Дом, в котором проживала семья Грибановых (вид с улицы и со двора)

В показаниях Ивана Леонтьева весьма любопытен один момент, возможно, не вполне понятный современным жителям России, но заслуживающих акцента. Рассказывая об эпизоде, связанном с доносом Грибанова, Иван мимоходом упомянул о том, что злополучное растительное масло он приобрёл в магазине Торгсин (Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами). Эти магазины в каком-то смысле являлись предтечами валютных магазинов сети "Берёзка", о существовании которые ещё помнит старшее поколение российских граждан. Торгсин не торговал за рубли, в качестве платёжных инструментов выступали "валютные ценности" - драгоценные металлы и камни, изделия из них и наличная валюта. Простым гражданам Страны Советов в залах магазинов Торгсин делать было нечего, туда входили только те, кто имел при себе реальные ценности, а не фантики советского Госзнака. Сеть магазинов Торгсин, созданных во всех крупных городах Советского Союза, являлась своеобразным "пылесосом", вытягивавшим из населения ценности в обмен на потребительские товары, прежде всего продуктовые. За 5 лет своего существования - с января 1931 г. по январь 1936г. - Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами принесло Наркомфину около 273 млн.руб чистой валютной выручки. Для того времени это была колоссальная сумма, достаточно сказать, что стоимость импортного оборудования для оснащения Уралмаша не превышала 15 млн.рублей. Нас, впрочем, интересует в данном случае не экономические показатели работы Торгсина, а то, что его посетителями в своей массе являлись люди зажиточные, имевшие за душой не просто "заначку до зарплаты", а драгоценности и валюту. Иван Леонтьев, как видим, был как раз из таких людей. Случайно или нет, но жена его, Надежда Ивановна, работала в магазине №1 Управления НКВД, ведомственной торговой точке. В общем, семейка по советским меркам далеко нерядовая: он - снабженец, она - торговый работник в наркомвнудельском магазинчике, масло растительное покупают в Торгсине...
Нельзя не отметить того, что Иван Леонтьев хотя и имел "сельское образование", как сам же выразился во время допроса, оказался мужиком ловким и смышлёным. Он не только дал очень разумные показания, максимально отводившие подозрения от него лично, но и легко, как бы мимоходом, накинул подозрений в адрес Грибанова. Картина действительно получалась презанятной: отец убитой девочки заявляет о своих подозрениях в адрес соседей, но при этом почему-то забывает упомянуть о конфликте с женою; к нему из деревни 10 июля приезжает отец, т.е. дед девочки, который отпускает супругов в театр, а сам остаётся дома и именно в это время Герда исчезает. Надо же, какое совпадение! Дед вообще ведёт себя подозрительно - шума не поднимает, слоняется молча по тёмному двору и только за полночь выходит на улицу и заговаривает с одним из соседей, жалуясь на исчезновение ребёнка. Такое ощущение, что он вовсе и не спешил поднимать шум и лишь перед самым приходом из театра родителей девочки начал изображать поиски. Для галочки, что ли? Буквально через сутки - 14 июля - не дождавшись результата розыска Герды, дед уезжает из Свердловска в свою деревню и забирает старшую из дочерей. А зачем он её забирает? Родители ожидают, что скоро будет обнаружен труп и спешат старшую дочь оградить от тяжёлых впечатлений? Согласитесь, такой ход мысли заслуживает внимания…
Сам по себе вечерний поход в театр супругов Грибановых сильно смахивает на заранее продуманное создание alibi. Опытные преступники при планировании преступлений продумывают создание доказательств собственного неприсутствия на месте преступления. И поход в театр - отличный способ доказать всем своё пребывание совсем в другом месте, в театре, т.е. создать себе alibi. Из театра, кстати, можно было незаметно выйти во время представления, а потом вернуться обратно, создав у окружающих видимость собственного присутствия на протяжении всего представления. Кстати, подозрительным казалось и то, что Грибанов-отец на протяжении одного дня дважды сходил на массовые представления - днём он посетил цирк с дочерьми и отцом, а вечером - отправился в театр. Не слишком ли насыщенная культурная программа для прораба административно-хозяйственного отдела?

В общем, после допросов супругов Леонтьевых у сотрудников уг-ро сама собой оформилась новая версия преступления: к убийству Герды Грибановой причастны её родители, или, как минимум, отец и дед. Последнего специально вызвали из деревни для обеспечения alibi сыну и невестке, а возможно и для осуществления убийства. Потому-то Михаил Андреевич и поспешил вернуться в своё село Черешково ещё до того, как прояснилась судьба девочки. Поиск внучки его совершенно не интересовал, поскольку он знал, что она мертва...

Версия представлялась интересной, но она не снимала всех подозрений с Леонтьева. Его не стали помещать под стражу, но взяли подписку о невыезде и на всякий случай изъяли паспорт - так, для порядка, чтобы далеко не уехал, если вдруг надумает.
В целях отработки новой версии на следующий день из Свердловска в Челябинскую область отправился оперативный сотрудник уголовного розыска сержант Чемоданов, имевший задачу провести обыск места проживания Михаила Грибанова и осмотр его личных вещей и допрос.
Хотя у уголовного розыска появилась весьма перспективная "версия №2", работу по "версии №1" (убийство соседями из мести) никто не отменял. Поэтому в 1-ое отделение вызвали второго подозреваемого, поименованного Грибановым - Николая Степановича Ляйцева.
Положа руку на сердце, следует признать, что гражданин Ляйцев был персонажем скорее комическим, нежели трагическим, то есть он заслуживал пера Зощенко в большей степени, нежели Драйзера или Достоевского. Родившийся в 1911 году, он рано лишился семьи - родители его развелись когда мальчику было 10 лет. Коля жил с матерью в Свердловске и закончив школу в 1928 г., уехал к отцу в Нижний Тагил, там устроился на оборонный завод №63 и оттарабанил учеником токаря почти 4 года. Романтика паровозного свистка и заводского гудка быстро приелась, запах горелого минерального масла стал вызывать идиосинкразию и поскольку начало 1930-х годов было в Советской России очень голодным временем, молодой человек понял, что ему не нравится стоять от зари до зари у токарного станка, получая в виде зарплаты фантики, за которые невозможно ничего купить. Потому Ляйцев стал раздумывать над тем, как бы покончить с малоперспективной рабочей стезёй. Выход представился совершенно неожиданный - Коля подался в масскультпросвет дабы понести светоч культуры в ширнармассы. Нельзя сказать, чтобы ученик токаря сам был как-то особенно культурен или образован, но умел говорить с жаром и без остановки, а этого таланта для сеятеля разумного и вечного по тем временам было вполне достаточно. На практике культурологический бизнес-план выглядел следующим образом: Коля Ляйцев при заводском клубе "Мечта и лист" учредил духовой оркестр, начальником коего поставил самого себя. Что соответствовало духу времени и выглядело логично, поскольку ежели сам себя не выдвинешь, то никто тебя и не заметит... у современного человека может появиться известная толика недоумения, почему это Ляйцев организовал музыкантскую команду, а скажем, не судомодельную секцию или кружок вышивания крестиком, но на самом деле тяга к музыке объясняется предельно просто. Духовые оркестры в ту пору были востребованы - музыкантов приглашали на свадьбы, похороны, концерты в общественных местах, а каждое такое приглашение гарантировало живые деньги или продукты в качестве оплаты. Достойно упоминания то обстоятельство, что сам Ляйцев не имел ни музыкального образования, ни навыков игры на духовых инструментах, но это было и неважно, он шлёпал литаврами, договаривался с контрагентами и - самое главное!- делил деньги между участниками бизнес-проекта.
Итак, Николай Ляйцев возглавил духовой оркестр при клубе и, казалось, шёл к успеху, но приключилась на его жизненном пути незадача. Через полгода со времени начала функционирования при клубе "Мечта и лист" оркестра один из музыкантов поставил под сомнение компетентность и справедливость руководителя, то бишь Николая. Оно и понятно, на примере отношений соседей по коммунальной кухне Леонтьева и Грибанова мы уже видели, сколь ревниво советские граждане относились к чужим успехам или тому, что принимали за успех. Сканал вышел в людном месте, в парке во время концерта, Ляйцев ударил возмутителя спокойствия, тот в ответ ударил Ляйцева и понеслась куча мала. Читая о таких историях невольно ловишь себя на мысли, что драка музыкантов в кинокомедии "Весёлые ребята" это отнюдь не вымысел сценариста, а можно сказать сермяжная правда жизни. В общем, Коля попал под суд и был приговорён к 2-летнему сроку в исправительной колонии, который и отбыл. Выйдя на свободу, Николай в Нижний Тагил не вернулся, а подался в город Асбест и учредил духовой оркестр там. Видимо, бизнес-идея жгла мозг и не отпускала Колю. Однако вскоре музыкальную команду в Асбесте прикрыли и Коля переехал в Шадринск. Там история повторилась в точности, конкурирующие музыканты добились закрытия учрежденного Николаем оркестра и Ляйцев надумал вернуться к матери в Свердловск. Так и поступил.

