О научности теории и проблеме доказательства

Профессор М. Рьюз указывает на революцию в сознании научного сообщества: «Сегодня … мы осознали, что никаких резких и однозначных границ между научными и ненаучными формами духовной деятельности просто не существует» [Рьюз 1991, 37]. И все-таки размытость границ между религиозными и научными формами познания не позволяет отменить линию демаркации. Постнеклассический период, в который вступила наука в конце ХХ в., характеризуется повышенной значимостью плюрализма, явочным порядком введенного в научные дискуссии. Однако это обстоятельство не освобождает теорию от обязательства иметь научную аргументацию. Наука нуждается в аксиоматике и философии, но еще больше она нуждается в однозначно интерпретируемых фактах. Условием признания научного статуса гипотезы является принципиальная возможность ее опровержения (принцип фальсификации). Истинность гипотезы устанавливается экспериментальной проверкой. Теория, доказательной базой которой являются экспериментально непроверяемые философские интерпретации, аналогии, межуровневые экстраполяции и т.п., не научна.

Доказательство – последовательность причин, из которых с необходимостью выводится одно и только одно следствие, принципиально подвергаемое фальсификации. Обнаружив в цепочке причинно-следственных связей положение, из которого можно сделать два вывода, мы оказываемся у границы достоверного знания. Каждый из двух выводов является необязательным допущением – гипотезой. На каком-либо основании можно выбрать один. Но даже если он будет предпочтительней, он не будет логически необходимым, а, следовательно, и безальтернативно доказательным.

Принципы доказательства, которые использует эволюционизм, нельзя считать удовлетворительными. При нормальной индукции эволюция должна быть логическим выводом из фактов. Одним из них должно быть огромное время, необходимое для ее протекания. Вопреки заявлениям эволюционистов, у науки нет надежных методов определения возраста Земли (См. Гл. IV и Приложение 2). По рассуждению эволюционистов, раз есть эволюции, значит, было и время. В логике эта ошибка называется подменой основания. Априори принятая гипотеза эволюции не выводится из фактов, а сама становится основанием для их подтверждения.

Ю.В. Чайковский об интересующем нас антропогенезе пишет: «В учение об эволюции человека из дарвинизма принято брать три идеи: 1) каждая стадия очеловеченья давала какое-то преимущество и потому «подхватывалась отбором»; 2) с тех пор как человек стал человеком, его биологическая эволюция прекратилась…; 3) процесс становления нынешнего вида людей есть последовательность поколений, которую в принципе можно приблизительно восстановить по ископаемым останкам. Первые две – голословные декларации (в огромном потоке литературы мне не попалось никаких реальных аргументов в их пользу…), зато третья вполне разработана, и итог оказался неожидан: линию эволюции человека найти не удалось» [Чайковский 2007, 81-82].

Многие ошибочные положения первоначального дарвинизма пересмотрены, но не преодолен общий недостаток неодарвинизма в любой его разновидности. Остается неизвестным эволюционный механизм: «Главной опорой эволюционистов служила, конечно, теория естественного отбора, то есть дарвинизм. Но на фоне сегодняшних данных биологической науки он выглядит просто-таки неприлично» [Тростников 1989, 260]. Эволюционисты, понятно, это мнение не разделяют, но в учебнике под редакцией крупнейшего специалиста в данной области академика Ю.П. Алтухова утверждается: «Современная эволюционная гипотеза представляет собой множество противоречащих друг другу предположений, неспособных сформулировать основной механизм эволюции сложных систем» [Вертьянов 2006, 196]. Причем учебник самими эволюционистами признается высокопрофессиональным и отвечающим требованиям школьной программы по биологии. Так, член-корреспондент РАН Э.К. Хуснутдинова в своей рецензии отметила: «Учебник написан в методическом и научном отношении на высоком профессиональном уровне, хорошо структурирован и удобен для изучения. <…> Учебник охватывает весь необходимый для старшеклассников материал и вполне соответствует современным научным данным» (См. выдержки из отрицательного заключения на предмет получения министерского грифа «Допущено» на задней обложке учебника. Ознакомившись с ними, поневоле приходишь к выводу, что «не пущать» экспертной комиссии основано отнюдь не научных основаниях).

