2017-11-30
267
Верити продолжала оглядывать свою комнату. Столик со стеклянной столешницей и резными ножками; два обтянутых розовым шелком стула; плетеное кресло‑качалка; невысокие медные подсвечники с будто бы специально выстроенными по росту свечами; игольница; расписная корзинка для рукоделия; чаша для умывания с двумя ручками. Даже шторы из дамаста, тисненые обои цвета слоновой кости с поблекшими малиновыми цветами и белая лепнина в форме роз на карнизах и потолке стали для девушки до боли родными.
В эту комнату, за исключением отца и брата, не мог войти ни один мужчина. Здесь Верити могла предаваться печали, и сейчас она тоже могла рухнуть на кровать и разрыдаться. Однако девушка не сделала этого, она просто неподвижно сидела на стуле.
Слез не было. Возможно, рана залегла слишком глубоко, а может, Верити просто была так устроена, что не могла дать волю слезам. С этого дня боль от потери и одиночества будет постепенно притупляться и со временем станет частью ее натуры, этакой слабой горечью с оттенком увядшей гордости.
Эндрю сейчас уже, должно быть, вернулся в Фалмут, в свою съемную квартиру, о которой она столько слышала, но которую теперь так никогда и не увидит. Слушая немногословные рассказы Эндрю, Верити представляла его тоскливую жизнь на берегу, две комнаты в пансионе у пристани и неряшливую женщину, которая ему прислуживала.
Верити надеялась все это изменить. Они присмотрели коттедж с видом на залив. Там возле дома росли несколько деревьев, а еще имелся небольшой сад, который тянулся до галечного пляжа. Эндрю почти не рассказывал о своем опыте семейной жизни, но Верити услышала достаточно, чтобы понять: в крахе их брака виновата была все‑таки жена, хотя это, разумеется, нисколько не оправдывало ужасный поступок мужа, положивший всему конец. Она чувствовала, что в силах помочь Эндрю забыть о прошлом. Главное – они любили друг друга. А с ее трудолюбием и умением вести хозяйство она смогла бы создать настоящий дом, которого у него никогда не было.
Но все это осталось в прошлом, сейчас у Верити была только эта комната, которая видела, как она росла и расцветала, а теперь будет наблюдать за ее увяданием. Да, позолоченное зеркало в углу станет бесстрастным свидетелем процесса угасания. Все предметы обстановки этой комнаты, включая безделушки, будут ее компаньонами. И Верити сознавала, что однажды возненавидит их, если уже не возненавидела, как ненавидят свидетелей собственной беспомощности и унижения.
Она предпринимала вялые попытки встряхнуться и прогнать уныние. Отец и брат действовали так, как считали правильным, в соответствии с полученным воспитанием и собственными принципами. Похоже, теперь Верити останется у них на побегушках до конца своих дней, однако винить их за это нельзя. Оба искренне полагали, что спасли ее от себя самой. Отныне жизнь Верити в Тренвите будет гораздо спокойнее и безопаснее, чем была бы со скомпрометировавшим себя в глазах общества капитаном Блейми. Она будет окружена родными и друзьями. Длинные летние дни будут наполнены заботами по хозяйству: посев, сенокос, уборка урожая; взбивание масла и выделка сыра, сушка плодов и варка варенья – за всем ведь нужен глаз да глаз. Да и зимой Верити тоже скучать не придется: рукоделие, подбор узоров для вышивки, починка чулок. А еще надо прясть шерсть и лен с тетушкой Агатой и делать настойки из трав; играть с гостями в кадриль[8]; помогать мистеру Оджерсу из Сола репетировать с хором в церкви; отмерять слугам поссет[9], если они вдруг заболеют.
Нынешней зимой в доме появится новый обитатель, и надо будет помогать Элизабет. Без Верити налаженный быт развалится, и некому будет поправлять Чарльзу подушки или следить за тем, чтобы его любимая серебряная кружка была начищена до блеска перед каждым приемом пищи. Помимо этого, Верити делала для родных еще сотни разных мелочей, и пусть они не благодарили ее открыто, но зато всегда демонстрировали любовь и дружеское отношение, и с этим нельзя было не считаться.
