Воззрения на свойства субъекта преступления в государствах Древнего мира

ПРАВО

Б. А. Молчанов Ю.С. Анциферова

Доктор юридических наук, профессор Старший преподаватель теории и истории

Российского университета Дружбы народов государства и права Владимирского

государственного университета

Воззрения на свойства субъекта преступления в государствах Древнего мира

Тема«Воззрения на свойства субъекта преступления в государствах Древнего мира» является важной как для специалистов по истории государства и права, так и для исследователей уголовного права. В ней также затрагиваются междисциплинарные связи с теорией государства и права, историей правовых и политических учений и философией.

В данной статье проанализированы воззрения на свойства субъекта преступления в Древнем Израиле, Древней Греции и Древнем Риме, когда уголовное право еще не выделилось в самостоятельную науку и отрасль, было зависимо (в Древнем мире) от философии, когда еще не были известны термины «субъект преступления», «вменяемость».

Исследовано уголовно-правовое значение психических расстройств в крупнейших правовых памятниках – Пятикнижие Моисея, Законах Драконта, Законах XII таблиц и др. Изложены воззрения на свойства субъекта преступления крупнейших общественных деятелей – Платона, Аристотеля, Сенеки, Цицерона и др. Обращается внимание на влияние на социальные, психологические, политические и экономические условия, в которых происходило формирование воззрений на субъекта преступления и его особенности в государствах Древнего мира.

Ключевые слова:Субъект преступления, вменяемость, невменяемость, ограниченная вменяемость, психические расстройства, волевой критерий, интеллектуальный критерий, школа уголовного права, уголовно-правовые воззрения в Древнем мире, закон, Платон, Аристотель, Цицерон, Сенека, Древняя Греция, Древний Рим, Древний Израиль.

Исторические исследования вопросов вменяемости свидетельствуют о том, что в древних государствах, в период средневековья и нового времени, как на законодательном уровне, так и в трудах философов и юристов обращалось внимание на значение психических расстройств для определения юридической ответственности. По отношению общества и государства к психически нездоровым лицам можно судить об общем уровне развития государственности и права.

Истоки учения о субъекте преступления следует искать во времена, когда уголовное право еще не выделилось в самостоятельную науку и отрасль, было зависимо (в Древнем мире) от философии, когда еще не были известны термины «субъект преступления», «вменяемость». При этом в древности общественное мировоззрение опиралось на религиозное представление о мире, вселенной, Боге и «лишь отчасти касалось отношения этих мировых начал к человеку»[1].

Не умаляя значения правовой мысли древневосточных государств – Индии, Китая, Месопотамии и др., – обратимся к правовым учениям Древней Греции и Древнего Рима, поскольку именно они повлияли на развитие учения о субъекте преступления в европейских государствах и России. А также обратимся к правовым идеям, возникшие в Древнем Израиле, поскольку Пятикнижие Моисея оказало влияние на формирование правовой и политической мысли в средневековой Европе.

Авторитетные ученые утверждают, что в государствах древности и средневековья, было распространено объективное вменение преступлений[2], а, следовательно, субъекту преступления и его признакам внимание не уделялось. К субъектам преступления законодательство относило, кроме людей, еще и животных, не предусматривалась личная ответственность за преступление. Например, в IX - VIII вв. до н.э. в Греции Закон Ликурга рекомендовал умерщвлять физически неполноценных младенцев (Спарта).

Согласимся, что объективное вменение имело место[3], но отметим, что в рассматриваемый период законодательно уже наметилась необходимость правового определения субъекта преступления.

Объективное вменение в рассматриваемый период объясняется необходимостью укрепления государственного авторитета с помощью осуществления охранительной функции, – вытеснением принципа талиона, защитой интересов большинства населения, а не единичных правонарушителей[4].

Общественную поддержку мести, принципа талиона, а, в последствие, – объективного вменения Г.С. Фельдштейн объяснил, с помощью анализа психической природы человека: его естественной негативной реакцией против всего, что нарушает неприкосновенность индивида без учета действительной причины, вызвавшей вред. Обиженный индивид думает только о себе, рассуждает с точки зрения своего ущерба, а не с точки зрения субъекта преступления. Но с развитием личности, общества и государства бессознательные и инстинктивные средства охраны интересов постепенно совершенствуются и вместо мести, развивается правосудие, а значит, начинают учитываться особенности самого субъекта преступления[5].