Необъяснима и логика эволюции. Если в ходе естественного отбора выживает наиболее приспособленный, то развитие должно было остановиться на простейших, потому что самые жизнестойкие существа на планете – это бактерии. Они существуют в широчайшем температурном и физико-химическом диапазоне. Они сохраняются при температуре, близкой к кипению воды, а при анабиозе – даже при 170º С и при понижении температуры почти до абсолютного нуля; их находят и в кипящих природных источниках, и в концентрированных кислотных растворах, и в воде, соленость которой в 10 раз выше морской, и даже в ядерных реакторах; они способны дышать аммиаком, метаном, угарным газом, а живут и в недрах Земли, и на высоте 3300 м. Выживаемость вида зависит от репродуктивных возможностей. И с этим все было в порядке. Потомки одной инфузории-туфельки за год заполнили бы пространство шара, который одним боком касается Земли, а другим Солнца (при благоприятных условиях одна инфузория порождает 75х10¹⁰⁸ особей в год).

А во избежание кислородного голодания амеб «эволюция» должна была остановиться на анаэробных прокариотах – существах, которые способные обходиться без кислорода. Генетический аппарат надежно защищал прокариотов (одноклеточных существ без клеточного ядра) от любых экологических неожиданностей. Если признак эволюции – повышение независимости от среды, то дальнейшее усложнение структуры бактерий вредное и, следовательно, невозможное новшество. Ведь прокариоты были, можно сказать, бессмертны, т.е. способны сохранять свой гомеостазис практически в любых условиях. А вот уже эукариоты попадают под стереометрические ножницы. Их масса в единицу времени растет в три раза, а площадь только в два. В результате пропускная способность клеточной мембраны падает. Из клетки не успевают выводиться шлаки, а в нее не успевает попадать необходимое питание. Клетка стареет, организм начинает умирать. Эукариоты, обладая кислородным дыханием и способные более успешно утилизовать внешнюю энергию, тем не менее оказались в проигрыше по сравнению с прокариотами.

Зачем анаэробы освоили операцию фотосинтеза и, отравив среду смертельным для них кислородом, вовлекли себя в эволюционную гонку? Почему простейшие не успели заселить планету, прежде чем превратились в нечто более совершенное и уязвимое? Зачем микроорганизмам надо было доводить себя, например, до состояния гигантских рептилий? Чтобы погибнуть при первой же климатической катастрофе?

Зачем естественному отбору порождать существо, не только чувствительное к боли, но и обладающего альтруизмом, совестью и другими неполезными для выживаемости качествами? Приведем рассуждение Н.О. Лосского: «Здесь нужно заметить, что ссылка на случайное изменение вовсе не объясняет первых случаев появления нового качества, а при решении проблемы альтруизма она еще и бессмысленна, так как при допущении онтологической обособленности живых особей немыслимы никакие случайные изменения организма, которые могли бы так глубоко изменить природу, чтобы создать выход из обособленности их, составляющий характерную черту альтруизма. Ссылка на случайные изменения здесь так же нелепа, как утверждение, что хотя суммирование нулей не может дать единицы, но при миллионах повторений возможно случайное изменение, дающее из нулей единицу» [Лосский 2000, 247-248]. Даже такой яростный пропагандист эволюционного учения, как Т.Г. Гексли (Хаксли), которого называли «бульдогом Дарвина», считал, что этика принципиально не выводима из эволюции. А известный эволюционист Ф. Добжанский признавался, что какая-то связь должна быть, но установить ее он не способен [Пригожин 1989, 18]. Альтруизм – не лучшее средство экономического процветания даже в человеческом обществе, что особенно хорошо заметно в современных каменных джунглях. Немногие могут позволить себе роскошь – настоящую совесть, которая поистине стала рудиментарным свойством человеческой природы. Достаточно представить совестливого примата в условиях реального закона джунглей, чтобы оценить его шансы на выживание и понять проблему эволюционистов.

С.Э. Шноль объяснил эволюционное развитие стремлением к кинетическому (биологическому) совершенству – «все большей итоговой скорости превращения веществ окружающей среды в вещество данного вида» [Шноль 1979, 231]. Постулируемое стремление является логической моделью, которая в условиях эксперимента не работает. Причем эволюционисты об этом прекрасно знают. Чуть выше находим: «В лабораторной практике удается получить новые наследственные формы микроорганизмов с очень большой скоростью. Достаточно быстро получаются и “обратные мутанты”» [Шноль 1979, 230-231]. Надо пояснить, что «новые наследственные формы» – это мутагенные разновидности той же самой бактерии, а «обратные мутанты» – это бактерии, не обнаружившие никакого стремления к дальнейшему биологическому совершенствованию через усложнение своей структуры и возвратившиеся к материнской праформе.

