Николай Степанович Таганцев (1843-1923)

Том 1

 

 

Николай Степанович Таганцев - крупнейший отечественный криминалист, ученый и общественный деятель европейского масштаба. Его наследие - результат многолетней самоотверженной работы в области науки уголовного права, законотворчества в высших сферах практической юриспруденции *(Жизни, деятельности и анализу научного наследия Н. С. Таганцева посвящена монография Н. И. Загородникова "Николай Степанович Таганцев", выпущенная в 1994 г. издательством "Наука) (к сожалению, незначительным тиражом - 610 экземпляров).".

Профессор Императорского училища правоведения и Санкт-Петербургского университета, член многочисленных комитетов и комиссий по подготовке законопроектов, сенатор, первоприсутствующий Уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената, член Государственного Совета - ступени впечатляющей карьеры Н. С. Таганцева. Его заслуги на государственной службе отмечены высшими орденами России.

Общественная деятельность Таганцева, участие в работе попечительских комитетов, филантропических обществ, Литературного фонда, других добровольных организаций носила печать высокой добропорядочности, человечности, честности и приверженности гуманным идеалам. Широко образованный человек, свободно владеющий несколькими иностранными языками, знаток искусства, философии и литературы, он был явлением и в русской культуре.

Масштаб личности Таганцева так велик, так значителен вклад в историю развития отечественной юриспруденции, да и в целом в историю России, что имя его может олицетворять преданное и беззаветное служение Родине, веру в торжество закона.

 

* * *

 

Юридическое образование Н. С. Таганцев получил в Санкт-Петербургском университете. По окончании обучения на юридическом факультете рекомендован для работы на кафедре уголовного права. Через год для продолжения занятий и подготовки к научной деятельности был направлен за границу, в Германию, где около двух лет занимался под руководством известного немецкого ученого Миттермайера.

По возвращении из Германии Таганцев завершил подготовку магистерской диссертации "О повторении преступлений", которую в 1867 г. успешно защитил, после чего приступил к чтению лекционного курса по уголовному праву в Императорском училище правоведения и на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета.

Николаем Степановичем Таганцевым представлена и успешно защищена докторская диссертация "О преступлениях против жизни по русскому уголовному праву". Этот труд, опубликованный в двух томах *(См. О преступлениях против жизни по русскому праву. Исследование Н. С. Таганцева. СПб., 1870. Т. 1; СПб., 1871. Т. 2.) в 1870 г., и в настоящее время не потерял не только теоретического, но и практического значения.

Через несколько лет, будучи уже ординарным профессором, начал преподавать и в Александровском лицее на кафедрах энциклопедии права и уголовного права. Бесспорный талант педагога, глубокие знания в области отечественного и зарубежного права, логичное и убедительное изложение материала делали лекции Н. С. Таганцева чрезвычайно интересными, создавая заслуженную популярность и авторитет Таганцева - педагога.

Параллельно с педагогической и научно-исследовательской деятельностью Н. С. Таганцев занимался разработкой законодательных актов. В 1881 г. он вошел в Комитет для начертания проекта нового Уголовного уложения. Он подготовил окончательный вариант проекта Общей части Уголовного уложения и объяснительной записки к нему, а также трех разделов Особенной части. В это же время Таганцев приступил и к практической деятельности в органах правосудия. В 1887 г. он назначен сенатором Уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената, а через десять лет - первоприсутствующим (председательствующим) в нем. При выполнении этих, весьма ответственных, обязанностей Н. С. Таганцев оказался строгим и бескомпромиссным служителем закона, не поддающимся никакому влиянию извне, в том числе и со стороны лево- или правонастроенной общественности. Следует отметить, что при отправлении правосудия букву закона Николай Степанович ставил выше своих теоретических воззрений.

Несмотря на занятость в Сенате, он продолжал активно участвовать и в законопроектной деятельности. Особенную роль сыграл в разработке Уголовного уложения 1903 г. С 1881 года в течение 22 лет Редакционная комиссия, в состав которой входил Таганцев, занималась составлением проекта нового Уголовного уложения. Наконец работа была завершена изданием проекта Уголовного уложения с объяснительной запиской к нему в восьми томах. В октябре 1881 г. Редакционная комиссия начала непосредственную работу над проектом Общей части, представленным Н. С. Таганцевым (переработанный проект вместе с объяснительной запиской опубликован для широкого обсуждения). В марте 1898 г. проект Уложения в целом представлен в Государственный Совет. Последний пришел к выводу о целесообразности обсуждения проекта Особым совещанием, в состав которого вошел и Н. С. Таганцев. В октябре 1901 г. Николай II постановил образовать в Государственном Совете для обсуждения проекта, доработанного Особым совещанием, Особое присутствие (также с участием Н. С. Таганцева). В 1903 г. окончательный проект утвердили особым Высочайшим указом (Судьба Уголовного уложения 1903 г. оказалась достаточно печальной. Полностью Уложение так и не было введено. Законом от 7 июня 1904 г. были введены в действие главы Особенной части о государственных преступлениях, в 1906 г. - глава о религиозных преступлениях. В отношении этих глав должна была применяться и Общая часть Уложения. В результате введен в действие и ряд статей из других глав Особенной части. После Октябрьской революции 1917 г. Уложение действовало в Польше, Латвии, Эстонии и Литве.). Таким образом, роль Таганцева в разработке Уложения, явившегося вершиной законопроектных работ в области уголовного права до Октября 1917 г., трудно переоценить. Нелишне при этом заметить, что зримые следы влияния этого Уложения, в первую очередь, его Общей, "таганцевской" части, можно отыскать и в первом советском Уголовном кодексе (УК РСФСР 1922 г.) и в последнем российском (УК РФ 1996 г.).