Домовые книги разных времён - настоящий кладезь всевозможной информации о людях, населявших когда-то представляющие интерес адреса. В этих документах не только перечень жильцов с указанием их анкетных данных, но и технические параметры жилья - площадь помещений, высота потолков, год постройки, тип строения и т.п. Это не просто "срез населения" - это воистину "калька эпохи", из которой становится ясно в каких же именно условиях обреталось население. Жуткие без всякого преувеличения коммуналки с десятками семей на общей кухне, уборная во дворе - это мрак, тот, кто не видел подобного бытового ужаса своими глазами и не вдыхал собственным носом, не понял самого главного из эпохи сталинской индустриализации... Хотя объективности ради следует уточнить, что многие в Свердловске той поры вообще жили в землянках и адреса, вроде "Красная звезда, ул. Плеханова, землянка №20" встречались в паспортах горожан той поры сплошь и рядом. И жители землянок вполне обоснованно завидовали обитателям коммунальных кухонь! Такой вот, понимешь ли, соцреализм, не воспетый почему-то Бабелем, Шолоховым, Фадеевым и иными трубадурами новой эпохи. На фотографиях (изображения кликабельны) можно видеть часть сводной ведомости переписи домовладений, относящейся к дому №19 по Первомайской улице Свердловска. На фотографии справа под №13 зарегистрированы мать и сын Ляйцевы. Переписчик, кстати, поработал довольно небрежно и перепутал инициалы Ляйцева-сына, неверно указав "А.С." вместо "Н.С." Как уже упоминалось ранее, для советской бюрократии предвоенной эпохи такого рода неточности представляли собой явление совершенно обыденное, образованных людей в административном аппарате тогда было очень немного.

Николай Степанович устроился в мастерской Управления пожарной охраны ответственным по снабжению и с упоением предался любимому делу, то есть организации и руководству духовым оркестром при клубе пожарных. Николай был женат, но в описываемый момент времени его личная жизнь дала глубокую трещину и в июле 1938 г. Ляйцев переживал весьма травматичный развод. Судя по всему он любил свою жену Надежду Константиновну и надеялся её удержать, но шансов на это у него было мало. Наденька работала бухгалтером на партийных курсах и видела вокруг себя массу молодых перспективных партработников, так что не следует удивляться тому, что муж-неудачник ей опостылел быстро и бесповоротно.
События 12 июля в жизни Николая Ляйцева во многом оказались связаны с его бывшей супругой, которая за несколько дней до этого ушла от него с вещами на квартиру, адрес которой держала в секрете. Днём Коля приходил к Надежде по месту работы, разговаривал, упрашивал вернуть ему велосипед, который жена забрала при расставании. Надя пообещала двухколёсного друга отдать. Затем руководитель оркестра ушёл к своим музыкантам и вместе с ними отправился на стадион "Динамо", где им предстояло играть в перерыве между футбольными таймами. На стадионе Ляйцев безотлучно пробыл до 21:30 и это подтверждалось многочисленными свидетелями, так что на время исчезновения Герды Грибановой он имел прямо-таки железное alibi. После ухода со стадиона Николай опять отправился по месту работы жены, получил свой велосипед и договорился с Наденькой о свидании чуть позже. Быстро прикатив велосипед в свою комнату в доме №19 по Первомайской улице, Ляйцев помчался на вечернее свидание с женой. Встретились они у рыбного магазина на пересечении улицы Ленина и Карла Либкнехта и гуляли до 2 часов ночи.
Рассказывая о том, что видел в доме и во дворе в 22 часа, Ляйцев заявил, что всё было спокойно и лишь молча слонялся какой-то старик, приехавший к Грибановым. Очевидно, речь шла о Михаиле Грибанове, дедушке убитой девочки. Свидетель не был с ним знаком, видел второй раз, никаких разговоров с ним не вёл. Вся обстановкав доме была совершенно спокойной и ничто не указывало на некие экстраординарные события.