Как реагировать эволюционисту на результаты эксперимента, опровергающего его теоретические выкладки? Способ всегда найдется. Г.В. Гивишвили пишет: «… Многие одноклеточные животные (амебы, радиолярии, споровики, инфузории) на протяжении сотен миллионов лет подтверждают устойчивость избранной ими формы существования. Однако все они составляют тупиковые ветви биологической эволюции» [Гивишвили 1997, 79]. Да ведь в том-то и дело, что не тупик, а вершина! Зачем всем этим беспроблемным существам нужно было осложнять себе жизнь созданием гораздо более зависимого от внешней среды организма? И почему, в конце концов, некоторые из них предпочли остаться одноклеточными, а другие двинулись дальше?

По известным науке законам, небытие не обязано рождать бытие, бытие – эволюционировать в жизнь, жизнь – в сознание и самосознание. Во все это предлагается просто поверить. Вера в то, что Вселенная пришла в бытие без участия Творца и развивается по предписанным самой себе законам есть не что иное, как обожествление Материи и Случая. Это возмущает и самих эволюционистов. Так, Г.В. Гивишвили указывает, что успехи естествознания привели «к парадоксальному итогу – религиозной мистике предпочли мистику случая, «слепого каменщика» возвели в сан божественного прародителя» [Гивишвили 1995, 42].

Ученые отмечают, что теория эволюции просто-напросто переписывает идею божественного происхождения Вселенной в современных терминах: «Нетрудно увидеть, что вся эта история есть не что иное, как модифицированная библейская натурфилософия. Все ее основные черты (и даже отдельные детали) повторяют порядок божественного творения, изложенный в современной терминологии. Схема данного порядка давно стала «естественной» установкой сознания, своего рода «презумпцией» происхождения жизни. Она продолжает циркулировать в литературе, несмотря на полное отсутствие хотя бы одного научного факта, подтверждающего например, происхождение из инертного материала биологической клетки. Кроме того, схема противоречит самым коренным законам природы, хотя бы второму началу термодинамики, согласно которому энергия любой системы может только уравновешиваться. И никакие «особые условия» не могут быть исключением, если, правда, не считать ими те, о которых так хорошо рассказывается на первых страницах «Книги Бытия»» [Аксенов 1996, 48].

Эволюционизм, приписавший материи божественные свойства несотворенности, вечности и разумности, и защищается именно как религиозная доктрина. Автор целенаправленной теории эволюции (номогенеза) академик Л.С. Берг, комментируя призыв известного зоолога А. Вейсмана признавать естественный отбор и эволюцию на основании того, что это единственно возможное объяснение наблюдаемых фактов, писал: «Подобный ход мыслей пресекает дальнейший прогресс науки: селекционизм здесь выливается в догму, аналогичную религиозным учениям» [Берг 1977, 93]. Э. Геккель основу дарвиновской эволюции – естественный отбор – откровенно догматизировал: «Естественный отбор есть математическая необходимость природы, не нуждающаяся в дальнейших доказательствах» [Цит. по: Пасмор 1998, 31-32]. Здесь не возразишь. Стоит только напомнить, что полная иммунизация теории от критики означает ее ненаучность.

Эволюционизм полностью удовлетворяет классическому определению веры апостола Павла – «вера есть … уверенность в невидимом» (Евр. 11,1). Когда его очередной аргумент опровергается, автоматически отодвигается время возникновения Вселенной и Земли. Вопрос-то не в том, когда появилась материя и зародилась жизнь. А в том, по какому закону физическая пустота стала материей, а та в свою очередь оказалась чревата жизнью.

Физики-креационисты говорят: устранением Творца нарушается 1-й закон термодинамики (закон сохранения энергии, следствием которого является положение о том, что энергия всегда имеет источник)[11]. А в ответ слышат непроверяемое утверждение-догму: в начале был радиоактивный электрон с бесконечно малой протяженностью и бесконечно великой массой, представляющий собой «пакет материи в сгущенном состоянии». Взорвавшись, он образовал фантастической сложности систему, на определенном этапе развития которой в материи возникает информационный процесс – жизнь. Биологи-креационисты спрашивают: «Как?» Ответа нет. Психологи-креационисты не могут добиться ответа о причине и источнике сознания. Лингвисты-креационисты интересуются, как мог появиться язык, эволюционному возникновению которого мешают особенности мышления и системность устройства.