Большие заслуги Таганцева на поприще сенаторской и законопроектной деятельности закономерно выдвинули его в число видных государственных деятелей самого высокого ранга, призванных решать особо важные государственные вопросы. 6 мая 1905 г. по Высочайшему повелению Николая II он был назначен членом Государственного Совета. В этом качестве принял активное участие в работе над законопроектом о Государственной думе, проектом Положения о выборах в Думу, а также торжественного Манифеста об учреждении в России Государственной думы от 6 августа 1905 г. В окончательную редакцию Манифеста был включен, например, следующий абзац из проекта Таганцева: "Призывая благословение Господне на труды учреждаемого нами Государственного установления, мы с непоколебимой верой в помощь Божью и в непреложность великих исторических судеб, предопределенных божественным промыслом дорогому нашему Отечеству, твердо уповаем, что с помощью Всемогущего Бога и единодушными усилиями всех своих сынов Россия выйдет с торжеством из постигших ныне ее тяжелых испытаний и возродится в запечатленных тысячелетнею ее историею могуществе, величии и славе". Согласимся, что последние строки этого абзаца вполне годились бы для президентского обращения к российскому народу в честь нового тысячелетия (хотя бы в плане ожидаемых надежд на выход, наконец-то, России из затянувшегося, почти векового кризиса).

Образцом соединения судебной практики и научной деятельности является издание Таганцевым неофициальных текстов с комментариями Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (восемнадцать изданий), Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, 1864 г. и Уголовного уложения 1903 г. Комментарии этих законов можно считать образцом доктринального толкования с привлечением обширнейших материалов судебной практики.

Необычайная педагогическая, судебная и законотворческая занятость Таганцева не могла прервать его не менее напряженной научной деятельности, в первую очередь, в области теории уголовного права. Не довольствуясь разработкой хотя и крупных, но все-таки определенных проблем уголовно-правовой науки, как повторение преступлений, преступления против жизни и др., Н. С. Таганцев задумал создать законченный Курс русского уголовного права, в котором надеялся изложить свои взгляды по всем основным проблемам Общей части уголовного права и практики его применения. Вначале автор осуществлял издание этого Курса (начатое в 1874 г.) сравнительно небольшими по объему выпусками, благосклонно встреченными читателями и научной критикой. Позже он значительно переработал содержание этих выпусков и издал "Лекции по русскому уголовному праву" в четырех томах (первый вышел в 1887 г., второй - в 1888 г., третий - в 1890 г. и четвертый - в 1892 г.). Это издание получило самую высокую оценку специалистов, а автору юридическим факультетом Московского университета была присуждена престижная премия графа М. М. Сперанского. Однако столь высокий творческий успех не мог приостановить дальнейшую работу Н. С. Таганцева. К этому его побуждало и развитие уголовного законодательства, в т.ч. и его участие в законопроектных работах, и практические проблемы правосудия по уголовным делам, с которыми автор напрямую сталкивался как сенатор, и развитие отечественной и зарубежной уголовно-правовой теории. Вследствие этого возникла необходимость дополнить содержание "Лекций по уголовномуо праву" издания 1892 г. Итогом работы и явилось опубликование в 1902 г. двухтомного курса Лекций (Таганцев Н. С. Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая: В 2 т. СПб.,* 1902.); именно этот труд и переиздан издательством "Автограф" (предметный анализ содержания Курса будет дан нами несколько ниже, после завершения характеристики основных биографических фактов, относящихся к жизни и творчеству выдающегося российского ученого-криминалиста).

Курс лекций по русскому уголовному праву 1902 года издания явился вершиной научного творчества автора, итогом двадцатилетней профессорской деятельности. Но Н. С. Таганцев продолжил свои научные поиски. Им был подготовлен целый ряд работ, посвященных актуальным проблемам уголовного права. Среди них особо выделяется сборник статей о смертной казни (Таганцев Н. С. Смертная казнь. Сб. ст.СПб., 1913.). Нужно было обладать громадным гражданским мужеством, чтобы в годы, когда, с одной стороны, в стране едва ли не бушевал террор, развязанный эсеровскими и другими радикально-революционными группами, а с другой - свирепствовали военно-полевые суды, превратившие смертный приговор едва ли не в главную меру наказания, - не отступить от своей принципиальной идеи об отмене смертной казни (отметим, что с таким предложением Н. С. Таганцев выступал и при обсуждении этого вопроса в Государственном Совете).

