Самореферентность и семантическая замкнутость

Современные исследования механизмов восприятия внешней среды, физиологических и психологических аспектов этого процесса, приводит к убеждению, что мы воспринимаем в основном то, что хотим, на что настроена наша структура, что позволяет наш жизненный опыт и собственный набор собственных поведений. К этому же склоняют нас идеи радикального конструктивизма. Происходит не “схватывание” и не игнорирование внешней среды, а поиск внутренних референтов, спецификация реальности. Среда становится внутренним миром системы, неповторимым и индивидуальным. Эту способность систем ссылаться на себя называют самореферентностью [207]. Происходит не отражение мира, а его полагание, привнесение в него смысла.

Самореферентность, это качественный порог сложности системы. Она является необходимым условием и результатом комплементарности физического и символьного уровней системы. Это свойство сложности либо есть, либо нет. Ниже этого порога происходит спонтанный распад систем на простые компоненты, выше – эволюция к более сложным конфигурациям, мышление и конструирование моделей среды и, рефлексивно, себя в среде.

Самореферентность живых систем подразумевает их операциональную замкнутость. Действительно, автопоэзийные системы, обладающие нервной системой, воспринимают среду на основе и в соответствии со своей текущей структурой. Структура же меняется в непрерывном онтогенезе, и меняется наша классификация внешних событий и приоритеты, как в течение жизни, так и в течение одного дня. Можно говорить о трансформации референтов.

В антропологии уже давно замечено, что мир воспринимаемых нами вещей и событий мы творим с помощью внутренних шаблонов, которые обусловлены в основном нашим культурным опытом [165]. Опыт и структурная пластичность позволяют сложной системе как бы помечать состояния среды, быстро сопоставлять внешние сигналы и какие-то внутренние референты. К примеру, новые художественные приемы в искусстве обновляют структуру восприятия людей, формируя их эстетические ожидания и предпочтения, и вскоре становятся осмысленными, признанными, востребованными и, наконец, привычными [125].

Образ, обладающий некоторой избыточностью, облегчающей узнавание, называют в психологии паттерном. Близко к этому понятие гештальта [18], как целостного образа, возникающего в результате синтеза некоторых ключевых данных. Например, дерево приблизительно симметрично, и мы, зная это из опыта, можем мысленно достроить левую часть по правой, можем быть уверены в наличии корней, которые не видим. Поэтому некорректно утверждать "Я вижу дерево". Дерево находится внутри нас. Можно увидеть лишь образ, сложную трансформу дерева, определяемую нервной системой и частично внешним деревом. Не знаю, воспримет ли дерево человек, выросший в пустыне, но уверен, что его образ дерева будет иным. Тогда лишь галлюцинация или сновидение есть то, что мы действительно видим, полностью наш продукт. Кстати, по четкости они не уступают инициируемому извне образу, и мы не отличаем галлюцинацию от того, что считаем внешней реальностью [148].

В теории познания давно известна похожая схема - “персептуальный цикл” Нейссера (Neisser) [186], согласно которому воспринимаемая среда является последовательно конструируемой реальностью и отражается вначале лишь поверхностный ее аспект. Эта селективно взятая информация изменяет “ориентирующую схему”, т.е. предубеждение, ожидание, что ведет к изменению информации, воспринимаемой из окружения, к изменению ее интерпретации, и эта в какой-то мере измененная реальность снова рекурсивно модифицирует “ориентирующую схему”, как нашу готовность “видеть” определенные данные. Такова рекурсивная динамика самореферентности. Похоже, что именно так в сложности и сомнительности доступного нам окружения мы конструируем уместную и ожидаемую информацию, находим смысл. Происходит притяжение к знакомым образам, импринтам, сказывается сила жизненного опыта. Не потому ли говорят “от судьбы не уйдешь”? Хотя подобная схема может означать не столько адаптивную подстройку к внешнему миру, сколько поиск равновесия организма, расширения равновесия в смысле гармонии с собственным опытом. Это проявление радикального конструктивизма в смысле Пиаже [193].

Замечено, что уверенность в том, что в изучаемых данных есть некая закономерность, симметрия, повышает результативность ее поиска, срабатывает “настройка на успех”. Можно предположить существование “решетки восприятия” [84], которая деформируется в зависимости от состояния. Показана связь психодинамических свойств человека с его семантическим пространством. Значимость стимулов определяется состоянием структуры. Имеется установка, предрасположенность для категоризации внешнего воздействия до встречи с ним. Другими словами, есть запрос на стимул.

Патти Г. (Pattee) [191] предположил, что смысл появляется в итоге эволюции самореферентной системы. С усложнением системы до самореферентных проявлений, с появлением контекстно обусловленных циклов восприятия сигналов и знаков среды, рекурсивно стягивающихся к собственным смыслам этих знаков, операциональная замкнутость сменяется семантической замкнутостью. Семантическую замкнутость коммуникативных процессов в обществе выявляет и Н.Луман [45].

Это уже не просто усиление признанного полезным сигнала с ненаблюдаемыми переменами внутренних состояний и неожиданными поведенческими проявлениями. Интерпретация знака происходит в самореферентной петле, и потому процесс становления смысла скрыт для внешнего интерпретатора. Семиотика отождествляет этот процесс с жизнью [198]. Более того, развитие организма есть его самоинтерпретация. Организм – сообщение, о том, как выжить в определенной среде, как приспособиться к новым средам.

Здесь нельзя не упомянуть об исследованиях в области герменевтики. Это теория последовательных интерпретаций текстов в поисках смысла или, несколько шире, искусство понимания и избегания недоразумений [23]. В работе [113] приводится высказывание М.Хайдеггера о цикличности переходов от восприятия частей к смыслу целого с последующим уточнением толкования частей с позиций общего смысла и далее рекурсивно до полного понимания или исчерпания существующего в тексте смысла.

