II. Выдача преступников

 

86. Обязанность по охранению правового порядка, налагаемая на государство его международными отношениями, может быть выполняема независимо от суда над бежавшими к нам преступниками и посредством их выдачи другому государству для суда и наказания*(584).

Факты выдачи бежавших преступников и даже заключение взаимных обязательств выдачи некоторых категорий преступников можно найти и в древнем мире, и в средние века; в XVIII столетии встречаются нередко уже и более полные договоры о выдаче; но только в новейшее время учение о выдаче ставится на юридическую почву, и сам институт выдачи рассматривается как особая форма охранительной государственной деятельности, входящая в международное уголовное право, хотя нельзя не прибавить, что основы учения о выдаче, а потому и понятие об объеме и условиях ее представляются далеко не установившимися*(585).

Выходя из теорий эгоистических по вопросу об отношении карательной власти государства к преступлениям, учиненным за его пределами, трудно признать какие-либо юридические основания для института выдачи. Скорее нужно или вовсе отрицать ее правомерность, как это и признавали весьма выдающиеся защитники территориального принципа, например, из более новых Пинейро-Ферейра, или основывать выдачу лишь на соображениях политики, на желании оказать услугу соседнему государству, с тем чтобы иметь основание требовать и от него таких же услуг*(586). При такой постановке, конечно, не может быть речи ни о праве одного государства требовать выдачи, ни о юридической обязанности другого выполнить таковое требование, хотя бы даже между этими государствами и были заключены соответственные трактаты*(587); такое начало защищали: из прежних писателей по международному праву - Клюбер, Шмальц, Мартенс, Феликс, Филимор, из криминалистов - Миттермайер. Принадлежность писателей к той или другой из эгоистических теорий определяла только объем возможной выдачи: так, всего шире ставился этот объем сторонниками территориального начала, допускавшими возможность выдачи всех преступников, бежавших из-за границы, эже определялся этот объем сторонниками национального начала, не допускавшими возможности выдачи собственных подданных, и, наконец, всего эже-сторонниками реальной теории, допускавшими возможность выдачи только иностранцев, и притом посягнувших на интересы иностранного государства или на права иностранцев.

Совершенно иначе ставится вопрос о выдаче с точки зрения международных обязанностей правоохраны, по началам теории, коей основания были изложены выше*(588).

Государство в силу тех условий, в которые ставятся его интересы в международном общении государств, в силу сознания своих обязанностей по отношению к другим культурным государствам, не может остаться безразличным к лицам, учинившим где-либо преступное деяние и бежавшим на его территорию. Только в редких случаях оно, как мы видели, может не впустить этих лиц на свою территорию или их выслать; нормальным отношением к этим лицам может быть только предание их суду и наказание.

Осуществление этой обязанности может быть двоякое: или государство само накажет этих лиц с соблюдением условий вышеуказанных, или же передаст их для суда в другое государство, имеющее на то право. Таким образом, по этой же теории, выдача есть такой же юридический институт, в котором проявляется карательная правоохрана государством юридических благ, как и суд за преступные деяния; в этом смысле выдача есть дополнение права суда*(589).

Но почему же государство заменяет суд выдачей? Ответ на это дают общие процессуальные принципы. Преступное деяние, учиненное где-либо в пределах России, дает право каждому суду, в округе которого был задержан преступник, судить и наказать виновного; но, за немногими изъятиями, процесс признает компетентным не суд места поимки, а суд места учинения. Основания этого предпочтения весьма понятны: применение наказания к виновному требует установления бытия преступного деяния и виновности в его учинении данного лица, требует наличности доказательств, могущих создать надлежащее убеждение в органах суда. Такими доказательствами прежде всего и главным образом являются те следы, которые оставляет преступное деяние в предметах материального мира или в памяти людей, бывших свидетелями события; но во всяком случае несомненно, что все эти доказательства с надлежащей полнотой и ясностью могут быть установлены только на месте совершения деяния, что поэтому как интересы государственные, так и интересы заподозренного лица требуют предпочтения разрешения дела на месте учинения деяния. Все эти соображения вполне применяются и к вопросу о судимости преступных деяний, учиненных за границей. Мы имеем право и даже обязанность судить лицо, учинившее убийство в Париже и бежавшее в Россию, мы можем путем дипломатических сношений собрать некоторые необходимые для такого суда материалы; но дать этим материалам полноту, необходимую для правильности судебного решения, возможно в сравнительно немногих случаях. Таким образом, выдача является дополнением права суда в интересах правосудия, в интересах лучшего осуществления карательной государственной деятельности. Это положение имеет существенное значение для определения объема и условий выдачи.