Революционные события 1917 г. сыграли свою роль в судьбе Таганцева. Будучи государственным деятелем столь высокого уровня, не понаслышке осведомленным о разложении монархической верхушки, Таганцев принял Февральскую революцию, возлагая большие надежды на демократические изменения в управлении государством. Он благожелательно встретил решения Временного правительства о созыве Учредительного собрания на основе всеобщего, равного и тайного голосования, об отмене смертной казни, об амнистии. Однако Октябрьская революция, ее насильственные методы политической борьбы, красный террор, массовые аресты и расстрелы лишили его надежды на демократические преобразования общества и власти.

2 декабря 1917 г. Николай Степанович Таганцев был избран Почетным членом Российской академии наук, что, несомненно, явилось закономерной и справедливой оценкой его заслуг перед российской наукой, перед Отечеством.

Вместе с тем политическая обстановка оказалась таковой, что впервые в своей жизни, в новых революционных условиях в Петрограде и в стране, он оказался "не у дел". Без творческих занятий Таганцев, однако, не мыслил своей жизни и, поэтому, сосредоточился на написании мемуаров о прожитом. И в 1919 г. ему удалось выпустить две книги "Пережитого"(Таганцев Н. С. Пережитое. Пг., 1919. Вып. 1. С.1-224; Вып. 2. С.1-121.). Мемуары не были описанием лишь узколичностных событий в жизни автора, а представляли обширные сведения о содержании социально-политической и культурной жизни России. Сам автор так оценивал свои воспоминания: "Это вопль моей души, истерзавшейся мучениями и гибелью несчастной дорогой Родины!"

Наступил момент, когда Н. С. Таганцева напрямую коснулся не только "холод и голод" послереволюционных лет, но и жестокие репрессии со стороны большевистских властей**(В данном издании (Т. 2. С.646-682) публикуется дневник Н. С. Таганцева, который он вел в 1920-22 гг., а также очерк В. Ю. Черняева, где изложены более подробно биографические сведения, касающиеся личности Таганцева, особенно последних лет его жизни.). В ночь со 2 на 3 июня 1920 года в квартире Таганцевых чекисты произвели обыск. Накануне, Владимир, сын Николая Степановича, уехал в Москву и во время обыска его не было. Забрали письма, бумаги, но вещи и деньги не тронули. Владимир и его жена - Надя, были арестованы 31 мая 1921 года. Таганцев обратился к Ленину***(Письмо к Ленину приведено в этом издании в очерке В. Ю. Черняева.) с просьбой о смягчении участи сына и возврате вещей, представляющих для него не столько материальную, сколько мемориально-культурную ценность. Следует вспомнить, что Таганцев, будучи сенатором, добился для матери будущего главы советского правительства М. А. Ульяновой разрешения на ее свидание со старшим сыном, Александром Ульяновым, приговоренным к смертной казни за участие в покушении на жизнь российского императора. Однако удовлетворена была лишь одна просьба - изъятые при обыске вещи разрешено получить. Но из-за бумажной волокиты возвращение вещей затянулось на долгие месяцы, и никаких результатов не дало. Умерла жена, Е. А. Таганцева, в опечатанную после ареста сына квартиру вселились другие люди. Николай Степанович всячески пытался облегчить участь арестованных сына и невестки. Об их смерти он узнал из газет. В сообщении ВЧК "О раскрытии в Петрограде заговора против советской власти" от 29 августа 1921 г. говорилось о том, что по постановлению Петроградской губернской чрезвычайной комиссии среди других "заговорщиков" были расстреляны Таганцев Владимир Николаевич и его жена Надежда Феликсовна. По этому делу был расстрелян и известный русский поэт Н. С. Гумилев. Дело же, как и многие подобные ему, было сфабриковано. Ни сын Таганцева, ни его жена, ни поэт Гумилев не имели никакого отношения к вменяемым им в вину контрреволюционным преступлениям (в октябре 1991 г. уголовное дело в отношении Н. С. Гумилева Генеральным прокурором СССР было прекращено за отсутствием состава преступления).

Трагическая смерть сына не могла не сказаться на здоровье Таганцева. 22 марта 1923 г. он скончался на восемьдесят первом году жизни в Петрограде и был похоронен на Митрофаньевском кладбище. Могила не сохранилась, так как в двадцатые годы еще до войны кладбище сравняли с землей и на пустыре открыли барахолку.

