– В обмороки после таких разговоров никто не падал?
– Нет, не падал. Вроде.
– Есть понятие о том, что все мы ходим под Богом: каждому воздастся по его деяниям. И
если человек совершил неблаговидный поступок, то рано или поздно это аукнется на его судьбе.
Например, кошмарные сны замучают. Такое бывало в зоне?
– В верхах власти воруют эшелонами – и кошмары их не мучают! Вы помните, как в конце
1999-го – начале 2000 года хотели снять с депутатов и судей неприкосновенность. Они
закричали: «Караул!» Потому что хорошо понимали, что сорок процентов из них сразу
пересажают. Вы знаете, за что… Потому что к рукам прилипает. Маленький чиновник берет
немного, а судья – много. С каждого дела он хочет «заработать» хороший кусок. В нашей
колонии есть бывшие представители почти всех силовых структур. Нет только судей!
Случайность? Крупных чинов у нас тоже нет, такие всегда откупаются… Хотя я считаю, что в
|
|
|
нашей стране именно судейский и прокурорский аппараты самые коррумпированные. Это я вам
могу доказать из собственного опыта, когда еще работал в милиции и пытался раскрутить
несколько крупных дел. Например, у нас появилась магнитофонная запись беседы преступного
авторитета с прокурором одного из районов, где первый спрашивал совета у последнего. А
потом к нам приехали из управления, и кассету забрали. Ну как это расценивать? И так
происходило довольно часто.
Я помогаю людям, пытаюсь помогать… Вот один осужденный стал резко худеть, за месяц
сбросил пятнадцать килограмм. Я снял с него сглаз, и он опять вошел в привычную колею
жизни, поправился. Но чтобы снять сглаз, нужны особые условия. Во-первых, нужны
необходимые атрибуты: это свеча и шерстяная нитка. А во-вторых, не в каждом помещении
можно снимать сглаз. В отряде, например, категорически нельзя. Почему? Да потому что в
помещении отряда слишком много отрицательной энергии. Мешают другие осужденные,
которые находятся рядом. Поэтому приходится искать возможность уединения.
– Где же в колонии можно уединиться?
– Ну, скажем… в кабинете начальника отряда.
– И снимать сглаз под присмотром того же начальника отряда?
– Отвечу так: история об этом умалчивает…
– Вам жалко время, которое проходит здесь, в колонии?
– Мне сидеть еще долго-долго-долго… За это время я успею изучить и освоить все то, до
чего не доходили руки в прошлом. А жалею я в этой жизни только об одном: у меня две дочери и
они растут без отца… Когда я уезжал в Москву, младшей только исполнилось четыре года, а
старшей было восемь лет. Пока я сижу в колонии, младшая пошла в школу, научилась писать, и
теперь шлет мне письма. Значит, помнит…
– О чем больше всего мечтаете, сидя в колонии?
– Когда освобожусь, поеду туда, где вольно дышится. Куда-нибудь на природу, где озера и
водопады.
– Что, сразу – на природу?
– Почему сразу? Жизнь меня научила: сначала обдумай, а потом шагай. Если
запрограммировать себя на что-то, это плохо. Потому что планы через день-два могут
поменяться, а программа, которую вы заложили раньше, она сработает. Помимо вашей воли.
Поэтому нужно не программировать себя, а думать. Шаг сделал – а вдруг там яма?
Око за око
– Я был на подписке о невыезде, – рассказывает осужденный Д. – Прихожу в суд, а мне
объявляют: 20 лет строгого режима!
И тяжело вздохнув, он подводит черту:
– Когда меня посадили, мне было тридцать восемь лет. На свободу я выйду в пятьдесят
семь…
Осужденный Д.
– Я работал в городе Черкесске Карачаево-Черкесской автономной области. Сейчас это
республика. Последняя моя должность – дежурный медвытрезвителя. Однажды привезли
пьяного, который вел себя вызывающе, бросился на моих подчиненных. Они его ударили, в
результате чего он умер. Потом обвинили меня, весь наряд, что это было преднамеренное
убийство. Обвинили даже сотрудников ГАИ, которые доставили его в вытрезвитель. Хотя было
доказано, что у задержанного была средняя степень опьянения. Целый год длилось следствие, потом был суд, который вынес оправдательный приговор. Меня оправдали, работников ГАИ
оправдали, фельдшера вытрезвителя оправдали. А тех, кто действительно был виновен, их
наказали. Убитый был по национальности черкесом. И в то время в республике начались
гонения на русских.