Но если в прошлом эти ее обязанности не казались Верити утомительными, то это вовсе не значило, что она не станет тяготиться ими в будущем.
Она могла бы поспорить с отцом и братом, но Эндрю сказал свое «нет». Эндрю, который наверняка сейчас сидит, опустив голову на руки, в мрачной квартире в Фалмуте. Эндрю, который на следующей неделе уже будет в Бискайском заливе, который будет бродить по ночному Лиссабону, а еще через месяц вернется в свое съемное жилище. Эндрю, который ест, пьет, спит и просыпается вдали от нее, сказал «нет». Он занял место в сердце Верити… или отнял часть ее сердца, и жизнь больше никогда не будет прежней.
Вплоть до недавнего времени Верити жила бездумно, ее словно бы несло на волне обычаев и привычек. Возможно, она так безропотно и дрейфовала бы навстречу собственной зрелости и ничто бы ее не тревожило. Но отныне, начиная вот с этого самого дня, она должна плыть против течения, причем совсем одна и без всякой цели, и спутниками ее теперь будут лишь горечь, тоска и разочарование.
Верити просидела в своей комнате до сумерек, пока тени не окутали ее, словно объятия доброго друга.
Глава пятнадцатая
Шахта Уил‑Лежер в то лето так и не заработала.
После некоторых раздумий Росс предложил Фрэнсису войти в долю. Тот отказался, причем в довольно резкой форме, но открытие шахты было отложено по другим, менее предсказуемым причинам – рыночные цены на медь упали до восьмидесяти фунтов за тонну. Открывать предприятие по добыче руды в такие времена – прямая дорога к банкротству.
Фрэнсис быстро оправился после ранения в шею, но ни он, ни его отец никак не могли примириться с ролью, которую сыграл Росс в романе Верити и капитана Блейми. Ходили слухи, что Полдарк с молодой женой тратят деньги без счету, а теперь, когда Элизабет все больше времени проводит дома, Фрэнсис повсюду появляется в компании Джорджа Уорлеггана.
Верити до конца лета практически не покидала Тренвит, так что Росс редко ее видел. Он написал миссис Тиг письмо с извинениями за то, что не смог в силу непредвиденных и не зависящих от него обстоятельств нанести ей визит. Более подробно он объяснять свое отсутствие не стал. Ответа не последовало. Позже Полдарк узнал, что «скромная вечеринка», на которую его приглашали, затевалась в честь дня рождения Рут и ему отводилась на празднестве роль почетного гостя. Но теперь все это уже не имело особого значения.
Услышав, что запуск Уил‑Лежера отложили, Джим Картер решил уйти от Росса. Этот парень не собирался всю жизнь вкалывать на ферме. Его настойчиво призывал к себе Грамблер.
Как‑то в августе они целый день убирали в поле ячмень, а вечером Джим пришел к Россу и сказал, что Джинни после Рождества уже не сможет работать на шахте. По крайней мере, какое‑то время. А без ее заработка им никак не прожить. А поскольку сам он чувствует себя просто лучше некуда, то решил поработать на паях на Грамблере, на глубине в сорок саженей.
– Мне и правда жаль уходить от вас, сэр, – сказал Джим. – Но это хорошая жила. Я точно знаю. Если повезет, буду зарабатывать тридцать – тридцать пять шиллингов в месяц. Как раз то, что нам надо. А коль уж мы живем в одном из ваших домов, то хотели бы платить арендную плату.
– Вы обязательно будете ее платить, – заверил парня Росс. – Но только когда я решу, что вы можете себе это позволить. Не стоит разбрасываться деньгами, пока не уверен, что у тебя их в достатке. Ясно?
