2017-11-30
280
В особенности, если в семье присутствуют маленькие дети, важно, чтобы комментарии были краткими, интересными и содержательными. Но даже если наблюдение проводится над одними взрослыми, представляется, что членам команды лучше ошибаться, придерживаясь краткости, чем подолгу разглагольствовать без перерыва.
ПРАГМАТИКА КОМАНДЫ НАБЛЮДАТЕЛЕЙ
Мы проявляем достаточную гибкость в отношении числа людей в команде. Если ли мы работаем вместе лишь вдвоем, то терапевт, который интервьюирует семью, интервьюирует другого терапевта по поводу его соображений. Мы видели, как команды из не менее чем дюжины людей функционируют вполне хорошо, хотя не все высказываются каждый раз, когда такая команда отражает процесс. Том Андерсен (1987) писал, что он обнаружил, что хорошо работает команда из трех человек потому что, пока двое обсуждают идею, третий может выдвинуть другую идею, внося свой вклад в беседу. Наши команды, как правило, состоят из 3-6 человек.
Команда может использоваться для одной конкретной встречи, в ходе всего терапевтического курса или время от времени. Мы считаем, что семьи почти всегда находят команды наблюдателей весьма ценными. Фактически, мы понимаем Майкла Уайта (1993), который спрашивал семьи скольких встреч стоит встреча с командой. Средний ответ был — четырех!
Прежде чем начинается встреча (это может быть одна из ранних встреч, первое интервью или разговор по телефону), мы предлагаем возможность участия команды наблюдателей и объясняем, что это такое. Если семья соглашается, мы продолжаем работу. Мы приветствовали ли бы использование команд каждый раз, когда мы проводим терапию, однако экономика и конфликты с расписанием не позволяют это осуществить. Вместо этого, мы используем команды, (1) когда люди просят об этом (этот запрос обычно связан с прошлым опытом или рекомендациями друзей), (2) для обучения, (3) когда у нас имеется терапевт со стороны, который тоже применяет нарративные идеи, и (4) для консультирования.
Если команда будет присутствовать в том же помещении, что и семья, в начале первой встречи мы представляем семью членам команды. Если команда находится за зеркалом, мы обычно спрашиваем, желают ли члены семьи встретиться с командой до начала встречи, или во время процесса обсуждения. Некоторые люди чувствуют себя более комфортабельно, если они видели людей за зеркалом до начала интервью. Другие предпочитают не встречаться с членами команды, пока те не начнут делиться своими размышлениями.
Хотя, консультируясь с семьей по поводу присутствия команды, мы уже описывали процесс обсуждения, в начале первой встречи мы снова ориентируем семью на этот процесс. Терапевт, который интервьюирует семью, говорит примерно следующее: “Команда находится рядом, наблюдая за нами сквозь это полупрозрачное зеркало. В некоторый момент нашей беседы, может быть, в некоторые моменты, мы поменяемся местами с командой. Мы уйдем за зеркало, а они войдут сюда”. Или (если зеркала нет, и команда находится в том же помещении, что терапевт и семья) “Пока мы будем разговаривать, члены команды будут обращать внимание на нашу беседу. Давайте притворимся, что между ними и нами находится полупрозрачное зеркало, так чтобы нам не приходилось уделять им внимание, но они могли бы уделять внимание нам. Через некоторое время, мы перевернем все наоборот, так что мы будем находиться за зеркалом, наблюдая и слушая их. Они будут разговаривать друг с другом, а мы сможем слышать их. Их беседа будет касаться того, что они заметили в нашей беседе. У них могут быть вопросы или идеи. После их беседы, мы снова поменяемся местами, и у вас будет шанс прокомментировать их беседу. Я буду спрашивать вас, что вам наиболее запомнилось, что подходит и не подходит, или какие идеи у вас появились, пока вы слушали их беседу”.
Как терапевт, так и семья или команда могут решить, что настало благоприятное время для размышлений команды. Наша обычная практика заключается в том, что через 30-40 минут часового интервью терапевт предлагает приступить к высказываниям команды. Тем не менее, терапевт волен предложить это в любой момент. Эта свобода в особенности полезна для терапевтов, которые только начинают учиться использовать нарративные идеи. Если неопределенность грозит им косноязычием, они могут просто предложить выступить команде. *[Джойс Гудлатт, которая участвовала в нашей учебной команде, рассказала нам, что в прошлом, когда она работала с (изолированной) командой, она часто ощущала себя так, будто команда изучает и оценивает ее. В случае команды наблюдателей-участников, однако, она чувствовала, что вся команда присутствовала там, чтобы помочь ей и работать с ней. “Если я упускала что-то, — отмечала она, — я знала, что кто-нибудь из команды задаст вопросы об этом. Мне не приходилось следить за всем, поэтому я могла расслабиться”.]
Временами члены семей, которые регулярно встречаются с командой, говорят: “Интересно, что об этом скажет команда”, что мы воспринимаем как намек на смену позиций.
Кроме того, сама команда может предложить время для. В нашем центре команда может осуществить это, постучав по зеркалу. Если терапевт и семья соглашаются, команда начинает процесс обсуждения.
Команда, как правило, высказывает свои мнения в течение 10-15 минут. (Мы нацеливаемся на десять, но слишком часто на все уходит пятнадцать.) В нашем центре сигналом к окончанию работы команды служит стук по зеркалу от терапевта, сидящего с семьей. Нам нравится, когда беседа оканчивается с ощущением, что столько еще можно сказать, поэтому терапевт старается постучать, когда беседа еще в полном разгаре. Терапевт может решить постучать раньше, чем обычно, если он ощущает, что для членов семьи этого достаточно, или они находят эти размышления ошеломляющими.
Нас часто спрашивают, может ли размышляющая команда практиковать без зеркала Гезелла. Фактически, некоторые команды предпочитают поступать так, даже если такое зеркало доступно (Wanberg, 1991). Мы предпочитаем использовать зеркало, поскольку, похоже, оно помогает людям легче оставаться в наблюдательной позиции. Тем не менее, если зеркало недоступно, или люди, с которыми мы работаем, не отдают (в оригинале — “отдают”. Очевидно, это опечатка. Прим. перев.)ему предпочтения, мы находим, что работа вместе в одной комнате проходит достаточно успешно. В этом случае, как мы упоминали ранее в этой главе, мы предваряем размышления команды словами: “Теперь мы поговорим друг с другом, как если бы между нами и вами было зеркало Гезелла. Это, как если бы мы не можем видеть вас, но вы можете видеть нас и вольны слушать нашу беседу или думать о том, что вам кажется наиболее уместным. После того, как мы закончим говорить, у вас будет шанс дать нам знать, что проявилось для вас из нашей беседы — что подходит или не подходит, или любые идеи, которые были у вас, пока мы говорили”. После этого члены команды в ходе обсуждения поддерживают зрительный контакт только с другими членами группы.
Другой вопрос, который часто возникает у терапевтов, когда они изучают команды наблюдателей, состоит в том, можно ли использовать эту идею без команды. Другими словами, может ли терапевт играть роль собственной команды? Описывая, как он поступает именно так, Финн Вангберг (1991, стр. 4), член одной из команд, которые первыми развивали эту идею, пишет:
Я говорю им, что я поделюсь с ними не просто моими реакциями на то, что они мне говорят, но также и мыслями, которые стоят за этими реакциями. Вижу ли я одного человека или несколько, я отклоняюсь назад, чтобы создать большую дистанцию. Кроме того, я смотрю в потолок или в окно и говорю скорее о них, нежели с ними.
По тому же вопросу, Том Андерсен (1987, стр. 424) пишет:
Когда команда состоит только из одного человека, этот человек может покинуть комнату на некоторое время; это могут быть минуты, или дни, или недели. Вернувшись, он может сказать: “Пока вас не было со мной, у меня возникли эти идеи, которыми я хотел бы с вами поделиться”, и потом высказать несколько умозрительных соображений, завершив их словами: “Были ли среди этих идей стоящие? Хотелось бы вам поговорить о них?”