Согласно феноменологии Э. Гуссерля (Husserl) [162], сознание всегда одновременно относится к самому себе и к наблюдениям, соединяя самореферентность и внешнюю референцию, переключаясь между рефлексией и направленностью на мир. Гуссерль называет "интенциональным актом" действие, конституирующее как познаваемую реальность, так и познающего субъекта.

В социальной системе наблюдатель является звеном общей сети процессов, которые определяют, специфицируют систему, как целостность. Наблюдатель здесь не может выйти за пределы целостности хотя бы для того, чтобы определить ее границы системы, описать окружающую среду. Наблюдатель неразрывно связан с функционированием целостности в качестве одной из определяющих ее составных частей. В таких случаях уже само описание системы изменяет ее. Происходит осознанная или нет модификация связей наблюдателя с данной системой. Мы видим при этом все тот же герменевтический круг актов интерпретации, на котором основывается вся человеческая деятельность.

В социологических исследованиях Н.Лумана самореферентность понимается как свойство, необходимое для дифференциации систем, путем ссылки на себя в процессе организации своих частей и в элементарных операциях. Чтобы этого достичь, система и прибегает к самоописанию и внутрисистемно использует различие между собой и средой “в качестве принципа и вектора производства информации”[170]. Очевидно, что самореферентные системы должны справляться с различием тождества и различия в своем окружении.

Тот же автор полагает, что познание возможно именно потому, что система не может войти в прямой контакт со средой и должна самореферентно полагать среду, строить модели среды и себя в среде, модели взаимодействий, развивая собственную когнитивную сложность. Действительно, автопоэзийная система живет и, следовательно, познает, но в силу операциональной замкнутости окружающая среда лишь модулирует структурный дрейф. Однако в результате создаются именно такие структуры, которые селективно воспринимают и усиливают важные различия. Так производится информация, происходит познание, возникают семантически замкнутые петли уточнения интерпретаций. Так растет способность к адаптации.

В свете самореферентности систем все, что принадлежит системе: труднообъяснимая ее эмерджентность и ее самоосознание в некотором иерархическом центре – все включено в процесс самосозидания и тем самым демистифицировано для наблюдателя. Теперь мы можем отличать различие системы и окружения с позиции наблюдателя от этого же различия, используемого в самой системе. Это заметно преобразует традиционную субъектно-объектную эпистемологию и обеспечивает более глубокое и предметное понимание.

Р.А.Уилсон (Wilson) в книге “Квантовая психология” [86] также убеждает нас, что “мы не пассивно принимаем данные из Вселенной, но активно создаем ту форму, в которой интерпретируем данные, причем создаем с той же скоростью, с которой принимаем”. Результат интерпретации обусловлен нашим “ментальным архивом”, а также игрой случая. Мы видим то, что по нашему мнению мы должны видеть, и вместо реальности видим собственный “тоннель реальности”. Возможен такой механизм: что-то выделяется в среде, но нечетко, с размазанными границами, непривычной формы и мы перебираем подходящие шаблоны из своего архива пока не получим некоторого совпадения и происходит узнавание. Границы становятся четкими. Подобным образом успешно работают искусственные системы распознавания образов.

Следуя Пиаже [193], можно уточнить, что когнитивный организм воспринимает (ассимилирует) лишь то, что укладывается в уже имеющиеся ментальные структуры. Это отвечает конструктивистской позиции участвующего наблюдателя и имеет одно важное следствие. В процессе этой ассимиляции организм остается в неведении относительно всего того, что им было проигнорировано ввиду несоответствия уже апробированным концептуальным структурам.

Дж.Николис (Nicolis) [55] предполагает, что возбуждение нейронной активности может возникать в результате предыдущих когнитивных оценок, на основе зафиксированных корреляций между множеством внешних сигналов и “репертуаром” ранее записанных в память аттракторов динамических режимов. Рассматривая лингвистические аспекты восприятия, мы понимаем, что на синтаксическом уровне значение текста недоступно. Смысл возникает, по гипотезе Дж.Николиса, на семантическом уровне в ходе дифференциации идущих из окружающей среды раздражителей, бомбардирующих наши рецепторы. Мы как бы разбиваем множество раздражителей и отображаем это разбиение на множество сосуществующих категорий-воспоминаний. Следовательно, должен работать какой-то механизм для обеспечения перемежающих скачков когнитивного процессора с аттрактора на аттрактор, создавая метаязык коммуникации между существующими в мозге категориями - аттракторами.

Идентичный механизм мышления в виде бифуркационных переходов внутри хаотического аттрактора, хаотическая смена аттракторов в сети нейронов мозга предполагается в современных психологических исследованиях. Например, в работе [128] выполненной в рамках нейрологического позитивизма, утверждающего неразделимость мышления, мозга, поведения и среды. Гераклитовский “поток сознания” отождествляется здесь с динамической системой, эволюционирующей в векторном поле, разделенном областями притяжений (бассейнами) различных аттракторов (см. Приложение). Индивидуальные сознательные устремления этого потока, сливаясь, обеспечивают социальную самоорганизацию, рост личности и развитие общества.

Впрочем, упомянутые модели мышления не более, чем привлекательные гипотезы о роли динамического хаоса в работе мозга. Не исключено, что внешний сигнал запускает в нашем мозге рекурсивную цепь ассоциаций, обусловленную индивидуальным жизненным опытом, настроением, контекстом, и увидим мы в основном то, что можем и хотим увидеть, сожмем рекурсию к собственному значению x^*. Совершенно незнакомую вещь, да еще на незнакомом фоне мы вообще не заметим. Как поройпоразительно разноречивы и расплывчаты показания “очевидцев” морского змея, НЛО! В причудливой кляксе мы сможем найти несколько осьминогов, если мы их раньше видели, и они есть у нас в голове. Как специфичны изображения одной и той же природы в разных художественных школах! Можно говорить о герменевтическом веере интерпретаций воспринимаемых различий.