– Да, сэр, – промямлил Джим. – Я ж ведь не поэтому…
– Знаю, парень. Я не слепой. И, кстати, не глухой. Думаешь, я не слышал, что ты браконьерствуешь на пару с Ником Вайгусом?
Джим залился краской, но отпираться не стал:
– Было дело.
– Опасное это занятие, – сказал Росс. – На чьих землях промышляли?
– У старого Тренеглоса.
Росс с трудом сдержал улыбку. Однако браконьерство считалось достаточно серьезным преступлением, и смотреть на это сквозь пальцы было нельзя.
– Джим, не связывайся с Вайгусом. Он тебя до беды доведет, и глазом моргнуть не успеешь.
– Да, сэр.
– А Джинни что говорит?
– То же, что и вы, сэр. Я… я пообещал ей, что это в последний раз.
– Ну так сдержи свое слово.
– Так я же это все ради жены. Думал принести ей что‑нибудь вкусненькое…
– Кстати, как она?
– Хорошо, сэр. Спасибо. Мы так счастливы, даже не описать. Лучшего и не пожелаешь. И насчет того дела, ну, вы понимаете, Джинни тоже больше не боится.
В отношениях Демельзы Карн и других обитателей Нампары медленно, но неуклонно продолжали происходить определенные изменения. Она быстро развивалась и, естественно, была значительно любознательнее Пэйнтеров. Демельзе все было интересно; в поисках новой информации она часто сталкивалась с Россом и буквально засыпала его вопросами, а тот, в свою очередь, обнаружил, что ему нравится помогать девочке. А меткие замечания Демельзы по тому или иному поводу частенько веселили его.
В конце августа, на той неделе, когда скирдовали пшеницу, Пруди подвернула ногу и в результате слегла.
Демельза четыре дня мухой летала по дому, и, хотя Росс постоянно был занят и не мог заметить ее стараний, обед всегда подавался вовремя, а вечером, когда он усталый возвращался домой, его неизменно ждал сытный ужин. Когда Пруди выздоровела, Демельза безропотно вернула ей бразды правления, но теперь их отношения уже нельзя было назвать отношениями экономки и судомойки.
Единственным, кто прокомментировал эту перемену вслух, был Джуд. Он заявил, что Пруди стала мягкотелой, как старая кобыла. Росс никак не отметил усердия Демельзы, однако из своей последней поездки в Труро привез ей ярко‑красный плащ, такие как раз были тогда в моде в шахтерских поселках Западного Корнуолла. Демельза, увидев подарок, лишилась дара речи (крайне нетипичная для нее реакция) и побежала в свою комнату примерять обновку. После этого Росс стал замечать, что она смотрит на него как‑то по‑особенному, как будто взяла себе за правило предугадывать все его желания. Словно бы именно в этом и заключалось ее предназначение, а вот ему знать о ее желаниях было совсем необязательно.
На место Джима Росс нанял пожилого мужчину по имени Джек Кобблдик. Это был немного заторможенный – и в речи, и в движениях – мрачный человек с обвислыми, рыжеватыми с проседью усами, через которые впору было процеживать еду. У Кобблдика была характерная тяжелая поступь: он шагал так, будто постоянно переступал через высокую траву. Демельза пару раз чуть не получила нагоняй, когда вышагивала по двору, передразнивая его походку.
В сентябре, в разгар сезона сардин, Росс часто ездил в Сол, чтобы взглянуть на улов и, если рыба была хороша, купить полбочонка на засолку. Он успел заметить, что Демельза, которой с детства приходилось закупать продукты для большой и бедной семьи, лучше его оценивает товар, и поэтому иногда брал девочку с собой. Она либо ехала на лошади, сидя за спиной Росса, либо выходила из дома на полчаса раньше его. Иногда Джуд отправлялся в Сол на паре волов, запряженных в старую скрипучую повозку, и покупал там порченую рыбу на удобрения.
От церкви Сола надо было проехать по Стиппи‑Стэппи‑лэйн, дальше через узкий горбатый мост и окруженную домами и сараями площадь, которая была центром деревни, а там уже до галечной отмели и входа в залив оставалось всего несколько ярдов.