– В каком году это было?
– В 1997-м. Там как раз выбирали первого президента. Было политическое противостояние
между черкесами, карачаевцами и русскими. Ситуация была такой, что вводили в республику и
внутренние войска, и СОБР, и ОМОН со всех регионов.
– В таких условиях сложно было работать?
– Да я там вырос, мне проще было…
– В вашем городе какое население преобладало, по национальности?
– Вообще в республике больше русских. За ними, по численности, идут карачаевцы, и уже
|
|
|
потом – черкесы.
– Кстати, а в вытрезвитель кто чаще попадал? Кто больше всех пил?
– Русских попадало больше. Потому что русских самих было больше в городе. А так-то всех
национальностей попадали в вытрезвитель.
– Вы сказали, что погибший был черкесом. В ходе следствия не было попыток свести все к
национальной розни?
– Такие попытки были после суда. Погибший работал преподавателем в институте. У него
друзья были наверху. Прокурор республики был его другом. Как известно, все эти
нацменьшинства между собой очень дружные ребята, в отличие от нас, русских. И в конце
концов посадили всех, кто хоть каким-то боком имел отношение к гибели этого человека.
– Сколько всего человек посадили?
– Шестерых.
– Назовите, кого именно посадили.
– Посадили работников ГАИ, которые доставили его в вытрезвитель. Хотя они выполнили
то, что предписывается «Законом о милиции». Дважды делали экспертизу крови погибшего, и
дважды была доказана средняя степень его опьянения. Он управлял автомашиной в нетрезвом
состоянии. Более того, он оказывал сопротивление при задержании. Но в конце концов его
доставили в вытрезвитель. Фельдшер проверила. Его положили. А потом, уже когда его
выводили в туалет, мои подчиненные его там как раз зацепили. Как таковой потасовки не было.
Удар-два, и всё. Его хотели завести обратно.
– Кого еще осудили?
– Фельдшера. Ее обвинили в пособничестве. Меня тоже обвинили. Сначала мне
предъявляли незаконное лишение его свободы. Потом халатность мне предъявляли: якобы я
недосмотрел. А потом еще превышение должностных полномочий приписали. В общем, всё в
одну кучу сгребли и всех осудили. Фельдшеру три года дали, двоим гаишникам – по четыре, моим двоим подчиненным – по пятнадцать лет. А мне дали двадцать лет.
– Вам-то за что так много?
– А за то, что я получился связующим звеном. Главарем «мафии». Хотя на самом деле я
даже не видел потасовки. Потому что в то время принимал другого пьяного.
– В каком году вас осудили?
– Первый суд был в 1998 году, а второй – в 2000-м.
|
|
|
– Чем вы занимались между первым и вторым судами?
– Меня не уволили. До решения первого суда, когда меня оправдали, была служебная
проверка. После суда я пришел на службу… Скажу честно, что после той грязи, которую вылили
на милицию в ходе судебного процесса, я уже не хотел работать ни в каких органах. Морально я
был подавлен. Потому что милицейское начальство никак не участвовало в судебном процессе: ни на кого не давило, но и не поддерживало никого. По принципу: будь что будет. Я никому не
нужен был на службе. Потом мне пришлось переехать в другой город, потому что я опасался
провокаций. Боялся, в основном, за семью.
– А бывали провокации?
– Ну, такого-то не было. В суде всё было: и на жену бросались, и мне угрожали. Там такое
творилось… Когда зачитали оправдательный приговор, то здание республиканского суда
разбили.
– Как разбили?
– А вот так: полностью выбили стекла, аппаратуру у судей побили. Там всем досталось: и
сотрудникам милиции, и судьям. Там бардак такой был. Что хотели, то и творили. После суда я
сразу уехал в другой город.
– В какой город?
– В Буденновск Ставропольского края. Двести километров от Черкесска.
– В тот самый Буденновск?
– Да, в тот самый. Захват чеченцами заложников в роддоме был в 1995 году, а я приехал туда
в 1998 году.
– Не боялись, что в городе могли повториться кровавые события 1995 года?
– А такое может произойти в любом городе на юге России. Граница рядом. Нет, не боялся…
Когда я приехал, в Буденновске жили нормальной жизнью.
– Что было дальше?
– На оправдательное решение суда написали жалобу, и кассационный суд в Москве отменил
оправдательный приговор. Год и семь месяцев я был на свободе до второго суда.
– Чем вы занимались все это время?