Подобный взгляд на институт выдачи положен и в основу постановления нашего действующего Уложения. "Юридическое основание права и обязанности выдачи, - говорит объяснительная записка, - коренится в принципе солидарности государств относительно совместной защиты против деяний, колеблющих юридический порядок, составляющий как бы общее благо всех культурных народов. Эта обязанность взаимной помощи не только заключает в себе интерес общегосударственный, но и представляет несомненную выгоду для всякого отдельного государства, обеспечивая за ним взаимность других держав и являясь средством защиты против лиц, проявивших опасную для общественного порядка деятельность. В этом последнем отношении выдача частью пополняет, частью заменяет суд и наказание по нашим законам за деяния, совершенные иностранцами за пределами России. Замена судебного разбирательства в России выдачей представляет ту выгоду, что доказательства виновности будут рассматриваться на самом месте совершения преступного деяния, где собирание таких доказательств, как уличающих, так и оправдывающих виновного, представляется более легким и где, следовательно, более гарантируется справедливость приговора". В "Журнале Особого совещания при Государственном Совете" это положение выражено еще определеннее: "Все цивилизованные государства, в силу заключенных между ними договоров или по началу установившейся взаимности, признают в настоящее время, что более или менее существенные условия гражданского быта, сделавшиеся общими во всем образованном мире, должны быть охраняемы от направленных против них преступных деяний, где бы последние ни совершались... При существовании такого начала в законодательстве вопрос о выдаче преступников является в сущности вопросом не о их наказуемости, но лишь о подсудности, ибо он сводится к тому, подлежит ли виновный суду того государства, в котором он совершил преступное деяние, или того, в котором он находится".

Подобный же принцип был высказан Мюнхенским конгрессом Института международного права, который в десятом пункте своих резолюций постановил: "Всякое государство, которого законодательство признает принципы права христианских государств, имея в своих руках виновного, может его судить и наказать, предполагая, разумеется, что существуют вполне достаточные доказательства учинения им тяжкого преступления и его виновности, если при том самое место учинения этого преступного деяния не может быть констатировано, или выдача виновного не может быть допущена, или же признается опасной"*(590).

Но, как было выше указано, право государства наказывать за преступные деяния, учиненные за пределами государства, требует для своего реального осуществления, чтобы объем и условия этого права были определены законами государства; поэтому и выдача, как институт юридический, должна покоиться на положительных правоосновах.

Однако по самому существу вопроса этими основами не могут быть только законы отдельного государства, так как речь идет о взаимных юридических отношениях двух государств, а такую же роль играют договоры или трактаты. Впрочем, современная международная практика указывает рядом с трактатами другое, так сказать, обычное основание выдачи - взаимность. Так, Оксфордский съезд Института международного права во второй своей резолюции высказал: "Выдача может быть практикуема наиболее твердым и правильным образом только в том случае, когда существуют трактаты; поэтому желательно, чтобы такие трактаты делались более и более многочисленными. Тем не менее не одни трактаты делают выдачу правомерным действием: она может практиковаться даже при отсутствии всяких договорных отношений"*(591).

87. У нас в России*(592) первым договором о выдаче является Договорная запись 19 октября 1649 г. с Швецией о выдаче перебежчиков, причем таковыми по договору почитались не одни преступники, но вообще все лица, бежавшие из одной страны в другую.

Точно так же и договоры, заключенные Россией в XVIII и первой половине XIX столетия, имели главным образом в виду не преступников, а политических выходцев и военных беглых. Только с 1866 г., т.е. после издания Судебных уставов, водворивших полное доверие в иностранных государствах к правильному отправлению правосудия в России, наше правительство стало заключать специальные конвенции о выдаче преступников. Первым таковым трактатом был Договор с Данией 15 октября 1866 г. (Полное собрание законов, N 43737)*(593). Кроме того, по отношению к некоторым другим государствам выдача определяется началом взаимности; таковы, например, наши отношения по этому вопросу к Франции, так как начатые в 1838 г. переговоры о заключении трактата о выдаче не имели последствий.

Конвенции дают твердое основание для решения вопросов о выдаче между отдельными государствами; но заключаемые в разное время, при разнообразных политических условиях, эти конвенции при их взаимном сопоставлении представляют крайнее разнообразие, не имеющее никаких достаточных оснований: так, например, само число преступных деяний, относительно которых допускается выдача, колеблется в наших договорах между семью (первый договор с Нидерландами) и двадцатью семью (договор с Англией); еще более, конечно, различия представляют другие второстепенные условия выдачи*(594). Поэтому как в науке права, так и в законодательной практике все более и более развивается стремление регулировать эти международные отношения общими законами, которые внесли бы, как выразился Оксфордский конгресс членов института международного права 1880 г. в одном из своих положений, желаемое единство и твердость в эту столь важную отрасль международных отношений.

Такие постановления могут или содержаться в особых экстрадиционных законах, или же относящиеся до выдачи общие постановления могут быть вносимы в соответственные разделы уголовных и процессуальных законов. Но и в том и другом случае эти общие постановления, конечно, могут служить только основой, на которой должны быть построены договоры о выдаче; практическую же силу, обязательность все эти положения могут получить только благодаря трактатам или установившейся взаимности. Таким образом, принятие государством особого закона о выдаче само по себе вовсе не обязывает его к выдаче такому государству, с которым нет ни трактатов, ни взаимности.

Общие экстрадиционные законы появились прежде всего в Бельгии (первый Закон 1833 г., последний 1874 г.), а ныне таковые законы существуют также в Англии, Нидерландах, некоторых государствах Америки и в Швейцарии*(595). В Германии и Венгрии общие положения о выдаче внесены в уголовные кодексы.