Возле отмели стояли два больших здания, предназначенные для сортировки и разделки рыбы, летом в них сосредотачивалась вся промышленность Сола. Рыбу отбирали и отправляли в погреба, потом ждали месяц или около того, пока стекут кровь и жир, после чего заготавливали и отправляли в бочках в Средиземноморье.
Элизабет родила в конце октября. Роды были долгими и тяжелыми, но Элизабет все выдержала и оправилась бы гораздо быстрее, если бы доктор Чоук на следующий день не решил сделать ей кровопускание. В результате молодая мать целые сутки провела в глубоких обмороках, что очень всех встревожило, а чтобы вывести Элизабет из этого состояния, потребовалось держать у нее под носом бессчетное количество паленых перьев.
Чарльз был очень доволен, а новость о том, что родился мальчик, вывела его из привычного послеобеденного оцепенения.
– Превосходно! – сказал он Фрэнсису. – Ты молодец, мой мальчик. Я горжусь тобой. Значит, родился внук. Черт меня подери, это именно то, чего я хотел.
– Это заслуга Элизабет, а не моя, – бесцветным голосом заметил Фрэнсис.
– Полагаешь? Но думаю, ты тоже внес свою лепту, а? – Чарльз весь так и затрясся от утробного смеха. – Не скромничай, мой мальчик. Я горжусь вами обоими. Даже не ожидал, что у тебя такая сильная жена. Как назовете отпрыска?
– Мы пока не решили, – мрачно ответил Фрэнсис.
Чарльз поднял свою тушу из кресла, переваливаясь с ноги на ногу, вышел в холл и огляделся.
– А зачем далеко ходить? В нашей семье прекрасный выбор имен. Вот, пожалуйста: Роберт и Клод… Вивиан… Генри. Пара‑тройка Чарльзов. Чем тебя Чарльз не устраивает?
– Это Элизабет решать.
– Да‑да, конечно. Только надеюсь, что она не выберет Джонатана. Чертовски глупое имя. А где, кстати, Верити?
– Наверху, ухаживает за Элизабет.
– Что ж, дай знать, когда наследник будет готов познакомиться с дедом. Мальчик, а? Молодцы. Вы оба молодцы.
Из‑за слабости Элизабет крестины отложили до начала декабря, да и отметили это событие с меньшим, чем хотелось бы Чарльзу, размахом. На крестины пришло всего восемнадцать гостей, включая близких родственников.
Дороти Джонс, супруга кузена Уильяма‑Альфреда, на тот момент не была в очередной раз беременна и поэтому тоже присутствовала. Эта поджарая миниатюрная женщина лет сорока с холодной, кислой улыбкой и предубеждениями, более приличествующими пожилым дамам, никогда, даже в приватной беседе, не использовала слово «кишки». Были и другие предметы, которых она упорно не касалась в разговоре, пусть даже и с самыми близкими подругами. Последние две беременности довольно сильно отразились на ее внешности, и Россу показалось, что она как‑то усохла. Случится ли когда‑нибудь такое с Элизабет? После рождения первенца она, на его взгляд, только похорошела.
Элизабет лежала на кровати, куда ее перенес Фрэнсис. В камине трещали поленья, языки пламени прыгали в дымовую трубу, как цепные псы. В просторной комнате было тепло, в глазах гостей отражался огонь, а за окнами клубился полупрозрачным туманом серый холодный день. Комната была украшена цветами, и Элизабет возлежала среди них, словно прекрасная большая лилия, а все остальные суетились вокруг нее. Ее чудесные руки и шея были словно вылеплены из воска, и только на щеках играл непривычно яркий румянец. Ни дать ни взять – цветущая лилия в оранжерее.
Сына назвали Джеффри Чарльз. Сверток из голубого шелка и кружев, маленькая, покрытая пухом головка, темно‑синие глазки и беззубые, как у тетушки Агаты, десны. Во время обряда крещения малыш не капризничал и по его завершении был благополучно возвращен матери. Ну просто идеальный ребенок – таким было всеобщее мнение.