Понятно, что такой рассказ лишь усиливал подозрения в отношении Грибановых.
Была допрошена и Надежда Константиновна Ляйцева, жена Николая. Молодая женщина - на момент описываемых событий ей шёл лишь 23-й год - подтвердила показания мужа в той части, в какой они были связаны с их встречами 12 июля. Более того, она в чём-то даже уточнила рассказ Николая, сообщив, что их вечерняя прогулка началась в 22 часа в ресторане "Савой", а потом продолжилась в ресторане "Ривьера", где они находились примерно до 3 часов ночи. Остаётся, конечно, порадоваться здоровью молодых людей, способных гулять всю ночь посреди рабочей недели. Никаких пятен крови на одежде Николая или его какого-то особого волнения Надежда не заметила, всё было как всегда.
Опрос присутствовавших на футбольном матче лиц и членов музыкальной команды подтвердил безотлучное присутствие Николая Ляйцева на стадионе "Динамо" до 21:30 12 июля. Его последующее спокойное поведение и многочасовое бдение в ресторанах "Савой" и "Ривьера" фактически выводило его из круга подозреваемых. Казалось невероятным, чтобы изувер, расчленивший маленькую девочку и совершивший половой акт с трупом, отправился после этого гулять с бывшей женою. Кроме того, Ляйцев не переодевался вечером и явился на встречу с Надеждой в 22 часа в том же самом облачении, в каком забирал велосипед. Учитывая, что убийство было очень кровавым, со стороны преступника было бы крайне неосмотрительным оставаться в той же самой одежде, в какой он расчленял ребёнка. Да и по времени картинка не складывалась, простейший хронометраж показывал, что у Николая после ухода со стадиона просто не оставалось времени на убийство.
Несмотря на все эти соображения, надо сказать, довольно очевидные, сотрудники уголовного розыска оставили Ляйцева под подозрением. У него, как и у Леонтьева, отобрали подписку о невыезде и изъяли паспорт. Вплоть до выяснения, как любили говорить тогда.
19 июля оперативный сотрудник свердловского уголовного розыска Чемоданов в сопровождении милиционеров каслинского райотдела Управления НКВД по челябинской области явился в дом Михаила Андреевича Грибанова в селе Черемхово. Для 69-летнего старика визит милиционеров явился, должно быть немалым потрясением. Михаил Андреевич ответил на все вопросы визитёров, подробно рассказал о пожаре 1925 г. во время которого сгорел дом жившего по соседству Дмитрия Дмитриевича Козлова, особо подчеркнув, что отстроил погорельцу новый дом. Также старик рассказал о своей поездке в Свердловск. Отвечая на вопрос о событиях вечера 12 июля, заявил, что пять раз выходил во двор и на улицу в поисках внучки.
При осмотре одежды Михаила Андреевича внимание Чемоданова привлёк матерчатый поясок, которым подпоясывался дед. Поясок оказался в мелких тёмных брызгах, которые вполне могли оказаться кровавыми. На вопрос о происхождении этой детали одежды, Грибанов ответил, что носит поясок уже лет 5 или около того и допустил, что брызги могут быть кровавыми. Михаил Андреевич объяснил их возможное происхождение тем, что страдал носовым кровотечением, во время которого мог запачкать поясок. Объяснение было так себе, формальным, с точки зрения оперработника оно свидетельствовало лишь о неуверенности ответчика в своих словах и стремлении подстраховаться "на всякий случай". Вот только подстраховка эта была фиктивная и в случае обнаружения человеческой крови ничем не облегчавшая положение ответчика. К сожалению, сам Михаил Грибанов этот нюанс в тот момент вряд ли понимал.
Чемоданов вместе с Окуловым, оперуполномоченным районного уголовного розыска, провёл обыск хатёнки в ходе которого изъял сатиновую рубашку и чёрные в белую полоску брюки, в которых Грибанов ездил в гости к сыну. После чего объявил деду об аресте и выехал вместе с ним в Свердловск. Постановлением об избрании меры пресечения от 21 июля 1938 г. Михаила Андреевича Грибанова определили в следственный изолятор и до поры забыли о его существовании. В общем, "закрыли" бедолагу...
Но расследование в Свердловске на этом ничуть не остановилась. Оперработники уголовного розыска, собиравшие информацию на территории, прилегавшей к Первомайской улице, получили сообщения о действовавших в районе хулиганах. Эти не в меру строптивые малолетки допускали в своих действиях посягательства на половую неприкосновенность детей. Сотрудникам милиции удалось отыскать женщину, согласившуюся дать официальные показания об известных ей происшествиях.
Машанова Александра Павловна, 52 лет, проживала в доме №105 по улице Мамина-Сибиряка - это буквально 100-120 м. от дома, в котором жила убитая Герда Грибанова. Согласно её заявлению, в июне 1938 г. местные подростки Иван Смирнов, Василий Молчанов и кто-то ещё, чьи имена и фамилии она не знала, заманили в один из дровяных сараев четырёх 5-летних девочек, среди которых была и внучка заявительницы - Тамара Бочкова-Ротомская. Заманили они очень просто, пообещав девочкам, что с тёмном сарае будут показывать кино. Дальше последовала отвратительная сцена - подростки принялись задирать девочкам юбки и срывать трусики, когда же девочки попытались убежать, их вернули и удерживали силой. Тамару, пытавшуюся сопротивляться, бросили на землю и наступили на спину ногой. Приспустив штаны, подростки с шутками и прибаутками стали демонстрировать перепуганным девочкам собственные половые органы... Трудно сказать, до чего бы дошли в своих развлечениях юные подонки, но их смутила начавшаяся у одной из девочек истерика. Уходя, они приказали малолетним жертвам молчать и пригрозили, что проболтавшимся "отрежут руку и ногу". Машанова не была свидетелем этого инцидента, но узнала о деталях случившегося от внучки.
В другой раз, упомянутый выше Иван Смирнов грубо приставал к малолетней девочке по фамилии Стяжкина. Машанова оказалась свидетельницей этой сцены и, увидев происходящее, прогнала малолетнего негодяя.
Понимая, к чему клонится дело и чем могут закончиться подобные бесчинства распустившихся подростков, Машанина с отцом одной из девочек, ставшей жертвой приставаний гиперсексаульных юнцов, отправилась на разговор с отцом Ивана Смирнова. Именно Смирнов был закапёрщиком этой компании и именно его активность следовало остановить в первую очередь. Разговора, однако, не получилось. Нетрезвый папаша несовершеннолетнего негодяя набросился с кулаками на немолодую уже женщину и разговор мог бы закончиться побоями, если бы раздухарившегося мужичка не остановили присутствовавшие. В общем, папаша-быдло вырастил быдляческого сыночка, а когда ему на это указали, то вроде как обиделся. Узнаваемая картина, не так ли?
Продолжая опрос населения оперативники нашли ещё одного свидетеля антиобщественных выходок местной молодёжи, точнее, свидетельницу. Алексеева, соседка Машановой, видела как в саду у дома №111 по улице Мамина-Сибиряка занимался онанизмом некий Василий Молчанов. Женщина закричала нахалу и тот нехотя удалился. Подобное стремление к демонстрации половых органов и публичной мастурбации криминальная психология относит к извращению, называемому эксгибиционизмом. В русском просторечии того времени подобных людей называли "трясунами".
К эксгибиционистам на Руси всегда относились снисходительно-презрительно, воспринимая таких людей как несчастных убогих. То есть люди творят, конечно, вещи гадкие и неприятные, но на самом деле это такие неопасные чудаки, которые беды никому не принесут. На самом деле подобное отношение вряд ли справедливо. Делить сексуальные извращения на социально "опасные" и "неопасные" занятие в высшей степени контрпродуктивное и даже лишённое смысла. Сейчас, когда во всём мире уже накоплен большой опыт в исследовании феномена серийной преступности, известно, что многие убийцы-серийники во время становления своего извращённого влечения демонстрировали девиантное поведение, которое не казалось окружающим сколько-нибудь опасным (например, склонность к побегам из дома, жестокость по отношению к животным или разного рода "опыты" над ними и т.п.). Васе Молчанову на описываемый момент времени едва исполнилось 12 лет и если мальчик в таком возрасте срывал с пятилетних девочек трусики и занимался онанизмом под окном зрелой женщины, то можно не сомневаться в том, что в голове у этого подростка что-то было глубоко не в порядке.
Вообще же, тема девиантного и криминального поведения детей и подростков чрезвычайно деликатна и окружена множеством предрассудков. Массовое сознание по умолчанию считает детей беззащитными жертвами и априори возлагает вину за разного рода трагические инциденты на взрослых. Но как и всякий прямолинейный подход такого рода упрощённая оценка грешит неточностью и может совершенно исказить истинную картину. Работники правоохранительных органов, имеющие дело с детско-юношеской преступностью, хорошо знают, что многие дети, особенно с психопатическими задатками, прекрасные манипулируют окружающими. Они лживы, склонны к мифотворчеству и во время общения стремятся подстроиться под реакцию собеседника. Помимо безответственности, они лишены внутренних тормозов, что делает их агрессию не только несоразмерно жестокой, но даже иррациональной. Дети действительно часто становятся жертвами преступлений, совершаемых взрослыми, и такие случаи, получив известность, вызывают широкий резонанс, но нельзя игнорировать и то обстоятельство, что сами взрослые нередко оказываются жертвами девиантных наклонностей подростков.
В Советское время детско-юношеская преступность, обычно квалифицировавшаяся как хулиганство, давала третью часть и даже более всей криминальной статистики в масштабах страны. Это была серьёзная головная боль государственной власти, с которой она так и не справилась вплоть до распада СССР. Говоря о сталинских репрессиях и правовом произволе частенько упоминают о смертной казни, применявшейся с апреля 1935 г. по май 1947 г. в отношении подростков, достигших 12 лет. Подобная мера трактуется как беспримерно жестокая и противоречащая тогдашнему уголовному законодательству Советского Союза. Действительно, принятое 7 апреля 1935 г. совместное постановление ЦИК и СНК СССР "О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних", а также секретное письмо Политбюро ЦК ВКП(б) от 26 апреля, разъяснявшее его применение, создавали правовую коллизию, т.е. ситуацию взаимного противоречия различных норм права. Упомянутое Постановление отменяло статью 8 "Основных начал Уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик", гласившую, что к малолетним и несовершеннолетним преступникам должны применяться меры исключительно медико-воспитательного характера. Закреплённое в ст.22 Уголовного кодеска РСФСР ограничение минимального возраста расстреливаемых 18-ю годами отнюдь не отменялось. При этом в письме Политбюро подчеркивалось, что расстрелы несовершеннолетних от 12 лет и старше допустимы. Но положа руку на сердце следует признать, что данная коллизия была далеко не самым вопиющим произволом, явленным миру десятилетиями сталинского социализма.
Уже в нынешнее время, т.е. в 21 веке, среди сторонников и противников "сталинского социализма" разгорелась горячая полемика относительно того, происходили ли в действительности расстрелы детей и подростков? Известен список организации "Мемориал", согласно которому на одном только Бутовском полигоне в Москве в интересующее нас время (т.е. в 1937-1938 гг.) были казнены 94 человека в возрасте от 14 до 18 лет. Достоверность его не раз ставилась под сомнение нынешними сторонниками Сталина, которые обвиняли "Мемориал" во всех смертных грехах, начиная от фальсификации истории до подрывной деятельности против государства. Оставим аргументацию сторон на их совести и сошлёмся на доказательства, признанные судом. Как известно Евгений Джугашвили, внук Иосифа Сталина, подавал в Европейский суд по правам человека иск к некоторым отечественным СМИ, настаивая на том, что они осознанно искажают славное прошлое, над которым немало потрудился его дед. В ходе процесса, который Джугашвили в январе 2015 г. проиграл, поднимался вопрос и о расстрелах несовершннолетних в СССР. Суду были представлены документы российских архивов о четырёх случаях расстрелов в 1937 г. несовершеннолетних (Анатолия Плакущего, Александра Петракова, Ивана Белокашина и Михаила Третьякова). Все они родились в 1921 г. и на момент казни их возраст составлял 15-16 лет. Суд после проверки принял эти документы и т.о. вопрос о реальности подобых расправ получил однозначное разрешение: да, в Советском Союзе несовершеннолетних действительно расстреливали! (Чтобы окончательно закрыть тему об уголовном преследовании несовершеннолетних в интересующий нас исторический отрезок, сошлёмся на весьма интересные и достоверные на наш взгляд подсчёты канадского историка Питера Соломона, согласно которым в 1939 г. советскими судами всех уровней были осуждены 24474 чел. в возрасте до 16 лет, из них 2936 - до 14 лет включительно. Примерно половина из указанного числа осужденных получила условные приговоры, т.е. в места лишения свободы не попала. Подробнее смотрите: Питер Соломон "Советская юстиция при Сталине", изд. 2-е, М., Фонд Первого Президента России Б.н.Ельцина, стр.221. Книга эта чрезвычайно интересна и информативна и по мнению автора должна быть прочитана любым, интересующимся историей сталинских репрессалий. В связи с подсчётами Соломона необходимо принимать во внимание, что значительное число подростков в 1930-е гг. осуждались внесудебными органами и число таких осужденных в настоящее время не может быть определено сколько-нибудь достоверно.)
Поэтому бичуя присущий сталинской эпохе произвол, всё же следует не терять связь с реальностью и здравым смыслом и помнить о том, что не все дети агнцы и не всегда они жертвы.