В Уложении 1845 г. содержалось лишь краткое указание относительно выдачи в ст.173, где говорилось, что русские подданные, совершившие у нас одно из преступлений, в этой статье указанных, и бежавшие за границу, по выдаче их нам судятся и наказываются по нашим законам. Действующее Уложение посвящает выдаче особую статью, допуская выдачу как по трактатам, так и без них, на основании взаимности*(596).

88. Переходя к рассмотрению института выдачи по существу, с точки зрения материального уголовного права, необходимо остановиться на двух главных вопросах: кто подлежит выдаче и за какие преступные деяния выдача допускается?

Первый вопрос об объекте выдачи может быть рассматриваем с нескольких точек зрения.

Выдача может относиться только к лицам, учинившим преступное деяние за границей; ни в каком случае не может быть предъявлено нам требование о выдаче иностранца, учинившего преступное деяние на нашей территории и не пользующегося экстерриториальностью; государство места учинения может, не наказывая такого иностранца, выслать его за свои пределы, но право высылки не тождественно с обязанностью выдачи.

Россия, конечно, может требовать выдачи преступников, учинивших преступное деяние как в пределах Империи, так и в Великом княжестве Финляндском, так как все наши трактаты заключаются от имени России как единого целого.

Далее, может быть требуема выдача только лица, бежавшего в Россию, включая сюда и Финляндию, или же попавшего к нам вследствие кораблекрушения, захвата в качестве военнопленного, или выданного нам третьей державой, - одним словом, лица, находящегося в нашей власти.

Требование о выдаче может быть предъявлено, например, России только относительно лица, учинившего за границей преступное деяние. Но как определить понятие такого деяния? В ответах на этот вопрос прежде всего проявляется различие во взглядах на юридическое существо выдачи. Если видеть в ней только услугу, оказываемую нами дружественной державе в области отправления правосудия, то, конечно, понятие "преступного" будет определяться исключительно по законам страны, требующей выдачи. Так, проф. Мартенс, говорит: "Выдача должна последовать за все деяния, признаваемые преступными по законам места их совершения, будут ли они - да или нет - наказуемы по законам местопребывания или законам национальным - все равно. То соображение, что выдача лица, не совершившего деяния, преступного по законам государства, от коего она требуется, явилась ли актом, противным его уголовной совести, всем его воззрениям юридическим и нравственным, конечно, разумно и справедливо, но редко может получить практическое применение; ибо дело касается взаимных отношений государств образованных, европейских, которых понятия и законы уголовные по существу резко не различаются". С точки же зрения теории, признающей в выдаче особый вид охранительно-карательной деятельности, создаваемой международными отношениями государств, определение преступности деяния, за которое допускается выдача, по законам страны, в коей укрылся преступник, является не только "разумным и справедливым", но юридически единственно правильным, так как карательно-охранительная деятельность, в какой бы форме она ни проявлялась, может иметь место только относительно деяний, признаваемых по законам страны преступными, но, с другой стороны, допустимость выдачи известной группы преступных деяний совмещает в себе допустимость таковой и по обвинению в покушении или в соучастии*(597).

Для выдачи необходимо, чтобы деяние было преступным по законам страны, от которой требуют выдачи; но для выдачи вовсе не требуется, чтобы по этим законам определялась и наличность условий, необходимых для применения наказания в конкретном случае. Положим, Германия требует от России выдачи бежавшего к нам преступника; может ли последний доказать недопустимость выдачи, ссылаясь на то, что он учинил это деяние в припадке умоисступления, в состоянии необходимой обороны, что он, при обвинении, например, в подделке денежных знаков, своевременно открыл участников подделки и т.п., одним словом, что он находился в таком состоянии или при таких условиях, которые по русским законам устраняют наказуемость? Очевидно, что признание возможности подобной ссылки служило бы основанием для производства у нас полного судебного разбирательства по каждому требованию о выдаче, т.е. лишало бы выдачу всякой целесообразности*(598).

Таким образом, объектом выдачи может быть лицо, учинившее деяние, признаваемое преступным как по законам страны, которая требует выдачи, так и по законам страны, от которой выдача требуется но так как мы видели, что не всякое деяние, признаваемое преступным по нашим законам, но учиненное за границей, может быть у нас судимо и наказуемо, то понятно, что выдача может быть допущена и относительно лица, учинившего такое преступное деяние, за которое оно не может быть преследуемо у нас. Процессуальные условия судимости не совпадают с материальными условиями преступности, а потому в этом отношении выдача, по своему объему, может быть шире права суда.

Если относительно лица, учинившего преступное деяние и бежавшего из государства места учинения сего деяния, существует право уголовного преследования только со стороны одного этого государства, то вопрос о выдаче стоит довольно просто; но он значительно осложняется, если подобное право принадлежит различным государствам.

При этом в последнем случае возможна двоякая комбинация: 1) конкурирующие права относятся к одному и тому же преступному деянию данного лица; 2) конкурирующие права относятся к различным деяниям, но учиненным одним и тем же лицом.

