2017-11-30
214
Если мы посмотрим на те события, которые мы обсуждали, как на тенденцию в вашей жизни, как вы ожидаете, каким будет следующий шаг?
Оказывает ли сегодняшний взгляд на эти события влияние на то, что вы видите в будущем?
Учитывая те переживания, которые мы обсуждали, каковы ваши предсказания на следующий школьный год?
СТЕНОГРАММА
Мы предлагаем вам следующую стенограмму с тем, чтобы вы могли получить ощущение того, как шаг за шагом мы приводим в действие идеи, которые мы изложили в этой главе.
Я (Дж. К) разговариваю с Эммой, которая впервые пришла ко мне, когда она была почти скована депрессией. Она потеряла свою работу менеджера по производству на большом заводе, когда в компании прошло сокращение. Когда ей не удалось найти работу, соответствующую ее старой, она пошла работать на своего младшего брата, который был записным дельцом. Он вскоре устроил ее на две работы: управлять вагоном-рестораном, который он выиграл в покер, и вести документацию для его компании недвижимости. За все это он платил ей жалование, которое составляло половину того, что она получала как менеджер по производству.
|
|
|
Как вы прочитаете, Эмма выросла со множеством обязанностей и минимумом поддержки. В тот момент, когда я встретил ее, страх того, что ее противостояние брату оттолкнет от нее других родственников, и вызовет скандал в семье, практически лишил ее сил. Это привело к тому, что она стала характеризовать себя как бесхребетное существо, не обладающее правом голоса.
Как раз перед встречей, предшествующей этой, Эмма “отделала своего братца”. Днем в пятницу он дал ей на выполнение “тонну бумажной работы”, ожидая, что она выполнит ее к концу дня. Она воспротивилась этому, вышла из себя и накричала на него. Мы провели большую часть предыдущей встречи, развивая историю этого происшествия.
В начале встречи, из которого была взята эта стенограмма, Эмма рассказала мне, что она впервые за последнее время действительно охотилась за работой, и что она наконец нашла ее! Она думала, что великолепно справилась с интервью для поступления на работу. Мы развили историю этого интервью. Затем я узнал, что у нее была еще одна стычка с ее братом, Рэем. На этот раз она держала себя в руках и вела себя с достоинством. Она сказала, что скоро она увольняется и ожидает, что он выплатит ей двухнедельное пособие, когда она уйдет!
ДЖИН Итак, вы сказали, что с Рэем разговаривал ваш большой страх.
ЭММА У-гу.
ДЖИН И, если я вас правильно понял, это отнюдь не отвратило вас от разговора с ним. Вы шли напролом и разговаривали с ним. А потом вы сделали некую вещь, которую вы... вы вроде бы надеялись, что вам не придется говорить эту вещь, но вы чувствовали, что придется это сделать.
|
|
|
ЭММА У-гу.
ДЖИН И вы сказали, что эту вещь вы должны были сказать спокойно и с силой...
ЭММА У-гу.
(В этих нескольких вопросах я определил уникальный эпизод, который вполне явно был предпочтительным для Эммы, и напомнил о некоторых событиях, которые были уже описаны на ландшафте действия.)
ДЖИН Хорошо, как это характеризует вас? Что за личность говорит вам, что вы есть на самом деле, что вы были способны совершить это сейчас?
(Теперь я осведомляюсь о ландшафте сознания, и Эмма вовлекается в весьма существенный ответ.)
ЭММА Г-м... хорошо... (шепотом, обращаясь к себе) что я за человек? (снова обращаясь к Джину) Хорошо, это заставило меня понять, что я получила преимущество, и это разозлило меня. Но я не знаю. Я полагаю, все возвращается к тому, что я сказала раньше, что я гораздо сильнее, чем думала.
Моя самоценность гораздо выше, чем я думала. Гораздо выше. Я нахожу, что я вполне хороший человек. Я начинаю терять эту неуверенность и это само... само... я не знаю. Здесь годится слово “унижение”?
Я не столько унижала себя вербально — я никогда не думала про себя вслух: “Ты глупая! Ты плохая!” — у меня просто было это чувство. Я была “адекватной” и не такой уж хорошей. За последний год Рэй укрепил во мне это чувство, я начала понимать, что я соответствую, или что меня можно использовать, или что через меня можно перешагнуть, и он отшвырнул меня. И вот одна вещь, которую я сказала ему в пятницу, когда мы вели эту горячую дискуссию.
Я сказала ему: “Рэй, я всегда была для тебя пристяжным ремнем. Я всегда была в твоем распоряжении. Ты мог обращаться со мной, как тебе заблагорассудится”. И я сказала: “Ты больше не будешь делать так”. И “Отвратительно, что ты поступаешь так”. И “Не знаю, понимал ли ты когда-нибудь, что ты делаешь со мной, но ты делаешь это со мной, и я этого больше не потерплю”.
Я имею в виду, я чувствую к нему отвращение, он так зажат внутри. Он сказал мне: “Мы сидели в офисе Джека (это его партнер) и никогда не обсуждали это жалование за первый месяц”.
Я сказала: “Нет, мы сидели у тебя в гостиной и обсуждали это. Ты, я и твоя жена”.
А он сказал: “Хорошо, это совсем другое дело. Реба тоже не помнит этой беседы”.
А я сказала: “Вот как? Если я позвоню и спрошу ее, может, она вспомнит? Она даже не знает, что ты должен мне эти деньги, не так ли? Она даже об этом не знает”.
И он бросает: “Нет, не знает”. Он даже с ней не был правдив.
ДЖИН Если вы подумаете о людях, которые знали вас ребенком...
ЭММА У-гу.
ДЖИН... друзьях, семье, учителях — кто из них еще в те времена были бы менее всего удивлены, увидев, что вы заняли позицию по отношению к Рэю, или увидели, как вы вели себя на этом интервью при принятии на работу?
(Здесь я прошу Эмму задуматься над прошлыми событиями, которые имеют что-то общее с настоящим уникальным эпизодом.)
ЭММА Кто бы меньше всего удивился?
ДЖИН Да. Кто бы сказал: “Я знал, что в ней это было”.
ЭММА Ну, мой дядя Патрик. Г-м...
ДЖИН Вот как?
ЭММА Да. У меня есть дядя... Теперь он оценил бы это — он единственный человек в моей жизни, который расценил бы это так: “Я знал, что в ней это было. Слава Богу”. Другие в моей жизни не удивились бы тому, что я сделала, но они бы расценили это как: “Да она просто пробивная стерва! Такой была, такой и останется”.
ДЖИН Что дядя Патрик видел в вас такого особенного?
(Эмма идентифицировала человека из прошлого, который оценил бы яркое событие в ее настоящей жизни. Я предлагаю ей исследовать смысл ее жизни с точки зрения дяди Патрика. Когда она принимает мое предложение, на нее накатываются воспоминания. Она рассказывает несколько историй о своем опыте. Эти истории богаты деталями, и она спонтанно развивает их как на ландшафте сознания, так и на ландшафте действия. Она сама вводит еще один ключевой персонаж, тетю Джоан.)
|
|
|
ЭММА Он — что-то вроде родственной мне души. Он, по какой-то причине, всегда был способен понять мой внутренний мир. Я не знаю, может быть, это из-за того, что он — добрый и нежный человек, у которого всегда было время выслушать меня или поговорить...
Он всего лишь на 13 лет старше меня, и я по сей день потешаюсь над ним из-за этого... Он был в семинарии. Он девять лет учился на иезуита, пока не бросил все, ушел из семинарии, женился и завел детей... Но я помню, как он приезжал домой на выходные, и мы шли в местный магазин сладостей. Ему было 20, а мне семь лет. И я как будто шла на свидание со своим дядей, которого я абсолютно боготворила. А вокруг — все эти тинейджеры. Прямо как в “Счастливых днях”, помните?
И он говорит: “Садись, кроха. Расслабь свой жирок”. А я не была толстым ребенком.
И я думала: “Он думает, что я толстая”. И до сих пор, до сих пор каждый раз, когда я вижу его, я говорю ему. Я говорю: “Помнишь те времена?”