Так, в источниках права древних государств, кроме объективного вменения, отражались субъективные признаки преступления. В Древнем Израиле, например, имели место формулировки: «с намерением умертвит ближнего коварно», «когда ссорятся», «известно было, что вол бодлив был.., но хозяин его не стерег», указывающие волевой и интеллектуальный элементы вменяемости. Различались, умышленные и неумышленные преступления, хотя чаще всего, наказание за них следовало одинаковое[6]. В Древней Греции, в Законах Драконта (409 – 408 г.г. до н.э.) регламентировалось неумышленное убийство[7]. Законодательство Древних Афин[8], судя по речи Демосфена против Арестократа (в п. 53), раскрывалось значение «нечаянного» убийства в силу сильного душевного волнения – во время спортивных соревнований или из ревности[9].

Более подробно особенности субъекта преступления были закреплены в праве Древнего Рима. Там обращалось внимание на такие свойства субъекта, как социальное положение, возраст, болезнь и старость. Не любое физическое лицо признавалось субъектом права, а только свободные индивиды. Дети и рабы не являлись субъектами права (Законы XII таблиц (451 – 450 гг. до н.э.). Таблица 12. Ст. 2b)[10]. Рабы несли уголовную ответственность только с разрешения хозяина (Дигесты Юстиниана. Кн. 1. Титул V, ст. 13). Выделялись возрастные категории – взрослые и несовершеннолетние. Возраст влиял на размер ответственности[11]. В ст. 109 кн. 3 Институций Гая (II в. н.э.) давалось обоснование малолетнего как субъекта права: «дитя и тот, кто близок к детству, немного рознятся от сумасшедшего, потому что малолетние этого возраста не имеют никакого рассудка»[12]. При этом конкретизировалось, что малолетний может являться субъектом права, если он «имеет понятие» о значении юридических сделок[13]. Юридическое значение придавалось случаям «лишения рассудка» у субъекта права. В этом случае ему назначались опекуны[14]. А согласно ст. 106 кн. 3 Институций Гая, «Сумасшедший не может совершить никакого юридического акта, так как он не понимает, что делает», то есть, по сути, уже определялось уголовно-правовое значение невменяемости. За вред, причиненный животными, ответственность в Древнем Риме, в отличие от Древнего Израиля, нес его владелец, а не животное[15]. А в Дигестах Юстиниана правовой статус душевнобольных лиц регламентировался в частноправовых отношениях[16].

Из приведенных примеров видно, что в древности, несмотря то, что причинно-следственная связь между субъектом и преступлением носила преимущественно объективный характер, на законодательном уровне регламентировалось положение субъекта преступления. Обращалось внимание на наличие вины и мотивов преступления. Для определения ответственности законодателем учитывался волевой критерий – умышленно или неумышленно совершено преступление. Интеллектуальный критерий – понимания содержания фактической и социальной сторон своих действий, видимо подразумевался, так как в правовых актах упоминалось случайное причинение вреда. Законодателей Древности интересовали не причины неполноценности, а возможные негативные последствия от деятельности таких лиц для общества. Закон защищал от психически больных общественную и частную собственность.

Как известно, развитие законодательства несколько отстает от развития общественной жизни и правовой мысли, поэтому чтобы составить наиболее полное представление о субъекте преступления и вменяемости в государствах древности, следует учитывать сложившиеся мировоззрение общества в рассматриваемый период и особенности государственности, стоящие перед ней задачи. Следует помнить, что в государствах Древности жизнеспособность государства является производной от физической силы его граждан. Исповедовался культ военного искусства, физического здоровья и тела.

Обращаясь к Древней Греции, отметим, что по свидетельству Ликурга, (IX - VIII в. до н.э.) Плутарха (ок. 45 - ок. 127), Аристотеля и других видных деятелей, «неполноценные» люди «вычленялись» из общества, поскольку не могли принести ему практической пользы[17]. Подобное отношение к «неполноценным» имело место и в Древнем Риме. Философ Сенека (ок. 4 до н.э. - 65 н.э.) утверждал: «Мы убиваем уродов и топим детей, которые рождаются на свет хилыми и обезображенными. Мы поступаем так не из-за гнева и досады, а руководствуясь правилами разума: отделять негодное от здорового»[18].