– Работал слесарем в ремонтно-механическом цехе. Тяжело было поначалу, после того как я
занимал в милиции определенную должность.
– В каком звании вы ушли из милиции?
– Я был старшим лейтенантом. А вообще я начинал свою службу командиром взвода ППС,
потом был замкомроты, командиром роты ППС – прошел все ступени строевого подразделения.
– Сколько лет вы прослужили в милиции?
– Немного. Пять лет. Я сам ушел из милиции, потому что морально не был готов
продолжать службу. И между прочим, когда я пришел на буденновское ремонтно-механическое
предприятие, я за год сделал карьеру. Так получилось, что через три месяца ушел из цеха мастер.
Начальник посмотрел на меня и говорит: «Мастером будешь?» Еще немножко я поработал и стал
заместителем начальника цеха. И получал зарплату я больше, чем в милиции. Так что я не
переживал, что уволился из органов.
– Второй суд стал для вас неожиданностью?
– Нет, почему… Приговор отменили в Москве, судью тоже поменяли, а мне оформили
подписку о невыезде. И вот опять год длились суды. Судьи постоянно менялись, никто не хотел
браться за это дело, потому что знали: скандальное дело. В конце концов прихожу на приговор, и
мне объявляют: двадцать лет строгого режима. Меня сделали преступником, а погибшего –
национальным героем. Собирались назвать в его честь улицу. Хотели проводить в его родном
ауле скачки, посвященные его имени. Так что вопрос о том, кто виноват, а кто нет, даже не
поднимался. Мне просто говорили: «Да как ты вообще посмел его поместить в вытрезвитель».
– Какой была ваша первая реакция на новый приговор?
– Сначала я даже не осознал, что меня посадили на такой большой срок. А потом стал, как
говорится, приходить в себя, понимать, что это очень большой срок. И тогда я сказал себе: «Надо
держаться». Иначе просто «крышу» может сорвать. Когда меня посадили, мне было тридцать
восемь лет. На свободу я выйду в пятьдесят семь, потому что мне засчитали один год, проведенный в СИЗО до первого суда. А вообще, в тот год, когда меня первый раз закрывали, мне
было сидеть намного тяжелее. Первый суд, большая огласка. Я боялся, что мои родственники
могли подумать, что я действительно виноват. И это для меня было бы тяжелее всего. Моя жена, другие родственники, многие сотрудники были на всех судах. Они видели, слышали, узнали, что
я невиновен, меня оправдали. И уже во второй раз, когда начался новый судебный процесс, я в
душе знал, что я невиновен. И родственники это тоже знали. Я сыну сказал: «Ты можешь смело
смотреть всем в глаза».
Случай 2 января
– Я надеюсь, что вы не будете указывать мою фамилию, – говорит осужденный Б. – И не
будете сверять мой рассказ с моим личным делом. Потому что я вам расскажу свою, неофициальную версию всего происшедшего. У меня был выбор: быть убитым или убить самому.
Осужденный Б.:
– Службу я начинал в 1995 году, пошел по контракту во внутренние войска. Мне было тогда
уже 26 лет.
– Чем вы занимались до этого?
– Был обыкновенным водителем.
– С чего началась ваша армейская карьера?
– Я прошел обучение в школе прапорщиков, успешно закончил ее. Далее была служебная
командировка на Северный Кавказ.
– В каком году?
– В 1996-м.
– Сколько времени там провели?
– Почти три месяца. После возвращения домой меня представили к боевой награде. Но из-
за некоторой неразберихи, честно скажу, начальник штаба просто перепутал имена: мой
командир роты представлял меня к боевой награде за один из боев под поселком Горогорск –
этот эпизод освещался в программе «Время», наши родные потом рассказывали – а боевую
награду дали другому человеку, моему тезке, который там даже рядом не был. Просто командир
роты подошел к начальнику штаба и сказал: «Вот я написал на него представление – оформи и
отправь в штаб в тактическую группировку». А тот начальник штаба всегда был, как правило, подшофе – стресс снимал. И он отправил представление на другого человека – на того, кого он
знал лично. Я-то был к этой части только прикомандирован, а тот был свой. Но это не суть
важно, я и не жалею… Значит, так надо было.
– Чем приходилось заниматься в той командировке?