Известно, что аборигены какого-то острова в Полинезии не воспринимают пролетающих самолетов. Не потому ли и мы не различаем в дыме костра их колдуна то, что неизвестно нам и нашей науке? В [55] приведен поразительный факт. В языке одного племени в Либерии есть названия лишь двух цветов, и эти люди не различают, не видят остальных. Зрительный аппарат при этом у них совершенно нормальный. Известно, что эскимосы различают более десяти оттенков снега. Такова роль языка в восприятии среды и среды в развитии языка.

Проводимые в начале прошлого века исследования по гештальтпсихологии также доказывали преимущество синтеза над анализом при зрительном восприятии. Это ставит под сомнение субъективные описания реальности и свидетельские показания в том числе, как один из критериев истинности. Они зачастую информируют нас о наблюдателях, о различии их менталитетов более чем об объекте наблюдений.

Интерпретативный процесс внесения смысла и конструирования постоянно меняющейся реальности совершенствует и обогащает наши ментальные архивы и ориентирующие схемы, то есть те когнитивные структуры, которые и позволяют различать в неразберихе линий, красок, звуков то, что можно или нужно. Именно операциональная замкнутость нервной системы обеспечивает превращение окружающего шума в объекты. Стабильность возникает в сенсомоторном замыкании персептуального цикла, как его итог, как собственное значение.

Самореферентность как свойство мозга оправдывает радикальный конструктивизм. Напомним, что при этом исключается понятие абсолютной реальности из научного обихода. Существует лишь множество различных версий реальности, которые могут противоречить друг другу. Все они есть результат коммуникации, а не отражения некоей вечной и объективной истины [208]. Как же выжило человечество в субъективных построениях среды обитания?

Если конструктивизм отклоняет непосредственную проверку результатов познания путем сравнения модели с внешним миром, встает важная проблема выбора между различными конструкциями. Без четкого критерия выбора конструктивизм выливается в абсолютный релятивизм, безразлично полагающий равную адекватность любых моделей. Таким критерием служит согласие с когнитивными шаблонами в мозге, то есть механизм самореферентности, не исключающий и уточнение шаблонов в персептуальном цикле.

Другим критерием может стать согласие с когнитивными шаблонами других участников процесса познания. Это уже по сути социальное конструирование действительности. На этот выбор могут влиять и некие межличностные соглашения, конструктивизм обретает социальный характер, и знание становится продуктом переговоров. Принцип конвенциональности в научном познании подмечал и оправдывал А.Пуанкаре [66].

Коммуникация, обучение, взаимное влияние персептуальных циклов сближают когнитивные шаблоны и ментальные архивы людей. Циклический процесс уточнения реальности ведет каждого к своему видению, но люди договариваются об устройстве и смысле окружающего мира наиболее адекватном и безопасном для жизни.

Скорее всего, даже эти общие находки и установки ошибочны, но если мы долго избегаем серьезных неприятностей, то происходит самоподтверждение неверных моделей. Похоже, что во многих проблемах современности виновен ряд достаточно общих онтологических предрассудков и эпистемологических заблуждений этого рода [6].

С позиций автопоэзиса можно увидеть, что в сетях структурного сопряжения с другими людьми, в попытках поведенческой координации возникает лингвистическое поле и язык, с помощью которого мы не только познаем, но и творим мир и себя в нем [181].

Люди обсуждают и сглаживают различия в своих мировосприятиях. Хотя возможно и нарастание противоречий (см. раздел 2.4). Люди могут придерживаться своей модели реальности, не разделяемой большинством в их окружении, потому что эта модель облегчает их адаптацию. Мы выстраиваем связь вещей, успешно полагаемся на нее в своей жизни и удивляемся наличию иных моделей в чужих головах.

Впрочем, существенных различий быть не должно. Как утверждает Ф. фон Хайек [94], человек, классифицируя объекты окружающего мира, опирается на предсознательные сведения о тех отношениях, которые имеют особое значение для его существования в той среде, где происходило его развитие. Отношения эти обусловлены бесчисленными “условными рефлексами”, приобретенными человеком в ходе эволюции. Не исключено, что наша центральная нервная система классифицирует раздражители весьма “прагматично” в том смысле, что учитывает не все наблюдаемые отношения, а лишь те отношения между внешним миром и человеком, которые в ходе эволюции оказались значимыми для выживания.

Люди, выросшие в разных культурных средах, пусть с трудом, но понимают друг друга. У сходных автопоэзийных систем одинаковые воздействия со стороны среды вызывают сходные структурные деформации, которые компенсируются близкими способами. Вероятно близкими будут и исходные внутренние референты и реакции как результаты циклического процесса узнавания, что и ведет к пониманию.

Таким образом, мы выбираем интерпретацию, конструируем смысл согласно каким-то критериям. Разнообразие смысловых оттенков слов, языка - это основа творческого потенциала его носителей в деле конструирования реальности. Причем это ограничивает не точность, а лишь категоричность высказываний. Не столько осложняет взаимопонимание, сколько придает ему творческий характер, порождает сомнения в несомненности и преодолевает искушение определенностью. Происходит сотворение общего знания. Д.Бом определял науку как растущую цепь персептивно-лингвистических коммуникаций, посредством которых расширяются контакты человека с миром и самим собой.

Все эти субъективные модели мира и мировосприятия имеют свои области эффективности в разных обществах и сферах человеческой деятельности. Необходимость разных моделей и объяснений явления постулируется принципом дополнительности Н.Бора. Согласно этому принципу невозможно даже судить о ложности или истинности одной модели, если осознана другая, находящаяся с ней в отношении дополнительности. Тот же Н.Бор называл истины глубокими, если отрицание их не является ложным, но приводит к другим глубоким истинам. Д.Юм (Hum) заявлял: “Ничто из того, что мы воображаем, не является абсолютно невозможным”. И тот же Д.Юм, критически осмысливая понятие причинности, допускал простое привыкание к наблюдаемым данным [124, с. 50-166]. Можно ли после всего вышесказанного называть практику или определенность критерием истинности теории, говорить о контролирующей роли опыта? Возможно, именно привыкание самореферентно заводит нас в научный тупик.