Возможность совершенствования видов – аналог вечного двигателя второго рода, снимающего запрет 2-го закона термодинамики. Согласно ему, в изолированной системе энтропия не уменьшается. Говоря обыденном языком: все подвержено разрушительному закону времени, действующему на вещи, животные или социальные организмы одинаково. По теистической (телеологической) эволюционной модели, энтропию, понятно, снимает Бог. По атеистической, виды совершенствуются безэнтропийно без чьего-либо вмешательства. Атеистическая модель Вселенной – аналог запрещенного самой же наукой вечного двигателя. А ведь «Указания по составлению заявки на открытие» Государственного комитета Совета Министров СССР, запрещающие подавать патенты на изобретение вечного двигателя, были обоснованы не «чутким партийным руководством», а известными нам физическими законами. Как согласовать противоречие между возрастанием энтропии во Вселенной и все более упорядочиванием части ее элементов?

Для замкнутых систем, не реагирующих на внешнюю среду, время обратимо. Ни один его момент неотличим от другого. Иначе говоря, для таких систем нет прошлого и будущего. Большинство же систем во Вселенной открыты. Они обмениваются с окружающей средой энергией или веществом. Поглощая энергию, виды упорядочивают собственную организацию за счет уменьшения порядка внешней среды. В конце концов должен наступить момент равновесного состояния, в который прекратится восходящая градация видов. Социальные и биологические системы открыты, следовательно, должны жить в необратимом времени – стареть. Именно это наблюдается в смене экономических формаций, появлении и исчезновении цивилизаций и народов. Так же обстоит дело с животными организмами. Но для биологической суперсистемы делается исключение. На каком основании?

Физическая (термодинамическая) концепция входит в противоречие с биологической. Первая утверждает, что никем не направляемые вероятностные процессы сопровождаются хаотизацией системы. Вторая постулирует, что они приводят к прогрессирующему усложнению системы. В стареющей и стремящейся к концу Вселенной отдельные особи стареют и гибнут, но виды почему-то совершенствуются. Попытку разрешить противоречие между общим нарастанием энтропии во Вселенной и повышением уровня организации биологических систем (видов) предприняли И. Пригожин и И. Стенгерс [Пригожин, Стенгерс 1986]. По их мнению, в некоторых условиях энтропия порождает порядок. На сегодня это последнее слово синергетики. Нам оно буквально видится всего лишь словом.

Основоположник синергетики Г. Хакен сформулировал ее принципы: «…Синергетику можно рассматривать как теорию возникновения новых качеств на макроскопическом уровне. При надлежащей интерпретации результатов синергетики мы можем рассматривать возникновение смысла как возникновение нового качества системы, или, иначе говоря, самозарождение смысла» [Хакен 1991, 45]. «Мы называем систему самоорганизующейся, если она без специфического воздействия извне обретает какую-то пространственную, временную или функциональную структуру. Под специфическим внешним воздействием мы понимаем такое, которое навязывает системе структуру или функционирование» [Там же, 29].

Жидкость в результате нагревания путем самоорганизации обретает макроструктуру, образуя шестиугольные ячейки. Воздействие действительно не специфическое, потому что у человека нет намерения превратить молекулы воды в шестигранники. Но есть ли у нас достаточные основания[12] говорить о самоорганизации и о роли в ней энтропии. Нельзя ли полагать, что порядок порождается не энтропией, а ее преодолением – за счет мобилизации ресурсов системы? Конечно, можно. Энтропия лишь причина, активизирующая заложенные в систему возможности, используя которые, она приходит к более высокому уровню порядка. Самоорганизация при таком подходе – результат действия механизмов системы, самосборку которых еще требуется доказать. Философская слабость синергетики в том, что она описывает, как может происходить упорядочение информации, но не само ее возникновение.

Основа биологического развития – метаболизм (поглощение организмом свободного вещества и энергии из внешней среды). Метаболизм, однако, понижает локальную энтропию лишь временно и не выводит систему из области глобальной энтропии. Новый уровень порядка остается подверженным действию необратимого времени, и в итоге всегда наступает момент, когда система перестает справляться с возрастанием энтропии и гибнет.