 

* * *

 

Со времени издания Николаем Степановичем Таганцевым последнего варианта курса лекций прошло около ста лет. Промежуток времени, что и говорить, солидный (без малого век!). Посмотрим, однако, современную, даже новейшую уголовно-правовую литературу. Выясняется, что те труды по уголовному праву, в т.ч. и учебники, которые претендуют на то, чтобы их считать серьезными в научном отношении, никак не могут обойтись ни без обращения их авторов к изданию Лекций 1902 г. и привлечения соответствующих положений автора для объяснения современного понимания многих уголовно-правовых понятий и институтов, ни хотя бы без ссылки на этот источник. Труд этот является обязательным для ознакомления, например, в программе подготовки аспирантов по уголовно-правовой специальности. В чем же притягательность таганцевских идей, выраженных в Курсе, для современного юриста? В том, что, во-первых, многие из них выдержали самую трудную проверку, проверку временем, и не только не противоречат современным представлениям об уголовном праве, но и вполне вписываются в их контекст. И, во-вторых, по глубине теоретической аргументации эти идеи, взгляды, концепции являются вершиной их доктринального выражения. В рамках краткой вступительной статьи ограничимся характеристикой наиболее важных, по мнению автора очерка, теоретических концепций, изложенных в курсе лекций "Русское уголовное право".

Известно, что до последнего времени в общей теории права иногда ставится под сомнение существование самостоятельного предмета уголовно-правового регулирования. Будто бы общественные отношения регулируются другими отраслями права (конституционным, административным, гражданским и др.), а уголовное право лишь охраняет эти отношения, являясь своеобразным средством их обеспечения*(См., например, Теория государства и права: Учебник. 1987. С.407. Можно вспомнить, что такие взгляды высказывались и в уголовно-правовой науке. Например, А. А. Пионтковский считал, что "уголовные законы с их карательными санкциями за правонарушения придают особую силу уже существующим нормам других отраслей права (и соответствующим им правоотношениям), нарушение которых признается преступлением" (См. Курс советского уголовного права. Т.1./Под ред. А. А. Пионтковского, П. С. Ромашкина, В. М. Чхиквадзе. М., 1970. С.12).). Еще в первом выпуске своих Лекций (изд. 1887 г.) Н. С. Таганцев вступил по этому поводу в полемику с выдающимся немецким криминалистом Биндингом, который считал, что уголовная противоправность выражается в санкции уголовного закона за нарушение нормы права, содержащейся в других отраслях права. Таганцев показал несостоятельность этой теории, ссылаясь на принятие государством нового уголовного кодекса, в котором всегда будут нормы, не нашедшие своего выражения в других отраслях права и обладающие самостоятельной юридической природой**(Таганцев Н. С. Лекции по русскому уголовному праву. СПб., 1882. Вып.1. С. 108-109.). В издании 1902 г. Таганцев снял прямую полемику с Биндингом (думается, из этических соображений, так как не хотел персонально критиковать немецкого автора, научный авторитет которого он ставил очень высоко***(Там же. С.28.)), однако в принципиальном отношении сохранил критическое отношение к аналогичным взглядам.

Николай Степанович Таганцев соглашался, что могут быть и такие уголовные законы, в которых "анализируя их диспозитивную часть, мы действительно найдем соответственные определительные законы (Таганцев имел в виду законы иных отраслей права. - А. Н.), помещенные, например, в том или другом из томов нашего Свода законов". Вместе с тем он настаивал на существовании и таких уголовно-правовых запретов, которые не имеют аналогов в других отраслях. "Но какую статью, какого тома нарушает, например, лицо, виновное в убийстве, изнасиловании, измене?" - достаточно эмоционально спрашивал он.

Следует отметить, что Таганцев сохранил свой основной довод в пользу существования норм уголовного права, не заимствованных из других отраслей, связанных с принятием, как уже отмечалось, государством нового уголовного кодекса, но усилил его аргументацию. "Представим себе тот момент из жизни государства, когда в нем появляется новый уголовный кодекс. Несомненно, что наибольшую группу велений, исполнение которых должен обложить наказанием законодатель, будут составлять издавна существующие нормы обычного права или нормы закона; но несомненно также, что рядом с этой основной частью нового кодекса в нем будет известный придаток, продукт творческой деятельности законодателя. Данные науки, опыт иностранных государств, указания судебной практики, изучение прежнего заменяемого права - все это дает очень часто материал, заставляющий законодателя вводить новые карательные нормы, - по его мнению-жизнепригодные, надлежаще содействующие охране юридических интересов, развитию государственного благосостояния, порядка и спокойствия, так что воспрещение или требование чего-либо, веление авторитетной воли входит в юридический оборот одновременно с карательным законом, устанавливающим ответственность за неисполнение этого постановления". Правота автора подтверждается историей принятия российских уголовных кодексов - от Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. и всех советских (УК РСФСР 1922 г., 1926 г., 1960 г.) до самого последнего УК РФ 1996 г. В нем, например, был впервые сформулирован (в числе насильственных действий сексуального характера) уголовно-правовой запрет насильственного лесбиянства (в прежнем УК наказывалось только насильственное мужеложство). И этот запрет нельзя представить лишь как уголовно-правовую санкцию за деяние, определяемое в качестве противоправного в нормах другой отрасли права. Нельзя потому, что нет ни такой нормы, ни такой отрасли. Запрет был рожден непосредственно уголовно-правовой нормой как таковой.