В античных государствах, в том числе и в Греции, с философией тесно переплеталась медицина и врачебные рекомендации базировались на современных им философских постулатах. Государство и право должны были гармонично вписываться во Вселенную, а для этого необходимо было обосновать различия между свободным индивидом и рабом, выводимым законодателем за рамки субъекта прав. Отсюда последовала разработка понятия сознательной, выбирающей между добром и злом воли свободного человека, подчиненной только универсальному разуму, справедливости. Греческие философы рабством считали подчинение низшим, чувственным побуждениям, недостойным человека. С точки зрения древних греков, индивиды, совершали правонарушения, когда подчинялись своим чувствам, страстям, а когда они руководствовались разумом – их поведение признавалось соответствующим морали и правомерным. Таким образом, мировоззрение древних греков объясняет причины объективного вменения и указания на субъективные признаки правонарушения, содержащиеся в вышеуказанных правовых памятниках Древней Греции.

Однако интерес к изучению человека проявлял Сократ[19], его последователь Платон, а затем Аристотель[20]. Вероятно, именно с Платона (428/427 - 348/347 г.г. до н.э.) и Аристотеля началось противопоставление биологического и социального в человеке[21]. Можно говорить о том, что идеи Платона и Аристотеля послужили истоками выделения юридического и медицинского критериев вменяемости.

Платон указал на сложность психики человека, ее влияние на потребности: в душе он выделил три начала: разумное, аффектное (яростное) и вожделеющее. Сильнейшее из этих начал, с его точки зрения, – вожделеющее[22]. Он обратил внимание на взаимозависимость психического и физического в человеке: «способность рассуждать», принимать решения, по Платону, человек получает только при одновременном развитии физических и интеллектуальных способностей («гимнастического» и «муссического» начал)[23]. Несправедливость, порочность, а соответственно и противоправность, Платон сравнивал с физической болезнью, слабостью[24]. Но, в то же время, следуя мировоззрению своего времени, указывал, что наказание должно следовать за нарушение справедливости, в зависимости от социальной значимости нарушения[25].

Центр тяжести преступления с объективной стороны на субъективную Платон переносил в трактате «О законах». Он выступил за индивидуализацию наказаний. Более серьезное наказание должен нести тот, кто совершил преступление по собственному неблагоразумию, дал волю гневу, ревности, по-сравнению с теми, кто совершил преступления в силу легковерия юности. Он ратовал за личную ответственность субъекта преступления, выступал против того, чтобы за преступление отвечали потомки преступника[26].

При этом Платон в диалогах «Протагор» и «Горгий» наметил в теорию опасного состояния, впоследствии описанную Э. Ферри. Высказывая идею охраны общества от опасного преступника, Платон подразделял лиц, преступивших закон, на поддающихся и не поддающихся исправлению. Платон, классифицируя преступников на поддающихся или не поддающихся исправлению (излечимых и неизлечимых).

Аристотель конкретизировал представление о субъекте преступления и его ответственности. Во-первых, он внес важные изменения в представление о разуме и воле, по-сравнению с Сократом и Платоном, у которых понятия разума и воли сливались с нравственностью. Аристотель доказывал различия между разумом и волей. С его точки зрения, если бы человек был только «чистым умом», все его действия были бы предопределены знанием наилучшего. Но, имея кроме ума, страстную душу, человек может, для удовлетворения страсти, предпочесть низшие идеалы высшим. По Аристотелю, свобода воли обусловлена несовершенством природы человека и возможностью «самоопределения разума». Если следовать мыслям Платона, следует выделить три самостоятельных признака вменяемости – разум, ярость (эмоции, аффекты) и желания, а анализируя мнение Аристотеля, признаками вменяемости следует считать только разум и волю, а эмоции, с его точки зрения лишь воздействуют на волю от природы несовершенного человека.

Во-вторых, Аристотель указал на то, что разум присущ именно человеку, а не животным[27]. В «Нокомаховой этике» Аристотель дал абстрактное понятие субъекта права, как человека со «среднеразвитыми» способностями. При этом разум является главным детерминантом его поступков.