Проведем ряд экспериментов, показывающих самореферентность мозга при зрительном восприятии. Девушка на перевернутом фото (рис.1.6) кажется нам

симпатичной, но поглядите на нее в нормальном положении и ужаснетесь. На непривычном фоне аномалия незаметна, тогда как в знакомом ракурсе человеческого лица она буквально бросается в глаза.

Сигнал от сетчатки глаза модулирует нейронную активность латерального коленчатого тела таламуса, к которому кроме зрительного нерва подходят еще 5 нервов (аксонов) из коры головного мозга. Грубо говоря, то, что мы видим, на 80% определяется мозгом. Извне приходит лишь раздражитель, запускающий быстрый процесс референции. На рис. 1.7 показана наша знакомая кошка[6], которая видит нечто похожее на мышиный хвостик и достраивает желаемый образ.

Рис. 1.6. Непривычный ракурс скрывает аномалию. Рис.1.7. Рекурсия к собственному значению

структуры голодной кошки

На сетчатке глаза есть так называемое слепое пятно, откуда отходит зрительный нерв, и где нет рецепторных клеток, колбочек, то есть часть внешнего мира всегда отсутствует в поле нашего зрения. Этот дефект мы совершенно не замечаем. Известны специальные картинки и опыты, позволяющие нам увидеть это слепое пятно. Но интересно, что мозг способен заполнить это пятно, изображением, которое кажется ему правильным. Отдалите рис.1.8 на расстояние вытянутой руки, закройте правый глаз и, смотря левым глазом строго в центр черного квадрата, медленно приближайте рисунок. На расстоянии примерно 25 см Вы заметите боковым зрением исчезновение пятна. Но удивительно не простое исчезновение, мы видим боковым зрением на месте пятна кирпичную кладку, которой там нет. Эти кирпичи суть продукт нашего мозга, галлюцинация.

Как же помещаются в мозге все образы мира? Кора головного мозга, этот “аккуратно сложенный парашют” содержит около 10 миллиардов нейронов. Число же всевозможных связей между ними [11]. Это самое большое из физически обоснованных конечных множеств. Количество вещества во Вселенной, примерно равное 10⁷⁸ атомов водорода, заметно меньше.

Рис. 1.8. Восстанавливающий эффект самореферентности мозга.

Известны и другие эксперименты, доказывающие активное вмешательство мозга в процесс зрительного восприятия [145]. На глаза испытуемому надеваются призматические контактные линзы, и он смотрит на лист бумаги с изображением прямой линии. Сначала линия кажется ему кривой, но, переводя глаза с одного конца линии к другому, испытуемый замечает, что кривизна уменьшается, и, наконец, он видит прямую линию. Дело в том, что глаза перемещаются по реальной прямой линии, которая лишь проектируется на сетчатку в виде кривой. Однако информация от глазных мышц противоречит изображению и заставляет мозг согласиться с ними. Здесь мы буквально делаем образ своими глазами.

Объемное зрительное изображение, глубина, размеры, параллакс и перспектива, различия, выявляемые при движении головы, при наблюдении одним и двумя глазами – вот инструменты нашего пространственного восприятия. Если один предмет частично заслоняет другой, то первый ближе. Если схожие предметы имеют разную величину, то больший ближе и т.д. При движении наблюдателя ближний объект перемещается быстрее. Очевидно обучение, формирование привычек и последующее участие мозга в ходе восприятия. Причем эти процессы объемного построения полностью бессознательны, мы не имеем над ними волевого контроля.

Искусно организованные опыты [6 с.445] доказывают именно такой механизм и позволяют повредить его, и мы временно теряем способность ориентироваться в пространстве, теряем спасительную веру в объективность мироощущения. В других случаях, например при головокружении, спасительной оказывается вера в незыблемость привычных представлений о неподвижности пола и стен. Мы убеждаем себя, что их движения есть результат временного расстройства нашего сознания.

Подведем итоги. Автономия суть отсутствие влияния входных воздействий. Операциональная замкнутость означает избирательное восприятие каких-то сигналов из среды для запуска рекурсий, итог которых является все же собственным поведением системы. При дальнейшем повышении уровня сложности мы замечаем самореферентность как процесс субъективного сопоставления внешнего мира с внутренними аналогами, как семантически замкнутую петлю построения собственного смысла наблюдаемых явлений.

Рефлексивность

Рефлексия, буквально, поворот назад, отражение, означает осмысление себя, собственных действий и мыслей. Говоря о самореферентности, мы естественно подразумеваем наличие в системе модели среды, модели взаимодействия с ней и, наконец, собственной модели системы. Действительно, мозг содержит модель сенсорно-моторных поверхностей тела, поддерживаемую огромным количеством датчиков. Отсюда наша уникальная способность двигаться в полной темноте и даже в невесомости знать точное положение каждой нашей конечности. Геном в клетке это та же модель, символьное описание, программа развития. Так что рефлексивность, как свойство, выглядит развитием самореферентности.

Как уже отмечалось, существуют два эпистемологических подхода к описанию мира: плерома и креатура. Принимая эту юнговскую модель, мы сможем увидеть все формы жизни от клетки до социальных и экологических систем протекающими на этих двух уровнях: нижний (энергетический, аппаратный, материальный), открытый в термодинамическом смысле и верхний (символьный, информационный, идеальный), операционально и семантически замкнутый. Это показано на рис.1.9.

Рис.1.9. Два уровня описания сложной системы.

Нижний уровень поддерживает верхний, который в свою очередь определяет перспективу и смысл нижнего. Эту модель можно обобщить до социальных систем, но с некоторыми оговорками. Собственно, об этих оговорках мы говорим здесь очень часто.