Современному юристу небезынтересно будет ознакомиться с взглядами Н. С. Таганцева на проблему аналогии закона в уголовном праве, т.е. аналогии преступлений и наказаний. Дело в том, что действовавшее при его жизни Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в т.ч. и в редакции 1885 г.) не содержало в себе специальной статьи о запрещении аналогии. Правда, такой запрет при надлежащем толковании вытекал из текста ст.1 Уложения: "Преступлением или проступком признается как само противоправное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания законом предписано". Таким образом, из этого законодательного определения вытекало, что уголовная противоправность и наказуемость деяния являлись необходимым атрибутом понятия преступления, составляющим его признаком. Следовательно, в принципе суд, в случае когда деяние прямо не предусмотрено нормой Уложения, не мог восполнить этот пробел и применить к конкретному случаю другую норму, рассчитанную хотя и на сходные, но все-таки иные ситуации.

Однако российская судебная практика шла по другому пути. "Уголовный кассационный департамент Сената, - указывал Н. С. Таганцев, - почти с самого начала своей деятельности выработал учение о безусловном праве суда на пополнение всяких пробелов закона: неоднократно повторяя в своих решениях ту мысль, что суд может восполнить пробелы закона, применяя к деянию, прямо не предусмотренному в законах уголовных, постановления, наиболее с ним сходные; что суд, не находя в Уложении статьи, прямо предусматривающей деяние подсудимого, обязан определить наказание, установленное за преступление, по роду и важности наиболее с ним сходное..."

При оценке такой позиции верховной судебной власти Н. С. Таганцев находился в довольно-таки сложном положении. Он сам был сенатором, и в этом качестве ему вроде бы было не с руки критиковать устоявшуюся практику Сената. Но Таганцев нашел приемлемый выход. Он не стал давать в Курсе свою сугубо личную оценку указанной практике, а привел мнение на этот счет доктрины уголовного права, категорически признавшей несостоятельность позиции Сената не только в теоретическом, но и практическом плане (в плане правоприменения). При этом он сделал обзор доктринальных доказательств неприемлемости применения уголовного закона по аналогии, который камня на камне не оставляет от указанной практики. Собранные им доктринальные аргументы представляются исчерпывающими в этом споре, нисколько не потерявшими своего значения, в том числе и в чисто практическом плане, до настоящего времени. Во-первых, "предоставление суду права облагать наказанием деяния, прямо в законах не предусмотренные, заключает в себе полное смешение деятельности судебной и законодательной". Во-вторых, "предоставление суду такого права не только приравнивает судью к законодателю, но ставит его выше последнего, дает над ним право контроля". В-третьих, "признавая такое право суда, мы наносим страшный удар гражданской свободе и спокойствию каждого: если мы не допускаем возможности, чтобы даже новый закон мог признавать деяние, не почитавшееся прежде преступлением, таковым, то каким образом можно предоставить такое право судьям..." И, в-четвертых, "предоставление такого права суду вовсе не требуется интересами общественного порядка и безопасности, так как законодатель при первом указании практики на подобный недостаток всегда может пополнить допущенный пробел..."

В заключении Н. С. Таганцев дает собственное толкование содержания ст. 1 Уложения, которому, по его мнению, указанная практика противоречит.

Оценивая позицию Таганцева по этому вопросу, уместно вспомнить, что первые советские уголовные кодексы (УК РСФСР 1922 и 1926 гг.) содержали в себе статьи, в которых закреплялось применение уголовного закона по аналогии. В УК РСФСР 1960 г. такая статья не была включена, и из законодательного определения понятия преступления вытекало, что применение уголовного закона по аналогии не допускалось. Однако отсутствие нормы о прямом запрете приводило к тому, что фактически, хотя и скрытно, аналогия существовала. В частности, за счет расширения диспозиции определенной статьи Уголовного кодекса и применения этой расширенной части к деяниям, ею не предусмотренным. Среди юристов-практиков ходила даже шутка (по содержанию весьма трагическая), что "аналогии нет, но есть ст.206" об ответственности за хулиганство, которую при желании правоприменителя без особого труда можно было применить к любому опасному, с его точки зрения, деянию. Именно это побудило законодателя в новом Уголовном кодексе (УК РФ 1996 г.) не ограничиться "молчаливым" запретом аналогии преступлений и наказаний при формулировании понятия преступления (ст.14), а при определении принципа законности сформулировать специальную норму о том, что "применение уголовного закона по аналогии не допускается" (ч. 2, ст. 3). И доказательства, приводимые на этот счет Н. С. Таганцевым в Лекциях, оказались как нельзя кстати.