Мы тоже находим, что часто мы действуем как наблюдательная команда из одного человека. Наша версия, как правило, имеет вполне непреднамеренный характер. Мы можем сказать что-то вроде: “Когда я обдумываю то, о чем мы говорили до сих пор, мне в голову приходит несколько мыслей. Вы хотели бы их выслушать?” Если ответ положительный, мы начинаем пересказывать что-то, что было сказано в ходе терапевтической беседы, и делиться своими соображениями по этому поводу. Затем мы ориентируем свой комментарий в области своего собственного опыта. Мы можем поразмышлять о некоторых событиях, прежде чем спросить: “Интересны ли вам какие-то из этих событий или идей?”
ПРИМЕР БЕСЕДЫ С ОТРАЖЕНИЕМ ПРОЦЕССА
Представьте себе, что семья приходит на терапию, потому что Адам, девятилетний мальчик, ворует. В ходе интервью он соглашается со своими родителями, что воровство — это не тот образ жизни, который он пожелал бы для себя, но он говорит, что ничего не может с этим поделать. В ходе интервью обнаруживается, что этим утром он видел несколько долларовых банкнот на туалетном столике отца. Он мог бы взять их, но этого не сделал.
Если мы рассмотрим эту проблемно-насыщенную историю как историю о том, как воровство вторгается в жизнь Адама и заманивает его в воровской образ жизни, тогда это событие может относиться к уникальному эпизоду, началу альтернативной истории. Давайте представим, что это яркое событие было упомянуто в беседе, но во время интервью не было обсуждения того, было ли оно предпочтительным событием, и ему не был придан смысл. В этом случае, команда могла бы поразмышлять над ним и задуматься над тем, было ли это предпочтительным направлением развития.
После знакомства и вступительных фраз член команды может завести разговор об этом событии, сказав: “Я был немного удивлен, когда услышал, что этим утром Адам заметил несколько долларовых купюр на туалетном столике отца, но не взял их”.
Другой член может спросить первого: “Почему это вас удивило?”
“Ну, когда они говорили о том, как Адам ведет воровской образ жизни, и когда он сказал, что он ничего не может с этим сделать, у меня начала формироваться идея о том, что как только возникала возможность украсть, Адам обнаруживал, что делает это. У других тоже создалась такая картина?” Несколько членов команды могут согласиться с этим. “А теперь, мне интересно было бы знать, создавалась ли у Адама такая же картина его жизни. Если это так, то интересно, что значит для него увидеть, что этим утром воровство могло взять над ним верх, но он не позволил ему сделать это?”
Кто-то еще может добавить: “Знаете, пока вы описывали эту картину, я задумалась, складывалась ли такая же картина у Джо и Амелии (родителей Адама), или они уже знали, что временами Адам мог преодолевать тягу к воровству?”
Затем другой член команды мог бы сказать: “Да, мне интересно, увидели ли они в том, что случилось этим утром, обнадеживающий знак?” Эти вопросы побуждают Адама и его семью решить, каков смысл этого события, и служит ли оно предпочтительным или нет.
Если эта работа была уже выполнена в ходе терапевтической беседы, и семья действительно признало это событие предпочтительным направлением развития, команда, вероятно, заинтересуется тем, чтобы поднять вопросы, которые побудят членов семьи превратить это событие в историю. Например, один из членов команды мог бы сказать: “Пока продолжалось интервью, я снова и снова проигрывал в уме тот момент, когда Адам понял, что в это самое утро он увидел, что может взять немного денег, и не сделал этого, и он увидел, что хватка воровства не так уж крепка, как он думал. Пока интервью продолжалось, я думал: знал ли Адам все это время, что он может победить воровство таким образом, или это новое направление развития?”
Кто-то еще может вступить в обсуждение, сказав: “Да, мне тоже это любопытно. Интересно, были ли другие моменты, о которых он мог бы нам рассказать, когда он сам, а не воровство, брал ответственность за его жизнь”.
“Г-м, — может добавить кто-то, — что мне было бы интересно по поводу этих моментов, это как он это сделал... как он это сделал, и что для него значит то, что он смог это сделать”.
Первый человек мог бы сказать: “В свете этого, интересно, мог бы он оглянуться назад и увидеть точку поворота, что-то, что изменило ход вещей так, что этим утром он был сильнее воровства, а воровство — слабее его?”
“О, я понимаю, что вы имеете в виду. Если было что-то, что вело к этому, то интересно, замечали ли Джо и Амелия какие-то различия, которые могли иметь отношение к этому”.
В то время, как все это продолжается, члены команды работают над тем, чтобы ориентировать свои комментарии в области собственного опыта и воображения и придать своим мыслям и намерениям прозрачность. Осуществление этого помогает сгладить иерархию. Идеи видятся, как исходящие из личного опыта, а не как “истины”. Это помогает членам семьи учиться, как принимать комментарии и свободно отвергать те, что им не подходят. Вопросы и комментарии, связанные с личным опытом, перемежаются и служат частью беседы.
Соединяя эти элементы вместе, обсуждение команды наблюдателей будет звучать примерно так:
Один из членов команды мог бы сказать: “Пока продолжалось интервью, я снова и снова проигрывал в уме тот момент, когда Адам понял, что в это самое утро он увидел, что может взять немного денег, и не сделал этого, и он увидел, что хватка воровства не так уж крепка, как он думал. Пока интервью продолжалось, я думал: мог ли Адам все это время обладать контролем над своей жизнью в большей степени, чем он догадывался, или это новое направление развития?”
Потом кто-то может спросить: “Почему вас это так интересует?”
“Понимаете, вчера я говорил с одним человеком, который пытается бросить курить, и это напомнило мне о моем собственном опыте. Я курил много лет. В конце концов, я бросил курить двадцать лет тому назад, но это был третий раз, когда я бросал. Первые две попытки были ужасными, и все кончилось тем, что опять закурил. Когда я попробовал снова, я думал, что это будет невыносимо. Тем не менее, все прошло безболезненно. Все это получилось так, как будто я делал это шаг за шагом, даже не сознавая этого. Когда я услышал, как Адам отказался от денег в это утро, я подумал, а что если он тоже делал это шаг за шагом, не замечая этого. Я не знаю...”
Кто-то еще может вступить в обсуждение, сказав: “Да, мне тоже это любопытно. Интересно, были ли другие моменты, о которых он мог бы нам рассказать, когда он сам, а не воровство, брал ответственность за свою жизнь”.
“Что вы имеете в виду, когда спрашиваете это?” — может спросить кто-то.
“Если его опыт похож на опыт Рэнди (член команды, который бросил курить) и происходит шаг за шагом, я подумал, что могло бы быть полезным подмечать эти шаги. Это каждому могло бы прибавить уверенности в том, что вещи движутся в новом направлении”.
“Хорошо, — может добавить кто-то, — что мне было бы интересно по поводу этих моментов, это как он это сделал, и что для него значит то, что в этот момент, как бы то ни было, он перехитрил воровство вместо того, чтобы дать ему перехитрить себя”.
“Почему вам интересно, как он сделал это, Мишель?”
“Одна причина заключается в том, что я работаю в школе, и это отнюдь не исключительная проблема для детей в школе. Я думаю, это могло бы помочь мне помочь им, если бы я знала что-то о том, как одному человеку удалось победить воровство”.
Первый человек мог бы сказать: “В свете этого, интересно, мог бы он оглянуться назад и увидеть точку поворота, что-то, что изменило ход вещей так, что этим утром он был сильнее воровства, а воровство — слабее его?”
“Я понимаю, что вы имеете в виду. У вас есть какие-то соображения по поводу того, что это могло быть?”
“Нет, я действительно не знаю, но мне представляется, что могло случиться нечто, что убедило его в том, что воровство не было его другом”.
Потом другой член команды мог бы сказать: “Если было что-то, что вело к этому, то интересно, замечали ли Джо и Амелия какие-то различия, которые могли иметь отношение к этому”.
Возможно, в этой точке беседа повернет в сторону другого предпочтительного события или возможного начала альтернативной истории. Несколько таких событий, как правило, обсуждаются в ходе размышлений команды.