Он говорит: “Ты когда-нибудь забудешь о них?”
И я говорю: “Нет. Я никогда, никогда не забуду”. (Эмма смеется) “И тебе я не позволю об этом забыть!”
Г-м... но он всегда разговаривал со мной. Не снисходил до меня. Он всегда говорил со мной. В нем всегда было что-то особенное, к чему я привязалась.
Кроме того, у меня была тетя Джоан, тоже такого рода, что действительно странно. Эта женщина — самая младшая сестра моего папы... Так, мой дядя Патрик — младший брат моей мамы, а моя тетя Джоан — младшая сестра моего отца. С тех пор, как я снова встретила ее 15 лет назад, она олицетворяла силу в моей жизни. Когда я говорю “снова встретила”, я имею в виду, что она и ее семья жили неподалеку от нас, на Саут-сайд, а потом мой дядя был призван — он был военным — на пару лет в Лондон, а когда они вернулись, они прожили в Чикаго примерно с месяц, с год или около того. А потом они перебрались на Западное побережье. А потом мы не виделись с ними 10 лет, 15 лет.
|
|
|
А потом в нашей семье произошла трагедия. Один из моих кузенов был застрелен насмерть, и она приехала на похороны. И случилось так, что она остановилась в моем доме, а не в доме у мамы или папы. В те времена у меня там была квартира с двумя спальнями. Мы вместе с ней сидели — буквально сидели всю ночь напролет — и разговаривали.
И где-то перед рассветом я взглянула на нее и сказала: “Я только что разговаривала со своим отцом в юбке. Если бы не трезвость — вылитый отец”. Потому что он был алкоголиком.
И она просто начала смеяться. А ведь мои родители только что потеряли свой дом, не сумев выкупить его по задолженности. И вся ответственность за ее смех лежала на мне.
Она всегда звонила мне раз в неделю. Просто чтобы знать, как у меня дела. У меня больше никого не было. И по сей день мы разговариваем с ней по крайней мере раз в месяц. И когда они приезжают в город, они останавливаются у меня. Это просто подарок.
Я разговаривала с ней пару недель назад и рассказала о той мерзкой стычке с Рэем, и насколько омерзительно она проходила.
А она говорила: “Уходи оттуда. Немедленно уходи оттуда. Найди другую работу”.
Итак, в воскресенье я вернулась из церкви. Воскресным утром я, как правило, читаю газету. Я включаю стерео. Знаете, я просто немного отдыхаю. Я подумала про себя: “Знаешь, тебе хоть раз следует позвонить тете Джоан и сообщить ей хорошие новости. Я не намерена ждать, пока она мне позвонит сама. Я собираюсь ей позвонить”. Я буквально лишь успела подняться с кресла и пошла за телефонной книгой. Мой телефон зазвонил. Это была она. И я вскрикнула.
Я сказала: “Не могу в это поверить”.
А она говорила: ”Что? Я тебя оторвала от чего-то? Что? Что?”
А я сказала: “Тетя Джоан, я только что подходила к телефону, чтобы позвонить тебе. Буквально только что подходила к телефону”.
И она начинает хихикать. Она говорит: “Я думала о тебе все утро”.
Я сказала: “Все утро? Если здесь 9 часов, то у вас может быть только 7”. (Знаете, потому что они живут в Вегасе.)
А она сказала: “Я проснулась действительно рано,” и добавила: “Что-то хорошее?”
И я сказала: “Ну, может быть”.
Она говорит: “У тебя на лице улыбка?”
Я сказала: “О, да. Она примерно так же широка, как Миссисипи. Я думаю, я получила работу!”
Она говорит: “Здорово”.
Понимаете? Но это было так странно. Это было так странно... да.
У нас было много времени... Они приехали и оставались со мной сразу после того, как ушла из жизни моя мать. Мой дядя был в другой комнате. Он — алкоголик, и он просто выпивал. А я рассказывала ей о том, что моя мама и мой папа всегда заставляли меня думать или прямо говорили, что я адекватная. “Но это было замечательно, потому что на большее ты не была способна. Но ты хороша не в том смысле, что “так себе”.
И я помню, что в ее глазах я видела огонь. Она была в такой ярости. И это было впервые...
ДЖИН Кстати, когда это было?
ЭММА Это было четыре года назад.
ДЖИН У-гу.
ЭММА В этом мае исполнится четыре года со дня смерти моей матери. И это было впервые, когда я живо помню, как думала про себя: “Ба, может, это не так. Может, эти чувства неискренни. Может быть, я достаточно хороша в том, что я делаю”.
ДЖИН А теперь, что это было за взаимодействие, которое позволило вам думать так?
ЭММА Это объяснялось ее мгновенной реакцией на заявление, которое я сделала. Знаете, они заставляли меня чувствовать, как будто... они говорили мне, что я не более чем адекватна. Вам известно, как по выражению лиц людей можно догадаться, что они шокированы? Это была последняя вещь, которую они ожидали услышать?
ДЖИН О, да.
ЭММА Когда я увидела ее первоначальную реакцию... Конечно, за ее первой реакцией последовали ее типичные рулады и “Нет. Нет. Ты замечательная. Ты много сделала для своей семьи”. И...
ДЖИН Но это была более реакция, нежели слова?
ЭММА Реакция больше проняла меня
ДЖИН Да.
ЭММА Реакции людей доходят до меня быстрее, чем слова... Это так, потому что слова ничто не значат. По большей части.
ДЖИН А теперь... итак, она знала нечто о вас в течение долгого, долгого времени...
ЭММА У-гу.
ДЖИН... что адекватность это совсем не то. Это просто заставляло вскипать ее кровь.
ЭММА Да. Действительно! Мгновенно.
ДЖИН Итак, как вы думаете, что бы вы увидели, если бы могли взглянуть на себя в детском возрасте глазами тети Джоан, и увидеть этого ребенка, как его видела тетя Джоан? Что по-вашему она увидела тогда, давно? Как вам кажется, что бы вы увидели?
ЭММА Знаете, в мои отроческие годы ее не было рядом со мной. Она жила на Западном побережье.
ДЖИН Но если мы вернемся к временам, когда она...
ЭММА До этого?
ДЖИН Да... как вы думаете, что она увидела такого, что никто, кроме, может быть дяди Патрика, увидеть не смог?
ЭММА Я не знаю. Я думаю, что...
ДЖИН Итак, какова же будет ваша догадка? Используйте свое воображение наилучшим образом, как бы вползая в ее тело...
ЭММА Вот ребенок, который преодолел то, что для некоторых людей стали бы непреодолимыми разногласиями. Я так думаю.
ДЖИН Итак, если бы я смогла вернуться прошлое и провести с ней интервью, тогда в прошлом, я бы сказала: “Какие непреодолимые разногласия? О чем вы говорите? Что это такое, что она преодолевает?” Как вы думаете, чтобы она сказала?
ЭММА “Забота о семье в действительно суровые времена. Сплочение их вместе”. Потому что именно это я делала. Я действительно делала это. В очень юном возрасте. Я действительно это делала. Она бы увидела девочку, у которой огромный потенциал, но которая не способна развиваться, потому что ей не дают такой возможности.
ДЖИН А если бы я сказала ей, тогда в прошлом, если бы мне это как-то удалось: “Вы говорите, потенциал. Потенциал для чего? Потенциал какого рода вы видите в этой девочке?”
ЭММА Г-м... Ответ тети Джоан был бы таким: “Ей следует получить лучшее образование, чтобы она могла стать тем, кем хочет. Пусть это будет доктор или адвокат или художник, что угодно”.
ДЖИН Итак, она видела кого-то, кто наделен множеством...
ЭММА Да... да.
ДЖИН множеством достоинств.
ЭММА Да. Все дети тети Джоан действительно образованные люди, кроме ее старшего сына. Они все пошли... знаете, у ее старшей дочери степень доктора физики. У нее есть другая дочь, которая танцовщица. И еще у нее есть сын, который... У нее есть дочь, социальный работник, и сын, который очень удачливый бизнесмен. Потом у нее есть еще двое, которые немного бестолковые, но знаете, из семи детей у нее получилось достаточно много замечательных личностей.