Энергетические балансы плеромы и прочие физические законы на верхнем уровне не работают, процессы в креатуре подчинены лингвистическим, символическим правилам. Здесь эффекты обусловлены не силами, а различиями. Это не вещь и не событие. Различие невозможно локализовать. Любые наблюдения фактически есть фиксация различий, и мы выбираем конкретные различия из множества в соответствии со своим опытом, установками, конкретным контекстом, то есть, самореферентно создаем информацию.

И.Кант в “Критике чистого разума” [29] называет выбор факта (различия) элементарным эстетическим актом. Аналогичный процесс различения в попытке выделить нечто из среды Дж.Спенсер Браун (Spencer Brown) [202] отождествляет с проведением границы и наименованием. Лотман Ю.М. в своих культурологических исследованиях называет проведение границ одним из основных механизмов семиотической индивидуальности. Этим пространство определяется как «наше», «свое», «культурное», «безопасное», «гармонически организованное» и т.д. Ему противостоит «их пространство», «чужое», «враждебное», «опасное», «хаотическое»[44].

В креатуре даже отсутствие информации может быть информацией, то есть, ничто оказывается причиной заметных последствий. В плероме отсутствие импульса оставит биллиардный шар неподвижным. Приложив конкретный импульс к шару, мы сможем предсказать, куда он покатится. Ударив животное, Вы получите непредсказуемую реакцию, определяемую чем-то другим, нежели направление и сила удара. Понятно, что реакция энергетизируется внутренним метаболизмом, но не все так просто. Известно, что резкое уменьшение пищи повышает активность и системность в поведении голодных амеб, саранчи. Механизмы социальной активности обычно более сложны или пока неясны. Но это автопоэзийный ответ. Причина и суть такого поведения в операциональной замкнутости их организации, в циклических изменениях текущей структуры в целях самосохранения. Теперь понятно, что циркулируют в контурах структуры именно различия, точнее, трансформы различий. Энергетический носитель различий создается на нижнем уровне и не определяет их значимости. Живая система, как утверждает автор статьи [82], самосохраняется, используя знаки, денотируемые (понимаемые, интерпретируемые) посредством своей внутренней семантики. Мы можем уточнить теперь, что знак денотируется самореферентно, семантически замкнутым образом, обретая собственный смысл, присущий нашей “наблюдаемой” системе.

Так что символьный уровень для живых систем важнее физического. Сложность, необходимая для выживания, запрограммирована именно в нем. Качественная структура контекста (символьный уровень) важнее интенсивности взаимодействий (физический уровень). Как уже отмечалось, роль символьного уровня в процессах самоорганизации быстро возрастает при усложнении биологических систем, при переходе от биологических к социальным системам. Возрастает также роль интерпретации символов, знаков, слов. В разных социальных системах и подсистемах одной системы возможна разная интерпретация, самореферентно зависящая от конкретной структуры своего контекста. Кстати, возможности коммуникации несколько обогащаются тем, что слова имеют разный смысл в разных контекстах. Но становление общего смысла может затрудняться. Мы вернемся к этому в 2.4 и в главе 3.

Однако и энергетический уровень системы должен учитываться при анализе. Нужно «стоять одной ногой в креатуре, а другой – в плероме» [6], верить в единство разума и тела и принимать во внимание интерфейс между духом и материей, который “разбухает” по мере усложнения систем.

Характерно, что в силу самореферентности и рефлексивности верхний уровень содержит модель всей системы и, следовательно, модель этой модели и т.д. Живые системы как бы рекурсивно, фрактально вставляют самоописание в себя (см. рис.1.9). Возможно в пределе этой тавтологии, этой непрерывно усложняющейся рефлексии и возникнет самопознание? А может и недоступна нам эта сакральная глубина, «где даже ангелы не рискуют»[7].

Книга “Законы формы” Дж.Спенсера-Брауна [202] и его исчисление индикаций, вызвавшее много споров и откликов, совершенно не упоминается и, по-видимому, неизвестно в наших научных кругах. Он пишет, что Вселенная возникает перед нами, когда пространство разделено на части, скажем, на то и это, наше и не наше. До этой стадии Вселенная еще не отделена от нас, наблюдатель и наблюдаемое совпадают. Мы проводим границы с различными целями, ограничивая этим сферы применимости различных наук, и видим, как знакомые нам законы вытекают из первоначального акта разделения. Это так похоже на мысли Г.Паска на стр.21.

Разграничение пространства как создание формы подразумевает конструирование различия, а следовательно, и наименование, и даже процедуру перехода от непоименованной к поименованной части пространства, то есть, пересечение границы. Это совпадает с описанным в Библии отделением света от тьмы, тверди от воды с последующим наименованием. С этой “доисторической точки конденсации понятий” автор начинает свои рассуждения. Двигаясь вместе с ним по пути усложнения, мы создаем алгебру, чтобы формализовать эту сложность, невыразимую уже на обычном языке. Однако затем автор расширяет алгебру в обратном направлении и в результате этого интуитивно труднопостижимого хода получает начальную алгебру, названную исчислением индикаций. Единственный оператор этой алгебры указывает поименованное (отмеченное) состояние. Отсутствие оператора означает непоименованное состояние. Язык исчисления индикаций достаточно софистичен для описания парадокса как противоречия суждений, как самообращенности непредикативных высказываний, когда то, что определяется, входит в состав определения, когда мы вводим в систему высказываний высказывание о системе.

Теория логических типов Б.Рассела (Russel) и А.Уайтхеда (Whitehead) [211] запрещает подобные ситуации, заявляя, что множество не должно входить в состав своих элементов, классификация не может содержать себя. Контекст, как следующий логический тип, как метауровень, непостижим на нижнем уровне. Изучая процессы коммуникации, поведенческие паттерны, роль метафоры, Бейтсон часто апеллирует к теории логических типов и показывает, что высшие позвоночные и тем более люди каким-то образом обходят ее запрет. Ментальные и коммуникативные процессы выходят за рамки математической логики. Парадоксы существуют тысячи лет. Тавтологическое высказывание “Эта фраза означает то, что она означает”, обсуждаемая в разделе 1.7, отнюдь не бессмысленна, но самореферентна.