– Этот эпизод биографии я стараюсь напрочь вычеркнуть. Потому что ничего хорошего там
не было. Единственное, чем я могу гордиться – а я там был командиром взвода, – я не потерял ни
одного солдата. После служебной командировки я поступил на юридический факультет, заочно, в Пермский университет. Я учился и служил одновременно. Командир соединения по нашей
области доверил мне должность заместителя командира части по правовой работе. Я был
юрисконсультом войсковой части. Одновременно с этим пришло представление с предыдущего
места работы. Мне дали звание старшего прапорщика. И я был, по сути, единственным старшим
прапорщиком на всем Урале на такой должности. Потому что моя должность была офицерской с
капитанским потолком. Далее сменился командир части: новым командиром части стал
замполит. Ранее мы с ним некоторое время конфликтовали. Поэтому я был вынужден
перевестись в Министерство юстиции. Работал в областном Учебном центре при местном
УИНе [13]. Полтора года я выполнял обязанности замначальника Учебного центра по кадрам.
Когда мой непосредственный начальник стал готовить документы на утверждение меня в
должности заместителя по кадрам – а эта должность подполковничья – тут же мне предложили
хорошую альтернативу, и я предпочел сократиться. В 2000 году я был по оргштатным
мероприятиям уволен из органов внутренних дел… Что еще вам рассказать? Еще до службы во
внутренних войсках я женился. Это было в 1990 году, сразу после срочной службы в армии.
Имею двоих детей: сына и дочь. Ну а что касается моего преступления… Вам же интересна
психология преступника… У меня был выбор: быть убитым или убить самому. Потому что это
была уличная драка, в которую я попал. Приехавшие милиционеры патрульно-постовой службы
сбили меня с ног, надели мне наручники и увезли в отделение милиции.
– Что это была за драка? Кто был зачинщиком?
– Меня били, я бил…
– Сколько их было?
– Небольшая толпа. Один из них был с лопатой. Так что милиционеры, я думаю, забрав
меня в отделение, таким образом мне даже жизнь спасли. Они потом рассказывали, что тот, кто
был с лопатой, увидев милицию, развернулся и убежал.
– На тот момент вы еще служили в Министерстве юстиции? Или уже уволились?
– Драка произошла через пять месяцев после моего увольнения из Учебного центра.
– Так с кем же вы подрались?
– Со случайными людьми. На улице. Совершенно спонтанно подрался.
– Из-за чего?
– Я пытался разнять дерущихся. Было 2 января. Я шел по улице, вижу, двое конфликтуют. А
вчера был Новый год. Понятно, что все вокруг радостные, несколько возбужденные. Я попытался
их разнять, но один из них меня ударил. А потом появились другие, не знаю откуда, и они начали
меня просто-напросто избивать. А мне ничего не оставалось, как ответить. Один из этой толпы
получил ножевое ранение. И меня обвинили в убийстве. Хотя нож не нашли, и подвязали меня к
трупу практически голословно, на показаниях одной женщины, которая позже отказалась
явиться в суд, чтобы подтвердить свои показания, и отказалась от очной ставки. Дело в том, что, когда меня задержали, я был чрезмерно возбужден, скажем так, несправедливым отношением к
себе. Ну и я высказался не очень цензурно в адрес национальной принадлежности следователя
прокуратуры. Который приехал на место происшествия. А у меня после 1996 года, то есть после
моей командировки в Чечню, появилось негативное отношение ко всем этим кавказцам.
Следователь оказался азербайджанцем. Я ему в лицо высказал все, что я о нем думал. Ну и плюс
небольшой конфликт, который произошел у меня в участке. Меня там побили, но списали эти
побои на якобы мои хулиганские выходки. А то, что наручники забивали каблуками и что не
снимали с меня эти наручники практически часа четыре…
– Как это «забивали каблуками»?
– На запястьях.
– А зачем каблуками-то?
– Я просил всего лишь предоставить мне телефон. Они мне стали в нецензурной форме
указывать мои рамки. Я попытался встать на букву закона, ведь все-таки я учился в университете
на тот период на четвертом курсе юрфака, был уже маленько знаком с правом. Я стал законно
требовать либо адвоката, либо предоставить основание для моего задержания. А в ответ
услышал много интересного. Ну и побои, конечно… А как такое терпеть спокойно, молча? Я не
смог. Мне только наручники мешали. А так-то я тоже им отвечал.
– Вы сказали, что орудие убийства – нож – не нашли.
– Нет, не нашли.
– Тогда на чем же строилось обвинение против вас? И вообще, вы-то что говорили на суде в
свое оправдание?
– Вы знаете, как правило, судья не воспринимает показания подсудимого. Ни в коей мере.