Первый вид, в свою очередь, допускает несколько оттенков. Всего чаще такая коллизия возможна между государством места учинения и государством, куда бежал виновный: преступник, перебежавший в Россию, учинил в Германии такое деяние, за которое он может быть судим и наказан у нас. В этом случае возможно, что требование о выдаче будет предъявлено в такое время, когда это лицо было не только привлечено к ответственности, но когда по поводу учиненного им преступного деяния состоялся приговор, вошедший в законную силу; тогда, конечно, на основании принципа non bis in idem, оно не может быть выдано: в глазах нашего правосудия виновный искупил свою вину,каковы бы ни были притязания по отношению к нему государства места учинения. В этом смысле статья 13 действующего Уложения прямо постановляет, что "выдача допускается, если только виновный не был в России за то деяние осужден, оправдан или освобожден от наказания в установленном порядке".

Но если деяние, по поводу которого предъявлено требование о выдаче, не есть res judicata? В этом отношении все зависит от постановки, данной в нашем законе субсидиарному карательному праву относительно деяний, за границей учиненных. Если это право поставлено как исключительное, например относительно русских подданных, учинивших преступное деяние за границей, то, конечно, требование о выдаче удовлетворяемо быть не может, здесь возможно только требование о наказании; но если право поставлено альтернативно, условно, то, разумеется, от усмотрения страны, в которую бежал преступник, зависит: или судить бежавшего по своим законам, или выдать.

При этом для выдачи в последнем случае безразлично, находятся ли в наличности такие условия, которые по нашим законам необходимы для возбуждения уголовного преследования, или нет. Выдача несомненно может быть допущена, хотя бы выдаваемый ссылался на то, что по нашему праву для выдачи за учиненное им деяние необходима частная жалоба, а таковая в данном случае предъявлена не была, или что у нас преследование уже невозможно за истечением установленного нашими законами срока давности и т.п.*(599) Затруднение возникает разве в том случае, когда по делу, по коему предъявлено требование, было уже возбуждено уголовное преследование у нас, но затем прекращено по наличности законных к тому причин; при этих условиях деяние не может быть судимо у нас, а потому и не может служить основанием выдачи*(600).

Если, конечно, относительно деяния, по коему требуется выдача, у нас производится уголовное дело, еще не разрешенное в законном порядке, то это обстоятельство может служить основанием для приостановки выдачи, не предрешая, однако, вопроса об отказе.

Другой случай составит коллизия требований о выдаче, предъявленных несколькими государствами к государству места убежища, по поводу одного и того же преступного деяния известного лица. Хотя все договоры о выдаче имеют в виду прежде всего преступные деяния, учиненные на территории государства, требующего выдачи, но многие из них содержат дополнительное условие о возможности выдачи и по обвинению в преступном деянии, учиненном не на территории, если только такое деяние, направленное, например, против его подданных, или, наоборот, учиненное его подданными, может быть наказуемо по законам требующего государства. Такая конкуренция требований возможна, следовательно, для государства, чей подданный был бежавший или против интересов коего учинено преступное деяние*(601). Наконец, возможны случаи коллизии вследствие юридического характера данного деяния, например относительно длящихся деяний, учиненных частью в одном, частью в другом государстве. Для разрешения этих коллизий могут быть приняты во внимание два соображения: во-первых, по общему правилу, первенствующее значение должно бы иметь требование государства места учинения преступного деяния*(602), а после него требование государства, которого он подданный; во-вторых, при признании равной важности требований предпочтение должно быть отдано требованию, прежде предъявленному*(603).

Совершенно другую группу представляет коллизия по поводу различных преступных деяний одного и того же лица: Германия требует от нас выдачи преступника, который учинил в России преступное деяние, и притом или ранее того деяния, по поводу коего требуется выдача, или после. В подобных случаях возможность суда над ним в пределах России в принципе может быть только основанием для отсрочки выдачи, но не для отказа в ней; но, разумеется, Россия в этом случае имеет полную возможность не возбуждать у нас вовсеуголовного преследования ввиду тяжести преступного деяния, учиненного за границей, и прямо удовлетворить предъявленное требование о выдаче.

Подобное же столкновение возможно и относительно требований нескольких иностранных государств: Германия требует выдачи какого-либо лица по поводу учиненной им там кражи, а Австрия - выдачи того же лица по поводу учиненного им в Австрии убийства. При этом условии решение должно быть поставлено в зависимость: 1) от уголовной важности предъявленных обвинений и 2) вслучае их однородности - от времени предъявления требования*(604).

89. Совершенно иного рода вопросы относительно лица, подлежащего выдаче, вытекают из соображений не юридических, а политических, а именно вследствие подданства выдаваемого. В этом отношении возможна троякая комбинация.

Требуется выдача: 1) подданного той державы, которой предъявлено требование о выдаче, 2) подданного державы, требующей выдачи, и 3) подданного третьей державы.

Что касается первой группы лиц*(605), то вопрос об их выдаче прошел несколько фазисов: в средние века и до XVIII столетия при выдаче не делалось никакого существенного различия между своими и чужими подданными; затем, в XVIII столетии и в особенности в XIX, и в законодательствах, и в доктрине, по-видимому, незыблемо утвердилось положение, что собственные подданные не выдаются, причем одни государства ставили это положение как одну из конституционных гарантий личности, другие видели в этом только привилегию своих подданных, от которой государство могло и отказаться. Наконец, во второй половине XIX века в литературе появились весьма сильные возражения против этого принципа, так что, например, Оксфордский съезд 1880 г. членов Института международного права принял такую резолюцию: "Между государствами, коих уголовное законодательство покоится на аналогичных основаниях и которые питают взаимное доверие к их судебным установлениям, выдача собственных подданных будет средством обеспечения правильного отправления уголовного правосудия, так как весьма желательно, чтобы подсудность всегда имела своим основанием "forum delicti commissi" *"Место суда совершенного проступка (лат.).".

