Национальная ликвидация

Июль 2001-го. Мы встречаемся с Айной, будто она — разведчик-нелегал, а я — связной из центра. С предосто­рожностями, достойными шпионского триллера. Айна пробиралась к месту нашего свидания тайными тропа­ми, путая маршруты и никак не афишируя, даже перед своими соседями, куда и зачем отправляется. Но вот беда, мы с Айной — никакие не подпольщики и нам вообще противно положение, в которое нас поставила власть. Ведь всего-то: Айна — вдова из Махкетов, а я — журналист, желающий знать, почему уже несколько месяцев подряд Махкеты оцеплены и изолированы от внешнего мира.

—А вы знаете, только что убит тот самый водитель, который отважился доехать тогда, в феврале, до Шали, чтобы сообщить за пределы Чечни о вашем аресте. Его отговаривали, а он сказал: «Надо спасать человека».

—Как убит?

—Подъехали военные, спросили имя и расстреляли в упор. Это было 30 июня. Звали его Имран.

Значит, я живу ценой жизни Имрана?

— Но ведь то, что именно Имран поехал тогда в Шали, знали только в селе? Ваши люди. Значит, кто-то из них донес военным?

—Конечно. У нас теперь столько стукачей, что не знаем, как быть. Федералы развращают наших людей, платят им — за смерть соседей. Я сама, идя на эту встре­чу, больше всего боялась стукачей, не федералов. Воен­ные приходят в села по их наводкам. Правда, спустя ка­кое-то время они же их и уничтожают... Помните в Сель-ментаузене старый дом, куда мы ходили, чтобы встре­титься с четырьмя мужчинами, только что выкупленны­ми из ям на территории 45-го полка?

Отлично помню. Дом был совсем бедный. Семья юти­лась в одной узенькой комнатушке с примитивной печ­кой, которую только и могла протопить собранным на подступах к лесу хворостом. Маленькие дети жались тогда к матери и с ужасом смотрели на гостью, обличьем похожую на людей, которые как-то забрали их отца, после чего он вернулся домой весь избитый и больной.

Сам же хозяин дома оказался веселым остроумным человеком одного со мной года рождения. Он совсем не жаловался на пытавших его федералов, чем и удивил меня. Он смеялся над ними... Говорил, растирая раздроб­ленные пассатижами пальцы: «Несчастные... Придется же за все отвечать перед Богом. Какая разница, что мы на­зываем его Аллахом...»

— И его убили, — тихо произносит Айна. — Пришли, забрали, где-то расстреляли, а труп выбросили на доро­гу. Никто в селе не сомневается, почему так произошло: потому что он рассказал вам о пытках. Мы решили по­просить вас даже сейчас не называть его имени. Нигде. Чтобы семья выжила.

— А помните того черноволосого парня, что тогда сидел на самодельном топчане рядом с хозяином?

—Конечно. Тоже очень смешливый был. Который еще успокаивал...

— Да-да, он вам все говорил: «Да не расстраивайтесь так! Чечены — мы живучие. Вот меня никакая зараза не берет».

— Это он так ответил на вопрос, снятся ли ему по ночам пытки, через которые прошел...

— Его тоже нет. Убили. Так же: пришли, уточнили фамилию, забрали. Только труп не выбросили, а заста­вили родственников выкупить. В итоге из пятерых муж­чин, с которыми мы тогда разговаривали в Сельментау-зене — в той комнате с печкой, — нет теперь троих... А тракториста помните? Он чинил трактор у крайнего дома в Сельментаузене, и вы говорили с ним минут пятна­дцать. Он вам рассказывал о набегах федералов, а вы его еще спросили: «А боевиков давно видели? Когда они приходили?»

— Да, конечно. И он ответил: «Давно. Год назад. За­шли в село, сутки сидели, федералы на эти сутки пре­кратили обстрелы, боевики отогрелись, помылись, по­шли дальше — и тут-то начались у нас облавы...» Это его рассказ. Он у меня записан в блокноте.

— Тракторист тоже застрелен... А помните людей, с которыми сидели ночью в Махкетах — и говорили, гово­рили, говорили? В комнату набилось тогда человек 20— 25. Так половины теперь тоже нет на свете. Помните Таус Тагирову? Она так много вам рассказала, плакала. Двоих ее сыновей забрали прямо из дома в 45-й полк, и уже два месяца ничего о них не известно — пропали... По­мните Магомедхаджиевых? Харона и его жену? Забрали Харона, избили на глазах у шестерых детей, уволокли, и тоже почти уже два месяца ничего не известно... Люди не знают, что делать дальше. Похороны — каждый день... — говорит Айна, и глаза у нее сухие.

Смотрю на загнанную в угол Айну, каждые пять ми­нут разговора вспоминающую о собственных детях, ос­тавленных сейчас в Махкетах. Ее трясет от мысли, что, пока ее не будет, с детьми может случиться что угодно. Вдруг донесут?

У кого повернется язык сказать, что эта жизнь хоть чуть-чуть напоминает нормальную...