Вполне современны взгляды ученого на понятие преступления. В советской юридической литературе Н. С. Таганцев традиционно подвергался критике за якобы формальное определение преступления, ограниченное рамками противоправности и наказуемости* "См., например, Курс советского уголовного права: В 6 т. Т. 2. Преступление. М., 1970. С. 46.". Но так ли это? Обратимся непосредственно к формулировке Таганцева. При этом отметим, что в российском уголовном законодательстве таганцевского периода (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., Уголовное уложение 1903 г.) давалось действительно чисто формальное определение преступления. Так, в ст.1 Уложения 1845 г. преступлением определялось "как самой противозаконное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания законом предписано". Таганцев же отошел от этого формального законодательного определения и вплотную подошел к формулированию материального признака преступления, сохранив, разумеется, при этом признаки противоправности и наказуемости. "Уголовно наказуемым, - утверждал он, - почитается деяние, посягающее на юридическую норму в ее реальном бытии и воспрещенное законом места его учинения под страхом наказания, или, выдвигая более содержание посягательства, - деяние, посягающее на такой охраненный нормой интерес жизни, который в данной стране, в данное время признается столь существенным, что государство, ввиду недостаточности других мер охраны, угрожает посягающему на него наказанием". И хотя здесь еще не фигурирует понятие общественной опасности преступления (оно зародилось в рамках социологической школы чуть позже), ноего содержание выражено довольно точно. В противовес противоправности, как формальному признаку, - в юриспруденции понятие "формального" отличается от его общеупотребительного значения и не связывается с чем-то порицаемым, а, напротив, характеризуетодну из самых значительных социальных ценностей права, - общественная опасность, как материальный признак, означает способность предусмотренного уголовным законом деянияпричинять существенный вред охраняемым уголовным законом объектам или интересам. Общественная опасность есть именно материальный признак (внутреннее свойство) преступного деяния, раскрывающий его социальную сущность. Это объективное свойство преступления, не зависящее от воли законодателя. Последний не "изобретает" или "выдумывает" ее, а вынужден учитывать, запрещая в уголовном порядке те или иные деяния*(См. Флетчер Дж., Наумов А. В. Основные концепции современного уголовного права. М., 1998. С. 218-219.). Думается, что при внимательном чтении таганцевского текста способность преступления причинять существенный вред охраняемым законом объектам или интересам вполне вытекает из второй части цитированного выше определения. Как говорится, если это не социальное содержание преступления, то в чем же ином оно выражается?

Внимания современного читателя - юриста заслуживает и решение Таганцевым проблемы соотношения морального и уголовно наказуемого, также относящейся к понятию преступления. В советской юридической литературе провозглашался принцип обязательной аморальности преступного деяния: преступление - это одновременно нарушение и уголовного закона, и морали. Так, Н. Ф. Кузнецова считает: "Все без исключения преступления аморальны", хотя и допускает, что "близость соприкосновения их со средой аморальной различна"**(Кузнецова Н. Ф. Уголовное право и мораль. М., 1967. С.50.) (т.е. все преступления аморальны, но одни более, а другие менее).

Разумеется, что и советские криминалисты, а также философы и социологи, конечно же представляли себе, что моральные нормы не являются едиными, в том числе и в советском обществе. Но существовала официально господствовавшая в советском обществе мораль. Нарушение именно этой морали и признавалось неотъемлемым атрибутом понятия преступления. Поводы для споров, однако, и тогда сохранялись. Научная дискуссия заключалась в том, рассматривать ли признак аморальности как самостоятельный признак преступления (наряду с общественной опасностью, противоправностью, виновностью и наказуемостью) или же считать, что он поглощается каким-либо из указанных признаков***(См.: Карпец И. И. Уголовное право и этика. М., 1985. С. 91; Пионтковский А. А. Учениеопреступлении по советскому уголовному праву. М., 1961. С. 33-34; Дурманов Н. Д. Понятие преступления. М., 1948. С.227-247; Герцензон А. А. Понятие преступления в советском уголовном праве. М., 1955. С.49.).

С принципиально иных позиций подходил к решению этой проблемы Н. С. Таганцев. Он утверждал: "Преступное не может и не должно быть отождествлено с безнравственным; такое отождествление, как свидетельствуют горькие уроки истории, ставило правосудие на ложную стезю, вносило в область карательной деятельности государства преследование идей, убеждений, страстей и пороков, заставляя земное правосудие присваивать себе атрибуты небесного".

Очевидно, что под "горькими уроками истории" содержится определенный намек на трагические ошибки правосудия (например, в концентрированном виде в эпоху средневековья), когда за религиозные прегрешения, чаще всего мнимые, оцениваемые в ту пору как преступные, неизбежно следовали жестокие наказания (обычно сожжение на костре). Католическая церковь накануне третьего тысячелетия признала свою ответственность за эти трагические ошибки, хотя со стороны верховенства других конфессий таких заявлений пока не было. Кстати говоря, существенное различие религий, как проявление морали, явилось для Таганцева и одним из доказательств несовпадения преступного и безнравственного: "К тому же религии по необходимости конфессиональны, их заповеди стоят в прямом соотношении с основами того или другого вероучения, и, конечно, мы не можем признать тождества правил жизни и поведения, предписываемых христианством и язычеством, магометанством и еврейством; а веления права, коих нарушение образует область преступного, запрещают и приказывают безотносительно к религиозным верованиям тех, к кому обращается авторитетная воля государства". Вот образец глубоко научного решения этой сложнейшей и деликатной проблемы, решения тем более ценного, что оно исходит от автора безусловно верующего.