Еще сильнее высказалось это направление на Брюссельском тюремном конгрессе 1900 г., на котором этот вопрос был включен в программу. Не только принцип выдачи собственных подданных нашел сочувствие почти во всех докладчиках, между которыми были г-да Канонико, Пессина, Rolin, но они были признаны и огромным большинством как в отделениях (в том числе Thiry, Beranger, Brusa), так и в общем собрании, принявшем форму проф.Гарсона: "Между странами, коих уголовное законодательство покоится на аналогичных основах и которые питают взаимное доверие к их судебным учреждениям, выдача подданных может быть средством обеспечения правильного отправления уголовного правосудия, так как desideratum *"Желаемое; то чего не достает (лат.)." науки-рассмотрение каждого дела в месте его учинения".

И действительно, нельзя не сказать, что, смотря на выдачу как на институт юридический, заменяющий, в интересах права и справедливости, судимость бежавшего к нам по нашим законам, трудно найти какие-либо юридические основания в защиту такого положения, так что все соображения новейших его защитников имеют не юридический, а уголовно-политический характер.

Государство, говорят они*(606), и его подданные находятся по отношению друг к другу во взаимном обязательстве. Если, с одной стороны, подданный обязан повиновением законам своего отечества, то последнее должно защищать его силой этих законов. Подчиняя своего подданного иностранной юрисдикции, лишая его таким образом гарантий отечественного правосудия, государство не выполнило бы своих обязанностей по отношению к нему. С другой стороны, государство не может вполне доверять чужеземному правосудию, хотя бы последнее, по своей судебной организации, и представляло все желательные в интересах подсудимого гарантии, так как все же нельзя рассчитывать на полное беспристрастие иностранных судей и ожидать, что они отнесутся к чужеземцу с тем же вниманием и снисходительностью, как к своему соотечественнику: общественное мнение скорее возмущается проступком, совершенным иностранцем, и судьям пришлось бы действовать под давлением этого мнения; защита иностранца представляется более трудной по незнанию им местного языка, обычаев; наконец, законы и учреждения различных государств находятся далеко не на одной ступени развития. Совершенно отличная уголовная процедура, жестокость наказаний, неудовлетворительность судебной организации должны побуждать государство к отказу в выдаче собственного подданного. Кроме того, с точки зрения интересов уголовного правосудия, выдача соотечественника, учинившего за границей преступление, не является безусловно необходимой: последний может быть подвергнут преследованию и суду в своем отечестве. Некоторые же защитники этого положения указывают еще и на то, что такой выдачей нарушалась бы суверенность государства, так что выдача была бы нарушением обязанностей государства по отношению к своим подданным; а немецкие писатели прибавляют, что это противоречило бы исконным германским воззрениям и коренным началам нашего современного государственного строя Германии.

На это сторонники противоположного воззрения*(607) возражают, что принцип невыдачи собственных подданных является не только лишенным основания, но даже и невыгодным для правосудия. Правильный разбор дела, всесторонняя оценка улик и доказательств, несомненно, могут быть скорее осуществлены при судимости виновного в месте совершения им преступления, а не в отстоящем от него иногда на громадное расстояние месте обнаружения преступника; в силу этих соображений, признание предпочтительной компетентности суда иностранного и, следовательно, допустимость выдачи собственных подданных является одинаково желательной и в интересах общества, и в интересах подсудимого, гарантируя справедливость приговора. Указание же на то, будто такой выдачей колеблется принцип независимости государства и разрушается право каждого гражданина судиться только по своим законам и перед судьями своей страны, едва ли может быть признано доводом, вполне убедительным. Принцип государственной суверенности был бы действительно поколеблен, если бы дело шло об ответственности за деяния, учиненные в пределах нашего государства: в случаях этого рода, конечно, обязательная передача какого-либо преступника для суда иноземному государству была бы нарушением прав территориальной власти; но о таком нарушении нет и речи в разбираемых случаях. Точно так же указание на право каждого судиться по законам своей страны несогласимо с существующими международными отношениями, так как ни один иностранец, совершивший, например, преступное деяние в России, не может требовать признания неподсудности нашим судам его поступка; государственная власть может внимательно следить за интересами своих подданных, находящихся за границей, может тщательно ограждать их от каких-либо несправедливостей - этим она, несомненно, выполняет свой долг; но из такой обязанности охраны интересов своих подданных не вытекает право на исключительную их подсудность судам отечества. В международной практике выдачи мы видим, что Англия постоянно допускала выдачу своих подданных, а между тем трудно указать другое государство, столь ревностно охранявшее принцип суверенности. Даже после того, как в последних трактатах Англия стала признавать положение о невыдаче собственных подданных, она не затруднилась выдать Австрии в 1876 г. Турвиля, обвинявшегося в убийстве своей жены, учиненном в Тироле*(608). Североамериканские Штаты также постоянно держались системы выдачи собственных подданных, и еще в 1845 г., по поводу договора с Германией, Америка отказала включить в договор пункт о невыдаче собственных подданных.