Позже она мне всегда говорила... В ту неделю, когда они остались со мной после смерти матери, мы с ней очень много говорили. И она сказала: “Во мне всегда вызывало гнев, что вам, детям, не были даны те возможности, которые надлежало вам дать”.
ДЖИН Что изменилось для вас, когда вы услышали это от нее?
ЭММА Тогда это вызвало во мне чувства печали и настоящей заброшенности, вроде “Черт, меня надули. меня надули”.
Сейчас я чувствую, что пора перестать обвинять других людей и просто двигаться дальше, что пора перестать задерживаться на прошлом. Что, как я думаю, я делала не столь сознательно, сколь бессознательно. Мне нужно выбросить из себя кучу лет мусора. Понимаете?
ДЖИН Да.
ЭММА После того, как моя мама скончалась, когда пришел день рождения папы, я не могла сдержать рыдания. Тогда это заставило меня пойти к терапевту. Он очень любезно сказал мне: “О, вы скучаете по своей маме и своем папе, не так ли?”
А я огляделась и сказала: “Нет. Извините, но это не так. Для меня они не были приятными людьми”.
Они не были приятными людьми. Я имею в виду, если бы вы встретились и присели с ними, вы получили бы удовольствие от их компании. Он не были приятными людьми для меня. Я не думаю. Итак, нет.
Я была в трауре. Я не знаю, что я оплакивала, но это не был их уход. Это, возможно, было оплакивание их жизни, но не их ухода. Я думаю, это то, что я оплакивала все эти годы. Все эти прошедшие четыре года.
А теперь это примерно так: “О’кей, ты сделала лучшее из того, что могла сделать”. Знаете, они танцевали так быстро, как только могли, и благослови их Бог. И поэтому вы просто...
ДЖИН И теперь вы находитесь в таком положении, где вы можете осмыслить часть того потенциала, который увидела в вас тетя Джоан?
ЭММА Да. Это то, как я вижу эту работу...
ДЖИН Да. Итак, если вы присядете здесь на мгновение и обдумаете все, что вы сказали здесь сегодня...
ЭММА У-гу?
ДЖИН Что выделяется в вас? Какие фрагменты этого... Если вы попытаетесь увидеть себя как кого-то, кто сидит здесь, в стороне (указывая на участок в углу комнаты) слушая Эмму, которая находится где-то там, (указывает в сторону Эммы), что выделяется, выступает на первый план?
ЭММА Что выделяется... ну, я думаю, что я была гораздо лучшим человеком. Гораздо лучшим, чем я осознавала. В более юном возрасте... Но я ведь просто начинаю осознавать это сейчас, так я думаю.
ДЖИН В чем состоит разница между... не просто осознавать, что сейчас вы хороший человек, но осознавать, что вы всегда были хорошим человеком? Что вы были гораздо более лучшим человеком, чем вы понимали это в более юные годы? В чем состоит отличие, когда вы приходите к этому пониманию сейчас?
(Здесь я предлагаю Эмме соединить смысл прошлых переживаний, которые она описывала с контекстом настоящей жизни. Она делает больше, чем я предлагаю, распространяя прошлый и настоящий смысл на будущее.)
ЭММА Мои чувства уже не могут быть оскорблены с такой же легкостью, как раньше. Поэтому я буду намного сильнее. Я буду чувствовать себя гораздо сильнее внутренне, так что люди уже не будут перешагивать через меня. Это было почти как порочный круг. Понимаете? Мои чувства оскорблены, потому что кто-то перешагивает через меня, потому что я позволяю ему оскорблять свои чувства. И похоже, я внезапно ощущаю, что этот круг как бы размыкается. Понимаете?
ДЖИН Да. Потому что возможность для...
ЭММА Расширения.
ДЖИН Да, кто знает, что...
ЭММА Да, я знаю. Я знаю. Я помню, на прошлой недели мы сказали что-то о... я сказала: “Господи, знаете, если бы только все это не случилось со мной в детстве, кем бы я могла стать?”
И я помню, вы сказали: “Что? Теперь уже слишком поздно?”
И тогда я подумала: “Увы, да”. Но теперь я думаю: “Нет. Это не так. Кто знает, кем я стану?” Я имею в виду, кто знает? Кто знает?
ВОПРОСЫ
Каждый раз, когда мы задаем вопрос, мы порождаем возможную версию жизни.
— Дэвид Эпстон в Cowley and Springen, стр. 74
Есть такие вопросы, которые задерживаются в умах клиентов на недели, месяца и порой годы, и продолжают оказывать влияние.
— Карл Томм, 1988, стр. 14
Мы все начинаем задавать вопросы практически с тех пор, как начинаем говорить. Тем не менее, в качестве нарративных терапевтов, мы обдумываем вопросы, сочиняем их и используем иначе, чем раньше. Самое большое различие состоит в том, что мы задаем вопросы, чтобы порождать опыт, а не собирать информацию. Когда они порождают смысл предпочтительных реальностей, сами вопросы могут иметь терапевтический характер по сути и содержанию. Тогда как многие люди (напр., Campbell, Draper, & Huffington, 1988; de Shazer, 1994; Fleuridas, Nelson, & Rosenthal, 1986; Freedman & Combs, 1993; Lipchik & de Shazer, 1986; O’Hanlon & Weiner-Davis, 1989; Penn, 1985; Tomm, 1987a, 1987b, 1988; White, 1988a) писали об этой идее, она, вероятно, впервые была высказана миланской командой (Selvini Palazzoli, 1980), когда они размышляли над тем, может ли изменение произойти исключительно через процесс интервьюирования, без всякого вмешательства.
Впервые мы начали задумываться над тем, как вопросы могут породить смысл несколько лет тому назад, когда мы, главным образом, использовали идеи из стратегической терапии. *[Мы уже описывали этот опыт в другой работе (Freedman & Combs, 1993). Поскольку он стал точкой поворота в наших собственных историях о себе как терапевтах, мы снова описываем его здесь.] В то время мы работали с семьей, которая пришла на терапию, поскольку их дочь, 12-летняя Кэти, не желала ходить в школу. Ей не нравилось, что некоторые из ее одноклассниц из школы для девочек, которую она посещала, проявляли интерес к мальчикам, алкоголю и наркотикам. У нее была идея, что, если она начнет думать о ком-то из этих конкретных одноклассниц в процессе какой-либо деятельности, она каким-то образом полюбит их. Этот страх привел к некоторым проблемным формам поведения. Например, если мысль об одной из ее одноклассниц приходила ей на ум, пока она надевала ботинок, она снимала его и надевала его снова. Она повторяла этот процесс до тех пор, пока не убеждалась в том, что ни одна мысль о ее одноклассницах не крутится у нее в голове. Точно так же она подходила к открыванию и закрыванию дверей, включению и выключению света и к другим, постоянно растущим в числе видам деятельности. Поскольку ее одноклассницы окружали ее, когда она была в классной комнате, Кэти приходилось бороться не только со своими мыслями, но так же и с реальной возможностью услышать их голоса или увидеть одну из них в тот момент, когда она открывала свою парту или надевала спортивные туфли. Из-за этого, она находила невыносимым находиться в классной комнате и отказывалась ходить в школу.
К тому времени, как мы пять раз встречались с Кэти и ее семьей, ситуация не изменилась. Когда они сообщили нам, что двое старших детей возвращаются домой из школы на зимние каникулы, мы договорились о том, что к нам придет семья в полном составе. Во время первой части встречи мы разделили группу: один из нас (Дж. Ф) общался с детьми, а другой (Дж. К) — с родителями.
В ходе беседы с детьми я (Дж. Ф) узнала, что оба родителя были заядлыми курильщиками, и что все дети, в особенности Кэти, были весьма обеспокоены влиянием курения на здоровье родителей. Кэти ужасало то, что они могут умереть.