После окончания размышлений семья и команда снова меняются местами так, что семья и терапевт оказываются перед зеркалом, а команда — за ним.
Затем терапевт по очереди спрашивает членов семьи об их реакциях на размышления команды. Терапевт говорит примерно следующее: “Что запомнилось вам из размышлений команды? Были ли там конкретные вопросы или идеи, которые вызвали у вас наибольший интерес?”
Иногда дети или подростки говорят, что они не помнят, о чем говорила команда. Иногда помогает краткое напоминание (Lax, 1991).
Мы обнаружили, что большинство людей действительно комментируют размышления команды, и что некоторые даже ссылаются на них на более поздних встречах.
Когда член семьи ссылается на конкретный комментарий, терапевт может задать еще несколько вопросов, к примеру, “Чем это вас заинтересовало?”, “Какие мысли и идеи возникали у вас в отношении этого?”, “Вы узнали что-то о себе или ситуации, или пришли к какому-то заключению, думая об этом так?”, “Как вы думаете, какую роль будут играть эти идеи в вашей жизни?” Важно, чтобы все члены семьи получили шанс отреагировать, поэтому терапевту следует быть экономным в отношении завершающих вопросов.
Кроме того, терапевт может прокомментировать то, что ему показалось интересным в работе команды, и упомянуть о том, что в этих комментариях привлекло его внимание.
ОТРАЖЕНИЕ ПРОЦЕССА БЕЗ КОМАНДЫ
Характерная черта нашей терапии — и, вероятно, терапии большинства терапевтов, использующих нарративные идеи — это движение между прямым опытом и размышлением. Даже работая с одним человеком, мы движемся между “ландшафтом действия” (прямым опытом) и “ландшафтом сознания” (размышления над этим опытом). Это движение между прямым опытом и размышлением характерно для нашей работы не зависимо от того, используем мы команду наблюдателей или нет.
Побуждая к откликам на мысли других *[У нас есть некоторые сомнения по поводу применения таких слов, как “самость” и “другой”, поскольку они обычно используются как указания на эссенциалистские сущности. Мы думаем, что процессы размышления могут быть значимы и эффективны исключительно по причине множества возможностей, которые возникают при взаимодействии людей. Другими словами, практика отклика — это особый и мощный случай социальной конструкции самостей и других.]
Когда мы впервые начали заниматься семейной терапией, *[Эти комментарии основаны на нашем прошлом опыте. Мы знаем, что, если мы снова встречались с людьми, с которыми мы обучались в прошлом, их идеи менялись. Джанфранко Сеччин и Луиджи Босколо, к примеру, сегодня используют команды наблюдателей-участников.] мы научились организовывать беседу так, чтобы члены семьи разговаривали напрямую друг с другом, и мы могли бы либо получать информацию о их “паттернах взаимодействия”, либо дать им возможность испробовать новую форму взаимодействия. Этот метод работы имел смысл, когда мы были убеждены, что сможем определить или обнаружить то, что лежит “под” проблемой, и когда мы делали упор на изменение поведения. Когда мы просили людей поговорить друг с другом в процессе терапии, мы создавали контекст либо для сбора информации, которую использовали для оценок, направляющих вмешательство, либо для вмешательства, предлагая людям испробовать новые формы поведения. В ходе терапии такого рода, люди либо занимались активной деятельностью, либо слушали нас. Они, как правило, не имели возможности озвучить свои размышления в процессе терапии.
Когда мы изучали миланский подход, вместо того, чтобы просить людей поговорить друг с другом, мы научились задавать им по очереди круговые вопросы, которые фокусировались на взаимодействии с другими членами семьи. В случае нашего первого метода работы, если ребенок отказывался ходить в школу, мы могли попросить родителей продемонстрировать, как бы они уговаривали его пойти в школу (при нашей поддержке или без нее). При миланском подходе, мы скорее бы задали бы брату/сестре ребенка ряд вопросов, к примеру, “Кого больше всего огорчает, что твой брат не хочет ходить в школу? Кого еще? Когда твоя мама огорчается, что твой брат не ходит в школу, что делает твой папа?”
Круговой опрос в миланском стиле предлагает людям стать слушательской аудиторией для самих себя, своих семей и ситуаций. Слушая ответы других людей, они могут узнать, как их видят другие члены семьи; они могут поразмышлять над взаимоотношениями между другими членами семьи, равно как и между ими самими и членами семьи.
В нашей текущей работе, мы все еще взаимодействуем с одним человеком из семьи, тогда как другие слушают. Находясь под влиянием идеи, что мы не раскрываем то, что уже есть, а со-творим опыт и смысл через социальное взаимодействие, мы надеемся, что наши вопросы откроют пространство для новых, предпочтительных нарративов.
Итак, имея в виду проблему, описанную выше, теперь мы можем спросить мальчика: “В те дни, когда ты ходишь в школу, как ты побеждаешь страх? Что ты сделал, чтобы подготовить себя к борьбе со страхом таким образом? Как другие члены семьи поддерживали и воодушевляли тебя на то, чтобы ты смог сделать это?”
Этот метод работы снова превращает людей в слушателей для друг друга, самих себя и их взаимоотношений, но теперь мы продвигаемся на шаг дальше. Мы просим людей поразмышлять над тем, что они услышали. Мы можем, к примеру, просто обратиться к отцу и сказать: “Какие мысли приходили вам на ум, пока ваш сын говорил?” Или мы можем спросить мать: “Вы были удивлены, услышав, что ваш сын делал эти приготовления, чтобы противостоять страху? Теперь, когда вы знаете это, как это меняет ваше представление о нем?” Вопросы такого рода побуждают людей поразмышлять над новым нарративом по мере того, как он развивается. Их размышления затем становятся частью нарратива, и другие члены семьи могут поразмышлять над “уплотненным” нарративом, тем самым делая его более существенным и более сложным. Этот процесс — яркий пример социальной конструкции реальности.
Когда мы работаем с группами людей, мы обычно проводим довольно продолжительную беседу с каждым человеком. Мы предлагаем другим людям выслушать его с размышляющей позиции и, время от времени, поделиться вслух своими размышлениями.
При побуждении к размышлениям такого рода, первостепенная и наиболее важная задача терапевта состоит в обеспечении того, чтобы люди оставались в позиции слушателя. Иногда этого легко достичь, говоря и поддерживая визуальный контакт лишь с одним человеком одновременно и, если беседа включает ссылки на присутствующих в помещении, говоря о них в третьем лице. Этот режим беседы побуждает людей, к которым не обращаются, слушать из наблюдательной позиции.
Часто в проблемных ситуациях доминирующая история влияет на людей таким образом, что они излишне втягиваются в свои собственные восприятия, описания проблемы и событий, ее окружающих. Это, в свою очередь, может подтолкнуть их к тому, чтобы использовать терапевтические беседы в качестве арены для вовлечение других в рассмотрение и принятие их версий реальности. Беседа, используемая таким способом, может закончиться тем, что все будут говорить, и никто не будет слушать. В такой ситуации колода перетасовывается таким образом, что это затрудняет обнаружение выходов к новым возможностям, которые могли бы выстроить новые нарративы.
Кроме того, семейные обычаи, когда несколько людей говорят одновременно, или предыдущие терапевтические инструкции обращаться друг к другу напрямую, могут осложнить задачу пребывания в позиции слушателя.
Мы обнаружили, что, рассказав людям, каким образом мы хотели бы продолжить работу, мы легко избегаем этих затруднений. Мы, как правило, обращаем наши объяснения к тому человеку или людям, которые хотели бы оставаться в позиции слушателя в первую очередь. Мы говорим примерно следующее: “Что бы я хотел сделать сейчас, это немного поговорить с Фредом о ситуации. Затем мне было бы интересно выслушать ваши мысли о нашей беседе с Фредом. Позже, к концу часа, я поговорю с вами, и у Фреда будет шанс поразмышлять над нашей беседой. Годится?”