Примерно также рассудили и оперА свердловского уголовного розыска, услышавшие рассказы Машаниной и Алексеевой о проделках малолетних негодяев. Милиционеры хорошо представляли о ком идёт речь, поскольку встречались с Василием Молчановым несколькими днями ранее - это именно он обнаружил труп Герды Грибановой в кустах черёмухи. Теперь появился новый повод для встречи. В общем, Васю Молчанова взяли под руки белые и доставили в "городок чекистов" на допрос. Вася оказался полностью деморализован случившимся и моментально принялся каяться. Он полностью подтвердил рассказ Машаниной о непристойностях в отношении девочек, сообщил имена троих своих дружков (имени четвёртого не знал), рассказал у кого имеются какие ножи и даже поведал о существовании в их компании "самодельного револьвера". Речь, очевидно, шла о примитивном "пугаче"; увлечению такого рода поделками отдали дань многие поколения российских мальчишек ещё с царских времен.
В процессе общения с милиционерами, Молчанов упомянул о том, что несколькими днями ранее его руку случайно рассёк ножом старший товарищ, 19-летний Василий Кузнецов. Молчанов был знаком с ним через своего старшего брата Аркадия. У Кузнецова имелся солидный ножик, вроде кортика, который ему дал, вроде бы, Сергей Баранов и вот, размахивая этим самым ножиком, он по-пьяни зацепил руку Молчанову-младшему.
Оперработники рассказом этим заинтересовались, поскольку стало ясно, что речь идёт о компании молодых людей под 20 лет, ребят пьющих, глуповатых, не очень-то устроенных в жизни, да притом ещё и с ножами в карманах. Если 12-летний Вася Молчанов не очень годился на роль расчленителя-некрофила, то вот дружки его старшего брата в этом отношении казались куда более перспективными.
Первым на допрос в 1-е отделение Отдела уголовного розыска попал Сергей Баранов, самый старший участник компании, владелец того самого большого ножа, которым был ранен Молчанов-младший. Сергей Леонтьевич родился в 1918 г. в Екатеринбурге, закончил школу и работал учеником печатника в типографии "Уральский рабочий", был несудим и приводов в милицию не имел. Не зная причины истинного интереса к своей персоне, Баранов, по-видимому, оказался чрезвычайно напуган обстановкой, в которой проводился допрос (что легко объяснимо). По его ответам видно, что он старался произвести на сотрудников уголовного розыска самое благоприятное впечатление и говорил даже больше того, что от него требовали.
Сергей обстоятельно рассказал историю приобретения ножа, который был куплен несколькими годами ранее за 5 руб. у товарища. Баранов назвал его фамилию, но она не заинтересовала оперов, им важнее было узнать о перемещениях ножа в последние недели. Согласно рассказу Сергея, 10 июля он передал нож своему другу Василию Кузнецову, который нуждался в серьёзном оружии для охраны голубятни, однако уже через 5 дней забрал обратно, как говорится, от греха подальше, поскольку Кузнецов неосторожно порезал Молчанова-младшего.
Баранов поименно перечислил своих друзей и друзей Кузнецова, компания получилась довольно большая: братья Молчановы (Аркадий и Василий), братья Шаньгины (Александр и Павел), Бахарев Иван, Мерзляков Анатолий. Рассказывая о совместном времяпровождении и проделках, Сергей опрометчиво упомянул о том, что они иногда промышляли кражами голубей, а кроме того, однажды обобрали какого-то пьяного мужичка, взяли у него серебрянные часы и 6 рублей денег. Кто тянул Баранова за язык непонятно, но как увидим из дальнейшего хода событий, эта мимоходом брошенная фраза повлекла за собой самые неприятные последствия.
Допрос Сергея Баранова был проведён 20 июля. В момент его вызова на допрос милицейский патруль увидел в прихожей коммунальной квартиры большой нож с ножнами, на который Сергей разрешения не имел. Нож был изъят и передан в уголовный розыск. Домой Баранов в тот день не вернулся, сначала ему объявили о временном задержании, а на следующий день подвергли аресту, как впрочем и его дружка Василия Кузнецова, 1919 года рождения, работавшего слесарем в гараже аптекоуправления. Кстати, тем же самым 21 июля было датировано постановление об избрании меры пресечения для Михаила Андреевича Грибанова, дедушки убитой девочки, который де-факто был взят под стражу ещё 19 числа.
Аресты Баранова и Кузнецова были связаны с тем, что у следствия оформилась очередная - уже третья по счёту - версия преступления, согласно которой Герду Грибанову "на почве низьменных побуждений" (так в постановлении об аресте) убила группа молодых людей в составе Сергея Баранова, Василия Кузнецова и возможно, иных, ещё не установленных, лиц.