Казалось, что Кэти принимала более активное участие в дискуссии о курении ее родителей, чем это бывало в любой другой момент терапии, поэтому я захотела использовать этот интерес по мере возможности. Я спросила: “Кто будет подвергаться большей опасности — твои родители, если они будут продолжать курить, или ты, если пойдешь в школу?”
Когда она ответила: “Мама и папа”, я стала прикидывать, решилась бы Кэти пойти на сделку — пойти в школу в ответ на то, что ее родители бросят курить.
Чтобы проверить свою идею, я продолжала интересоваться: “А не тот ли ты тип человека, который рискнет ради благополучия кого-то, о ком ты заботишься?”
Она сказала, что она именно такой человек, и ее брат и сестра согласились с этим, припоминая случай, когда она вызволила соседского младенца из запертой ванной через маленькое окошко на втором этаже.
“Если тебе придется совершить нечто, что кажется опасным, поможет ли тебе то, что это реально принесет пользу тому, кто важен для тебя?” Она сказала, что конечно.
Я спросила: “Каким образом это поможет?”, и она ответила, что польза для другого поставит вещи на свои места. У нее будет побудительный мотив встретиться с опасностью.
Я спросила: “Ты могла бы пойти в школу, если бы знала, что это может спасти жизнь твоим родителям?”
Она без колебаний ответила: “Да”.
Я спросила: “Что бы ты сделала, если бы взглянула на кого-то и подумала, что ты можешь стать такой, как они?”
Она ответила: “Просто сконцентрировалась бы на работе и на том, что я там”.
Я спросила: “Даже если это действительно трудно, но ты соглашаешься сделать что-то, ты — человек слова?”
Она сказала, что такая она и есть.
Во время перерыва мы (Дж. К и Дж. Ф) посовещались и согласились с тем, что, поскольку родители неоднократно решались на все, лишь бы вернуть Кэти в школу, они, безусловно, согласятся бросить курить. Когда мы собрались все вместе, мы заявили, что каждому известно, как важно, по мнению родителей, чтобы Кэти пошла в школу. Они уже затратили кучу времени и энергии на это, сначала пытаясь справиться с ситуацией самостоятельно, потом встречаясь с представителями школы, и наконец прийдя к терапии. Мы сказали, что только что обнаружили, как важно для Кэти, чтобы ее родители бросили курить, и она готова отдать свое время и энергию, чтобы это произошло. Затем мы предложили сделку, спросив Кэти, пошла бы она в школу, если бы ее родители бросили курить. Вся светясь, она сказала, что пошла бы. Мы спросили родителей, бросят ли они курить, если Кэти пойдет в школу. Они тоже согласились.
Когда мы встретились снова через две недели, мы были шокированы, узнав, что произошло. Оба родителя все еще курили, а Кэти ежедневно ходила в школу со дня нашей последней встречи! С этого момента и далее, Кэти продолжала ходить в школу, а родители продолжали курить. Хотя она все еще хотела, чтобы они бросили курить, Кэти даже ни разу не угрожала перестать посещать школу. Навязчивое поведение, похоже просто пропало. Все это казалось нам весьма загадочным.
Лишь примерно шесть месяцев спустя мы обнаружили способ обдумывания того, что произошло, который имел для нас смысл. Мы начали размышлять над тем, не пережила ли Кэти ходе ментального поиска, отвечая на мои (Дж. Ф) вопросы, другой вид бытия. То есть, когда я спросила: “Что бы ты сделала, если бы взглянула на кого-то и подумала, что ты можешь стать такой, как они?”, могла ли Кэти живо вообразить себя в контексте школы, концентрирующейся на работе, не страшась, что верх возьмут переживания. Ее ответ, “Просто сконцентрировалась бы на работе и на том, что я там” подразумевал именно такой опыт. Она, должно быть, ощущала себя тем, кто может рискнуть и справиться с опасными ситуациями, сконцентрировавшись на текущей задаче, вместо того, чтобы позволить страху терроризировать ее. Отвечая на вопросы, она, должно быть, вошла в реальность, отличную от той, в которой она обычно пребывала. Она, очевидно, ощущала себя тем, кто мог бы пойти в школу. Так она и сделала.
Нам было интересно знать, что бы случилось, если бы мы не были столь уверены в готовности родителей сделать что угодно, чтобы вернуть Кэти в школу. Если бы мы задали им вопросы, подобные тем, что задавали Кэти, могли бы они вернуться в то ощущение себя, в котором они уже не были бы курильщиками?
Этот случай стал точкой поворота в нашем способе мышления и в практической терапии. Наша эриксоновская парадигма убедила нас в важности ассоциативных поисков, эмпирического научения и альтернативных реальностей (Dolan, 1985; Erickson & Rossi, 1979, 1981; Erickson, Rossi, & Rossi, 1976; Gilligan, 1987; Rossi, 1980a, 1980b; Zeig, 1980, 1985). Тем не менее мы думали, что проживаемый опыт хранится “внутри” людей. *[Помните наши беседы о “ресурсах” с Дэвидом Эпстоном и Майклом Уайтом в Главе 1?] Мы знали, что, задавая вопросы, мы могли помочь людям получить доступ к “богатому ресурсами” опыту и пере-жить его. Например, мы могли спросить кого-то: “В какое время вашей жизни вы чувствовали себя наиболее спокойно?” в надежде, что он придет к реальному опыту спокойствия (или характерному примеру такого опыта) и пере-живет его и будет ощущать спокойствие в настоящем.
Тот опыт, который мы получили при работе с Кэти не соответствовал такому мышлению. Как бы то ни было, из предыдущих бесед было ясно, что Кэти не думала о себе как о человеке, склонном к риску. Пример со спасением соседского ребенка из ванной, рассказанный ее братом и сестрой, мог на самом деле означать для нее, что она послушна (если кто-то предложил ей сделать это), или мала ростом и проворна (поскольку она смогла пролезть в окошко), или, возможно, что она была заботлива. Но лишь в связи с моим вопросом, прошлое событие начало принимать очертания рискованного поступка. Понятие “рисковать” не хранилось внутри Кэти. Она учредила себя, возможно впервые, в качестве рискованного человека, когда она вошла в новую реальность, которую породил мой вопрос.
Вплоть до этого времени, мы представляли себе опыт просто как нечто, что произошло, и мы полагали, что все эти опыты, происходя, накапливались в памяти, через которую к ним можно было получить доступ. Сейчас мы думаем, что опыт окрашивается и формируется тем смыслом, который они ему придают, и что к нему обращаются или нет, в зависимости от его соответствия тем историям, которыми живут люди. Следовательно, когда мы задаем вопросы, вместо того, чтобы быть уверенными в том, что люди могут извлечь опыт с определенным предопределенным смыслом, мы в высшей мере осознаем, как наши вопросы работают в соавторстве с опытом (Anderson & Goolishian, 1990b; Penn, 1982; Tomm, 1988). Они придают движение тому опыту, который они вызывают; они предлагают начала и завершения для опытов; они выдвигают на первый план одни фрагменты опыта, в то же время затемняя или исключая другие.
Наши вопросы не ищут доступа к опыту. Они порождают его (Campbell, Draper, & Huffington, 1988; Freedman & Combs, 1993; Penn & Sheinberg, 1991). Мы вспоминаем об этом каждый раз, когда за одним из наших вопросов следует долгая пауза, после которой человек говорит: “Я никогда не задумывался об этом раньше...” или “Я не знал об этом, пока вы не задали этот вопрос”. Мы думаем, что это не значит, что человек не знал об этом; мы думаем, что это не происходило до тех пор, пока вопрос и человек не сошлись вместе, устроив все таким образом.