Это искренний вопрос. Если у людей есть другие идеи по поводу хода беседы, нам интересно узнать о них. Например, недавно я (Дж. К) работал с мужчиной и женщиной, разведенными в течение нескольких лет, и их семилетним ребенком, который испытывал некоторые затруднения в школе. Скотт, отец ребенка, настаивал на отдельной встрече родителей без ребенка. На этой встрече Скотт, афро-американец, начал с заявления, что хочет сказать Бренде, англо-американке, как он пришел к пониманию того, что расизм сыграл свою роль в их разводе. Он сказал, что не разговаривал с ней об этом в те времена, потому что тогда он этого не понимал, но, поскольку теперь они могут доверять друг другу, будучи родителями, он хочет поговорить об этом. Он сказал, что не хочет, чтобы он говорил со мной, а она слушала (предыдущие беседы были структурированы), но намерен говорить с ней напрямую в контексте присутствия другого. В этом случае, следуя просьбе Скотта, я сидел в стороне и слушал, тогда как двое разговаривали, лишь позже добавляя свои размышления.
Большую часть времени, тем не менее, люди соглашаются на структуру, в рамках которой мы разговариваем с одним из них, тогда как другие занимают позицию наблюдателя.
Даже когда люди имеют представление о предложенном формате и согласились с тем, что имеет смысл продолжать в этом режиме, верх могут взять старые привычки, заставляя их перебивать и предлагать свое описание или оценку конкретного события. Когда это случается, мы даем им понять, что мы заинтересованы в том, что им хочется сказать, и что они будут иметь шанс отреагировать немного позже.
Альтернатива, о которой мы узнали от Харлен Андерсон, в особенности полезная, когда верх берут старые привычки, заключается в том, чтобы пригласить тех участников, которым поначалу полагается быть в позиции слушателя, слушать беседу из-за зеркала. Когда наступает надлежащий момент, они могут поменяться местами с человеком, который говорил первым, и предложить свои размышления.
Подготовка структуры для беседы, похоже, ослабляют хватку проблемно-доминирующих нарративов. Возможно, поскольку те, кто находятся в позиции слушателя, не имеют возможности привносить в беседу доминирующие нарративы, пока другой говорит, они, похоже, свободнее слушают другие описания, что позволяет им придавать смысл событиям, противоречащим проблемно-доминирующей истории.
Вторая важная задача для терапевта, заинтересованного в поощрении откликов на других, состоит в том, чтобы задавать вопросы, побуждающие к этому. В этом контексте, мы задаем вопросы, держа в уме две цели. Первая — просто побудить к общим комментариям в отношении беседы. В таких комментариях люди удостоверяют реальности друг друга. Вторая цель состоит в том, чтобы вызвать размышления о специфических событиях, особенно тех, которые, по нашему мнению, могут открыть менее проблемные ответвления прожитого опыта.
Чтобы побудить общие комментарии, мы обычно обращаемся к кому-то в позиции слушателя и спрашиваем нечто общее, к примеру, “Какие мысли приходили вам на ум, пока мы с Фредом разговаривали?” Простой акт свидетельства, который этим побуждается, имеет очень глубокие последствия.
Например, я (Дж. Ф) в настоящее время работаю с двумя женщинами, которые прожили как пара в течение 14 лет. Карен довольно резко порвала с Дайэн за шесть месяцев до того, как я встретилась с ними, и она почти мгновенно увлеклась кем-то еще. Постепенно, по прошествии шести месяцев, все более и более мощные волны горя и смятения стали накатывать на Карен. Она начала задумываться над тем, не было ли ее решение прекратить отношения ошибкой. Она попросила Дайэн поработать с ней над взаимоотношениями, чтобы понять, не смогут ли они разрешить те проблемы, которые привели Карен к разрыву.
Карен описала наиболее значительную проблему как “почти никакого секса, что сводило меня с ума, а Дайэн, похоже, не проявляла никакого интереса к этому, за исключением тех моментов, когда она думала, что я могу уйти от нее”.
Дайэн переживала огромное горе с тех пор, как ушла Карен. Она была весьма заинтересована в исследовании возможности для них снова стать парой, но каждый раз, когда они начинали разговаривать, между ними вставало столько недоверия, злобы и ревности, что даже возможность пребывания рядом сметалась чувствами отчаяния. Это особенно проявилось тогда, когда Дайэн услышала намеки на фантастическую сексуальную связь, в которую вступила Карен, пока Дайэн предавалась своему горю. Все эти чувства были настолько могучими и угрожающими, что они искали в терапии безопасный контекст, в котором они могли разговаривать.
Хотя они много раз пытались побеседовать друг с другом как к концу их взаимоотношений, так и в последние недели, лишь на первой терапевтической встрече Карен рассказала историю о том, как она порвала эту связь и вступила в новую. Она описала, как Дайэн желала заниматься любовью с ней в начале их отношений, но это все быстро улетучилось. Это привело к сомнениям по поводу чувств Дайэн к ней и к ощущению себя как некрасивой, непривлекательной женщины. Эти переживания превратили видение Карен будущего в “бесцветное и бессодержательное”. Она думала, что “высохнет от недостатка любви и просто постареет”, хотя другие стороны их взаимоотношений были весьма удовлетворительными и замечательными. Повторяющаяся и продолжительная неспособность Карен побудить Дайэн к разговору о их сексуальных отношениях привела к тому, что она поняла, что ничего нового произойти не сможет.
Когда другая женщина проявила романтический интерес к Карен, она увидела в этом свой последний шанс быть любимой. Она наслаждалась своей новой сексуальной связью, но по прошествии времени она поняла, что больше у нее ничего не было. Она поняла, что секс не равнозначен любви, и впервые за многие годы она смогла оглянуться назад и реально осознать, что Дайэн ее любила. Теперь она сожалела, что бросила ее. Она надеялась, что не отбросила навечно те лучшие взаимоотношения, которые когда-либо у нее были.
Находясь в позиции слушателя, Дайэн плакала в течение всей беседы Карен со мной. Когда я спросила ее, о чем она думала, пока мы с Карен беседовали, она сказала: “Я никогда не догадывалась, что ей было так тяжело. Каждый раз, когда она пыталась рассказать мне, я бросала ей в лицо ее другую связь и говорила о предательстве. Я не могла вынести, что она была с кем-то еще. Я никогда не понимала, каково было ей все эти годы не быть со мной в этом смысле”.
Карен была от всей души благодарна Дайэн, что та делилась своей болью и отчаянием. Когда мы с Дайэн размышляли о новом понимании Карен в представлении Дайэн, Карен, теперь в позиции слушателя, выглядела все более и более смягченной, расслабленной. То, что я поддерживала фокус на Дайэн, помогло Карен выслушать о чувствах боли и предательства, не уходя в оборонительную позицию. Этот опыт оказался настолько важным для Дайэн, что это расчистило для нее путь рассказать о сексуальном насилии, которое оно пережила в детстве и его последствиях для нее, включающих затруднения с сексуальными чувствами в зрелом возрасте. Став свидетелем истории Дайэн, Карен, в свою очередь, позволили ей по-новому интерпретировать затруднения в их сексуальных отношениях.
В целях осуществления нашей второй цели, побуждая к размышлениям, которые подтверждают и развивают начала историй или новые нарративы, мы можем начать задавать вопросы, призванные привлечь внимание к событиям, которые противоречат проблемно-насыщенной истории. “Вы были удивлены тем, что сказала Карен?” или “Что показалась вам ободряющим в той беседе, которую мы только что провели?” — вот некоторые примеры. Затем мы могли бы задать вопросы, чтобы развить историю или поразмышлять о смысле того, что проявилось или оказалось удивительным. Это могут быть вопросы типа “Почему это вышло для вас на первый план?” и “Что вы узнали о Дайэн, что вы могли бы и не знать, если бы это событие не вышло на свет? или “Какие из качеств Дайэн, похоже проявились, когда мы услышали, что она в силах оставить прошлое позади во многих отношениях?” — вот возможные вопросы для осмысливания.