И опять встают те же вопросы: почему в эволюционистской модели возрастание упорядоченности видов направлено в бесконечность? На каком основании из-под действия второго закона выведен механизм эволюции? Если же эволюция имеет предел, обусловленный переходом Вселенной к максимально неупорядоченному состоянию, непонятно, за счет какой энергии начинается новый эволюционный цикл. Выход – модель вечных бесконечных миров, в которых всегда найдется энергия, необходимая для синтеза вещества и образования Вселенной нашего типа (Об этом см. гл. II, § 1). Впрочем, можно дать еще одну подсказку эволюционистам. Вот только понравится ли она им? (См. гл. III, § 3.6).

Не принимая необязательного допущения множества миров, снова задаем «проклятый» вопрос. Что является источником питания для Вселенной? Религия, понятно, от него избавлена, поэтому для верующего ученого это не проблема: природа энергии, питающей всю Вселенную, божественного происхождения. Материалистическая наука такой эвристикой удовлетвориться не может и пытается построить свои теории на ином мировоззренческом фундаменте. Но с ростом наших знаний о мире альтернатива становится все более сомнительной. Научная беспомощность эволюционизма компенсируется силой веры, а это и есть признак религии, утверждающей свои догмы на авторитете и традиции. И если некоторые наши академики-атеисты против «клерикализации» образования, они должны начать с ревизии собственных научных и философских позиций, потому что их научная картина мира квазирелигиозна.

Еще раз повторим: убедиться в отсутствии Бога нельзя. По мнению И. Лакатоса, «решающий эксперимент» невозможен даже в науке: «Нет ничего такого, что можно было бы назвать решающими экспериментами, по крайней мере если понимать под ними такие эксперименты, которые способны немедленно опрокидывать исследовательскую программу» [Лакатос 2002, 368]. Эволюционист и креационист – мировоззренческая, а не научная позиция. И в отличие от эволюциониста, креационист в силу содержания своего мировоззрения не нуждается в его доказательстве. Смиренное указание на Творца без самонадеянных попыток доказательства Его существования – «правильная» гносеологическая позиция, не смешивающая религиозные и научные формы познания мира.

Утверждения «Бог есть» и «Бога нет» в равной степени ненаучны. Первое, однако, предпочтительнее, потому что современное знание вынуждает сделать ответственным за наблюдаемый во Вселенной порядок Кого-то Сверхразумного. Наиболее корректным и подлинно научным (в том смысле, что основано на научных данных) будет утверждение «Бог должен быть». Как заметил оксфордский философ Р. Суинберн, наблюдаемые явления «делают существование Бога, скорее, правдоподобным, чем неправдоподобным» [Цит. по: Пикок 2004, 106]. Желающий верить, что беспримерный шедевр мироздания появился случайно, имеет на это больше конституционно гарантированных прав, чем оснований. Но это такое же право, как, например, выходить в окно, а не в дверь. Стоит ли таким правом пользоваться?

В том, что эволюция не научная теория, отдавали себе отчет и советские атеисты: «Представляя собой сложную, нестандартную теоретическую конструкцию, это учение (дарвинизм – С.П.) не укладывается в «нормальную» схему структуры и генезиса научной теории» [Мирзоян 1988, 186]. На языке «нормальной» науки «нестандартность» дарвинизма называется ненаучностью. Более прямо высказывался доктор геолого-минералогических наук и палеоботаник С.В. Мейен. Он показал, что в биологии применяются не приветствуемые логикой правила неполной индукции (если А есть В, все А суть В), возможные в физике, но абсолютно неприемлемые на качественно ином уровне развития материи. Он осторожно оговаривается, что не считает их никуда не годными, и продолжает: «…Но все же должен заметить, что они не в коей мере не отвечают требованиям, которые предъявляют теориям точные науки» [Мейен 1978, 32].

Для советской науки это почти ересь. Мало знакомый с данными зарубежных креационистских исследований, С.В. Мейен (1935-1987) остался эволюционистом, но пришел к вере. В 1977 г. он укрывается за авторитетом антидарвиниста академика А.А. Любищева, предлагавшего, например, указать конкретные факторы отбора, заставившие десятиногого рака вводить себе в вестибулярный аппарат после каждой линьки песчинку [Мейен, Соколов, Шрейдер 1977, 117]. В 1978 г. известные слова Христа (Лк. 4, 23), взятые им в название статьи, Мейен маскирует под римскую пословицу – medice, cura te ipsum. Ю.В. Чайковский пишет о своем друге: «Верующий человек, изучивший основы палеоботаники, увидит теперь Бога не в примитивном облике кустаря, поштучно изготовлявшего все на свете, а в облике величественного творца общих законов, в том числе – эволюции. Именно в такого Бога верили и Ламарк, и Дарвин, и Мейен…» [Чайковский 1994, 28]. Специалисты могут повнимательнее приглядеться к эволюционной теории С.В. Мейена, на материале флорогенеза якобы убедившегося, что не виды переходят в виды, а семейства в семейства. А мы пойдем своим путем дальше.