Ценности терапевта формируют те вопросы, которые он задает. Так же, как и его истории о людях и терапии. Понимая это, нам представляется интересным снова взглянуть на нашу работу с Кэти. В те времена мы особо не уделяли внимания опыту Кэти пребывания с девочками, которые интересовались мальчиками, алкоголем и наркотиками. Теперь мы были бы весьма заинтересованы в том, чтобы выяснить влияние этого опыта на нее. Мы бы заинтересовались тем, создавали ли социальные затруднения и ожидания атмосферу, которая была невыносима для нее и угрожала ее ощущению себя как человека. Если бы мы задавали вопросы в этом направлении, было бы интересно выяснить, могло ли отличалось ли то, как семья Кэти представляла ее и ее проблему, от того, как она думала о себе. Теперь мы убеждены в том, что в сущности мы вступили в заговор с социальными затруднениями, чтобы заставить ее посещать школу, не признавая, что она находила социальные затруднения там невыносимыми. Если бы мы могли перенестись назад во времени, мы заинтересовались бы тем, могли бы заручиться поддержкой семьи в борьбе против социальных затруднений. Избегая школы, Кэти нашла способ не позволять социальным затруднениям довлеть над ней. Интересно, могли бы мы принести ей больше пользы, если бы мы задавали вопросы о том, как это удалось бы ей осуществить (или о способах, с помощью которого она могла бы достигнуть этого), пребывая в школе. *[Часть того, что мы пытаемся выразить в этой критике нашей работы, заключается в том, что мы — часть территории, где доминирует принцип “знание — сила”. Мы не можем полностью находиться вне доминирующих практик, но мы можем взять на себя ответственность за работу, позволяющую видеть сквозь доминирующие культурные истории. Это требует того, чтобы мы деконструировали свои практики и поместить свои идеи в сферу опыта.]
В этой работе мы надеемся поставить знание людей, с которыми мы работаем, в привилегированное положение по отношению к нашему. По этой причине, нам представляется важным осознание того, что наши вопросы оказывают влияние на то направление, которое принимает беседа. Один из способов, с помощью которого мы пытаемся уравновесить влияние наших вопросов, состоит в том, что мы периодически задаем вопросы, которые побуждают людей оценить процесс. Например, мы спрашиваем: “Это именно то, о чем бы вам хотелось поговорить?” и “Эта беседа помогает вам? Как она помогает вам?” Мы модифицируем вопросы, согласуясь с ответами. Кроме того, мы задаем вопросы о наших вопросах, к примеру: “Были ли определенные вопросы, которые показались более полезными, и другие, которые вы не находите полезными? Почему?” И опять, мы уделяем внимание ответам.
И хотя мы признаем влияние вопросов на определение сферы “подходящих” ответов, мы полагаем, что взаимодействие главным образом через вопросы помогает нам сохранять привилегии знания людей, с которыми мы работаем. Как пишет Карл Томм (1988, стр. 2):
В общем случае, заявления объясняют темы, позиции или взгляды, тогда как вопросы вызывают темы, позиции или взгляды. Другими словами, вопросы склонны взывать к ответам, а заявления склонны обеспечивать их.
В другом месте Карл Томм (1987а, стр. 4-5) напоминает нам, что, хотя, задавая вопрос, мы можем держать в уме определенную идею, человек, который отвечает на него, определяет, какое направление она примет. Он пишет:
... действительный эффект любого конкретного вмешательства в отношении клиента всегда определяется клиентом, а не терапевтом. Намерения и последующие действия терапевта лишь приводят в действие реакцию; они никогда не определяют ее.
Как мы описывали в Главе 3, в своей работе мы стремимся придерживаться того, что Гарри Гулишиан и Харлен Андерсон называют позицией “не-знания”. Мы пытаемся не задавать вопросы, на которые, как нам кажется, у нас есть “те самые” ответы, или такие, на которые мы хотим получить определенные ответы. То есть, мы не задаем вопросы с позиции пред-понимания (Andersen, 1991a; Weingarten, 1992).
Хотя мы ценим позицию любознательности и незнания, у нас действительно есть намерения или цели. Мы думаем, что все терапевты следуют некоему типу намеренности (интенциональности), даже если их цель имеет весьма общий характер, к примеру, “открытие пространства”. Наши намерения более специфичны. Мы надеемся вовлечь людей в деконструкцию проблемных историй, определение предпочтительных направлений и развитие альтернативных историй, которые поддерживают эти предпочтительные направления. Нарративная метафора формирует нашу любознательность, но не подавляет ее.
Хотя мы посвятили эту главу примерам “типов” вопросов и их структуре, мы можем найти несколько причин, чтобы не приводить эти примеры и эту структуру. Во-первых, вопросы будут отчуждены от контекста. Каждый вопрос, который мы задаем в ходе терапии, вытекает из того, что только было сказано в беседе. Когда, как здесь, мы фокусируемся на определенных типах вопросов, а не на живой беседе, мы склонны забывать, что любой вопрос может принести пользу лишь в определенных контекстах. Взглянув на любую из стенограмм в этой книге, вы можете заметить, что мы не задаем в точности те вопросы, которые здесь приводятся в качестве примеров. Наши вопросы откликаются на минимальные, момент за моментом, сдвиги в беседе, и мы не следуем идеализированным структурам, которые здесь предлагаем.
Во-вторых, примеры иллюстрируют лишь слова, но не тон голоса, не жест или взаимоотношения. Реакции людей гораздо богаче, чем просто слова. Как предполагают Карл Томм (1988) и Мелисса Гриффит (1992а, 1994), огромную роль играет эмоциональное состояние, из которого задаются вопросы. Мы стремимся задавать вопросы с позиций уважения, любознательности и открытости, но мы сомневаемся, что эти позиции могут быть адекватно представлены письменным словом. Мы надеемся, что читая здесь эти примеры, вы подберете нужный тон.
В-третьих, мы знаем, что некоторые люди следуют примерам, как если бы последние руководством к действию. Наши примеры, определенно, для этого не предназначены, и мы искренне надеемся, что они не ограничат ваше творчество.
Вопреки всем нашим сомнениям, мы предлагаем следующие примеры. Смещение от сбора информации к порождению опыта требует неимоверных усилий, и не каждой заинтересованной личности легко его осуществить. Что касается нашего собственного обучения, мы нашли чрезвычайно полезным изучение вопросов, порождающих смысл, которые были разработаны другими людьми. *[Наши копии (с загнутыми уголками страниц) следующих статей, в каждой из которых предлагаются категории и примеры вопросов, были чрезвычайно полезны в процессе нашего собственного обучения: White, 1988a, 1988b (обе эти статьи содержатся в White, 1989); Tomm, 1987a, 1987b, 1988. Кроме того неоценимую помощь могут оказать стенограммы, которые появляются во многих статьях Дэвида Эпстона — см. Epston, 1989a; Epston & White, 1992.] Таким образом, мы останавливаем время и фокусируемся на единственном из всех вопросов по очереди.
Использование нарратива в качестве ведущей метафоры — это еще одно серьезное концептуальное и практическое смещение, требующее вопросов особого рода. Координация как любопытства, так и нарративной метафоры, дополненная одновременным учетом взаимоотношений, поначалу представляется неким жонглированием. Хотя на практике все они работают вместе, очень полезно рассматривать эти компоненты по отдельности.
Главная причина, по которой мы предлагаем эти примеры, заключается в том, что люди из наших обучающих программ говорят нам, что полезно иметь перед собой примеры, к которым они могут добавить свои собственные, а наличие категорий помогает им организовать свои мысли. Другими словами, для многих людей примеры и категории служат дополнением к практике и обучению.
Мы решили, что полезно разделить вопросы, которые мы используем в этом процессе, на пять главных категорий: деконструктивные вопросы, открывающие пространство вопросы, предпочтительные вопросы, развивающие историю вопросы и смысловые вопросы. Границы этих категорий размыты. К примеру, определенный вопрос может как открывать пространство, так и вести к конструированию нового смысла. Кроме того, терапевт может нацелить вопрос на побуждение кого-то к выражению своего предпочтения, а человек, тем не менее, может отреагировать ответом, который начинает развивать альтернативную историю. Приводимые нами категории относятся к намерениям терапевта при постановке вопроса. Они предназначены для того, чтобы помочь терапевту ясно осмысливать процесс нарративной терапии. Тогда как порядок, в котором мы приводим эти примеры действительно следует определенной линейной логике, мы не следуем строгому порядку, когда задаем вопросы в ходе реальных бесед. В конце этой главы мы предложим некоторые мысли, касающиеся того, что и когда спрашивать.