Кроме того, кроме постановки общих вопросов для людей в наблюдательной позиции, которые предназначены привлечь внимание к вещам, противоречащим доминирующей истории, мы можем в более прямой манере обратить внимание на возможный уникальный эпизод и сказать: “У меня создается картина, что недостаток секса окрасил взгляд Карен на все ваши взаимоотношения. Что касается меня, высказывание Карен о том, что секс неравнозначен любви, выпадает из этой картины. Что это значило для вас — услышать, что она говорит об этом?”
Если люди реагируют на первоначальные вопросы подобного рода, мы можем расширить идеи, которые прозвучали, или предложить поразмышлять над другими аспектами этой беседы. Затем мы можем попросить человека, с кем мы говорили сначала, поразмышлять над этими размышлениями — “Карен, какое влияние оказало на вас то, что вы услышали, что Карен признает эти вещи в вас?”
Побуждая к откликам на нарождающиеся нарративы людей
Люди могут также размышлять над своими собственными нарождающимися нарративами. Они могут осуществлять это в присутствии или отсутствии других людей на встрече. Вопросы типа “Размышляя над сегодняшней беседой, какие новые направления развития в выявляете для себя?” или “Когда вы сравниваете, как бы вы обращались с этой проблемой шесть месяцев назад с тем, что вы делаете сейчас, что вы узнаете о себе?” поощряют этот процесс.
Вопросы такого рода побуждают людей оценивать свои переживания и процесс терапии, не отдавая оценку на откуп терапевтам. Под этим мы не подразумеваем, что мы побуждаем их к самокритике. Наоборот, мы просим людей решить, являются ли(а если являются, то каким образом) события значимыми, и просим их решить, направляет ли их эта работа в полезные направления. Эта практика отражает баланс силы в терапии. Когда экспертная позиция терапевта деконструирована, голоса людей, с которыми мы работаем, приобретают более весомое значение.
Когда мы приглашаем людей поразмышлять над своими собственным возникающими историями, мы, как правило, рассеиваем эти размышления по всему ходу беседы. Таким образом, мы побуждаем людей включаться в процесс размышления над личными нарративами и выходить из него по мере того, как они разворачиваются. Для нас, размышление служит более автономной и определенной деятельностью, когда мы просим людей поразмышлять над историями других, чем когда люди размышляют над своими собственными развивающимися нарративами. Само-размышление может включиться как реакция лишь на один вопрос, заданный в потоке множества других типов вопросов. В случае само-размышления, в таком случае, беседа протекает среди деконструкции, начала историй, развития истории и размышления. * [Как вы, возможно заметили, этот список соответствует нашему списку типов вопросов, за исключением того, что смысл заменяется на размышление. Вопросы смысла не побуждают к размышлению, как это происходит в случае других, более открытых вопросов типа “Когда вы обдумываете то, о чем мы говорили до сих пор, что выходит для вас на первый план?”] Оно движется среди этих сфер, при чем ни одна из них не изолируется или обязательно выделяется.
Когда люди смещаются от самой беседы к размышлению над ней, они становятся слушательской аудиторией для самих себя. Это помещает их в лучшее положение для представления смысла их собственных нарождающихся нарративов.
Мы держим в уме те же самые цели, когда мы предлагаем людям поразмышлять над их собственным опытом, как и в том случае, когда мы побуждаем их откликнуться на опыт других. То есть, (1) мы заинтересованы в том, чтобы предложить им возможность сделать общие замечания по поводу терапевтической беседы и того, что возникает во время ее, и (2) мы заинтересованы в том, чтобы услышать их идеи по поводу возможных начал историй и того смысла, который они им придают.
“Как вы думаете, какая из обсуждаемых нами вещей является наиболее значительной?”, “Если вы оглядываетесь назад и видите, как далеко вы продвинулись с тех пор, как вы начали бороться с этой проблемой, что вы замечаете в себе?” — это примеры достаточно открытых вопросов, которые мы можем использовать, чтобы пробудить размышление.
Более специфические вопросы включают: “Что вы узнали о себе, добившись этого?”, “Вы понимаете, что для меня, эта новая линия развития означает, что вы намного продвинулись вперед? Как вы думаете, что я вижу?” и “Какие качества вы проявили при достижении этого?”
Способ побуждения размышлений вслух у детей, который мы узнали от Мишеля Дюррана, для терапевта состоит в том, чтобы выразить свое мнение и потом спросить ребенка, думает ли он о себе так же. Например, услышав, что ребенок спал всю ночь, а не позволял страхам нарушать его сон, терапевт может прокомментировать это так: “Похоже, ты становишься смелее! Это так?”
Работая с маленькими детьми, мы задаем меньше вопросов, и они более простые, полагаясь более на тон голоса и выражение лица, приглашая их осмыслить развивающийся нарратив. Мы также даем им обширные подсказки. То есть, мы можем выразить восторг или волнение, слушая о новых достижениях ребенка, и только потом предложить ему ответить собственными чувствами по поводу этого. Мы понимаем Майкла Уайта, который, в одной из фаз своей практики, прославился тем, что падал со стула, акцентируя новый нарратив!
Мы также обнаружили, что есть некоторые взрослые и подростки, которые поначалу, похоже, не реагируют на вопросы, которые побуждают к размышлению. Работая с ними, мы сначала предлагаем собственные размышления и только после этого просим прокомментировать наши соображения. Мы осуществляем это, задавая то, что Майкл Уайт (1988а) называет косвенными вопросами. Это вопросы типа “Вы можете понять, что для меня означает то, что вы сделали большой шаг в противостоянии тревожности?” За этим вопросом следует примерно такой: “Как вы думаете, что я такого заметил, что заставило меня так думать?”
Еще один способ того, как мы поступаем в случае кажущегося отсутствия отзывчивости на наши вопросы, состоит в том, чтобы предложить выбор. Например, мы можем спросить: “Как вы думаете, это достижение больше связано с вашей решимостью преодолеть эту проблему или с вашей творческой реакцией на то, что предлагает жизнь?” К счастью, часто люди разом отвергают наш выбор и предлагают вместо этого свои собственные идеи!
СЮЖЕТ УПЛОТНЯЕТСЯ
... слова в письме не угасают и не пропадают, как это случается в беседе; они продолжают существовать во времени и пространстве, они удостоверяют работу терапии и дают ей вечную жизнь.
— Дэвид Эпстон, 1994, стр. 31
Именно в исполнении выражения мы пере-живаем, пере-созидаем, пере-сказываем, пере-конструируем и пере-моделируем нашу культуру. Исполнение не раскрывает пред-существующего смысла, скрытого в тексте. Скорее, само исполнение обладает учреждающей властью.
— Эдвард Брунер, 1986a, стр. 11
После посещения первого семинара Майкла Уайта *[На этом однодневном семинаре Уайт интервьюировал семью и рассказывал о некоторых из своих идей. Это было задумано как введение в нарративную терапию, а не как семинар по совершенствованию мастерства.] мы решили использовать его идеи в работе с семьей, с которой мы тогда встречались. Эта семья пришла на терапию из-за беспокойства, связанного с 11-летней Лайзой. Джэн, мать Лайзы, и Маргарет, партнер Джэн в течение восьми лет, описывали Лайзу как испытывающую страх и неуверенность. Похоже, она с неохотой посещала школу и устанавливала социальные связи с друзьями. Лайза согласилась тем, как ее описывали Джэн и Маргарет. Во время первого интервью она сидела, уставившись в пол, тихонько поерзывая и односложно отвечая, лишь когда к ней обращались.
В промежутке между первой и второй встречей мы посетили семинар Майкла Уайта. Мы решили, что на второй встрече мы попытаемся экстернализовать проблему, используя вопросы относительного влияния. Мы были восхищены тем, как прекрасно прошло это интервью. Все члены семьи говорили о том, как страхи развивают особые привычки. Беседа породила историю о том, как страхи оказывали влияние на Джэн и Маргарет, равно как и на Лайзу.
На третьей встрече Маргарет продолжала рассказывать о том, как страхи развивали привычки в промежутке между встречами, и о том, как она начала понемногу догадываться о том, как она может избежать некоторых привычек, которые страхи взрастили в ней. Джэн снова говорила о страхах и неуверенности Лайзы и беспокоилась по поводу того, что она как мать могла делать что-то не так. Лайза молчала.