В-третьих, идеи Аристотеля стали восприниматься как предшествующие индетерминистскому направлению в философии и юриспруденции[28]. По Аристотелю, когда мы бросаем камень в пространство, мы не можем его вернуть назад или остановить, но мы ответственны за вред, который может быть причинен камнем, так как первоначальное действие было свободным. Дух должен господствовать над телом, а разум над инстинктом, как хозяин над рабом.

В-четвертых, Аристотель, хотя и считается основателем индетерминистских теорий, в то же время был далек от идеи беспричинной злой воли правонарушителя, поскольку указывал, что на человека влияют три фактора: природа, привычка и разум[29].

В-пятых, Аристотель заложил идею равенства полноправных граждан перед законом[30], которая впоследствии была распространена на всех людей. Эта идея важна и для учения о субъекте преступления, поскольку памятники права знают дифференцированную ответственность представителей различных социальных групп населения, неравенство их как субъектов преступления.

Кроме того, он очертил будущий смысловой круг терминов «воля», «выбор» («решение»), «произвольное», «цель» и т. д. Все термины были восприняты стоиками, а от них перешли к римским авторам и в патристику.

Иначе, чем Платон и Аристотель объяснял причины ответственности человека, а следовательно и его свободы воли, Эпикур (341 - 270 гг. до н.э.). Он выступал против идеи непреодолимого влияния на человека внешних обстоятельств, судьбы и утверждал, что люди способны к самопроизвольности. Основанием такого утверждения служил видоизмененный атомизм: Душа (как у человека, так и у животных), состоящая из особых атомов, обладает силой произвольных движений, проявляющейся как свободная воля. Однако, заменив представление о детерминизме судьбы таким же глобальным – о случайности, Эпикур не смог обосновать причины выбора решения человека, как не смогли этого сделать и представители стоиков[31]. Разум людей, по Эпикуру – это дар богов, а восприятие происходящего он объяснял проникновением в органы чувств образов вещей. Его идеи о человеке как участнике общественных отношений были строго сенсуалистичны[32].

Древнегреческие философы исходили в своих рассуждениях из эмпирических ощущений, абсолютизировали значение разума до вселенских масштабов. Разум противопоставлялся биологической природе человека. Его наличие объективно предполагалось, как и в современном уголовном праве. Субъективными свойством признавались свобода воли и эмоции, аффекты, вызванные внешними причинами. Однако точное значение последних для вменяемости, как и в современности, не определялось

В Древней Греции были намечены важные для развития учения о субъекте преступления идеи равенства всех перед законом; личной ответственности виновного. С одной стороны, они поясняют причины непризнания в законодательстве субъектами права рабов и правоспособность свободных граждан, обосновывают объективное вменение необходимостью вселенской гармонии, недопустимостью отклонения от мирового разума, которому подчиняются даже боги. А с другой стороны, они существенно развивают представление о субъекте преступления, по сравнению с представлением законодателя. Указывают на необходимость учета не только объективного критерия вменяемости, но и субъективного. Отмечают, что при определении вины следует исходить из средних способностей любого человека с учетом влияния на него внутренних потребностей и внешних обстоятельств. Свои воззрения на человека, субъекта права, они уже обосновывали с помощью психологии: 1) человек в отличие от животных, обладает разумом, который по законам природы стремиться к добру; 2) в душе человека имеет место разумное и эмоциональное начало; 3) для определения ответственности (нравственной и юридической) необходимо учитывать гармоничное развитие физического и психического в человеке. Свобода воли физически и психически здорового человека, следуя воззрениям древних греков, всегда стремится к правомерной деятельности, к добродетелям, а преступление совершают только те, чей разум и свобода воли не достаточно развиты.

В Древнем Риме воззрения крупнейших юристов были отражены в вышерассмотренных правовых актах, которые для своего времени носили прогрессивный характер и подробнее, чем греческое законодательство описывали правовое положение субъекта преступления и признаки его вменяемости. В философском осмыслении правового положения личности римляне, как и греки, решающую роль отводили Вселенскому разуму, но четче обозначили проблемы противопоставления внешней причинности человеческих действий и нравственной свободе выбора, которая в уголовном праве средневековья привела к противопоставлению детерминистских и индетерминистских теорий.