Все же прочие возражения, приводимые защитниками невыдачи, вполне устраняются тем, что выдача собственных подданных может быть признаваема не безусловной, а условной обязанностью, так что государство может отказаться от ее выполнения или по отношению к отдельной стране, или же по отношению к каким-либо специальным преступным деяниям.

Россия во всех своих трактатах держится системы невыдачи собственных подданных*(609); точно так же сохранено это начало и в действующем Уголовном уложении. Как говорится в объяснениях к статье 10(13), "редакционная комиссия, признавая всю справедливость соображений, приводимых против невыдачи собственных подданных, не решилась ввести его в текст ввиду того, что противоположное начало усвоено не только в наших трактатах, но и в договорах почти всех европейских государств, включая сюда даже отчасти и Англию; что, следовательно, если бы Россия и признала ныне принцип выдачи наших подданных иностранным державам, то ни по трактатам, ни по началу взаимности она не могла бы получить от других держав согласия на принятие этого принципа, а потому этим или нарушались бы начала международной равноправности, или же самое постановление, как не соответствующее нашим договорам и международным обычаям, оставалось бы мертвой буквой".

Правило о невыдаче собственных подданных, конечно, у нас распространяется как на подданных Империи, так и на граждан Великого княжества Финляндского, как на подданных прирожденных, так и на натурализованных, но на последних, по общепринятым в международном праве воззрениям, только в том случае, если они были натурализованы до момента учинения преступного деяния, по поводу коего предъявлено требование о выдаче*(610), как это, между прочим, выражено в постановлениях Оксфордского съезда и в большинстве новейших трактатов о выдаче.

Иногда, хотя и в виде исключения, объем выдаваемых лиц еще более расширяется*(611); так, например, по нашим трактатам с Нидерландами, к природным жителям причисляются и те иностранцы, которые водворились в стране и, состоя в браке с туземкой, имеют от нее детей, рожденных в стране, а по договору с Данией - иностранцы, поселившиеся в стране. Несостоятельность подобного расширения вполне очевидна уже из того, что эти лица при действии, например, Уложения 1845 г. приобретали даже более прав, чем подданные: если такой иностранец убил бы в Голландии голландского подданного и бежал в Россию, то он не мог быть, согласно трактату, выдан и в то же время не мог быть наказан и в России.

По Договору нашему с Турцией 1783 г., выдача не допускалась относительно турок, бежавших в Россию и принявших христианство, или русских, бежавших в Турцию и принявших там ислам.

Вторую группу составляют подданные страны, требующей выдачи, относительно которых никаких ограничений, не зависящих от свойства их деяний, допущено быть не может.

Подобное же правило должно быть принято и относительно подданных третьей державы, хотя большинство трактатов признают выдачу этих лиц не обязательной, а факультативной, ввиду того что могут быть случаи, когда такая выдача не будет согласна с принципами права и справедливости, например когда страна, требующая выдачи, и страна, подданный которой должен быть выдан, находятся между собой в войне или в явно враждебных отношениях*(612). Точно так же международные обычаи и трактаты в случаях этого рода требуют уведомления, а иногда и согласия страны, чей подданный выдается, прежде осуществления выдачи, так как за этой страной признается как бы право надзора и охраны ее подданных, подлежащих выдаче*(613).

90. Второй капитальный вопрос в учении о выдаче относится к определению круга тех преступных деяний, по поводу которых требование о выдаче может быть предъявлено.

Прежде всего, несомненно, что так же, как и относительно судимости у нас преступных деяний, учиненных за границей, принцип целесообразности не допускает расширения выдачи на все преступные деяния, как бы они ни были маловажны: нельзя себе представить применение выдачи и отсылки, положим, в Испанию из Петербурга лица, которое должно быть там судимо и наказано за маловажное нарушение. Поэтому или в трактатах, или в законах о выдаче всегда определяются известные пределы преступных деяний, допускающих выдачу.

Объем деяний, допускающих выдачу, устанавливается по двум системам. Наиболее распространенная в ныне существующих трактатах есть система перечневая, т.е. система исчисления в договорах всех тех преступных деяний, по поводу которых допускается выдача*(614).

Но эта система представляет два существенных неудобства: во-первых, она совершенно произвольна, что уже видно из крайне разнообразного числа преступных деяний, упомянутых в отдельных трактатах, числа, колеблющегося, например, у нас между 7 и 27; во-вторых, по самой трудности определения в трактатах посредством простого наименования существа деяний, допускающих выдачу, и притом еще определения на общедипломатическом языке - французском.