К середине 1938 г. сотрудники Свердловского областного Управления НКВД делом доказали Партии и Советскому правительству свою бдительность, компетентность и безусловную преданность делу Ленина-Сталина. Не в последнюю очередь это стало возможным благодаря неустанной работе на ответственном посту руководителя областного управления товарища Дмитриева Дмитрия Матвеевича, комиссара государственной безопасности 3-го ранга, получившего это звание в числе первых после его учреждения.

Родившийся в 1901 г. Мейер Менделеевич Плоткин после Октябрьского 1917 г. переворота начинал свою партийную карьеру в еврейской социал-демократической партии "Поалей цион", однако вовремя сориентировался в быстро меняющейся обстановке и уже в 1921 г. вступил в РКП(б). К тому моменту он уже стал Дмитрием Матвеевичем Дмитриевым и, отслужив в войсках ВЧК, подался в крупнейшую спецслужбу тогдашней Советской России - Главное политическое управление (ГПУ). С 1922 г. его жизнь более чем на 10 лет оказалась связана с обеспечением экономической безопасности государства. Уже в августе 1924 г. он попал в штат центрального аппарата ОГПУ и возглавил отделение в составе Экономического отдела (ЭКО). В ноябре 1931 г. Дмитриев-Плоткин стал помощником начальника отдела. Это была уже заметная должность в масштабах Наркомата. И весьма важная, поскольку в годы коллективизации и индустриализации обеспечение безопасности государства в сфере экономики, торговли и финансов сделалось одним из условий успеха проводимых масштабных преобразований.
Дмитриев-Плоткин оказался на высоте предъявляемых требований. Это был безусловно неглупый человек, имевший необходимое образование (ещё до службы в войсках ВЧК он закончил екатеринославское коммерческое училище). Кроме того, Дмитрий Матвеевич быстро наработал необходимые для контрразведчика специальные знания и опыт.
Дмитриев принял участие во многих резонансных расследованиях своего времени, сейчас, правда, уже подзабытых. Так, например, он деятельно поучаствовал в разоблачении антигосударственной деятельности известной в конце 1920-х гг. концессионной компании "Лена-Голдфилд лимитед". Сейчас эту компанию назвали бы совместным предприятием. "Лена-Голдфилд" взяла в разработку золотоносные участки в районе реки Лена, на Алтае и около Ревды (в 50 км. западнее Свердловска), однако, так и не развернув толком добычу, принялась клянчить у Советского правительства разного рода дотации, компенсации и т.п. Для лоббирования своих интересов компания активно привлекала высокоплставленных чиновников, которые выходили на уровень государственного руководства. В конце-концов в ОГПУ возникли подозрения, что "Лена-Голдфилд" вовсе не стремится заниматься хозяйственной деятельностью, а лишь является ширмой для глубокого проникновения иностранных разведок в различные регионы страны и органы власти всех уровней. В апреле-мае 1930 г. уголовно-судебная коллегия Верховного суда СССР осудила четырёх работников компании за шпионаж и подрывную деятельность. До сих пор следственные материалы по делу "Лены-Голдфилд" засекречены и есть основания думать, что тогда ОГПУ действительно пресекло серьёзную операцию британской разведки.
Другая не менее шумная история, в которую по долгу службы оказался вовлечён Дмитрий Дмитриев, была связана с английской компанией "Метрополитен-Виккерс", поставлявшей и монтировавшей в СССР разнообразное электротехническое оборудование. В начале 1930-х гг. советская госбезопасность заподозрила работников этой компании в разнообразной по формам и целям подрывной деятельности - сборе разведывательной информации, поставках некачественного оборудования, созданию изощренных коррупционных схем, вербовке советских граждан с целью последующего привлечения к работе в интересах британской разведки и т.п. Судебный процесс над большой группой сотрудников компании проходил в Верховном суде СССР и закончился в апреле вынесением приговоров 6 английским подданным и 12 гражданам Советского Союза. Процесс наделал очень много шума как внутри страны, так и за рубежом. Сталину даже пришлось написать статью для американской прессы, в которой он разъяснял сущность обвинений в адрес "Метрополитен-Виккерс" и защищал методы работы советской госбезопасности.
А защищать было что, поскольку один из осужденных англичан при встрече с адвокатами заявил о том, что работники ОГПУ допрашивали его без перерыва 21 час. Правда все подсудимые - в т.ч. и иностранцы - признали, что на допросах методы физического воздействия к ним не применялись. Лишение сна к пыточным мерам, очевидно, не приравнивалось. Летом 1933 г. осужденные англичане подали прошения о помиловании, в которых ещё раз подчеркнули собственную виновность. События, связанные со следствитем по делу "Метрополитен-Виккерс", до известной степени проливают свет на любопытный феномен "признания собственной вины", который ставит в тупик многих исследователей московских открытых процессов и "Большого террора". Как видим, после допросов следователями советской госбезопасности вину признавали не только деятели внутрипартийной оппозиции, военнослужащие и обычные советские граждане, но и иностранцы. Не в последнюю очередь это происходило благодаря профессиональным навыкам таких руководителей, как Дмитрий Дмитриев.
К концу 1934 г. мастерство Дмитрия Матвеевича ценились коллегами с Лубянки столь высоко, что Дмитриев попал в состав следственной бригады, отправленной из Москвы в Ленинград для расследования убийства Кирова. Там состоялось его близкое знакомство с будущим наркомом внутренних дел Николаем Ивановичем Ежовым, являвшимся в то время членом Оргбюро ЦК ВКП(б) и курировавшим расследование по партийной линии. Дмитриев своей интеллигентностью и обстоятельностью в делах произвёл настолько хорошее впечатление на Ежова, то тот разрешил ему проводить допросы главного преступника - Леонида Николаева. Без физического воздействия и запугиваний Дмитриев уговорил истеричного убийцу дать такие показания, которые полностью отвечали задачам следствия, в результате чего Николаев отправился на тот свет не в одиночку, а в большой компании соучастников мнимого заговора.
По прошествии 10 месяцев Дмитриев стал старшим майором государственной безопасности. Это было специальное звание высшего командного состава НКВД, соответствовавшее званию комдива в армии. Менее чем через 2 года, в октябре 1936 г, Дмитриев получил только что учрежденное звание комиссара госбезопасности 3-го ранга. В тогдашнем НКВД такие звания или старше имели всего 36 человек. Дмитриев оказался в числе той узкой прослойки высших чиновников госбезопасности, что начинали и деятельно проводили политику "Большого террора", отдавая себе полный отчёт в том, что же именно они делают.