Плавт, Луций, Овидий, как впоследствии и представители детерминистского направления в уголовном праве (сторонники антропологической и социологической школ уголовного права – Э. Ферри, Ф. Лист и др.), указывали на влияние на субъекта преступления социальных и психических факторов – общей порчи нравов, корыстолюбия, честолюбия. Пруденций упоминал о гневе, гордости, злобе, жажде вина и крови. Лукреций указывал на «ужасную бедность»[33]. А Цицерон и Сенека, хотя и признавали зависимость человека от Провидения, Высшего разума, большее внимание, как и греческие философы, обращали на его нравственный выбор, свободу воли, стремящуюся к добродетели, определяемой Высшим разумом. Но Цицероном и Сенекой были развиты и новые идеи, послужившие развитию представления о субъекте преступления и вменяемости.

Цицерон, как и другие идеологи, считал, что в душе человека выделяется разумная и эмоциональная стороны. Сильные душевные волнения он понимал, как психический процесс[34], а неотклонение от Высшего разума. Глубже своих предшественников он анализировал его причины: желания и радость, страх и горе в настоящем и будущем. Волю он понимал также, как Аристотель, – как дарованное природой стремление к разумному благу. С позиции Цицерона субъект, совершающий преступление, всегда отклоняется от разума, от «здравого состояния», не верно оценивает происходящее.

Думается, что именно Цицерон первым указал на возможность пограничного состояния – вменяемости и невменяемости, поскольку разделил людей в зависимости от их направленности («пороков») на: злонравных – стремящихся к «дурным делам»; благонравных – склоняющихся к «хорошим делам» и неустойчивых – промежуточных между добром и злом. При этом он обращал внимание, что в душе человека могут иметь место изъяны (пороки) и болезни. Первые характеризуют постоянный уклад жизни, а вторые – могут быть излечены. Он, как и греческие мыслители, большое внимание уделял взаимосвязи физического и психического в человеке, но в отличие от своих предшественников, он указывал на врожденные склонности к определенным психическим недугам и деяниям: одни люди склонны к страху, а другие к иным страстям. Ответственность человек должен нести, поскольку душевные болезни и страсти происходят от пренебрежения к разуму[35]. При этом Цицерон так увлекся субъективными признаками преступления, что не усматривал принципиальной разницы между субъектом, совершившим убийство и покушавшимся на убийство, выступал за равенство наказаний за оконченное и неоконченное преступление: «Minus doleudum fuit re non perfecta, sed puniedum certe nihilo minus»[36].

Для Сенеки, как и для Цицерона, на первом плане стоял не причиненный вред, а сам субъект преступления, его разум и воля[37]. Сенека, как и другие стоики, развивал идеи о влияние на индивида внешних факторов, всемирного разума, Провидения. Человек может только принять или отвергнуть то или иное «представление». При этом внутренняя свобода воли человека, с точки зрения Сенеки, не зависит от внешних факторов. Ответственность субъекта преступления определяется независимостью нравственного решения от внешней причинности. Соответственно, невменяемость же характеризуется «природным тупоумием», «отсутствием самосознания», как у животных и камней[38].

Таким образом, важнейшими новыми идеями Древнего Рима, повлиявшими на развитие учения о субъекте преступления и вменяемости являются: анализ Цицероном сильного душевного волнения, как психического процесса; разделение им людей в зависимости от их направленности («пороков») на злонравных, благонравных и неустойчивых – фактически обозначив возможность пограничного состояния между вменяемостью и невменяемостью; указание на врожденные склонности человека к психическим болезням; указание Сенекой на врожденные свойства субъекта преступления.

В целом в правовой мысли Древнего мира уже наметились многие идеи об уголовно-правовом значении субъекта преступления, которые развивались как новеллы в уголовно-правовых школах, возникших в XIX в. новой эры.

© Молчанов Б.А., Анциферова Ю.С., 2012

[1] См. об этом также: Есипов Е.Е. Исторические основы уголовного права / в Есипов Е.Е. Очерк русского уголовное права. Часть общая: Преступления и преступники. Наказание и наказуемые. Изд. 3-е. М. 904. С. 22.

[2] См. об этом, например: Кистяковский И.А. Понятие субъекта прав. // Журнал министерства юстиции. № 8. Октябрь. 1903. С. 120; Пусторослев П,П. Преступность, виновность и вменяемость. // Журнал Министерства юстиции. Апрель. 1907. С. 88 – 90; Спасович В.Д. Спасович В.Д. Избранные труды и речи. / Сост. И.В. Потапчук. Тула, 2000. С. 132.