Парадокс в начальной алгебре представляет собой логическую рекурсию с повторяющимся переходом от поименованного к непоименованному состоянию [96]. Это называется повторным вхождением (reentry) в форму индикации. Ф.Варела расширяет двузначную логику Спенсера-Брауна, вводя третий(убрать) символ для повторного вхождения и называя его оператором самореферентного, парадоксального состояния. Основы этого исчисления самореференсий и его развитие можно увидеть в [164, 205]. Понятие повторного вхождения в форму использовал Н.Луман в своем анализе общества и процессов социальной коммуникации.

Как уже отмечалось, для социальных систем характерно обратное влияние познающего субъекта на реальность. Ведь в отличие от системы “астроном-галактика” здесь наблюдатель, действуя на основе своих, как правило, неадекватных представлений о реальности, неизбежно меняет ее. Другие субъекты, участники системы, также воздействуют на социальную реальность, "переплетая" свои персептуальные циклы.

Человек есть часть социальной системы, но ведь и система входит в его сознание, формирует личность. Именно потому, что наблюдатели являются одновременно и объектами наблюдения и участниками, возникает активная рефлексия, как особый источник неопределенности. Наблюдатель всегда связан с функционированием социальной системы, как ее составная часть. Поэтому любая попытка описания системы изменяет ее. Наблюдатель не может не взаимодействовать с системой, меняются его связи с ней. Получается герменевтический цикл интерпретаций и уточнений контекста, который лежит в основе любой человеческой деятельности.

Если же пойти дальше и признать, что попытка осмысления, описания социальной системы меняет ее, то мы не получим сходящейся последовательности уточняющих интерпретаций. Это теперь больше похоже на чередование истинности и ложности парадокса Рассела.

Возникает петля, включающая восприятие реальности, действия на основе этого восприятия, всегда неверного уже потому, что неполного, влияние этих действий на реальность и вновь восприятие. Вот отличие ситуации от изучения явлений природы. Иначе говоря, рефлексивная петля означает процесс взаимных изменений мыслящих и действующих наблюдателей в составе системы и самой системы на основе непрерывного совершенствования модели взаимодействия. И эта картина характерна для всех экономических, политических и социальных реалий. Здесь хочется упомянуть уникальные работы В.А.Лефевра [43], как попытки формализации учета уровней рефлексивности в задачах анализа и принятия решений.

Дж.Сорос (Soros) [80] анализирует этот феномен применительно к общественным процессам и финансовым рынкам. Участники рынка пытаются предсказать будущее, которое зависит от их сиюминутных действий на основе анализа ситуации и прогнозов ее развития. Именно этим биржевая диаграмма принципиально отличается от каких-либо геофизических флуктуаций – ее видят люди, воздействующие на ее ход. Повториться некоторая типичная ситуация может именно потому, что люди ее помнят и начинают реагировать на похожие признаки. Этот процесс настолько “испорчен” психологией участников финансового рынка, что ни одна из известных моделей теории случайных процессов не адекватна этим(убрать) процессам ценообразования.

Другой причиной развития ситуации может быть несовершенство ее понимания. Неверные ожидания могут двигать процесс. Ошибки неустранимы, но именно они принципиально необходимы для ориентации в процессе. Чтобы оценить степень искажения представлений участников процесса, мы должны знать точную картину ситуации. Но это невозможно из-за рефлексивной петли - мышление участников процесса влияет на его ход. Равновесие недостижимо. Неясно, оказалось ли верным ожидание, либо реальность под него подстроилась. Наличие правдоподобной теории, догадки изменяет практику. Соответствие опубликованного прогноза и свершившегося затем факта уже не является гарантией точности модели, теории. А несоответствие вовсе не означает ошибку прогноза. Возможно поэтому с древнейших времен оракулы предельно затуманивают прогнозы.

И.В.Бестужев-Лада предлагает конструктивно учитывать рефлексивную петлю: “…не что будет, а что может произойти при наблюдаемых тенденциях, и что надо сделать, чтобы произошло возможно более желательное?” [10]. Но скажем точнее и осторожнее: “…что надо делать, чтобы с учетом рефлексивности запустить и удерживать предпочтительную тенденцию?” Поясним эту мысль.

Итак, социальные процессы неуловимы и своенравны. Социологические прогнозы в силу активной рефлексивности коварнее метеорологических. На климатические изменения не влияет наш прогноз. Горизонт прогноза погоды ограничен сложностью взаимных связей множества атмосферных процессов, гиперчувствительностью к точности вводимых в модель исходных данных, но рефлексии в любых геофизических процессах нет. В социальных системах нередко наблюдается самовыполнение пророчеств. Особенно пагубны нежелательные прогнозы, возможно в силу психологических эффектов.

Можно заметить, что точность ранних предсказаний под воздействием этого механизма влияет на выполнимость более поздних [159]. Работает возросший авторитет предсказателя, эффект плацебо. Вот почему порой реальнее произвести будущее, чем предсказать. Большие надежды связаны с компьютерным моделированием, с моделированием реакций системы на прогноз. Об этом подробнее см. в главе 2.

Рефлексия активного наблюдателя это также осознание собственной роли в управляемом процессе и корректировка ее на основе осмысления прошлого взаимодействия. В книге В.Франкла (Frankl) “Человек в поисках смысла” [92] есть удивительное высказывание: “Я не только поступаю в соответствии с тем, что я есть, но и меняюсь в соответствии с тем, как поступаю”. Концепция рефлексивности связывает мышление и реальность, идеальное и материальное начала, так опрометчиво разведенные несколько веков назад картезианским дуализмом.