Таганцев вспоминает, что Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. предусматривало специальный раздел (отделение) "О уклонении от исполнения постановлений церкви" и в числе мер наказания включало церковное покаяние как в качестве основного, так и дополнительного наказания. И лишь впоследствии, пишет Таганцев, оно "освободилось от этого вторжения светской власти в недосягаемую для нее сферу Божьего устроения".

Современный юрист вряд ли способен серьезно овладеть и таким инструментом уголовного права, как категория состава преступления и его элементов, без обращения к Лекциям Таганцева. Это касается трактовки им всех элементов состава: объекта, объективной стороны, субъекта и субъективной стороны. В характеристике объекта преступления - это, в первую очередь, понимание его как нарушаемого преступлением охраняемого уголовным законом жизненного интереса, например, субъективного права потерпевшего. При анализе объективной стороны нас не может не привлекать углубленная характеристика действия и бездействия, средств и способов преступной деятельности, скрупулезный анализ существовавших в то время теорий причинной связи. В характеристике субъекта преступления мы бы выделили фундаментальную разработку теории вменяемости, критически рассмотренной автором с разных точек зрения, в том числе с позиций метафизической, индетерминистической и детерминистической формулы вменяемости. О глубине характеристики субъективной стороны и ее востребованности для современного российского законодателя и правоприменителя может свидетельствовать, например, тот факт, что Уголовный кодекс Российской Федерации 1996 г. сформулировал волевой признак косвенного (эвентуального) умысла почти точно по Таганцеву.

 

┌────────────────────────────────────┬──────────────────────────────────┐

│ Часть 3 ст.25 УК РФ: │ Курс Н.С. Таганцева: │

├────────────────────────────────────┼──────────────────────────────────┤

│"... допускало эти последствия либо│"...безразлично к этому относился,│

│относилось к ним безразлично" │допускал его наступление - умысел│

│ │эвентуальный". │

└────────────────────────────────────┴──────────────────────────────────┘

 

Глубиной теоретического анализа отличаются разделы Лекций, посвященные характеристике стадий преступной деятельности, соучастия в преступлении и обстоятельств, исключающих преступность деяния. В первой проблеме нас не может не подкупать позиция Таганцева об исключительном принципе наказуемости приготовительных действий (лишь за наиболее тяжкие преступления), что, впрочем, соответствовало современному ему российскому уголовному законодательству. В связи с этим можно сказать, что УК РФ 1996 г., впервые после Октябрьской революции 1917 г. ограничивший ответственность за приготовление к преступлению только тяжкими и особо тяжкими преступлениями, количество которых, правда, значительно превышает число аналогичных по российскому дореволюционному уголовному праву, учитывал и взгляды Н. С. Таганцева.

Не устарели взгляды автора на понятие соучастия в преступлении, его объективные и субъективные признаки, вопросы добровольного отказа от соучастия. Выдержала проверку временем и позиция автора по отграничению соучастия в преступлении от прикосновенности к преступлению и его принципиально отрицательное отношение к установлению уголовной ответственности за недонесение о совершенном преступлении. "Обязанность доноса, - писал Таганцев, - имеет естественным дополнением награду за донос, всевозможные поощрения доносчиков. Конечно несомненно, что такая система может иногда содействовать раскрытию преступлений, борьба с которыми оказалась не под силу специальным органам; но горе той стране, которая обратит донос в необходимый элемент общественной жизни: ради временных выгод правительство посеет в обществе семена страшной нравственной заразы, которая или грозит вымиранием государственному организму, или потребует громадных и долгих жертв на его исцеление". Нельзя не согласиться со словами Таганцева о "семенах страшной нравственной заразы", ведь судебный террор 30-50-х гг. способствовал размножению в советском обществе бациллы доносительства. И только новый Уголовный кодекс Российской Федерации 1996 г. исключил наказуемость за недоносительство.

Вполне современны и взгляды Таганцева на обстоятельства, исключающие преступность деяния. В особенности глубокому анализу подверглась проблема необходимой обороны, в рамках которой следует выделить позицию автора по вопросам правомерности обороны от неправомерных действий представителей власти. Для отстаивания такого взгляда сенатору Таганцеву необходимо было иметь гражданское мужество.

Проблеме наказания посвящен самостоятельный (второй) том Лекций. Поражает фундаментальность рассмотрения автором этой проблемы. Здесь и исследование о границах карательной деятельности, и скрупулезный анализ теорий наказания, и анализ объекта карательной деятельности и общих свойств наказания, и детальное рассмотрение российской карательной системы начала XX века, и вопросы применения, изменения наказания и освобождения от него.