ДЕКОНСТРУКТИВНЫЕ ВОПРОСЫ
Деконструктивные вопросы помогают людям распаковать свои истории или увидеть их под другим углом зрения так, чтобы стало очевидно то, как они сконструированы. Многие из деконструктивных вопросов побуждают людей помещать свои нарративы в более обширные системы и развивать их во времени. Порождая историю, контекст и влияние нарративов людей, мы расширяем их кругозор, изображая полный ландшафт, который поддерживает проблемы. В рамках этих расширенных ландшафтов может появиться больше (и больше разнообразных) “ярких событий”.
Выявление проблемных убеждений, практик, чувств и установок
Почти весь деконструктивный опрос, который мы проводим, происходит в рамках экстернализующей беседы. Хотя наше намерение состоит в том, чтобы деконструировать проблемные нарративы, ни один из конкретных вопросов не относится к нарративу в целом. Вместо этого, каждый вопрос обращен к чему-то, что является частью проблемно-насыщенной истории или поддерживает проблемный нарратив. В общем случае, слушая проблемные нарративы, мы слышим об убеждениях, практиках, чувствах и установках, и именно к ним обращен конкретный деконструктивный вопрос. Если в ходе изложения человеком своей истории мы ничего не узнаем об убеждениях, практиках, чувствах и установках, мы можем задать вопросы, которые помогут утвердить или выявить их. Такие вопросы могут включать:
* К каким заключениям о ваших взаимоотношениях вы пришли в результате этой проблемы?
* К каким обнаруженным вами формам поведения вы стали прибегать в связи с ситуацией, которую вы описали?
* Пробуждает ли ситуация, которую вы описали, особые чувства в вашей жизни?
* Как вы думаете, какие установки могли бы оправдать/объяснить те формы поведения, которые вы описали? *[Глядя на некоторые из этих вопросов в черно-белом изображении, мы видим, что они могут звучать так, как если бы мы были вовлечены в серьезное противостояние. Это не так. Наше использование экстернализующего языка делает возможным наше взаимное (с людьми, с которыми мы работаем) разгадывание ответов на эти вопросы.]
* Что стоит на пути развития тех типов взаимоотношений, которые вы хотели бы иметь?
Поскольку все эти вопросы помогают людям различить те особые убеждения, практики, чувства и установки, мы спрашиваем о:
1. истории взаимоотношения человека с этим убеждением, практикой, чувством или установкой,
2. контекстуальных влияниях на это убеждение, практику, чувство или установку,
3. последствиях или результатах этого убеждения, практики, чувства или установки,
4. взаимосвязи с другими убеждениями, практиками, чувствами или установками и
5. тактиках или стратегиях этого убеждения, практики, чувства или установки.
Мы задаем все эти вопросы в контексте экстернализующей беседы. Заметили ли вы, что каждый из типов этих вопросов предполагает, что убеждение, практика, чувство или установка изолированы от человека, и служит тому, что, следовательно, развивает экстернализацию дальше? Как вам известно, мы обычно используем экстернализирующий язык каждый раз, когда мы намереваемся деконструировать проблемно-насыщенные нарративы. Это настолько важная часть деконструкции, что мы часто формулируем вопросы с единственной целью завязать экстернализующую беседу. Большинство вопросов, которые мы выстраиваем с “чисто” экстернализующим намерением, ненамеренно затрагивают также по крайней мере одну из других областей, которые мы определили. И наоборот, все вопросы из других областей служат цели экстернализации, совпадает ли это с сознательными намерениями терапевта или нет.
Вышеописанные пять категорий деконструктивных вопросов — не единственные типы вопросов, которые можно использовать для деконструкции нарративов. Они, скорее, представляют те типы вопросов, которые мы часто используем в своей работе. Побуждая к деконструкции нарратива, мы задаем многочисленные вопросы подобного рода, и отнюдь не единственный. Вопрос об одном убеждении, чувстве, практике или установке приводит к другому убеждению, чувству, практике или установке. Поэтому далее мы спрашиваем об этом другом опыте, как иллюстрирует этот краткий отрывок из терапевтической беседы.
Я (Дж. Ф) работала с Луиз, которая перешла на новую работу и готовилась к переменам. “Некоторые коллеги подходили ко мне и говорили, что мне не следует говорить людям на моей новой работе, что я наполовину афро-американка”, — сказала она мне.
“Что вы думаете об этой идее?” — спросила я.
“Я думаю, они правы, — заявила она. — Это не пойдет мне на пользу. Люди будут считать меня черной и будут иметь предубеждения против меня, а, поскольку я не похожа на черную, черные никоим образом не примут меня за свою”.
“Здесь я нахожусь в невыгодном положении... Мне неведомо, что представляет собой ваш опыт. Могу я задать вам еще несколько вопросов об этом?”
“Конечно”.
“Хорошо, как вы думаете, какими убеждениями или установками должен руководствоваться человек, чтобы предполагать, что людям не следует знать, что вы полукровка?”
“Люди, которые говорили мне это были черными, и я согласна с ними. Черные люди более неотесанны и грубы”.
“Я сама этого не замечала, но могу я спросить вас о другой стороне этого дела? Как вы думаете, какое влияние на вашу жизнь окажет сокрытие вашего происхождения?”
“Я не стыжусь того, кто я есть. Я имею в виду, я не была обязана говорить об этом людям на моей последней работе”.
“Да, но я отнюдь не собираюсь говорить, что вам следует делать. На самом деле, я не знаю. Мне просто интересно, если вы будете держать это в секрете, какое влияние это окажет на вас?”
“Возможно, это будет удерживать меня на расстоянии от людей. Может быть, ухудшит мое ощущение, что я — черная. Мне всегда нравилось быть черной”.
Держа в уме, что мы используем несколько этих вопросов вместе, как это начинает проявляться в отрывке, давайте рассмотрим каждую из наших пяти категорий деконструктивных вопросов в отдельности.
История взаимоотношений. Помимо расширения ландшафта, внутри которого существует проблема, постановка вопросов о истории взаимоотношений человека с убеждением, практикой, чувством или установкой может выявить роль доминирующих культурных практик или знаний в поддержке проблемы. Как замечает Линн Хоффман (1992, стр. 14), когда пишет о Фуко:
Как только люди соглашаются с данным дискурсом — религиозным дискурсом, психологическим дискурсом или дискурсом, касающимся пола — они начинают поддерживать определенные дефиниции/определения, касающиеся того, какие личности или темы наиболее важны или легитимны. Тем не менее, сами они не всегда осознают эти встроенные определения.
“История вопросов, касающихся взаимоотношений” могут разоблачить принятые на веру или встроенные практики или знания.
* Как вы были вовлечены в этот способ мышления?
* Где вы наблюдали такие способы реагирования на проблемы?
* Какие переживания прошлого пробудили в вас эти чувства вины?
* Одиночество всегда было вашим лучшим другом?
* В какой период истории идеи подобного рода завоевали признательность? Как их использовали? Как вы узнали о них?
Контекстуальное влияние. Эти вопросы нацелены на отображение текущих контекстов, которые служат системой поддержки для проблемных историй. “Вопросы контекстуального влияния” могут также выявить роль культурных практик или знаний.
* Как вы полагаете, в каких ситуациях идеи подобного рода следует отстаивать?
* Существуют ли такие места, где вы, скорее всего, будете втянуты в пьянство?
* Кто в вашей жизни одобряет, когда гневу дают волю?
* Кто получает выгоду от того, что вещи делаются подобным образом?
Последствия или результаты. Эти вопросы расширяют сферу проблемной истории, показывая влияние проблемы на жизнь и взаимоотношения людей. Видя реальные последствия убеждения, практики, чувства или установки может помочь увидеть их в другом свете.
* Как повлияло на вашу жизнь убеждение, что вы — нехороший человек?