Как считает Н.Луман [45], общество в целом есть самореферентная система, базирующаяся на смысловой коммуникации и закрытая относительно смыслового содержания коммуникаций, то есть семантически замкнутая, автопоэзийная и в этом проявлении система. Смысл коммуникативных актов реализуется внутри системы в итоге рекурсии, как собственное значение структуры, поддерживающей эти рекурсии.

Биологические и социальные явления не содержат в себе следов их собственного возникновения, не воплощают своего начала. Не потому ли рефлективно-интерпретативная природа человеческого мышления – это скорее правило, чем исключение? Например, смысл слова нам становится понятен из всего предложения, но ведь смысл предложения определяется словами. Так что же первично в анализе текста слово или фраза? Равно как и смысл предложения, например, буквальный или иронический, окончательно проясняется контекстом, состоящим из предложений. В свою очередь, слово есть контекст фонемы. Циклический процесс уточнения смысла может быть быстрым или бесконечным, но каждый приходит к своему пониманию. Кроме того, примечательно, что мы можем пояснить смысл слова, только употребляя его в предложениях, то есть, выходя на метауровень лингвистической иерархии. Выйти за пределы языка и размышлять о нем посредством языка мы также можем, надстраивая контексты метаописаний. Познание социальной реальности идет по этому же пути, но попытки конструктивного использования этого знания, инструментального подхода блокируются вышеописанными особенностями сложных систем. Социальное управление без учета этой замкнутости безнадежно увязнет в рефлексивных петлях.

Иерархия контекстов есть универсальная черта любой коммуникации и научного объяснения. Отношения между контекстом и содержанием важны не только в лингвистике. Любая коммуникация предполагает определенную общность контекста. Можно утверждать, что информативен именно контекст и именно контекст меняется в ходе межличностных изменений. Рис.1.5 иллюстрирует и эту особенность.

Согласно теореме о неполноте К.Гёделя (Gödel) [153] в любой математической теории возможно противоречие, которое нельзя разрешить ее средствами. Иначе говоря, в любой системе, включающей арифметику, невозможно доказать ее непротиворечивость, используя лишь принятые в системе правила вывода теорем. Нужны иные, новые правила. Нужен выход в метасистему, но ведь и она неполна. Аналогично несостоятельность “множества всех множеств” [96] в том, что не остается фона, метамножества, на котором мы строим это множество. Начиная с клеточного уровня, мы сталкиваемся с этой тавтологией. Как создается оболочка клетки, кожа животного в результате деятельности организма, нежизнеспособного без этой оболочки? Ответ дает теория автопоэзиса, которая использует парадокс конструктивно. Однако вопрос о возникновении этой самообращенности остается пока без ответа.

Напомним, что автопоэзийные системы производят собственные элементы в сети собственных элементов. У этой динамики нет начала и конца. В операциональной замкнутости нет причин и следствий, продукта и производителя. Это ключ для понимания жизни и мышления на физическом, психическом и социальном уровнях, как проявления автопоэзиса разного порядка. Это регулярности, регулирующие самих себя изменениями собственной регулярности.

Повторное вхождение в форму, парадоксальный рефлексивный возврат операций к их собственным результатам не блокирует нашу когнитивную машину, но автопоэзийно приводит к пониманию главного качества жизни – жизни, как кантовской “вещи в себе”.

Р.Пенроуз (Penrose) считает [192], что глубокие логические проблемы в квантовой физике, когнитивной философии, в работах по искусственному интеллекту имеют общее происхождение. Используя теорему Гёделя, он заключает, что человеческое мышление не может моделироваться и не является вычислительным процессом. Впрочем и сам Гёдель говорил, что “либо математика слишком велика для человеческого ума, либо человеческий ум есть нечто большее, чем машина”. Паршин А.Н. [60], называет теорему о неполноте фундаментальным философским фактом о природе познания, мышления и жизни. Граница между рациональным и интуитивным, формальным и чувственным не лежит между математическими и гуманитарными науками. Эта граница проходит по самой математике. Невозможно объяснить, почему нам все же доступна математическая истина. Постижение смысла идет не логическим путем, а каким-то “интуитивным схватыванием”[60]. Иначе говоря, мы неизвестным образом обходим теорему Гёделя в своей интеллектуальной жизни.

Контингентность

Рефлексия познающего наблюдателя, рефлексивность наблюдения за наблюдателями, ускоряемая ростом информатизации и интеллектуализации общественных процессов, приводят к особой характеристике современности, которую Н.Луман называет контингентностью [169]. Современное общество допускает множество самоописаний и описаний внешнего мира, поэтому оно может описать самого себя лишь таким единственным образом, который учитывает эту множественность. Контингентность это больше, чем случайность, это неоднозначность реального мира, признание того, что наблюдаемое неизбежно оказывается другим, не тем, чем нам казалось, неожиданным. Это неопределенность в общественных процессах, обусловленная их самореферентностью и операциональной замкнутостью.

Подавляющее превосходство креатуры исключает любые модели. Как пишет Капустин В.С. [34], социальное пространство насквозь пропитано субъективностью, простирается в прошлое и в будущее, в пространства смыслов, конкретных практик. Текстуальный объём пространства социума представляет ничтожно малую величину по сравнению с его контекстуальным оформлением. Социальные сценарии ставятся и разыгрываются неопределяемым числом параметров, поэтому и возникающие ситуации есть ничто иное, как визуализированные фокусы, в которых результируются множество процессов и все они нелинейные и автокаталитичные. Их поведение связано с исчерпанием старого и с очень сложным переходом к новому ресурсу, с непрерывным появлением новых способов и форм обеспечением потребностей жизни, перестройкой структур и их вечной адаптацией к новым условиям. Жизнь социума гораздо богаче любого явно выраженного рационально-теоретического знания. Мы ещё очень мало знаем о нём и практически не имеем надёжных форм верификации социокультурных знаний.