Мы не имели представления о том, как продолжать беседу. Потолкавшись вокруг некоторое время, мы отказались от экстернализующей беседы и вернулись к тому, чем мы намеревались заниматься до того, как мы встретились с Майклом Уайтом. К концу встречи Маргарет тоже оставила экстернализующую беседу.
Оглядываясь сегодня на тот курс терапии, мы поражены тем, что одна беседа, в которой мы использовали некоторые нарративные идеи, прошла так замечательно. Мы не понимали, что эти идеи срабатывают в контексте мировоззрения и набора установок. Наименее важная часть здесь — техника. Мы также не понимали того, насколько устойчивыми могут быть проблемные истории. Как правило, люди живут ими в течение долгого времени. Часто их локальная культура включает установки и практики, которые поддерживают проблемно-насыщенную историю. Когда альтернативная история угасает в промежутке между терапевтическими встречами, это не такой уж необычный случай.
Сказав это, мы также обнаружили, что есть вещи, которые мы можем сделать, чтобы эта история продолжалась. В этой главе одна из наших двух целей — описать те идеи, которые были наиболее полезны нам в поддержании жизни историй, как во время интервью, так и между ними.
Наша вторая цель состоит в том, чтобы описать возможности помочь людям сделать истории, которые они сочиняют, более плотными и разветвленными. Некоторые из этих вещей, похоже, случаются автоматически. Брунер (1990), к примеру, предполагает, что, конструируя само-нарративы, мы выискиваем в своем прошлом маленькие истории, которые помогли бы объяснить эти нарративы. Вдобавок к тому, что этот процесс происходит автоматически, мы уже описывали, как через постановку вопросов мы предлагаем людям уплотнить и усложнить возникающий альтернативный нарратив, сопрягая его с историями событий прошлого и гипотетического будущего. Мы рассматриваем эти поддерживающие истории и их смысл как средства уплотнения наших нарративов и обогащения их новыми поворотами. Мы обнаружили, что повторение и доскональность, особенно в контексте (1) осведомления о деталях, (2) включения большего числа людей и (3) включения различных углов зрения — исключительно полезны. В этой главе мы описываем ряд практик, которые могут работать вместе с идеями развития истории, которые мы описывали в Главах 4 и 5.
Мы хотим подчеркнуть, что ни одна из этих практик не является для нас стандартной или шаблонной. В случае некоторых людей, мы используем множество из них; в случае других, ни одна из них не применяется. Первая описываемая нами идея, к примеру, состоит в том, чтобы начинать терапевтическую беседу с краткого резюме предшествующей беседы. Недавно, когда мы встречались с одной парой, один из них попросил нас начать с резюме, сказав: “Это так помогало, когда вы делали это раньше. Так мы можем начать с того места, где мы были с тем, что случилось раньше, и связать это с нашими идеями о том, что важно именно сейчас”. Другие люди входят вполне сфокусированными на том, как они хотят провести это время дня. В этой ситуации, резюме предыдущей встречи может быть восринято как затрудняющее процесс и подавляющее некоторые вещи. Так происходит и с большинством из этих идей. Они полезны лишь тогда, когда они полезны. Мы спрашиваем людей, если эти идеи кажутся подходящими, и продолжаем использовать их, лишь если они интересны людям.
НАЧИНАЯ ИНТЕРВЬЮ С РЕЗЮМЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ ВСТРЕЧИ
Мы спрашивали себя, что случилось бы, когда мы, встретившись с Лайзой, Джэн и Маргарет после нашей “нарративной” беседы, начали бы интервью словами: “В прошлый раз мы разговаривали о привычках, которые подпитываются страхами, и о том, как эти привычки повлияли на каждого из вас и на вашу совместную жизнь. У вас появились какие-то другие мысли об этом, или вы заметили другие аспекты их влияния на вашу жизнь?... С тех пор как мы встречались, не удалось ли вам подметить моменты, когда одна из этих привычек могла взять верх, но вы могли ей противостоять?”
Когда человек вступает в альтернативную беседу, его восприятия себя, его взаимоотношений и дилемм, с которыми он сражается, иногда могут сместиться так, что он очень быстро будет жить новой историей. В ситуации, которую мы описываем, восприятия Маргарет сместились таким образом, что после нашей экстернализующей беседы она стала обращать внимание на вещи таким новым образом. В период между встречами она увидела, как страх поддерживает привычки, и она понемногу начала понимать, как ей избежать некоторых привычек, вскормленных в ней страхом. Она начала жить альтернативной историей, которая предлагала альтернативные смыслы и решения. Живя этой альтернативной историей, она более не видела Лайзе как пугающуюся и растерянную. И она не рассматривала Лайзу как проблему.
Хотя Лайза и Джэн участвовали в той же беседе, что и Маргарет, они не пережили сдвига в восприятии такого же рода. Мы думаем, что, разговаривая с нами, они видели вещи по-другому, но эти новые восприятия не длились долго. Могли быть отдельные отрезки времени, когда одна из них или они обе действительно жили альтернативной историей, и, спроси мы об этом, мы, возможно, смогли бы узнать об этих моментах. Однако мы не заинтересовались этим, и история угасла.
Что касается многих людей, то в начале терапии случаются моменты и контексты, когда они живут альтернативными историями, которые они начали коструировать в ходе терапии, и другие моменты и контексты, когда они снова погружаются в проблемные истории. Для других людей, хотя они могут уловить проблески альтернативных историй в процессе терапевтического интервью, эти проблески, по их мнению, не имеют влияния на них в период между встречами.
В обеих ситуациях мы обнаружили, что весьма полезно начать интервью с некоторых упоминаний о ярких событиях предыдущей встречи. Иногда полезен обзор нарратива, который возник в ходе всей нашей работы. Начало в таком стиле ориентирует беседу на процесс пере-сочинения и побуждает к продолжению пере-описания и пере-живания альтернативных историй.
Ссылки на предыдущие встречи могут принять ряд форм. Иногда мы спрашиваем: “Интересно, какие-либо идеи или достижения, о которых мы говорили в прошлый раз, играли значительную роль в ваших мыслях и жизни с тех пор, как мы встречались последний раз? Появились ли у вас новые идеи о них, или были они в некоторой степени важными?” Мы можем добавить что-то специфическое, к примеру, “В особенности, я размышлял о понятии, которое вы сформулировали как “новый тип родителя”. Оказались ли это понятие и идеи, которые с ним связаны, полезными?”
На выбор, мы можем предложить более обширный обзор предыдущей встречи, предлагая людям снова войти в беседу с нами, чтобы они могли рассказать, как все развивалось дальше.
Часто с наблюдательного пункта такого обзора люди могут взглянуть на промежуток между встречами и обнаружить, что действительно имели место уникальные эпизоды. Резюме нарождающегося нарратива напоминает людям, какую им размещаться внутри него. Глядя изнутри нового нарратива, они могут увидеть жизненные события, которые прошли незамеченными. После этого терапия может продолжиться превращением этих событий в истории. Если люди не обнаруживают уникальных эпизодов в этом процессе, они, вполне вероятно, могут назвать различные аспекты проблемы. Эти аспекты проблемной истории затем могут быть деконструированы.
Даже для людей, которые начали основательно жить альтернативными историями, начало сеанса со ссылок на более ранние встречи или с резюме сохраняет свою полезность. По мере того, как пересказываются альтернативные истории, они уплотняются и принимают новые повороты, позволяя людям ощутить их влияние и более основательно понять их значение.
Далее следует стенограмма начала интервью между Джоном, который отвоевывал свою жизнь у булимии, и мной (Дж. Ф). Мой вклад в эту беседу состоял в том, чтобы предложить резюме предыдущей беседы. Джон использовал резюме как возможность развить историю, которую он уже начал сочинять. Беседа была такой успешной, и у Джона было столько чего добавить, что все закончилось тем, что это резюме и его добавления и составили всю беседу.
ДЖИЛЛ Я перечитывала свои заметки о нашей последней встрече, и должна сказать, происходят некоторые весьма волнующие вещи.
ДЖОН У-гу.