Не берет их за основу. И как бы не берет их всерьез. Он делает свои выводы лишь на показаниях
свидетелей и экспертизах. Вот если посмотреть на мое дело со стороны свидетелей, то
получается, что погибшего убивал не я. Но даже если предположить, что я это мог сделать, то
мое преступление должны были квалифицировать не по 105-й статье – убийство, а минимум по
108-й с физиологическим аффектом. То есть когда на меня напали, сбили с ног, стали пинать, то
у меня в этот момент затмило сознание. Я не помню, что я делал!.. Почему? Потому что у меня
была неадекватная реакция на избиение. Я вполне мог в этом состоянии отобрать у кого-либо из
этих людей оружие и этим же ножом мог убить. То есть я допускаю такую версию. Адвокат, участвовавший в процессе, пытался переквалифицировать мои действия на 107-ю статью, то
есть на аффект… В 1986 году я попал в автомобильную аварию, получил серьезные травмы, ушиб головного мозга, сотрясение, кровоизлияние в головной мозг. В ходе следствия
стационарного обследования мне не делали. Обошлись пятиминуткой так называемой.
Буквально десятиминутная беседа с психиатром. Признали нормальным. И вменили то, что им
надо было вменить. Я понимаю, что для них это как галочка – борьба с преступностью. Тем
более что я бывший сотрудник и против меня серьезное обвинение в убийстве. Очень сильно
следователь допытывался, имел ли я боевые награды. Он даже лично ходил в военкомат. Но
самое интересное было потом. Он пришел в райисполком по месту жительства (нынче это
называется районной администрацией) – взять на меня бытовую характеристику. И там он
потребовал дать на меня соответствующую бумагу, пояснив работникам исполкома, что меня
обвиняют в убийстве из хулиганских побуждений. На него посмотрели как на идиота и сказали:
«Да вы что? Это же реальный кандидат на должность заместителя главы районной
администрации».
– Вы действительно претендовали на эту должность?
– Я был выборным лицом местного самоуправления в течение трех двухлетних сроков. Меня
знало население. Около тысячи человек. Это пять улиц, двадцать пять многоквартирных домов.
Все меня знали в лицо, по имени и где я живу. Они могли в любое время прийти ко мне со
своими проблемами и заботами. И я помогал им. По крайней мере, прилагал все усилия. И тем
не менее, несмотря на все положительные характеристики, в том числе с прежнего места
службы, меня осудили.
– Какие выводы вы сделали для себя из всего того, что с вами произошло, начиная с
момента драки и заканчивая пребыванием в колонии строгого режима?
– Когда я первоначально устраивался в войска, я проходил тестирование в
психоаналитической лаборатории. Это обязательное условие прохождения комплексной
медкомиссии. После тестирования меня вызвал на личную беседу начальник лаборатории. Он
сказал, что я человек уникальный и что с моими данными лучше всего идти в архитекторы либо
дизайнеры. Либо, если бы я пошел куда-то в органы, то лучше идти в следователи, потому что у
меня хорошо развита интуиция. И еще один из показателей тестирования был таков: у меня
оказалось повышенное, обостренное чувство справедливости. Скорее всего, это тоже сыграло
свою роль в том, что со мной произошло. Ведь не вмешайся я в тот конфликт, пройди мимо – да
просто плевать на них, пусть они хоть поубивают друг друга – я бы теперь не сидел тут. С другой
стороны, гражданская позиция… ну не мог я пройти мимо!
– Какой была реакция ваших родных на то, что вас обвинили в убийстве?
– Все, кто меня знал, были в шоке. Они не могли поверить, что я мог попасть в такую
ситуацию. Тем более убить человека. Самым сильным ударом это было для моей мамы. Она
труженик тыла в годы Великой Отечественной войны. Состояние здоровья, сами понимаете…
Для нее это было очень-очень тяжело.
– Какой у вас срок?
– Тринадцать с половиной лет.
– К чему в колонии труднее всего привыкнуть?
– К тому, что очень далеко увезли меня от дома. Поэтому жена и дети не могут приезжать ко
мне на свидания.
– Вы говорили, что у вас развита интуиция. Неужели она вам ничего не подсказывала, когда
вы увидели на улице дерущихся?
– Говорила мне интуиция, говорила: пройди мимо, не вмешивайся. А я не смог, решил
вмешаться, решил их разнять.
– Получается, вы сами выбрали свою судьбу?
– Согласен. Но я хочу обратить внимание на двуличие судейских работников. Я пытался
оспорить судебное решение. Меня возили в Москву на рассмотрение моей кассационной
жалобы. Судил меня судья Соловьев Юрий Александрович или Алексеевич, я точно не знаю.