"Определения отдельных преступлений в кодексах, - говорит объяснительная записка к действующему Уложению, - представляются настолько различными, что, например, сопоставление французского и русского текста наших трактатов вызывает значительные и почти неразрешимые юридические сомнения о характере деяний, входящих в этот перечень и допускающих выдачу. Так, во многих наших договорах из группы преступлений против жизни указывается на "assassinat" и "meurtre", термины, переводимые в русском тексте словами "убийство" и "умерщвление", вследствие чего возбуждается, например, сомнение в том, какие именно виды убийства, указанные в нашем Уложении, могут быть подводимы под понятие умерщвления, или в том, может ли на основании такого постановления допускаться выдача за отравление, детоубийство, сомнение, тем более естественное, что в других наших договорах эти последние деяния упоминаются самостоятельно. Точно так же, например, почти во всех трактатах находится в перечне преступлений "vol avec circonstances aggravantes" - термин, переводимый в русском языке выражением "кража с отягчающими обстоятельствами", т.е. понятием, в действительности далеко не однозначащим с вышеприведенным термином французским, так как по большинству кодексов Западной Европы этому понятию соответствует не только тайное, но и открытое и даже иногда насильственное похищение чужой собственности, а согласно с терминологией нашего Уложения 1845 г. понятие кражи ни в каком случае не могло быть распространяемо ни на грабеж, ни на разбой. Поэтому при толковании подобных постановлений приходится или прибегать к произвольному расширению терминов, или даже к дополнительным трактатам"*(615).

По другой системе устанавливаются известные общие признаки в виде минимального наказания, например года или двух лет тюрьмы, или принадлежности деяния к известному классу преступных деяний, а затем указывается, какие деяния, хотя и входящие в эти пределы, не могут служить основанием выдачи.

Этой системы держится наше Уголовное уложение, допуская выдачу за тяжкое преступление или преступление, с тем, однако, чтобы в отдельных трактатах были определяемы более подробные ограничения.

При установлении такого общего предела дальнейшее различие будет зависеть от того, какое законодательство берется в расчет при конкретном определении этого предела. Если смотреть на выдачу как на акт юридической помощи, оказываемой государству, требующему выдачи, оценка сравнительной важности деяния может быть делаема с точки зрения государства, требующего выдачи*(616); если же смотреть на выдачу как на проявление субсидиарной карательной деятельности, то определение важности деяния может быть делаемо только с точки зрения государства выдающего, как этого требует, например, англо-американская практика; или же, наконец, как это принято во многих европейских трактатах, значение деяния определяется по совместномуприменению законов государства, требующего выдачи, и государства выдающего.

91. Но из этой группы тяжких деяний, обусловливающих выдачу, в трактатах делаются более или менее постоянно, известные исключения; так, например, почти во всех трактатах не признается обязанность выдачи виновных в дуэли, безотносительно к тем наказаниям, которые назначаются за дуэль; не допускается выдача лиц, обвиняемых в религиозных проступках, а равно в большинстве договоров не упоминаются проступки против нравственности, обиды, преступные деяния по службе, противодействие властям и т.п.; но в особенности крупное изъятие допускается относительно преступлений политических.

Принцип невыдачи виновных в политических преступлениях установился сравнительно в недавнее время*(617). Прежде бежали в чужие страны большей частью лица, политически скомпрометированные, имевшие достаточно средств к жизни вне родины. С другой стороны, только ими и интересовалось государство, откуда они бежали, так как, оставаясь за границей, они могли быть опасными для него. Обыкновенный преступник, переступивший пределы государства, укрывшийся на чужбине, переставал интересовать отечественное правосудие. Оттого большинство известных нам примеров выдачи с XV до XVIII столетия относятся, главным образом, к преступникам политическим. Впервые принцип невыдачи политических преступников был прямо поставлен в конце XVIII столетия*(618). В 1798 г. Англия потребовала выдачи четырех лиц, принимавших участие в ирландском восстании; но так как двое из них были французские натурализованные подданные, то французский резидент воспротивился их выдаче; однако Гамбург под давлением других держав, а в особенности России, выдал этих лиц; тогда по поводу этой выдачи Наполеон послал Гамбургу грозное письмо, в котором называл выдачу политических беглецов варварским поступком, и Гамбург сильно поплатился за эту выдачу: на все его суда, находившиеся во Франции, было наложено эмбарго*(619).

Но и позднее выдача политических преступников не прекращалась; сама Франция неоднократно и выдавала, и требовала выдачи таковых; в большинстве трактатов, заключенных в три первые десятилетия прошлого столетия, в число деяний, допускающих выдачу, вносились и посягательства на государственную безопасность, восстание, оскорбление величества и т.д. *(620) Только после Июльской революции и в особенности после бельгийского Закона о выдаче 1833г. принцип невыдачи политических преступников делается общепризнанным международным положением, так что когда в 1849 г. Австрия и Россия потребовали от Турции выдачи венгерских инсургентов и Турция отказала в этом, то лорд Пальмерстон в своей ноте к австрийскому и русскому правительствам, защищая Турцию, ссылался на принцип невыдачи политических преступников как на начало, уже вполне установившееся в международном праве*(621).