Происходит лишь то, что лежит в поле этих свойств. Все наши модели, метафоры и аналогии уступают по сложности социальной реальности. Она богаче и неуловимее любого умственного построения, так как включает наши размышления и реагирует на них. Эта непредикативность и делает уникальными общественные процессы и личную жизнь. Характерно, что этимология слова “контингентность” прослеживается в глубину веков почти до Аристотеля.

Гиперчувствительность к начальным условиям, выявленная в простых математических моделях, работающих в режиме динамического хаоса без активного наблюдателя, без намека на рефлексивность, также ведет к непредсказуемости, что позволяет нам смириться с контингентностью общественных процессов, оправдывает ее. Неизбежные ошибки восприятия мира определяют ход истории. Мы творим будущее, и не ведаем, что творим, но начинаем понимать, как творим.

Н.Луман пишет, что мир сместился в область ненаблюдаемого, авторитеты поблекли, научные теории поиздержались и исчерпали себя. Общество потеряло веру в истинность собственных описаний. Мы видим рефлексию относительно формы самонаблюдения и самоописания системы, которые должны быть проведены в самой же системе в ходе процесса, который со своей стороны подвергается наблюдению и описывается. Отсутствие внешнего дистанцированного наблюдателя исключает мета-описание и приводит опять к контингентности социального процесса. Исчезает четкость границы между наблюдателем и объектом, появляется многовариантность в проведении этой границы.

Контингентно все, что не является необходимым и не является невозможным. Высказывания о контингентных событиях трудно разделить на истинные и ложные еще и потому, что сейчас еще нельзя наблюдать то, что станет наблюдаемым после. И эту невозможность наблюдения мы наблюдаем уже сейчас [169, с.96]. Это парадоксальность, выходящая за границы двузначной логики. Социология наблюдает поведение наблюдателей в попытке определить собственное значение общественного процесса. Мы описываем наблюдение наблюдений наблюдателей и т.д., осуществляя “повторное вхождение в форму” Спенсера Брауна в надежде прийти к собственному значению, но оно все-таки оказывается другим, неожиданным.

Политическая власть наблюдает в зеркале общественного мнения реакции наблюдателей своих усилий и достижений. При этом публикация результатов опросов несколько меняет настроения людей, делая эти результаты устаревшими. Это открывает некоторые возможности для влияния на общественное мнение. Люди начинают понимать и эти механизмы манипуляции и встраивают этот новый опыт в свою последующую жизнь. Усиливающаяся связность нашего мира компьютерных сетей и технологий, подстегиваемая активностью средств массовой информации, приводит к ускорению и углублению активной рефлексии обучения и усилению контингентности.

Люди чувствуют, что ими манипулируют и подлинные их интересы игнорируют. Тогда возникают и совершенствуются новые способы воздействия на общественное мнение (PR-технологии), подготавливающие массы к восприятию любого волеизъявления властей и в то же время загоняющие саму власть в ловушки будущего. В [34] отмечается, что особенностью этих технологий является их непродолжительная эффективность как следствие последующего их тиражирования конкурентами и появления у населения "синдрома привыкания". Поэтому PR-технологии обречены на изощрённость и циничность.

Экономическая система ориентируется в подобных наблюдениях второго порядка, отслеживая цены конкурентов, предсказывая их реакции, исключая тем самым равновесие в процессах ценообразования. Участники финансового рынка пытаются узнать, во что верит большинство - в рост или падение курса. Постоянный дисбаланс спроса и предложения есть источник ценовых флуктуаций, реагирующих на ваше мнение о мнении большинства относительно цены актива и соответствующее мнению действие. Замеченная закономерность вскоре теряет предсказательную силу. Необходимы модели процессов изменения моделей, чтобы хоть отчасти соответствовать контингентности. Эволюционный путь непрерывного уточнения есть единственно возможный образ жизни в контингентном мире. Любое силовое вмешательство немедленно и непонятно как меняет чувствительный механизм наблюдения за наблюдениями, приводя к неожиданным последствиям. Авторы книги [53] приходят к тем же выводам постнеклассического характера о контингентности экономического процесса.

Можно увидеть параллели в семье, искусстве, в системе юриспруденции. Принципиально непредсказуем и всегда незавершен законотворческий процесс, как непрерывное совершенствование закона в ответ на выявленные контингентной жизнью недочеты предыдущих редакций. Теория автопоэзиса называет это совместным онтогенезом структурно сцепленных системы и среды, здесь общества и правового поля. Это ответ на вопрос о возможности искоренить коррупцию и вообще гарантировать эффективность каких-либо реформ. – В обществе будут бесконечно появляться неожиданные контринтуитивные ходы и события.

Математическая имитация общественных, исторических процессов [15,30,39], компьютерное моделирование динамики социально-экономических систем глобального масштаба [90], экологических процессов кажутся перспективным подходом. Качественный, экспертный анализ изучаемой системы уточняет ее количественную модель (см. также раздел 2.3). Затем анализ результатов моделирования позволяет скорректировать качественное описание и вновь уточнить модель и т.д. Принципиально можно смоделировать и рефлексивность, и реакцию на прогноз, но практически неизбежно проявление чувствительной зависимости от точности параметров модели и стартовых условий моделирования. Кроме того, в системах такого порядка сложности неминуемы цепочки непредсказуемых смен режимов при достижении бифуркационных значений параметров. Это так существенно ограничивает горизонт прогноза и степень доверия к нему, что нам остается лишь анализ выявленных моделированием альтернативных путей развития, возможных последствий реформ, стратегий, что обычно и делается.

При этом неизбежна субъективная трактовка, акцентирование, тенденциозность и прочие проявления влияния наблюдателя, как самореферентные, так и мотивированные извне. Объективность исключена, и оправданы только осторожные высказывания об оценках вероятностей будущих успехов и катастроф в надежде на продуманные действия по их поддержке либо предупреждению.