Председательствующий кассационной инстанции. Я ему пытался противопоставить свои доводы
о судебных ошибках. Указывал на грубейшие нарушения норм УПК [14]. На всех стадиях
процесса было много нарушений. Судья Соловьев все добросовестно выслушал, потом спросил:
«У вас все?» – «Да». И он оставил приговор без изменения. Когда меня привезли обратно в
колонию, я нашел комментарии к пленумам Верховного суда. Одним из авторов комментариев
был именно этот судья Соловьев Ю. А. Самое интересное, что он комментировал пленум, делая
акцент на недопустимости использования в уголовном судопроизводстве недоказанных
доказательств. Я же ему на них указывал в кассационной инстанции! Где же он врал: когда писал
комментарий или когда выслушивал меня?
– Есть выражение, что тюрьма тоже чему-то учит.
– Да чему она может научить? В этой зоне некоторые осужденные до сих пор играют в
оперативников. Какие-то комбинации строят, под кого-то копают, чего-то роют, какие-то
интриги… Потому что иного они и не умеют делать. Некоторое время я отбывал наказание в
обычной бытовой зоне, в Пермской области. Я думал, что мне повезло попасть в зону на
территории своего региона. Но прокурорская проверка сказала, что нельзя мне там находиться.
Я категорически возражал, я хотел остаться там. Потому что от города моего было всего ничего
и ко мне бы смогли приехать родные. И вот я хочу сказать, что на бытовой зоне интриг нет. Там
даже попытки пресекаются. А если и происходит что-то, все это разруливается людьми, которые
имеют в той среде определенный авторитет и кое-что в голове. На бытовой зоне в плане
взаимоотношений между осужденными все намного проще. Если там кто-то захочет заплести
интригу, он сто, триста раз подумает, каким это вылезет ему боком. Там больше
ответственности. А в милицейской колонии ко всему этому более лояльное отношение. Поэтому
в психологическом плане здесь очень тяжело находиться. Какое-то нормальное общение здесь
может происходить только с очень узким кругом лиц, которых знаешь ты и которые знают тебя.
Вот там нормальные отношения, доверительные, приятельские.
Просто убил
– Мне сидеть двадцать лет! – восклицает осужденный В. – Но я дал себе установку, что я не
в зоне сейчас. Я нахожусь, допустим, в Шаолине, в каком-то спецподразделении: закрытая
территория, огороженная колючей проволокой. И мы здесь будто бы к чему-то готовимся.
Осужденный В.
– В детстве я проживал в Астраханской области… На улице научился играть на гитаре. И
совершенно случайно оказался в профессиональном вокально-инструментальном ансамбле, где
играл вторым составом и пел. …Ансамбль «Дельта» – дипломант международного конкурса. На
конкурсы я с ансамблем не ездил, а играл только на танцах. Потом была армия, от музыки я, конечно, ушел. Да и позже только от случая к случаю брал гитару и что-нибудь напевал, в
основном, для себя. Работал я в органах внутренних дел Калмыкии, в Элисте. Общий стаж
работы в правоохранительной системе десять лет. Начинал службу в ГАИ, затем окончил
Волгоградскую высшую следственную школу, три года работал следователем. По идейным
убеждениям я уволился из органов – не понравилась работа… Начал заниматься бизнесом. По
своим коммерческим делам я в 1997 году находился в Брянской области, где… совершенно
случайно (а может, и не случайно?) столкнулся с работником органов внутренних дел, который
пытался меня задержать. Рок или судьба… я убил этого человека! За что и отбываю наказание, считаю, что заслуженно. В содеянном я давно раскаялся. Но легче от этого его близким, конечно, не станет.
– Почему он пытался вас задержать?
– Не знаю…
– Как не знаете? Он что-то говорил, когда задерживал вас?
– Да не в том дело, что он говорил или не говорил. Я по жизни никого никогда по
беспределу не обидел. Есть хулиганы, бакланы, они без причины могут ограбить, избить. Я
такого никогда не совершу. Но мне только не надо переходить дорогу, не надо меня трогать. Я
живу по принципу: меня не трогают, я тоже не трону. И вот ситуация: меня тронул человек, и я
вынужден был… Я вынужден был! Нюансы своего преступления я вам не расскажу… У меня
была безвыходная ситуация. Он меня задерживает. Я по-хорошему ему говорю: давай с тобой