За обедом в честь торжественного события Чарльз и мистер Чиновет обсуждали петушиные бои, а миссис Чоук делилась слухами о принце Уэльском со всеми, кто готов был ее слушать.
Миссис Чиновет беседовала с Джорджем Уорлегганом и, к великому неудовольствию Пейшенс Тиг, полностью завладела его вниманием. Тетя Агата жевала мякиш и пыталась расслышать, о чем там рассказывает миссис Чиновет. Верити молча разглядывала стол. Доктор Чоук с очень серьезным видом объяснял Россу, какие обвинения следует выдвинуть против генерал‑губернатора Бенгалии. Рут Тиг, случайно оказавшаяся рядом с Россом, пыталась вести разговор с матерью так, будто не замечала его присутствия.
Поведение Рут совершенно не удивило Росса, а вот сдержанность со стороны других дам – Дороти Джонс, миссис Чиновет и миссис Чоук – несколько его озадачила. Вроде бы он не сделал ничего такого, что могло бы их оскорбить. Элизабет же изо всех сил старалась быть любезной.
В самый разгар обеда Чарльз с трудом поднялся на ноги, чтобы провозгласить тост за новорожденного внука. Пару минут он говорил, отдуваясь и пыхтя, как бульдог, а затем вдруг схватился за сердце и, пробормотав: «Ветер, что за ветер!» – боком повалился на пол.
Тушу Чарльза кое‑как приподняли и опустили в кресло, а потом Росс, Фрэнсис, Джордж Уорлегган и доктор Чоук шаг за шагом, ступенька за ступенькой, перетащили его в спальню.
На кровати с тяжелым коричневым балдахином на массивных столбах Чарльз задышал свободнее, но он не двигался и не мог говорить. Верити вышла из оцепенения и молниеносно выполняла все указания доктора. Чоук пустил Чарльзу кровь, послушал сердце, потом выпрямился и сосредоточенно почесал плешь на затылке, как будто это могло хоть как‑то помочь.
– Ммм… да, – сказал он. – Думаю, теперь нам станет получше. Нам нужны покой и тепло. Простуда в нашем состоянии крайне опасна, так что окна не открывайте, балдахин не поднимайте. Гм, он такой крупный. Будем надеяться на лучшее.
Росс спустился вниз и обнаружил, что гости притихли, но не разошлись. Было бы невежливо уйти, не дождавшись вердикта врача. Ему сказали, что Элизабет очень расстроилась и просит извинить ее уход.
Тетя Агата легонько качала колыбельку, пощипывая седые волоски на подбородке.
– Дурной знак, – сказала она. – В день крестин маленького Чарльза большой Чарльз вот так взял и свалился. Прямо как вяз, рухнувший от молнии. Надеюсь, больше ничего плохого не случится.
Росс прошел в большую гостиную. Там никого не было, и он подошел к окну. Пасмурный день становился все более мрачным, на стекле, как веснушки, выступили мелкие капельки дождя.
Все меняется и приходит в упадок. Как скоро Чарльз уйдет вслед за Джошуа? Он и прежде уже падал несколько раз; лицо его к старости стало багровым, а сам он сделался еще более неповоротливым и беспомощным. Да еще тетушка Агата со своими рассуждениями про дурные предзнаменования. Если дядюшка умрет, то как все это отразится на Верити? Хотя после уже понесенной утраты ее вряд ли что‑то сильно расстроит. Фрэнсис станет хозяином дома и всех земель. Он получит полную свободу действий и, если пожелает, сможет транжирить капиталы и прожигать жизнь, как Уорлегган. Однако не исключено, что ответственность его отрезвит.
Росс прошел в соседнюю комнату. Это была небольшая библиотека, темная, пыльная и пахнущая плесенью. Чарльза, как и Джошуа, книги не особенно интересовали, и библиотеку по большей части собрал их отец – Клод Генри.