ДЖИЛЛ Перечитывая это все, я обратила внимание на одну вещь... Вы рассказывали мне, как поехали на эту свадьбу в Канзас-Сити...
ДЖОН Ах, да. Да, да, да. О’кей. Может, вы мне напомните...
ДЖИЛЛ Хорошо. Я просто прочитаю это вам, о’кей? Вы говорили, что были действительно удивлены тем, как ловко вы отскочили назад.
ДЖОН О, да.
ДЖИЛЛ Даже несмотря на то, что вы прошли через все это и положили конец обжорству, и хотя вы положили этому конец недавно, вы ощутили, что как бы находитесь в той же точке, в которой находились до того, как булимия установила над вами свой контроль. А потом вы привели мне кучу примеров... некоторые вещи были воистину замечательными и они подтвердили, насколько преданны вы были желанию покончить с обжорством. Вроде того, как, хотя четыре чертовых пирога были в вашем холодильнике в течение 24 часов...
ДЖОН (смех) Да!
ДЖИЛЛ... вы не...
ДЖОН Верно! На свой день рождения я испек сырный пирог, чтобы отнести его на работу, и на него я тоже не позарился!
ДЖИЛЛ Ух, ты! И булимия не уговорила вас на то, чтобы слопать этот чертов пирог, который был у вас на следующий вечер. Итак, я спрашиваю вас, как вам удалось добиться этого...
ДЖОН И он тоже был здоровенным.
ДЖИЛЛ И вы сказали, что вы добились этого силой воли. Вы говорили, что что-то у вас внутри говорило “нет”, и потом вы просто не...
ДЖОН Да, что, по мне, и не такая уж сила воли, потому что сила воли... Вы сказали, что я сказал, будто сделал это силой воли, а когда я думаю об этом, это было вроде битвы, в которой тебе надо продолжать сражаться.
ДЖИЛЛ У-гу.
ДЖОН Понимаете, что я имею в виду?
ДЖИЛЛ Да, я полагаю, да.
ДЖОН Сила воли предполагает, что это была продолжающаяся битва, которую ты...
ДЖИЛЛ Так что вы говорите, это было? Не сила воли, а что?
ДЖОН Ну, даже тогда я сказал, что если идея взбредет мне в голову... знаете, что это такое? Не сила воли, а самозащита.
ДЖИЛЛ Самозащита.
ДЖОН Это — самооборона. Потому что, по некоторой причине, я смог прийти в ту точку, когда, если это приближается, твой ум просто смещается. И поэтому это не сила воли, если иметь в виду такую борьбу. Это больше самозащита, как — нет, я не могу — и, знаете, это не выбор. Я даже не хочу думать об этом, потому что я с этим не справляюсь.
ДЖИЛЛ У-гу. Хорошо, мне это интересно.
ДЖОН Это больше вроде как самозащита, скорее это, чем сила воли, потому что это имеет не так уж много общего с силой воли.
ДЖИЛЛ О’кей. Да, думаю, я понимаю.
ДЖОН Рассчитывать на силу воли, нет, это не похоже на это.
ДЖИЛЛ Хорошо. И последний раз я спрашивала вас, как вы думали, что самозащита стала встроенной?
ДЖОН Знаете, на самом деле, я думаю, что это во многом связано с моим пребыванием у Теда и Анны, потому что я почти вроде как повернулся спиной к булимии, живя там месяц, и я стал смиряться с тем, что я не могу сделать это. Знаете, я поставил себя в эту ситуацию.
ДЖИЛЛ Хорошо, вы имеете в виду, когда вы говорите “я не могу”, вы подразумеваете, что это не выбор, выбора нет?
ДЖОН Да.
ДЖИЛЛ Итак, похоже, что вы создали привычку к тому, что это — не выбор?
ДЖОН Я создал окружение, которое не давало бы мне выбора.
ДЖИЛЛ А потом вы уже не были в этом окружении, но это стало встроенным в результате пребывания там. Вы об этом говорите? Потому что...
ДЖОН Ну, с тех пор, пока я был с Тедом и Анной...
ДЖИЛЛ Верно, но, как я понимаю, вы создали это окружение, проведя месяц с Тедом и Анной, так что вы знали, что там не было возможности для булимию пересилить вас...
ДЖОН Нет. Это было, когда этот механизм самозащиты врубился, я так понимаю. С тех пор, как я создал это окружение, где не было выбора, я думаю, тогда мне в голову пришла мысль, вроде того, что я не хочу делать это.
ДЖИЛЛ Верно.
ДЖОН Потому что в этот момент, это как будто, зачем бороться с этим? Я не могу сделать это.
ДЖИЛЛ Хорошо. О’кей. А теперь, что я...
ДЖОН Ну зачем мучить себя этими мыслями? К чему говорить “Я хочу сделать это”, когда ты этого не можешь?
ДЖИЛЛ У-гу. Вы бы сказали “нет” этим мыслям?
ДЖОН Я так думаю. Я думаю, это было, когда это действительно врубилось.
ДЖИЛЛ Но мой вопрос заключается в том, что эти другие примеры были после того, как вы сами дали задний ход. Итак, как получилось, что случилось так? Вот почему я спрашиваю, стало ли это привычкой, обладать этой самозащитой — так вы это описывали?
ДЖОН Я думаю, это подкрепляется тем фактом, что... ну, это вроде снежного кома, потому что я мог делать вещи, которые, как я полагаю, были действительно хорошими — ты не хочешь это потерять — и я думаю, что на этот раз я смог действительно быстро получить хорошее чувство от того, что бросил обжорство, потому что в прошлом, когда я завязал, когда я стал... когда я снова получил контроль, забрав его у булимии, это было не так просто.
ДЖИЛЛ У-гу.
ДЖОН И я даже не был способен получить хорошее чувство от этого. Может, от того, что все время шла такая борьба.
ДЖИЛЛ О’кей.
ДЖОН Знаете, от этого нет особо хороших чувств. Это вроде, как будто ты не можешь гордиться собой, потому что все время идет эта проклятая битва. Это вроде того, как ты можешь чувствовать себя хорошо, когда тебе все время приходится сражаться? Понимаете?
ДЖИЛЛ Итак, я просто хочу убедиться в том, что правильно это понимаю. Это вроде, когда вы находитесь в ситуации, когда есть такие... когда булимия заговаривает с вами и говорит: “Можешь объедаться”, как тогда, когда в холодильнике есть четыре пирога, и вы в этот момент говорите “Нет”. И вы не уверены, что вы сделали достаточно, и не столь этим удовлетворены этим, и важно, чтобы это продолжалось. А чувствовать себя прекрасно поэтому поводу и видеть, как много вы сделали, и это врубающаяся самозащита — все это придает этому легкость, непринужденность. Так примерно это работает?
ДЖОН Да. Понимаете, я полагаю, вчера было что-то вроде битвы, но я имею в виду, это была не главная битва, а что-то вроде битвы. И не было похоже, чтобы я сказал “Нет”, и больше об этом не думал, потому что я думаю, вчера это было немного труднее. Просто так было.
ДЖИЛЛ Но, как бы то ни было, вы сделали это.
ДЖОН Да, сделал.
ДЖИЛЛ О’кей. Хорошо, вы хотите поговорить об этом? Мне интересно, как вам удалось контролировать ситуацию, хотя и шла борьба, или вы хотите, чтобы мы с этим закончили?
ДЖОН Это замечательно (указывая на записки).
ДЖИЛЛ Итак, вы сказали после того, как вы привели все эти примеры, вы сказали, что вы гордитесь тем, как хорошо все у вас получается. И вы рассказали мне о том, как поехали на эту свадьбу в Канзас-Сити, где вы делали покупки...
ДЖОН Да.
ДЖИЛЛ...бродили вокруг, наслаждались своим свободным временем.
ДЖОН У-гу.
ДЖИЛЛ И я спросила вас, какие заключения вы сделали в отношении себя, будучи способным наслаждаться этим временем в одиночестве, и распоряжаясь им без вмешательства булимии. И вы сказали... заключение, которое вы вывели из этого, было это был человек, который нравится самому себе.