Дмитриев Дмитрий Матвеевич, он же Плоткин Мейер Менделеевич, комиссар госбезопасности 3-го ранга, один из трёх десятков высших офицеров НКВД, так сказать, Щит и Меч Революци во плоти. Кто там говорил, что государство не может управляться псевдонимами?! Учите историю, бояре...

В середине июля 1936 г. Дмитрий Матвеевич удостоился в высшей степени ответственного назначения. Ему поручили возглавить Управление НКВД по Свердловской области, огромному быстрорастущему промышленному узлу на южном Урале. С военно-стратегической точки зрения это был регион с огромными перспективами, расположенный в отличие от Московского и Ленинградского промышленных районов в глубоком тылу. Перемещение из Москвы на Урал вовсе не являлось для Дмитриева опалой, скорее наоборот - это было свидетельство высокого доверия Патрии и Правительства. Дмитриеву разрешили сохранить роскошную квартиру в Москве на Тверском бульваре в доме №20, что вообще-то, было против практики номенклатурных перемещений, но к тому времени большевики уже смело нарушали правила, которые сочиняли для других. Сохранение квартиры свидетельствовало о том, что перевод в Свердловск всего лишь временная командировка, после выполнения которой обязательно последует возвращение в столицу.
По-видимому, хорошо осведомлённый о деталях чекистского закулисья, Дмитриев с самого начала представлял, чем же именно ему придётся заниматься. Хотя до начала "Большого террора" 1937 г. оставался целый год, о связях первого секретаря Свердловского обкома ВКП(б) Ивана Кабакова с Георгием Пятаковым, крупным деятелем троцкистской оппозиции, в недрах НКВД уже было известно и Дмитриев перед отъездом получил негласное указание Ежова с Кабаковым и его людьми не сближаться.
(...)
Дмитриев со своими присными, безусловно, принадлежал к категории тех бессовестных сотрудников НКВД, которых с полным основанием можно назвать циниками и садистами. Но положа руку на сердце, нельзя не признать того, что многие, из отправленных ими в расстрельные ямы, были ничуть не лучше и вряд ли заслуживали иного к себе отношения.
Среди наиболее известых жертв Дмитрия Матвеевича следует назвать упомянутого выше первого секретаря Свердловского обкома ВКП(б) Ивана Дмитриевича Кабакова, человека в своё время очень известного.
Первый секретарь Уральского обкома ВКП(б) жил в Свердловске настоящим королём. С 1928 г., когда его назначили председателем Уральского облисполкома, он сделался одним из важнейших государственных функционеров этого богатейшего региона. А после того, как в 1929 г. стал руководителем парторганизации южного Урала, Кабаков превратился без преувеличения в безраздельного хозяина этого богатейшего края. То есть существовало, конечно, где-то там, далеко в Кремле фантастическое Политбюро и не менее фантастические органы власти вроде Совета Народных Комиссаров и Всесоюзного Центрального Исполнительного Комитета, но здесь, на земле, в горах и болотах Приуралья и южного Урала Власть олицетворял персонально именно товарищ Кабаков. Неслучайно производное от его фамилии понятие - "кабаковщина" - на долгие десятилетия превратилось для жителей уральского региона в синоним беспредела, произвола и барства.
(...)
Чтобы яснее представить экономические реалии, в которых оказался уральский регион в 1930-х гг., следует сделать небольшое отступление. Оно тем более необходимо, что далее по тексту нам не раз и не два придётся касаться всевозможных бытовых нюансов, связанных с укладом жизни рядовых свердловчан. Без понимания экономических условий и бытовых реалий тогдашнего времени некоторые аспекты повествования могут оказаться попросту непонятны современному читателю.
Начиная с 1927 г. население Советского Союза с каждым годом всё туже затягивало пояса и казалось, конца и края этому процессу не будет. Причиной неотвратимого погружения в нищету абсолютного большинства населения явился курс на сверхбыструю индустриализацию, взятый сталинским Политбюро, и сопутствующие этому процессу перегибы, прежде всего, огромный экспорт зерна за границу, превышавший экономические возможности не восстановившегося после Гражданской войны сельского хозяйства. В следующем - 1928 г. - в стране начался голод и стихийный переход регионов на снабжение по карточкам. Политбюро ЦК ВКП(б), руководствуясь принципом "не можешь остановить процесс - возглавь его!", разрешило декабре 1928 г. в качестве "эксперимента" ввести продовольственное снабжение по карточкам в Ленинграде, а уже 14 февраля 1929 г. эта практика была распространена на весь Советский Союз в директивном порядке. Страна погружалась в голод безостановочно и неотвратимо и для того, чтобы избежать острейшего дефицита продуктов, необходимо было системно пересмотреть подход к сверхиндустриализации. Рассчитывать на это не приходилось, экспорт зерновых только рос - в 1930 г. вывезено 4,8 млн.тонн, в 1931 - 5,2 млн.тонн. А потому неудивительно, что неурожайные 1932 и 1933 годы привели к чудовищному голоду, вошедшему в историю страны под названием Голодомор.

В условиях глобальной нехватки продуктов питания, ощутимо проявилось падение покупательной способности рубля и исчезновение из оборота серебрянной монеты. В июле 1930 г. серебрянные монеты повсеместно пропали даже в Москве. Неудивительно, что в январе 1932 г. Политбюро приняло решение отказаться от их чеканки. Но монеты - это лишь грозный символ экономического коллапса, в конце-концов, люди едят не драгоценные металлы, а мясо, хлеб и молочные продукты. А с продуктами становилось хуже с каждой неделей. В 1929 г. хлеб и молочные продукты распределялись по карточкам, а в июле 1930 г. пришлось законодательно вводить нормированное потребления мяса. Большевики подошли к решению проблемы с воистину иезуитским формализмом и в присущей им казуистической манере.

Очень интересная фотография: Первомайская демонстрация 1938 г. в Свердловске. Праздничная колонна проходит по Первомайской улице, мимо дома №19, его можно видеть у левого края снимка... Герда Грибанова ещё жива и наверняка наблюдает за демонстрантами из окна. Кошмар ещё не начинался...