* Каким образом сомнение в собственных силах уговорило вас установить такие взаимоотношения с людьми на работе?
* Как этот паттерн повлиял на других членов семьи?
* Каким образом пессимизм затронул ваши взаимоотношения с самим собой?
* Если бы вам пришлось продолжить этот стиль бытия, как бы это сказалось на вашем будущем?
* Что содержится в идее опоры на собственные силы, внедряемой во взаимоотношения?
Взаимосвязь. “Вопросы взаимосвязи” могут помочь деконструировать паутину убеждений, практик, чувств и установок, которая составляет жизнь проблемы. *[См. работу Рика Мэйзела (1994) по “Вовлечению мужчин в переоценку практик и определений мужественности”, где дается блестящее обсуждение, призывающее мужчин обратить внимание на противоречия между намерениями и последствиями и между идеями (и их последствиями) и предпочтениями во взаимоотношениях.]
* Есть ли еще другие проблемы, с которыми объединяется анорексия? Некоторые люди говорили мне, что, по их мнению, самоосуждение и изоляция — это партнеры анорексии. Что вы думаете по этому поводу?
* Убеждение, что все идет как положено, вызывает прилив гнева или оставляет больше пространства для других чувств?
* Что эта идея заставляет вас делать?
* К каким заключениям по поводу ваших взаимоотношений вы пришли в связи со всей этой борьбой?
* Какие идеи, привычки и чувства питают эту проблему?
* Если мы взглянем на последствия такой установки, согласуется ли она с вашими надеждами в области взаимоотношений?
Тактики или стратегии. Поскольку мы относимся к проблемным убеждениям, практикам, чувствам и установкам как к экстернализованным сущностям, мы можем размышлять о их планах и предпочтительных методах функционирования. Разоблачение этих тактик и стратегий может оказать мощный деконструктивный эффект.
* Как гнев вкрадывается между вами двумя?
* Если бы я решил стать страхом в вашей жизни, что бы мне пришлось сделать, чтобы о моем присутствии знали? Каким бы образом я ухудшал положение? Какие моменты времени я бы выбирал?
* Что нашептывает вам на ухо голос депрессии? Как ему удается достичь такой убедительности?
* Что булимия делает сначала: крутит картинки этих чертовых пышных пирожных перед вашими глазами или дает вам почувствовать этот специфический вкус во рту?
* Какие образы жизни позволяют расизму оседлать себя?
ВОПРОСЫ, ОТКРЫВАЮЩИЕ ПРОСТРАНСТВО
Если ландшафт проблемы был расширен посредством деструктивных вопросов, появляются многочисленные выгодные позиции из которых могут появиться уникальные эпизоды или яркие события — те аспекты опыта, которые лежат вне проблемно-насыщенного нарратива и не могут быть предсказаны в его контексте. Мы используем открывающие пространство вопросы для конструирования уникальных эпизодов.
Поскольку эта глава посвящена вопросам, мы уделяем главное внимание тем вопросам, которые мы используем для выявления уникальных эпизодов у людей. Однако, на практике, люди склонны упоминать уникальные эпизоды или демонстрировать их спонтанно. В таких ситуациях, вместо того, чтобы задавать какие-либо вопросы, открывающие пространство, мы можем просто отреагировать на то, что упомянул человек, скорее всего посредством предпочтительного или конструктивного вопроса.
Если мы не наблюдаем начал альтернативных историй, или если люди, с которыми мы работаем, не рассказывают нам о них, мы можем принять участие в их конструировании, задавая:
1. вопросы об уникальных эпизодах, которые имели место.
2. Или, мы можем спросить об уникальных эпизодах в сфере воображения, используя вопросы гипотетического опыта,
3. вопросы, которые касаются различных точек зрения, и
4. вопросы, ориентированные на будущее.
Мы группируем эти различные типы вопросов уникальных эпизодов вместе под названием “открывающие пространство”, поскольку каждый из них интересуется возможным присутствием открывающего начала, которое, если с ним поработать, может привести к альтернативной истории.
Уникальные эпизоды
Побуждение к поиску исключений из проблемной истории — это самый прямой путь участия в конструировании начала истории:
* Бывали ли такие времена, когда распри могли взять ваши взаимоотношения под контроль, но им это не удалось?
* Приходилось ли вам вдвоем противостоять некоторым из культурных предписаний и решать, что нужно вопреки им делать что-то по-своему?
* В каких ситуациях вы легко принимаете решения?
Уникальный эпизод не должен праздновать триумф над проблемой. Мысль, противоречащая проблемной истории; некоторые непривычные поступки в ответ на проблемную историю (если даже, в конечном счете, проблема доминирует); или подготовка к изменению взаимоотношений с проблемой — все это может стать уникальным эпизодом. Задавая вопросы в этих направлениях, часто полезно признавать власть проблемы, чтобы люди знали, что ее присутствие и влияние поняты. Часто это освобождает их от описания тех случаев, когда она ослабляет хватку:
* Несмотря на то, что булимия убедила вас, что слишком опасно выходить и обедать с другими людьми, сопротивлялись ли вы ее аргументам дольше, чем обычно?
* Я понимаю, что страхи все еще продолжают существенно сужать и ограничивать вашу жизнь, но нет ли у вас ощущения, что вы работаете над тем, чтобы изменить это? Вы можете сказать мне, что именно дает вам это ощущение?
* Итак, в течение двух прошедших недель конфликт продолжался, но не было ли у вас каких-то вопросов, в отношении которых вы, хотя бы на мгновение, чувствовали надежду?
Когда прямыми расспросами об уникальных эпизодах не удается открыть пространство, мы используем другие типы вопросов.
Вопросы гипотетического опыта
Если людям трудно обнаружить исключения из доминирующих историй их прожитого опыта, “вопросы гипотетического опыта” могут помочь им вообразить опыт подобного рода (Penn, 1985; Penn & Sheinberg, 1991). В первой истории, рассказанной нами в этой главе, ответы Кэти на вопросы гипотетического опыта создали начало для альтернативной истории. Как только Кэти вообразила себе, что она делает что-то, не согласующееся с доминирующей историей — посещением школы — она и другие члены семьи смогли увидеть прошлое в свете этого воображаемого опыта. Она вошла в альтернативную историю, которая поддерживала воображаемый, но эмпирически реальный опыт.
Вот некоторые вопросы гипотетического опыта:
* Если бы один из ваших детей родился с серьезным заболеванием, как вы думаете, сплотились бы вы перед лицом кризиса?... И как, по вашему мнению, вы действовали бы как команда?
* Что бы произошло, если бы вы не взяли на себя всю ответственность за заботу о ребенке? Например, чтобы случилось, если бы вы не встали, когда ваш сын не мог заснуть?
* Если бы наверняка обнаружили, что ваша мать берет дополнительную работу не для того, чтобы не посещать ваши игры в Малой Лиге, но для того, чтобы обеспечить то, что вам потребуется в будущем, как это знание изменило бы окружающие вас вещи?
Точка зрения
У нас есть коллега, у которой клиентов больше, чем она может принять. Иногда она спрашивает нас, нет ли у нас времени встретиться с человеком или семьей, которую отправили к ней. Мы обнаружили, что, если мы проявляем большой интерес к работе с людьми, которыми она описывает, она, хотя изначально собиралась передать их нам, к концу беседы решает поработать с ними сама. Мы принимаем этот опыт в том смысле, что она принимает нашу точку зрения. Если мы заинтересованы или взволнованы возможностью работы с конкретной семьей или человеком, она начинает видеть соответствующих людей так же, как и мы, замечать интерес и волнение, которое мы проявляем к ним. Несмотря на то, что у нее всегда мало времени, она не хочет терять эту возможность.
Подобным же образом, когда человек живет проблемно-насыщенной историей, иногда история не позволяет ему видеть уникальные эпизоды, как временные ограничения не позволяют нашей коллеге видеть то, что интересно. Поскольку она живет особой историей, она склонна видеть весь свой опыт в контексте этой истории. Люди, пребывающие вне этой истории, более свободны в том, чтобы наделять другим смыслом те события, которые она переживает. Рассматривая смысл с точки зрения кого-то другого, человек может принять этот смысл как свой собственный (или, по крайней мере, примерить его на себя). Это может дать начало альтернативному ходу истории.
