Господство немецкой науки

Наиболее широко научная работа была развернута в Германии, которая к концу века выражала все усиливавшуюся тенденцию занять господствующее

318

Наука и промышленность

положение в научном мире, опиравшуюся на наличие в этой стране большого числа университетов, вновь созданных высших технических школ и бесчислен­ного множества газет и справочников. Англия и Франция, полагаясь па свои собственные давние традиции, сопротивлялись этой тенденции, но немецкий язык стал преобладающим международным языком в науке, и немецкие профес­сора установили своего рода научную империю, охватывавшую всю Северную, Центральную и Восточную Европу и оказывавшую серьезное влияние на науку России, Соединенных Штатов Америки и Японии. Немецкий профессор стано­вится образцом для ученых всего мира. Подобно большинству представителей немецкой интеллигенции, он мирился с союзом военного феодализма и крупного капитала, правившего в этом недавно индустриализированном и растущем госу­дарстве. Такие верноподданнические чувства должны были дать направление следующему этапу в развитии науки, которая стала использоваться государ­ством в военных целях.

Большой кризис

Конец XIX века, как и его начало, ознаменовался реакцией в области фи­лософии, стремившейся строго ограничить поле деятельности и значение науки. Однако в то время как реакция ранних лет была направлена на противодействие влиянию французской революции, позднейшая реакция была продиктована тревожным осознанием неизбежности грядущей социалистической революция. Несмотря на огромные новые богатства, производившиеся промышленностью, деятельность которой принимала все более научный характер, создавалось впе­чатление, что напряжение в общественной жизни скорее усиливалось, чем уменьшалось; в рядах культурной интеллигенции, несомненно, наблюдалось чувство опустошенности и обреченности, своего рода чувство fin de siecle, только слишком хорошо обоснованное. Марксистский социализм, особенно в Европе, казалось, предлагал промышленным рабочим многообещающую альтернати­ву. Поэтому именно здесь развитие философии было наиболее непосредственно затронуто всеми этими проблемами, однако и Англия и Америка при всем их традиционном безразличии к философии не оставались в стороне от их влия­ния.

Наблюдался поворот назад от туманного и оптимистичного материализма середины века к неопозитивизму Маха (1838—1916) и Оствальда (1853—1932), которые под предлогом очистки науки от ненужных умственных построений устранили материю и заменили ее комплексами ощущений или удобных фикций. Это и другие подобные философские течения, такие, как «elan vita]» Бергсона (1859—1941) и прагматизм Уильяма Джемса (1842—1910), были направлены на то, чтобы удалить из науки революционное жало, высмеять всякую мысль о том, что наука могла бы быть использована для достижения каких-либо серьезных улучшений в судьбе человека, и сделать ее приемлемой для официаль­ной религии и государства (стр. 569 и далее).

Эти философские течения, несомненно, были только симптомами поглоще­ния науки машиной капитализма, как следствие растущей ее технической необ­ходимости. Поворот ученых в сторону чистой науки и отход их от социальной ответственности был облегчен усилением притока пожертвований, позволявших большую специализацию, а также тонко продуманным распределением почестей и покровительства. Самый рост числа ученых также усиливал эту тенденцию приспособиться к обстановке и уклониться от ответственности. К концу века независимые ученые составляли незначительное меньшинство. Большинство-получало свое жалование от университетов или правительства и более чем ког­да-либо усвоило образ мыслей правящего класса.

Трудно сказать, насколько эти приспособленческие тенденции задержали развитие науки, так как в современной истории огромный рост масштабов самой науки перевесил их влияние. Однако тот факт, что такое тормозящее влияние действительно имело место, повидимому, подтверждается всеми подробны-

Предпосылки и последствия промышленной революции

ми исследованиями прогресса определенных научных отраслей^5,3. Дело заклю­чалось не столько в том,-что некоторые явления были оставлены без внимания, и не в том, что когда они наблюдались, то из них не делалось выводов, казавших­ся очевидными, хотя это, безусловно, случалось не раз и не два; скорее дело было в том, что в социальной системе конца XIX века не было подлинного чувства направлении или идеи о взаимозависимости различных областей дея­тельности. Если бы такое направление имелось, то многие из тех великих от­крытий, которые должны были быть сделаны в конце XIX века, могли бы про­изойти па два, если не больше» десятка лет раньше. Усилий, растраченных на бесплодное рафинирование старых теорий, было более чем достаточно для соз­дания новых теорий. Можно сказать, что подобная идея была чуждой науке того времени,—некоторые говорят, что так это обстоит и сейчас,—однако не мо­жет быть сомнения в том, что всесторонний и организованный научный порыв великих периодов, таких, как середина XVII и конец XVIII веков и даже сере­дина XIX века, повидимому, исчез. И только в беспокойный период XX века он снова должен был проявиться со всей силой.

На этом заканчивается описание общего развития науки в XVIII и XIX ве­ках. Общая оценка достижений этой великой эпохи переносится на конец гла­вы 9, после более детального рассмотрения успехов отдельных отраслей науки-