В стране вводились 4 нормы потребления - одна "особая" и три номерных (первая, вторая и третья). "Особая" норма, цинично назначенная рабочим Москвы, Ленинграда, шахтёрам, рабочим горячих и металлургических цехов, предполагала получение в столовой 200 гр. мяса в течение 20-22 дней в месяц (эти дни назывались "мясными"). Служащие тех же производств получали половину от нормы рабочих, т.е. по 100 гр. в "мясной" день. "Первая" категория, в которую попадали и рабочие Свердловска, предусматривала получение 150 гр. мяса в течение 15 дней в месяц. Как видим, уменьшалась как мясная норма, так и время, в течение которого она обеспечивалась. Служащие, снабжавшиеся по "первой" категории, получали 75 гр. мяса в "мясной" день, но для них число этих дней было сокращено до 10. "Вторая" и "третья" категории нас сейчас не интересуют, поскольку они были ещё ниже.
Понятно, что люди не получали нелепые граммы в столовой - они собирали талоны и меняли их на какие-то более-менее заметные порции. В последующие годы мясные нормы уменьшались, а кроме того, во многих местах мясо частенько заменялось рыбопродуктами. Необходимо отметить, что подавляющая часть централизованно распределявшихся продуктов - половина и более - потреблялась двумя основными промышленными и политическим центрами СССР - Москвой и Ленинградом. Остальные города снабжались по остаточному принципу. Основной цинизм установленной большевиками системы продуктового распределения заключался не в том даже, что нормы были смехотворны, а в том, что питание распределялось среди сравнительно небольшого слоя населения. Мясные карточки получали не более 14 млн. жителей Советского Союза. Их были лишены крестьяне и т.н. "лишенцы", к которым относились 12 категорий населения, не получивших от Советской власти избирательного права (священнослужители, дореволюционные чиновники, военнослужащие, полицейские и т.п., а также члены их семей).
Попали в разряд "лишенцев" и т.н. "кулаки" - зажиточные крестьяне-единоличники, имевшие в личных хозяйствах тягловую силу, сельхоинвентарь, посевной материал и оборотные денежные средства, позволявшие вести дела без оглядки на государство. Кулаки давали основную массу товарного зерна и технических культур, потребного стране, фактически они образовывали становой хребет всего сельского хозяйства. Большевики расценивали кулаков как классовых врагов, как мелкобуржуазную стихию, которую необходимо преодолеть для построения в деревне истинно социалистических отношений. Победить кулака экономическими методами коммунисты не могли - их колхозы и совхозы проигрывали соревнование частному землепользователю, несмотря на госдотации, лизинг сельхозтехники и распоряжение лучшей землёй. Затеянная большевиками в 1929-1930 гг. сплошная коллективизация преследовала цель уничтожить кулаков путём открытых репрессий, попутно ограбить и под шумок всей этой оголтелой компании изъять у советской деревни остававшееся у частных владельцев зерно. Зерно нужно было для экспорта, как было упомянуто выше, за него выручали валюту, потребную для сверхиндустриализации. Экспорт зерна оставался стабильно высоким даже во времена чудовищного голода 1932-1933 гг., впервые объёмы вывоза продовольствия за рубеж были заметно снижены лишь в 1934 г. Большевики провели пресловутое "раскулачивание" ударными темпами, отняв у зажиточных крестьян движимое и недвижимое имущество без всяких компенсаций и отправив самих владельцев в ссылку. Районами ссылок были выбраны 10 малонаселенных регионов с неблагоприятным климатом, в т.ч. и Уральская область. Ссылаемых кулаков, превратившихся в одночасье в нищих и совершенно бесправных людей, называли "ссыльнопоселенцами". На Урал прибывали переселенцы из Европейской части Советского Союза - из Украины, Белоруссии, Центрального черноземья, Северо-западных областей (это были т.н. "ссыльнопоселенцы" 1-й и 2-й категории). Кроме высылаемых из других регионов, существовали и т.н. "ссыльнопоселенцы" 3-й категории - к ним относились кулаки, коренные жители Уральского региона, которых во время коллективизации изгоняли из мест проживания в малообжитые северные районы.
В августе-сентябре 1930 г. первые 10,5 тыс.человек ссыльнопоселенцев 3-й категории отправились на Хибинские апатитовые разработки, а также в северные округа на торфодобычу, в каменоломни и на крупные стройки. Процесс грабежа кулаков понравился всем - и коммунистическим вождям, и сельской бедноте, ведь ломать и грабить во все времена делом было нехитрым. Процесс "подавления кулачества как класса" продолжился и в 1931 г., за первые 6 месяцев которого на предприятия трестов "Ураллес" и "Уралплатина" были направлены ещё 9,2 тыс. семей раскулаченных. В этой связи требует разъяснения важный момент, который может быть не до конца ясен современному жителю России - раскулаченные не получали за отнятое имущество никакой компенсации и им не разрешали брать с собой сколько-нибудь ценные вещи.
При этом поджог "кулаком" собственного имущества или убой скота, расценивался как теракт, за первые 9 месяцев 1931 г. ОГПУ зафиксировало на территории Уральской области 228 терактов в сельской местности. В большинстве своём это были поджоги раскулаченными собственных домов, надворных построек, порча сельхозинвентаря, забой принадлежавшего скота и т.п. действия негодующих людей, возмущенных откровенным грабежом, учинённым Советской властью. С уничтожением кулаков, представлявших из себя самый энергичный слой сельских тружеников, коллективизация на Урале пошла стремительными темпами. Уральский обком ВКП(б) пафосно рапортовал в Москву об успехах социалистического строительства на селе: на 1 января 1931 г. было коллективизировано 32,8% крестьянских хозяйств, а через полгода - к 1 июня - уже 60,6%. Как было отмечено выше, помимо местных кулаков в регион прибывали и ссыльнопоселенцы из других мест Советского Союза. За 3 полных года - 1931 г., 1932 г. и 1933 г. - на предприятия Урала прибыли и стали на учёт 302,2 тыс. раскулаченных и членов их семей. Формально они не были осуждены, поскольку не совершали никаких преступлений, но положение их во многом оказывалось даже хуже, чем у лагерных узников. Очень часто раскулаченные не имели ничего, что помогло бы обосноваться на новом месте, поскольку при изгании из мест проживания у них зачастую отнимали даже носильные вещи и обувь, говорили, что всё необходимое они получат на месте. Действительно, что-то они получали, например, в 1930-1931 гг. на каждого члена семьи ссыльнопоселенца полагалось такое вот довольствие по карточкам: муки - 6 кг./ мес., крупы - 0,6 кг./мес., рыбы - 2,25 кг./мес., сахара - 180 гр./мес., чайного напитка - 90 гр./мес., хозяйственного мыла - 150 гр./квартал, печеного хлеба -? фунта/день (340 гр. в сутки). Карточек на мясо раскулаченные не получали, хотя работали на самых тяжелых и вредных работах. Кстати, даже эти убогие нормы не выдерживались, так, например, в 3-м квартале 1931 г. Наркомснаб СССР произвольно уменьшил на 1/3 фонд рыбы, направляемой ссыльнопоселенцам (регулярные перебои возникали и с сахаром - это, кстати, вообще был один из дефицитнейших товаров, наряду с чрезвычайно популярной в народе махоркой.). Сравните продуктовый набор спецпереселенца с нормами снабжения жителей блокадного Ленинграда! И если ленинградцев на грань голодной смерти во время войны поставил беспощадный враг, то как следует называть ту власть, которая проделала то же самое десятью годами ранее со своими гражданами, вся вина которых заключалась лишь в том, что они много работали и жили зажиточнее других?
Формально раскулаченные не считались осужденными, хотя были лишены свободы перемещения и не имели документов. Поскольку они работали на промышленных объектах, им выплачивали заработную плату, с которой удерживалось до 40% на разного рода принудительные отчисления. Произвол административного руководства в отношении ссыльнопоселенцев достиг таких пределов, что в какой-то момент встревожил даже кремлёвских бонз. С 1 июня 1931 г. постановлением Совета Народных Коммисаров максимальный предел отчислений с зарплат ссыльнопоселенцев был ограничен 25%, а с 1 августа понижен до 15%. Тем не менее, эти косметические меры мало влияли на чрезвычайно тяжёлое положение раскулаченных. Полная безысходность толкала их на побеги. Как было упомянуто выше, Уральский регион в период 1931-1933 гг. принял 302,2 тыс. ссыльнопоселенцев всех категорий, так вот в то же самое время 237 тыс. человек из их числа предприняли попытки побега. Органам ОГПУ удалось отыскать 68 тыс.беглецов, остальные же по состоянию на 1 января 1934 г. находились в бегах и, по-видимому, сумели легализоваться по поддельным документам. Понятно, что эти люди, с одной стороны, энергичные и толковые, а с другой - обозлённые и безденежные являлись рассадником самого серьёзного криминала.