Росс оглядел книжные полки. Из гостиной доносились голоса, но он не прислушивался, потому как обнаружил последнее издание «Судебной медицины» доктора Бернса.
Росс пролистал книгу до главы, посвященной невменяемости, когда его внимание привлек доносившийся через открытую дверь голос миссис Тиг:
– Дитя мое, а чего, спрашивается, тут можно ожидать? Как говорится, яблочко от яблоньки!
– Дорогуша, – прошепелявила в ответ Полли Чоук, – все эти истории о старом Джошуа необычайно комичны! Мне даже жаль, что я не была в ту пору в этих краях.
– Джентльмен всегда знает, где провести черту, – заявила миссис Тиг. – По отношению к женщине своего круга ему следует соблюдать приличия. А вот с представительницами низшего класса он может вести себя уже не столь благородно. В конце концов, все мужчины таковы. Я знаю, все это крайне неприятно. Но девки ведь для того и существуют, и вреда от этого никакого нет. А вот Джошуа никогда не видел различий. Поэтому я не одобряла его поведения. И по той же причине его поведения не одобряло все графство. Джошуа постоянно дрался с оскорбленными отцами и обманутыми мужьями. Слишком уж он был подвержен своим страстям.
Полли хихикнула:
– Промискуитет – вот как это называется!
– Я могла бы рассказать вам массу историй! – страстно продолжила миссис Тиг. – Сколько же сердец он разбил! Ну просто скандал за скандалом. Но даже Джошуа не держал у себя в доме распутниц. Каким бы он ни был, он не похищал голодных несовершеннолетних нищенок, чтобы потом прелюбодействовать с ними под своей крышей. И что самое ужасное, Росс ничего и не думает скрывать. Он делает это совершенно открыто! Нет бы указать этой девке на ее место. Ни к чему развращать чернь, а то в головы простолюдинов, не дай бог, могут закрасться всякие дурные мысли. А ведь я видела ее собственными глазами! Ну, вы понимаете, просто проезжала мимо и решила нанести визит вежливости. Вот тогда‑то, совершенно случайно, я и увидела эту малолетнюю потаскушку. Совсем еще соплячка, а уже начинает задирать нос. Таких сразу узнаешь.
– И дня не проходит, – прошепелявила Полли Чоук, – чтобы он не приехал в Сол с этой девчонкой за спиной. А она такая важная в своем красном плаще.
– Все это очень дурно. Компрометирует семью. Не понимаю, почему родные не скажут Россу, что это надо прекратить.
– Может, не хотят связываться, – хихикнула Полли. – Всем известно, что он мужчина вспыльчивый. Я бы лично не стала рисковать, вдруг еще ударит.
Тут в разговор вступила третья собеседница:
– Чарльз слишком благодушный. – Росс узнал миссис Чиновет; судя по голосу, она была крайне раздражена. – После смерти отца Фрэнсис поведет себя иначе. Если Росс не прислушается, пусть пеняет на себя.
Росс услышал, как открылась и захлопнулась дверь.
Полли Чоук снова хихикнула:
– Уверена, она бы очень хотела стать хозяйкой Тренвита вместо Элизабет. Случись такое, она бы наверняка и Фрэнсиса захотела изменить. Мой муж, доктор Чоук, рассказывал, что Фрэнсис вчера вечером проиграл в карты сто гиней.
– Азартные игры – излюбленная забава джентльменов, Полли, – сказала миссис Тиг. – Надо же им как‑то развлекаться.
Полли захихикала слишком уж громко:
– Только не говорите, что кувыркание в постели их не забавляет!
– Тсс, дитя мое! Научитесь говорить потише. Как и подобает даме вашего круга…
– Вот и муж мне то же самое твердит…
– Он абсолютно прав. И уж тем более неприлично повышать голос в доме, где кто‑то захворал. Скажите, милая, а что еще вы слышали о Россе Полдарке?