[3] По Пятикнижию Моисея, в Древнем Израиле существовал принцип, по которому невинно пролитая кровь требовала мести(I кн. Моисея, XXVII), лишение жизни человека влекло объективное вменение: «глаз за глаз, зуб за зуб…» (Пятикнижие Моисея. Кн. Исход, ст. 21)..

В Древней Греции в эпоху Гомера также имело место объективное вменение. Важнейшим в человека считалось тело, а не нетвердая душа. Примером являются мифы об Эдипе, Одиссея и Илиада. Месть богов, по воззрениям древних греков, возможна и при отсутствии вины.

Об объективном вменении свидетельствовали и нормы раннего гражданского римского права. Даже ст. 223 кн. 3 Инсституций Гая упоминает о принципе Талиона.

[4] Иной точки зрения по этому поводу придерживается В.Г. Павпов. Он считает, что «признание субъектами преступлений предметов, животных, насекомых в рабовладельческом и феодальном уголовном праве объясняется господством мистических взглядов на преступление как на деяние, оскорбляющее бога и охраняемый им мир на основании принципа: ответственность наступает в любом случае и для всякого, причинившего вред». См.: Павлов В.Г. Субъект преступления. СПб. 2001. С. 59.

[5] См.: Фельдштейн Г.С. Учение о формах виновности в уголовном праве. М., 1903. С. 35.

[6] О наличии умышленных преступлений можно судить, например, по: кн. Исход, гл. 21, ст. 14; кн. Исход, гл. 25, ст. 28, 28; Пятикнижия Моисея Ветхого Завета. О неумышленных преступлениях – по: кн. Второзаконие, гл. 4, ст.. 41; кн. Исход, гл. 21, ст. 13.

[7] В указанном документе говорится о неумышленном убийстве и изгнании субъекта этого преступления. См.: Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. В 2 т. Т. 1. Древний мир и средние века. / Отв. ред. Н.А. Крашенинникова. М., 2003. С. 149 – 150.

[8] См.: Законодательство Древних Афин по речам Демосфена. / В кн. Демосфен. Речи: В 3 т. Т. 1. / Отв. ред. Е.С. Голубцова, Л.П. Маринович, Э.Д. Фролов. М., 1994.

[9] См.: Законодательству Древних Афин по речам Демосфена. / В кн. Демосфен. Речи: В 3 т. Т. 1. / Отв. ред. Е.С. Голубцова, Л.П. Маринович, Э.Д. Фролов. М., 1994.

[10] О разделении субъектов прав в Древнем Риме см. также: Инстиитуции Гая. Книга 1, ст. 49, 51 и др. / В кн.: Гай. Институции / Пер. с лат. Ф. Дадынского; Под ред. В.А. Савельева, Л.Л. Кофанова. М., 1996.

[11] См.: Законы XII таблиц. Таблица 8. Ст. 9, 14. / В кн. Законы XII таблиц / Текст, пер., вступ. ст. Л.Л. Кофанова; Отв. ред. В.И. Уколова. М., 1996.

[12] См.: Институции Гая. Кн. 3 ст. 109. / В кн.: Гай. Институции / Пер. с лат. Ф. Дадынского; Под ред. В.А. Савельева, Л.Л. Кофанова. М., 1996.

[13] См.: Институции Гая. Кн. 3 ст. В кн.: Гай. Институции / Пер. с лат. Ф. Дадынского; Под ред. В.А. Савельева, Л.Л. Кофанова. М., 1996.

[14] См.: Законы XII таблиц. Таблица 5. Ст. 7а. В кн. Законы XII таблиц / Текст, пер., вступ. ст. Л.Л. Кофанова; Отв. ред. В.И. Уколова. М., 1996.

[15] См.: Законы XII таблиц. Таблица 8. Ст. 6. В кн. Законы XII таблиц / Текст, пер., вступ. ст. Л.Л. Кофанова; Отв. ред. В.И. Уколова. М., 1996.

[16] Кодифицированное Юстинианом римское право, почти без изменения воспринятое в VI в. вестготами и франками, явилось основой законодательства большинства европейских стран. В силу этого в государствах, где превалировало гражданское право, юридический статус людей-инвалидов практически не пересматривался с VI в. до середины XVIII столетия. См. об этом: Малофеев Н.Н. Западная Европа: эволюция отношения общества и государства к лицам с отклонениями в развитии. М.: Издательство «Экзамен», 2003. - 256 с. С. 18, 20.