ДЖОН У-гу.
ДЖИЛЛ Вы могли ввергнуть себя в накачивание подавленного состояния, потому что булимическое мышление навязывало вам подсчет калорий и попытки быть...
ДЖОН У меня была небольшая навязчивость.
ДЖИЛЛ Однако, вы сказали себе: “Это должно отступить. Тебе действительно все хорошо удается”. И вы позволили чувствовать себя хорошо, хотя ваше внимание тянулось к калориям.
ДЖОН Да, гм-м.
ДЖИЛЛ И это выглядело, как маленький прорыв, потому что в прошлом вы вгоняли себя в большую депрессию по этому поводу. Это так, или нет?
ДЖОН Да, да, я полагаю, да. Или я мог просто позволить этому продолжаться...
ДЖИЛЛ Да.
ДЖОН... думая, о Боже, дела действительно никудышные, и, знаете, вот так я сидел и думал. Но когда я дал себе осознать это “о, Боже”, прошел ведь только месяц, понимаете, и был вправе просто гордиться тем фактом, что я делаю то, что делаю, всего лишь спустя месяц. Да!
ДЖИЛЛ Это паттерн возможности признать то, как хорошо вы поступаете в определенном контексте, вместо того, чтобы отдать себя на растерзание своего рода перфекционизму, для вас это новая форма триумфа?
ДЖОН Я полагаю, это так, на самом деле. Да, я думаю, это так. Да, я полагаю так, потому что, да, то есть, мне нужно это обдумать, но все же я думаю, так и есть.
ДЖИЛЛ А есть ли другие контексты в вашей жизни, где бы это могло стать новым способом обращения с разнымивещами?
ДЖОН Ну, да, потому что, помните, я говорил о своих упражнениях? Я пытался быть немножко последовательнее по отношению к этому, даже если это означало, что моя энергия была... Я скажу вам, что это такое. Это все выбивает из колеи, когда я думаю, что мне надо заниматься тренировками, как настоящему мужчине, понимаете, типа тянуть себя за уши, понимаете, изнурять себя, заставляя заниматься тренировкой. Это превосходит мои силы и, вероятно, не очень хорошо для здоровья. Я не знаю. И просто сказать себе: “Я сделаю то, что мне по силам”. И даже если это означает делать меньше того, что мне хотелось бы, или меньше того, что я обычно делаю, по крайней мере, я что-то сделал...
ДЖИЛЛ Хорошо, вы уже делаете это, в контексте упражнений!
ДЖОН Я стараюсь. И иногда, даже если... ох, я делаю иногда меньше, чем мне удавалось в прошлом. Потому что в прошлом я занимался этим так, что, если я не тренировался менее полутора часов и не тянул себя за уши, и не выжимал Х фунтов Х раз, тогда я, на самом деле, ничего не делал, понимаете? А теперь, если я сижу там и говорю: “Да, я чувствую, что, похоже ничего не делаю”, тогда я действительно что-то немного делаю. По крайней мере, ты что-то сделал.
ДЖИЛЛ Да. Как вы думаете, то, как вы делаете это, это больше ваш путь или путь булимии?
ДЖОН Мой путь.
ДЖИЛЛ Итак, вы действительно так разговариваете с собой, не правда ли? Вы говорите себе какие-то вещи, чтобы действительно подтвердить то, что вы делаете?
ДЖОН О, да. И в субботу я вышел прогуляться с другом, и мы пошли в одно уютное местечко, и я как бы сказал себе, что я намерен расслабиться, не быть таким педантичнм и заказать что-то такое, что я обычно ел раньше, здесь, на самом деле, не было каких-то ограничений. И, знаете, у них в меню был салат, и это было то, что мне действительно хотелось — съесть салата. Это то, что я бы сделал. Но вместо этого, мы закусили в баре и съели по порции сладкого жареного картофеля. Я был так голоден. Правда. И мы уселись за стол и нам так понравилось это блюдо, что мы заказали еще порцию и поделили ее. Мы заказали маленькую порцию цыпленка с макаронами, но мы ее разделили тоже, понимаете? И для меня это было хорошо, потому что жареная картошка — это не то, что я бы съел. Блюдо с макаронами — это было что-то, чего я, вероятно не заказал бы. Как я сказал, в меню были салаты, и мне пришлось насильно отказаться брать салат, потому что я всегда так делаю.
Беседа продолжается. Мы продолжаем сплетать вместе фрагменты из предыдущего резюме и новые линии развития по мере того, как Джон пере-сочиняет свою жизнь.
СВЯЗЫВАЯ ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ БЕСЕДЫ С ПРОБЛЕМАМИ И ПРОЕКТАМИ
Пере-сочиняя свои жизни, многие люди говорили нам, что поименование проблем и проектов или сюжетов и контр-сюжетов оказывается полезным. Как только они получают имя, люди легче распознают, когда кругом враги, и когда они сами входят на предпочтительную территрию. Обладая такой способностью к распознаванию люди чаще ощущают, что они способны выбрать, что делать.
Вопросы, которые мы используем, прося людей назвать сюжет и контр-сюжет или проблему и проект, довольно прямолинейны. Вопросы такого рода предлагают людям дать название сюжету:
* Эта проблема, о которой вы рассказывали мне, как мы ее можем назвать?
* Могли бы вы сказать, что это непонимание встает между вами двумя? Справедливо ли так называть это?
Если история человека менее прямолинейна, при поименовании проблем иногда полезно спрашивать об ограничениях:
* Что мешает вам реализовать те мечты, которые вы упомянули?
* Что встает на вашем пути, когда вы намереваетесь найти работу?
Также полезно поименовать контр-сюжет. Это поименование часто приходит позже в процессе. Вот примеры вопросов, предлагающих людям назвать контр-сюжет:
* Вы избежали соблазнов проблемы по крайней мере в двух случаях на прошлой неделе. Если бы вам пришлось дать имя тому новому направлению, которое вы принимаете, как бы вы его назвали?
* Похоже, что новые направления в вашей жизни представляют собой проект, за который вы беретесь, это так? Есть ли у этого проекта название?
Если согласовано значимое поименование, вокруг этого можно организовать значительную часть терапии. По мере того, как события пересказываются или представляются в помещении для терапии, людям можно задавать вопросы, которые сортируют их на сюжеты и контр-сюжеты.
* Это поведение было больше на стороне борьбы или на стороне близости?
* Как вы думаете, это говорило сомнение в себе или доверие?
Даже если люди не назвали явным образом проблемы, с которыми они борются, и проекты, в которые они вовлечены, мы можем ссылаться на проблемы и проекты, предлагая потенциальные названия. Например, мы можем сослаться на “про-страх” и “анти-страх”. Со временем, когда человек начнет реагировать на эти названия, они могут эволюционировать и быть усовершенствованы в “жизнь в зоне войны” и “гармонию”. Эти названия позволяют нам спрашивать, находятся ли конкретные события на стороне проблемы или на стороне проекта.
На нашей первой встрече Вильям описал, как рос вместе с крупным кредитным фондом. Он думал, что кредитный фонд создал питательную почву для “откладывания на потом” и других привычек, которые втянули его в состояние бездеятельности. Бездеятельность, в свою очередь, создало огромное пространство для бедствий в его жизни. Мы говорили о роли культурных и семейных ожиданий в том, что ни одно из предпочтений, о которых думал Вильям, не казалось достаточно хорошим. В условиях такого окружения, откладывание на потом, похоже, часто оказывалось желательным способом избегания конкуренции. Недавно 38-летний Вильям развелся. Он не работал в течение нескольких лет с тех пор, как его компания обанкротилась. Отсутствие направления казалось основной чертой его жизни. Он назвал эту проблему “старые привычки втягивают меня в бездеятельность”, а проект — “отобрать мою жизнь у привычек”.
В промежутке между нашей первой и второй встречей Вильям переехал из квартиры в дом. (План, связанный с этим переездом, начал осуществляться еще до того, как началась терапия.) В начале второй встречи, рассказывая о переезде, вильям сказал, что его дети приезжали к нему на выходные, а он еще не купил теле