Первая половина 1930-х гг. была страшным временем. Без всяких преувеличений. Но об этом сейчас не принято вспоминать, трагедию тех лет заслонил "Большой террор", а кроме того, безумные экономические новации той поры принято оправдывать успехами индустриализации и последующей победой в Великой Отечественной войне. Впрочем, речь сейчас не о будущей чудовищной войне, а голоде начала 1930-х гг.
В условиях жёсткого дефицита продуктов питания, в которых оказалась вся страна, партийное руководство обеспокоилось обеспечением лояльности низовых функционеров. Было принято решение ввести специальные закрытые распределители для номенклатурных работников районного уровня и выше. По первоначальному замыслу кремлёвских мечтателей в каждом районе страны к такому распределителю должны были "прикрепляться" 20 работников партийного и советского аппарата, поэтому первоначально эти тайные магазины получили название "закрытые распределители двадцатки". Эти оазисы сытой жизни появились в Стране Советов благодаря Постановлению Наркомснаба СССР от 28 ноября 1931 г. под чарующим номенклатурный слух названием "О продовольственном снабжении районных руководящих работников". А уже через неделю - 5 декабря 1931 г. - последовало логическое развитие этого документа. Речь идёт о Постановление Совета Народных Комиссаров СССР "О продовольственном снабжении и лечебной помощи районным руководящим работникам". Последнее постановление, как явствует из названия, помимо продовольственного снабжения рассматривало вопросы медицинской помощи и санаторно-курортного лечения номенклатурных работников низшего звена. Очень скоро число "прикреплённых" к распределителям лиц превысило заявленную цифру в 20 человек и указание на их число исчезло из названия распределителей. Они стали просто "закрытыми распределителями". Скромненько и со вкусом! Считалось, что практика получения продуктов питания и промтоваров из "закрытых распределителей" - это временная мера, которая отпадёт сама-собой после отмены карточной системы. Этого, разумеется, не случилось, советская номенклатура оказалась подобна паразиту, которого можно было уничтожить лишь с убийством организма-носителя. Руководящие работники не хотели жить в тех убогих условиях, на которые они обрекли весь народ, а потому подлая система получения продуктов из "закрытых распределителей" просуществовала вплоть до распада Советского Союза.
(...)
Кабаков был замечательным представителем партийной номенклатуры, в том смысле, что он всей своею жизнью с кристальной чистотой выразил идею "грабь награбленное". Достаточно сказать, что провозглашая "мир хижинам, война - дворцам" Иван Дмитриевич в годы ужасного голода 1930-х годов с упоением занимался строительством собственного дворца на острове Репный посреди Шитовского озера в 40 км. севернее Свердловска. Согласитесь, что милая трёхэтажная постройка с винным погребом, крытым танцполом, банкетным залом с двумя эркерами (выходившими в лес и на озеро), баня с четырьмя печами, забор с лепными украшениями, Т-образный пирс с двумя восьмигранными беседками и лестница от пирса к дому шириною 5 метров, обложенная белым мрамором, как-то мало соответствуют тому, что в Советской России было принято называть дачей. Чтобы обслуживающий персонал не запускал глаза в интимные детали личной жизни первого секретаря обкома дом коменданта был построен не на острове, а на берегу. Там же располагался и барак для трёх семей обслуживающего специальный объект персонала. На берегу находился и дизель-генератор, вырабатывавший электричество для объектов на острове и запитывавший их по подводному кабелю. Впрочем, на острове имелся и резервный генератор, находившийся в особом флигеле, а также дом охраны и насосная станция с бойлерной, обеспечивавшая давление в местном водопроводе и системе отопления. Всё местное население из района озера было удалено. И это правильно, незачем местным нищебродам наблюдать за вечерними прогулками на ялах, слушать романсы под гитару и подсматривать из леса за танцами гостей товарища первого секретаря. Так могут созреть разного рода террористически замыслы и мозолитые руки крестьян, глядишь, потянутся сами-собой к закопанным в огородах винтовкам и обрезам... К озеру была проложена отдельная дорога, въезд на которую преграждал КПП. В общем, уставшему от серых будней секретарю обкома унылого промышленного центра было где порезвиться, станцевать, поплавать на лодке с молодой красивой женой, прогуляться по лесу с любимой маленькой дочкой, пострелять дичь с друзьями и товарищами по суровому партийному поприщу.

И вполне возможно, что в то самое время, когда сотрудники милиции бдительно конфисковывали растительное масло у бедолаги Леонтьева, о чём упоминалось в предыдущей главе, секретать обкома, спускаясь по мраморной лестнице к пирсу, сосредоточенно размышлял над тем, как ещё улучшить жизнь простого советского человека в безобразном, убогом, отвратительном промышленном центре с непроизносимым названием Свердловск? В этом месте невозможно удержаться от того, чтобы не процитировать Леонида Филатова: "Утром мажу будерброд, сразу мысль, а как народ?"

В общем, товарищ Кабаков обустроил быт отдельно взятого себя с большевистской скромностью, точнее, сообразно собственному пониманию этой самой скромности... Верх-Исетскому металлургическому комбинату, педагогическому и металлургическому институтам, Синарскому труболитейному заводу и множеству менее значительных объектов было присвоено имя Кабакова, город Надеждинск был переименован в Кабаковск. Впоследствии, после того как Ивана Дмитриевича расстреляли, последовала волна повторных переименований, Кабаковск, например, получил имя Серов, в честь известного в ту пору лётчика. В этих переименованиях есть нечто очень постыдное и инфернальное, что-то за гранью здравого смысла, чудовищно абсурдное. Задумайтесь только на секунду, сначала жителей пафосно призывали гордиться тем, что они живут в славном городе Кабаковске, а через несколько лет сделали это слово запретным. В этих изменениях политических суждений на прямо противоположные есть нечто шизофреническое, ибо нормальным людям так вести себя несвойственно. Но для большевистской власти и пропаганды тех лет подобные обезьяньи прыжки из крайности в крайность являлись нормой.