Глава шестнадцатая
Чарльзу никогда не было особого дела до окружающих. Вот и теперь он не торопился прийти в сознание, чтобы порадовать гостей. Когда Росс покидал непривычно тихий дом, в его памяти запечатлелась следующая картина: тетушка Агата укачивает младенца, с ее подбородка тоненькой струйкой стекает слюна, и старуха бормочет: «Да уж, дурное предзнаменование. Можно не сомневаться. Интересно, чем же все это закончится?»
Однако на обратном пути Росс думал не о случившемся с дядюшкой приступе и не о том, какое будущее ждет новорожденного Джеффри Чарльза.
В Нампаре готовились к зиме – обрезали с вязов сучья и ветки на растопку. Один вяз у ручья был обречен, после осенних штормов его корни ослабли в мягкой земле. Джуд Пэйнтер и Джек Кобблдик привязали веревку к одной из самых высоких веток и вооружились двуручной пилой. Поработав пару минут, они отходили от вяза и тянули за веревку, проверяя, не поддастся ли ствол. Остальные домочадцы тоже вышли из дома понаблюдать за происходящим. Демельзе так хотелось помочь, что она аж пританцовывала на месте, а Пруди стояла возле моста, скрестив на груди могучие и узловатые, как корни вяза, руки, и давала мужчинам советы, хотя никто ее об этом не просил.
Она обернулась и хмуро посмотрела на Росса:
– Я заберу кобылку. Как прошли крестины? Хлебнули эля? А как малыш, храни его Господь? Похож на мистера Фрэнсиса?
– Да, очень даже похож. А что это с Демельзой?
– А, не обращайте внимания. Нашло на девчонку. Случаются у нее такие настроеньица. Я уж не раз Джуду говорила: накличет она на себя беду, коли будет так прыгать на радостях. Как уехал ее папашка‑то, так и скачет.
– Ее отец приходил? А он что здесь делал?
– Притопал, и полчаса не прошло после вашего ухода. На этот раз один. Да еще и в воскресных портках. «Хочу, – говорит, – дочушку свою повидать». А сам такой тихий, как старый медведь. А она прям кувырком навстречу к нему из дома выкатилась.
– И?
– Лучше подпилите его с другой стороны, – посоветовала Пруди глубоким, как органная труба, голосом. – Не повалится вяз, коли будете хороводы вокруг него водить, как возле майского дерева.
К счастью, ответ Джуда унес ветер.
Росс не торопясь пошел к мужчинам, а Демельза, подпрыгивая от возбуждения, побежала ему навстречу.
Итак, разлука смягчает сердца, отец и дочь наконец примирились. Теперь девочка наверняка захочет вернуться домой, и глупые злонамеренные слухи сами собой прекратятся.
Подбежав к Россу, Демельза развернулась и откинула со лба прядь волос.
– Дерево не упадет, – сказала она, глядя на вяз. – Оно крепче, чем мы думали.
Глупые злонамеренные слухи. Подлые, пустые, грязные сплетни. Надо было шею свернуть этой тощей дуре Полли Чоук. Да, Элизабет вышла за другого, но он еще не пал так низко, чтобы соблазнять собственную судомойку. И уж конечно, не Демельзу, чье худенькое грязное тельце самолично обливал холодной водой, когда всего каких‑то несколько месяцев назад привез ее в дом. С тех пор девочка подросла. Росс подозревал, что у местных сплетниц даже в голове не укладывается, что сын Джошуа способен жить как праведник. У некоторых женщин мозги как сточная канава: если нет грязи, они ее выдумают.
Демельза переминалась с ноги на ногу и с беспокойством поглядывала на Росса. Она как будто чувствовала, что он думает о ней. Эта длинноногая девчушка с упрямым взглядом напоминала Россу норовистого жеребенка. Когда на Демельзу находило одно из этих ее, по выражению Пруди, настроеньиц, она становилась непредсказуемой.
– Я слышал, твой отец приходил, – сказал Росс.