Предвидение в науке перспектив ее развития - дар, доступный немногим. И вполне провидческими можно назвать взгляды Таганцева по следующей проблеме. К концу XX столетия лишь заканчивается становление международного уголовного права как отрасли международного публичного права, принципы и нормы которой регулируют сотрудничество государств в борьбе с преступностью, как самостоятельной научной и учебной дисциплины (укажем в контексте этого, что первый отечественный учебник по международному уголовному праву был издан лишь в конце 1999 г.*(См. Лукашук И. И., Наумов А. В. Международное уголовное право: Учебник для юрид. факультетов и вузов. М., 1999.)). В Лекциях Таганцева параграф 10 главы второй называется "Взаимопомощь государств в области уголовного права". В нем он достаточно подробно проанализировал, например, такие основополагающие аспекты проблемы, как экстерриториальное (у Таганцева - внетерриториальное) действие уголовного права и выдача преступников. При этом он предугадал, что в будущем экстерриториальное действие уголовного права будет возрастать: "Число таких случаев внетерриториальной правоохраны несомненно будет расти, так как трудно представить, почему рядом с запретом торга черными людьми не воспрещается такая же в известных отношениях торговля желтыми - китайскими кули или даже и белыми - женщинами, сбываемыми на международных рынках в дома разврата..." По этому поводу стоит напомнить, что в самостоятельное международное преступление рабство и работорговля были выделены Конвенцией относительно рабства 1926 г. и дополнительной Конвенцией об упразднении рабства, работорговли и институтов и обычаев, сходных с рабством, 1956 г., а торговля женщинами и детьми без цели обращения в рабство и чаще всего для занятия проституцией - Конвенцией о борьбе с торговлей людьми и эксплуатацией проституции третьими лицами 1950 г.

По традиции Таганцева обычно относят к представителям так называемого классического направления (школы) уголовного права. Последнее было выразителем так называемого юридического мировоззрения, выводившего содержание правовых норм не столько из условий жизни общества (политических, экономических, духовных), сколько из воли законодателя. Такой подход имел и свои достоинства, и свои же недостатки. Классическое направление достигло вершин уголовно-правовой науки в исследовании догмы уголовного права, в изучении уголовно-правовой нормы и других категорий уголовного права как юридических понятий. С другой стороны, отрыв проблемы преступления и преступности от социально-экономических условий жизни общества, обоснование причин преступности безусловной и ничем не обусловленной свободой воли преступника привели к тому, что представители этого направления не смогли дать ответа на о причинах резкого роста преступности и разработать адекватные уголовно-правовые меры борьбы с ними. В связи с этим классическое направление и подверглось ожесточенным нападкам новых направлений в науке уголовного права - антропологического и социологического. Название "классическое" было дано сторонниками этих направлений, вкладывавших в его значение смысл устарелости теоретических воззрений "классиков", не соответствующих современным потребностям общества.

Конечно же, не приходиться спорить, что лекции Таганцева в основном выполнены в ключе самого ценного, присущего классическому направлению, всестороннему и скрупулезному анализу догмы права и приверженности главному принципу уголовного права, в том числе и современного, - nullum crimen sine lege*. В советской юридической науке догматический метод подвергался необоснованным нападкам на него. На самом же деле не следует принижать его значение. Ни методология уголовного права, ни правоприменение в сфере уголовной юстиции обойтись без него не могут. Особое место занимает догматический метод, например, в научном комментировании уголовного закона, что оказывает серьезное воздействие на судебную практику применения уголовно-правовых норм. И в этом смысле Н. С. Таганцев - классик, в кавычках и без кавычек.

Вместе с тем следует согласиться с мнением Н. И. Загородникова, который считал, что "Таганцев не укладывается в бытующую в нашей литературе схему деления ученых-криминалистов на классиков, социологов, антропологов"**. По крайней мере, его теоретический анализ таких уголовно-правовых категорий, как уголовный закон, преступление, объект преступления, наказание, как уже отмечалось ранее, чужд отвлеченного формализма классической школы и ее оторванности от жизни, а, напротив, предполагает наличие социального содержания исследуемых категорий.

К тому же развитие юридической науки привело к определенному сближению классического и социологического направлений в уголовном праве (разумеется, при существовании и непримиримых между ними теоретических позиций). Современное уголовное право не может быть построено на идеях какой-либо одной школы. И если оно претендует на научность и современность, то почти обречено на то, чтобы синтезировать в себе лучшие идеи классического и социологического направлений в уголовном праве с учетом их современных модификаций***.

 

* * *

 

Впервые мне посчастливилось ознакомиться с Курсом лекций Таганцева в 1961 г. в научной библиотеке Казанского государственного университета во время работы над своей дипломной работой. Издание 1902 г. сейчас стало библиографической редкостью. И я рад, что молодые юристы XXI века получат теперь (после переиздания Лекций)**** возможность изучать теоретическое наследие Николая Степановича Таганцева - выдающегося российского криминалиста.

 

А. В. Наумов