Не скованный советскими представлениями о научности и клятвой верности партии, К. Поппер обходится без эвфемизмов: «Я пришел к выводу, что дарвинизм – это не проверяемая научная теория, а метафизическая исследовательская программа – возможный интеллектуальный каркас для проверяемых научных теорий» [Поппер 1995, 40]. Хотя бы из соображений здравого смысла выдающийся методолог и философ науки должен вызывать доверия больше, чем ангажированные советские ученые. Можно привести еще более выразительные мнения о научности теории эволюции. Биолог Майкл Дентон: «В конечном итоге, дарвиновская теория эволюции не более чем великий космогонический миф двадцатого века» [Цит. по: Гудинг, Леннокс 2001, 181]. Биолог Г.Л. Муравник: «… Картина, старательно рисуемая на страницах научно-попуярной литературы относительно предков человека, выстроенных в единый стройный ряд, является не более чем анахронизмом, очередным “научно-антропогоническим мифом”» [Муравник 2001, 171]. Директор французского Национального центра научных исследований Л. Бонуар назвал эволюционизм «сказкой для взрослых» [Цит. по: Хоменков 2000, 66].

Добавим: страшная сказка с трагичным финалом. А если пренебречь научным политесом и назвать вещи своими именами, то утверждаемый «трудовой теорией» атеистический эволюционизм – должностное преступление, потому что выносит человеку смертный приговор без предъявления доказательств. Для науки проблема происхождения языка и человека навсегда остается sub judice («под судом», т.е. на рассмотрении суда). Приговор на этой стадии нарушает принцип презумпции невиновности. В судебной практике сомнения толкуются в пользу обвиняемого, и пока вина его не доказана, приговор может быть только оправдательным. Вновь установленные обстоятельства могут кардинально поменять видение ситуации и мнение судей. Кроме того, эволюционизм использует, говоря юридическим языком, недопустимые доказательства – круговое обоснование (возраст пород определяется по ископаемым животным, а их возраст – по геологическому слою) и философский аргумент, который есть мнение, а не свидетельство. Надо ли объяснять разрушительную силу атеистической философии, без всяких оснований отнимающей у человека право на бессмертие?

Эксперимент опроверг саму сущность дарвинизма. Ч. Дарвин высказывал надежду: «Тот, кто убедится, что виды изменчивы (в макроэволюционном смысле – С.П.), окажет хорошую услугу, добросовестно высказав свое убеждение…» [Дарвин 1986, 355]. Сегодня мы убедились, что виды не изменчивы. Группа российских генетиков во главе с академиком Ю.П. Алтуховым показала несостоятельность макроэволюции. Каждый вид имеет совокупность стабильных отличительных признаков, изменения которых для него пагубны. Популяция, накопившая мутантные гены, не образует нового вида. Она либо погибает, либо превращается в устойчивую систему, не подверженную действию отбора. Сотни тысяч поколений бактерий, соответствующих миллионам лет эволюционной хронологии, получают в лабораторных условиях за 1,5 года. Бактерии мутируют, но остаются бактериями, а не превращаются в другой вид [Вертьянов 2006, 197 и 201]. Экспериментальное опровержение дарвинизма? Да! Но кроме эксперимента ученый использует интерпретирующую его результаты философию.

Б.М. Медников объясняет консерватизм бактерий отсутствием у них «генетической памяти», накапливающей мутировавшие когда-то гены, за счет которых и происходит, по мнению эволюционистов, никем не виданная макроэволюция других видов [Медников 1982, 100]. Но в таком случае исход эволюции становится ее тупиком. Где же все-таки накопились необходимые для постулируемой эволюции гены? В тупике не только бактерия, но и эволюционное учение о ней. Дело в том, что по содержанию белка цитохрома С, который содержится в клетках всех растений и животных, бактерия находится на равном расстоянии от всех остальных видов. Следовательно, «ни один вид не мог бы послужить в качестве промежуточного звена между бактерией и каким-либо многоклеточным. Нельзя сказать, что рыбы или лягушки ближе к бактерии, чем млекопитающие, т.е. что они более примитивные. Значит, эволюция не шла через рыб, земноводных и пресмыкающихся! Восходящей линии от простейших к более высокоразвитым организмам не существует» [Хобринк 2003, 16].