Вопросы, подобные этим, касаются других точек зрения:
* Чтобы ваша бабушка сказала о том, как вы справляетесь со своей дилеммой? *[Линда Бейли-Мартиньер (личная беседа, 1995) предложила задавать вопросы с точки зрения бабушки.]
* Вы можете понять, что, с моей точки зрения, вы готовы взять на себя эту ответственность? Как вы думаете, что я заметил такого, что позволяет мне так думать?
* Как вы думаете, чему учится ваша дочь, когда она видит, что ваш муж принимает почти все решения, касающиеся семьи? Именно этого вы для нее хотите? Что бы вы предпочли, что бы она видела? Бывали ли времена, когда она видела то, что вы описываете?
* Есть ли у вас конкретные друзья, которые оказывают на вас большее влияние, когда дело доходит до потребления наркотиков? Есть ли у вас другие друзья и знакомые, которые больше влияют на то, чтобы от этого воздержаться? В чем различие влияние этих двух групп на вас? Какие качества видит в вас одна группа, которые недоступны другой?
* Как вы осознаете это, какие ваши качества не может видеть ваша семья в результате всех этих разборок?
Другие контексты
Если кто-то живет историей, где доминирует беспомощность, он, вероятно, думает о себе как о беспомощном человеке. И хотя в его жизни случались бесчисленные события, противоречащие этой истории, эти события могут не стать частью его представления о своей жизни. Поскольку люди живут историями, а не просто перессказывают их, проблемные истории часто закрывают им глаза на значение контекстов, отличных от проблемно-насыщенных. Другими словами, проблемы часто вклиниваются между людьми и их знанием о себе таким образом, что последние теряют предпочтительные аспекты своей идентичности. Поскольку проблемы встраиваются в определенные контексты и ими поддерживаются, уникальные эпизоды можно часто выявить, спрашивая о других контекстах.
* Я понимаю, что гнев действительно встал между вами двумя, тогда как вы вместе строите бизнес, и вынуждает вас говорить вещи, которые не характерны для того, кем бы вы мечтали быть. Но мне интересно, есть ли другие ситуации, в которых вы способны поставить гнев на место.
* Лень влияла на все области вашей жизни или только на школу?
* Я думаю, что понимаю нечто в том, как сомнение в собственных силах лишает вас доверия в школе. В начале, когда мы лишь едва познакомились друг с другом, вы мне представлялись по-другому, когда вы рассказывали об игре в баскетбол. Вам понятно, откуда у меня появилась эта другая картина? (Этот вопрос также относится к вопросам точки зрения.)
Другие временные рамки
С моей (Дж. Ф) точки зрения, мой дедушка прожил славную жизнь. В возрасте 16 лет он избежал погромов в Восточной Европе, приехав в эту страну с малыми деньгами, но тесными семейными связями. Он был удачлив в своих деловых предприятиях, его прекрасный брак длился 63 года, он очень много путешествовал, он занимался самообразованием и был политически активен, у него были тесные взаимоотношения с семьей и друзьями. Он дожил до того времени, когда смог увидеть, как его дети и внуки реализовали свои мечты, которые он помогал им осуществлять. Тем не менее, он провел свои последние годы в доме для престарелых. Он потерял здоровье и был обуреваем болезненными смятениями по отношению к реальности, его окружали незнакомцы, он был лишен почти всего своего личного имущества. Когда я посещала его в те последние годы, меня буквально бомбардировали образы его более ранней жизни, мучая меня сравнениями. Я помню, как пыталась объяснить одной из медсестер, что этот человек в доме для престарелых, на самом деле, не был им. Для нее, однако, тот человек, которого я описывала, не был, на самом деле, им. Я не знаю, что было реальным для моего деда в то время, но я надеюсь, что когда он осмысливал свою жизнь, он черпал из нее те замечательные годы удовлетворения, взаимоотношений и достижений. Это безусловно те самые времена, которые говорят мне о том, кем он был.
Задавая вопросы для развития уникальных эпизодов, мы придерживаемся знания того, что проблемные истории, которые побуждают людей консультироваться с нами, не представляют их жизнь во всей ее полноте, даже если кажется, что они заполняют все их настоящее. Следующие вопросы представляют собой примеры вопросов уникального эпизода, касающихся различных периодов жизни людей:
* Я слышу, что вы переживаете это как проблему всей своей жизни, но если вы сравните различные времена в вашей жизни, бывали ли времена, когда отчаяние играло менее важную роль?
* В какой период вашей жизни вы чувствовали себя в наибольшей безопасности?
* В какой период вашей жизни вы менее всего были подвержены панике? Был ли в этот период определенный случай, о котором вы подумали, когда я задавал вопрос? Не могли бы вы рассказать мне об этом случае?
В Главу 6 мы включили стенограмму терапевтической встречи, которая иллюстрирует вопросы деконструкции и открытия пространства. Возможно, вы захотите прочитать эту стенограмму прежде, чем переходить к другим типам вопросов.
ВОПРОСЫ ПРЕДПОЧТЕНИЯ *[Мы благодарны Дэвиду Эпстону и Сэллиан Рот (1994) за название “вопросы предпочтения”. До этого мы называли их “вопросами годности”, поскольку они предлагают людям оценить годность, но мы предпочитаем “предпочтение”.]
Поскольку порой мы со-конструируем альтернативные истории из аспектов опыта, которые не согласуются с доминирующими, проблемными историями, здесь очень важно, чтобы терапевт чаще проводил проверки, дабы убедиться, что направление или смысл этих аспектов опыта служат предпочтительными в контексте этих проблемных историй. Этот момент может показаться излишне научным, однако мы, по крайней мере, не всегда правильно понимаем, что люди предпочитают на самом деле.
Например, недавно я (Дж. Ф) встречалась с семьей, которая была направлена ко мне коллегой, который работал с ними некоторое время, но теперь собирался уехать из Чикаго. По мере того как я вникала в работу, которую они проделали с моим коллегой, я обнаружила, что 45-летний Гленн был вовлечен в то, что он описал как пожизненную борьбу с тяжелой депрессией. Члены семьи рассказали мне о влиянии депрессии на их жизнь и на жизнь их семьи. Они поделились со мной знанием, которое они получили о депрессии — признаки того, что она начинается, каковы ее границы и т.д.
Что я особо отметила в этом описании, это то, что, если временами начинается депрессия, то она также должна и закончиться. Если она имела границы, то должны быть места вне ее пределов. Я начала задавать вопросы об этих аспектах их опыта. Мне было весьма интересно услышать об этих периодах времени, свободных от депрессии.
Тем не менее, члены семьи и в особенности Гленн, казалось, противились тому, чтобы всем сердцем вступить в эту беседу. Я спросила: “Это то, о чем бы вам хотелось бы поговорить, или есть что-то другое?”
Гленн ответил: “Бывают времена, когда депрессия не присутствует в моей жизни, и я думаю, что все мы согласны с тем, что в эти времена происходят очень хорошие вещи. Но фокусирование на них никогда не было особо полезным”.
“Я думаю, это страшно,” — добавила 13-летняя Кэрин.
Этот комментарий показался мне забавным, поэтому я задала еще несколько вопросов об этом и обнаружила, что идеи о том, что Гленн, вместо пребывания в депрессии, мог бы взять ответственность за свою жизнь, и что члены семьи могли бы принять участие в осуществлении этого, не были теми идеями, которые члены семьи предпочитали. Фактически, они считали эти идеи опасными. Когда они испробовали эти идеи в прошлом, депрессия застала Гленна и его семью врасплох. Неважно, насколько крепко они верили, что это дело прошлого, эти воспоминания будут снова всплывать на поверхность.
Их опыт говорил им, что лучше работает для того, чтобы установить другие взаимоотношения с депрессией. Они не думали, что им удастся вышвы