[17] См. об этом: Малофеев Н.Н. Западная Европа: эволюция отношения общества и государства к лицам с отклонениями в развитии. М.: Издательство «Экзамен», 2003. - 256 с. С. 12 – 13.

[18] См. об этом: Малофеев Н.Н. Западная Европа: эволюция отношения общества и государства к лицам с отклонениями в развитии. М.: Издательство «Экзамен», 2003. - 256 с. С. 14.

[19] О воззрениях Сократа мы можем судить по свидетельству Платона и Аристотеля, так как Сократ не оставил письменных работ.

[20] Досократики стояли преимущественно на позициях умеренного детерминизма. До формирования воззрений указанных философов в интеллектуальной среде Древней Греции господствовало представление о Вселенной, согласно которому каждый человек и каждая вещь в мире имеют свое предназначение. См. об этом: Бородулин А,В. Логика свободы и воли. Таганрог. 2005.

[21] См.: Иванов Н. Аномальный субъект преступления. Проблемы уголовной ответственности. М. 1998. С. 20.

[22]См.: Платон. Сочинения в 3-х т. М., 1971. Т.3. С. 232 - 241.

[23] См.: Платон. Сочинения в 3-х т. М., 1971. Т.3. С. 232.

[24] См.: Платон. Сочинения в 3-х т. М., 1971. Т.3. С. 239.

[25] См.: Платон. Сочинения в 3-х т. - М., 1971. Т.3. С. 106.

[26] См. об этом: Чубинский М.П. Очерки уголовной политики. М., 2008. С. 87.

[27] См.: Аристотель. Сочинения в IV Т. М., 1976. Т. 1. С. 399.

[28] См. об этом: Чубинский М.П. М.П. Очерки уголовной политики. М., 2008. С. 91.

[29] См.: Аристотель. Сочинения в IV т. Т. IV. М., 1976. С. 612 – 615.

[30] См.: Аристотель. Сочинения в IV т. Т. IV. М., 1976. С. 615 – 621.

[31] См. подробнее о воззрениях стоиков на свободу воли: Бородулин А.В. Логика свободы и воли. Таганрог. 2005.

[32] Об Эпикуре и его воззрениях см.: Мотрошилова Н.В. Внутренняя логика атомизма и позиция Эпикура./История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья. М., 1995. С. 90 – 93.

[33] См.: Чубинский. М.П. Очерки уголовной политики. М., 2008. С. 103.

[34] Цицерон подробно описывал, как неправильное понимание происходящего и внешние обстоятельства лишают душу здоровья и ведут ее к болезням. У всех этих душевных волнений, по его мнению, один источник – неумеренность, то есть настолько сильное отклонение сознания от заветов разума, что порывы души невозможно ни сдержать, ни направить.

Страсть или сильное душевное волнение, с его точки зрения, находится в переменчивом и бурном движении. Например, о жадности как причине преступления он писал, что когда желание денег не сдерживается постоянной работой разума, исцеляющим от алчности, то жадность «осядет в жилах, застынет во внутренностях и останется болезнью внутренней и долгой, которую в ее застарелом виде уже не вырвешь из человека». См.: Цицерон. Тускуланские беседы. п. IX – XI. / В кн. Марк Тулий Цицерон. Избранные сочинения. / Перевод с лат. и комментарии. ст. М.Л. Гаспарова. М. 1975.

[35] См.: М.Т. Цицерон. Тускуланские беседы. п. XIII, XIV. / В кн. Марк Тулий Цицерон. Избранные сочинения. / Перевод с лат. и комментарии. ст. М.Л. Гаспарова. М. 1975.

[36] Цит. по: Чубинский М.П. Очерки уголовной политики. М., 2008. С. 101.

[37] См.: Сенека. О блаженной жизни / В кн. Древнеримские мыслители. Киев, 1958. С. 511, 612;. Чубинский М.П. Очерки уголовной политики. М., 2008. С. 101.

[38] Сенека. О блаженной жизни / в кн. Древнеримские мыслители. Киев, 1958. С. 511, 612