Распространяя философию эволюционизма на борьбу идей, можно только удивляться адаптации такой нежизнеспособной теории. Впрочем, этому есть объяснение. Человек, ищущий у науки и философии разрешения заниматься своими делами, обязательно его найдет. Возможности нашей психики позволяют принимать удобную и блокировать неудобную информацию. Неомифология дарвинизма, не обременяя людей излишним морализаторством, эти возможности стимулирует. Ведь в мире, основным законом которого является борьба за существование и удовольствия, использовать иные поведенческие модели просто нецелесообразно.

А закончить разговор о доказательстве хотелось бы цитатой академика А.А. Ухтомского: «Трагизм человека в том, что у него нет никакого портативного, удобного и сподручного «критерия истины», кроме реальной проверки своих ожиданий в прямом столкновении с конкретной действительностью <…> подлинный в своей показательности критерий истины приходит слишком поздно, тогда, когда мы чувствуем уже на своей коже в самый последний момент, ошибочность первоначального пути: то, что мы издали принимали за плачущего ребенка, оказывается вблизи тоскующим крокодилом» [Ухтомский 1950, 313].

Библиография

Берг Л.С. Теории эволюции // Берг Л.С. Труды по теории эволюции. 1922-1930. М., 1977.

Вертьянов С.Ю. Общая биология: Учебник для 10-11 кл. общеобразовательных учреждений / Под ред. Ю.П. Алтухова. Изд. 2-е, расшир. М., 2006.

Вильчек Вс. Алгоритмы истории // Нева, 1990, № 7.

Гивишвили Г.В. Есть ли у естествознания альтернатива богу // Вопросы философии, 1995, № 2.

Гивишвили Г.В. Принцип дополнительности и эволюция природы // Вопросы философии, 1997, № 4.

Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора: Книга для учителя. М., 1986.

Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ // Кун Т. Структура научных революций. М., 2002.

Лосский Н.О. Ценность и бытие: Бог и Царство Божие как основа ценностей. Харьков-Москва, 2000.

Медников Б.М. Аксиомы биологии. М., 1982.

Мейен С.В., Соколов Б.С., Шрейдер Ю.А. Классическая и неклассическая биология. Феномен Любищева // Вестник АН СССР, 1977, т. 10.

Мейен С.В. Врачу, исцелися сам… // Знание – сила, 1978, № 7.

Мирзоян Э.Н. От дарвинизма к эволюционной биологии // Дарвинизм: история и современность. Л., 1988.

Муравник Г. Человек парадоксальный: Взгляд науки и взгляд веры // Новый мир, 2001, № 2.

Пасмор Дж. Сто лет философии. М., 1998.

Пикок А. Богословие в век науки: Модели бытия и становления в богословии и науке. М., 2004.

Поппер К.Р. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа // Вопросы философии, 1995, № 12.

Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М., 1986.

Пригожин И. Переоткрытие времени // Вопросы философии, 1989, № 8.

Рьюз М. Наука и религия: по-прежнему война? // Вопросы философии, 1991, № 2.

Тростников В.Н. Научна ли «научная картина мира»? // Вопросы философии, 1989, № 12.

Ухтомский А.А. Доминанта как фактор поведения // Ухтомский А.А. Собр. соч. Т. 1. Учение о доминанте. Л., 1950.

Хакен Г. Информация и самоорганизация: Макроскопический подход к сложным системам. М., 1991.

Хеллер М. Творческий конфликт: О проблемах научного и религиозного мировоззрения. М., 2005.

Хобринк Б. Эволюция. Яйцо без курицы. М., 2003.

Чайковский Ю.В. Преобразование разнообразия. Эволюционная теория Сергея Мейена // Химия и жизнь, 1994, № 1.

Чайковский Ю.В. Философия дарвинизма против философии эволюции // Вопросы философии, 2007, № 9.

Шноль С.Э. Физико-химические факторы биологической эволюции. М., 1979.