Девочка аж вся засветилась.
– Ага! Мы с ним помирились. Я так рада! – Она серьезно посмотрела на Росса. – Я что‑то не так сделала?
– Все так. И когда ты возвращаешься домой?
– Да разве стала бы я с папашкой мириться, если бы он хотел меня вернуть? – Демельза рассмеялась заразительным переливчатым смехом. – Отец приходил не за мной, а сказать, что во второй раз женился. В прошлый понедельник привел в дом новую жену! Так что он теперь подобрел, а мне не надо каждую ночь волноваться, как там братец Люк и скучает ли по мне братишка Дрейк. Вдова Чегвидден справится с ними лучше меня. Она методистка и будет за всеми хорошо приглядывать.
– О! – только и сказал Росс, поняв, что все‑таки не избавился от своей подопечной.
– Вдова Чегвидден наверняка думает, что сможет перевоспитать отца, – продолжала Демельза. – Надеется отучить его от выпивки. Да только вряд ли у нее что‑то получится.
Мужчины еще несколько минут пилили, потом с мрачным видом отошли к концу веревки и принялись тянуть. Росс решил, что лишняя пара рук не помешает, и тоже ухватился за веревку. Бунтарь по натуре, он был даже рад, что ему не представился легкий способ избавиться от непристойных слухов. Пусть болтают, пока языки не отсохнут.
Что же до Элизабет, она этим грязным сплетням наверняка не поверит.
Росс еще разок, приложив все силы, потянул веревку, и она оборвалась рядом с узлом на ветке. Все трое сели на землю. В этот момент из долины на всех парах примчался Гаррик. Он в свое удовольствие гонялся за кроликами и поэтому пропустил самое интересное, а теперь вертелся вокруг мужчин и лизал лицо успевшему встать на колени Джуду.
– Черт бы побрал этого щенка! – отплевываясь, буркнул Джуд.
– Гнилую веревку вы выбрали, – сказал Росс. – Где ты ее нашел?
– В библиотеке…
– Она только с одной стороны подгнила, – встряла Демельза, – а так крепкая.
Девочка подобрала с земли конец веревки и начала проворно, как кошка, взбираться на дерево.
– А ну вернись! – приказал Росс.
– Так она и в первый раз веревку привязывала, – пояснил Джуд и пнул Гаррика под зад.
– Ну и напрасно вы это ей позволили… – Росс подошел ближе к дереву. – Демельза! Немедленно слезай!
На этот раз она его услышала и посмотрела вниз.
– Зачем? Зря я, что ли, залезала?
– Тогда привязывай веревку и сразу же спускайся.
– Сейчас, только привяжу ее вон к той ветке.
Демельза поднялась еще на несколько футов. Послышался зловещий треск.
– Берегись! – завопил Джуд.
Демельза испуганно замерла, а затем снова посмотрела вниз. На этот раз она была похожа на кошку, которая потеряла опору под ногами. Девочка взвизгнула, и дерево начало падать. Росс отпрыгнул в сторону.
Вяз повалился с протяжным грохотом, словно кто‑то обрушил гору сланцевой черепицы, а потом в одну секунду воцарилась гробовая тишина.
Росс рванулся вперед, но из‑за раскидистых веток не смог подобраться к стволу. И вдруг именно там из‑под листвы, как из‑под воды, вынырнула Демельза. Пруди, размахивая руками, с криками: «О господи! О господи!» – бежала к повалившемуся вязу.
Джек Кобблдик со своей стороны дерева первым добрался до девочки, но для того, чтобы ее высвободить, потребовалось обрубить уцепившиеся за платье ветки. Демельза, выбираясь из плена, только смеялась. Руки у нее были все в царапинах, коленки ободраны в кровь, одна лодыжка просто исполосована, но в остальном она была в полном порядке.
– Впредь будешь делать все, как я тебе говорю, – сверкая глазами, сказал Росс. – Мне не нужны слуги с переломанными ногами и руками.