У нас в России примеры дачи убежища эмигрантам и политическим выходцам, французским и греческим, встречаются еще в прошлом столетии*(622), но в договорах это начало установлено только в недавнее время. Так, хотя в Трактате с Данией 1866 г. и не содержится никакого указания по сему предмету, но ввиду того, что в нем подробно перечислены деяния, за которые выдача допускается, и в этом перечне преступления политические не упомянуты, несомненно, что трактат не признает возможности выдачи за таковые. Затем, в первом нашем Договоре с Голландией 1867 г. было постановлено в ст.6: "Преступления и проступки политические исключаются из настоящей конвенции", а далее прибавлено, что "лицо, на выдачу коего последовало согласие, не может ни в каком случае быть преследуемо или подвергнуто наказанию ни за какой политический проступок, предшествовавший выдаче, или же за какое-либо действие, состоящее в связи с таковым проступком". Эти положения в сходных выражениях повторялись потом и во всех наших позднейших трактатах*(623).

Проект Редакционной комиссии в последней части ст.10 содержал положение: "Не подлежит выдаче иностранец, учинивший преступление или проступок политические, направленные против иностранного государства"; но при окончательном изложении проекта в совещании при Министерстве юстиции этой статье, ввиду сделанных по этому предмету указаний Министерства иностранных дел, была придана более условная редакция: "Не подлежит выдаче учинивший политическое преступление или проступок, направленные против иностранного государства, если по договору или по установившейся взаимности выдача признается недопустимой", и, наконец, в редакции ст.13, данной Государственным Советом, всякое указание на невыдачу политических преступников исключено, так что разрешение этого вопроса зависит от каждого договора или от установившейся взаимности.

На чем же основывается принцип невыдачи собственных подданных?

Выходя из того соображения, что выдача есть акт карательной юстиции, заменяющий собою право суда над лицом, учинившим преступное деяние за границей, можно сказать, что так как большинство современных государств не наказывает политические преступления, учиненные за границей иностранцами против иностранного государства, то оно не может и выдавать учинивших таковые. Но подобное основание слишком формально и может быть устранено простым дополнением уголовных законов. Поэтому рядом с формальным основанием указывают на доводы по существу. Эти преступления, говорят защитники разбираемого положения, имеют относительный характер по месту и времени: в них не заключается абсолютной преступности, служащей основанием международной уголовной охраны. Подобные преступления очень часто грозят вредом и опасностью только тому государству, против государственного строя коего они направлены, и не представляют ничего опасного для других держав: не может республиканское государство смотреть, как на человека опасного, на лицо, пытающееся заменить в соседней стране монархический образ правления республиканским. Даже если преступник бежал из одной монархической страны в другую, того же государственного типа, то приведенное соображение сохраняет свою силу, так как сходство типов может относиться только к общим началам устройства, а не к их реальному проявлению, а преступление направляется именно против последнего: преступник посягает не на конституционный образ правления вообще, а восстает против определенного конституционного правительства. С другой стороны, говорят они, так же изменчивы политические преступления и во времени. Как учит нас история, с изменением образа правления страны нередко совершенно изменяется и отношение к лицам, посягавшим на прежний государственный порядок: из политических преступников они обращаются в борцов за свободу. Поучительна в этом отношении, замечает проф.Гольцендорф, надпись на памятнике, поставленном в Неаполе на piazza dei martiri *"На площади мучеников (ит.)." гражданам, павшим за единство Италии: "Славной памяти неаполитанских граждан, которые своей смертью на полях битв или на эшафоте доставили народу свободу". Благодаря этому относительному характеру таких преступлений участие в политических преступлениях не кладет на виновного того пятна, которое клеймит большинство общих преступников. История, говорит профессор Блюнчли в своем докладе Оксфордскому съезду, сверх того показывает, что политические преступники не всегда дурные или злые люди, а часто являются людьми возбужденными, с твердой верой, иногда даже благородными и достойными уважения патриотами; не своекорыстие и личный расчет, а житейская неопытность, ошибочно понимаемые интересы отечества являются весьма нередко исключительными стимулами подобных деяний. Оттого не заинтересованные непосредственно в данном деянии государства весьма часто не решаются возбужать преследование или выдавать таких лиц.

Кроме того, прибавляют защитники невыдачи политических преступников, выдача с точки зрения юридической является эквивалентом суда в стране убежища; только потому, что выдача гарантирует более справедливое решение дела и установление виновности или невинности заподозренного в случае суда на месте совершения преступления, она и допустима; но в другом положении находятся в этом отношении политические преступники: история указывает нам, сколько страстности вносится именно в процессы этого рода. Дух партий заставляет нередко жертвовать интересами правосудия; притом же и помимо пристрастия, проявляющегося в отдельных случаях суда, нельзя не заметить, что и по законам процессуальным весьма часто преступления политические стоят в иных условиях, чем общие преступления.

Этими соображениями обосновывают невыдачу политических преступников, хотя справедливость требует прибавить, что большинство сих доводов имеет весьма условное значение. Непозорный характер учиненного деяния может встретиться и при других преступных деяниях; но сам по себе он, однако, не служит причиной невыдачи при убийстве из мести, ревности. Относительный характер преступности почти исчезает в политических преступлениях позднейшего времени, в коих рядом с антигосударственным элементом становится элемент антисоциальный; можно ли утверждать, что преступные посягательства, учиненные членами социально-революционной партии, а в особенности анархистами, грозят только тому или другому отдельному государству: они направляются на блага и интересы, общие всем культурным народам, становятся международными преступлениями. Мало того, существенно изменились ныне средства и приемы политической борьбы, все менее и менее напоминая отношения воюющих сторон, с которыми обыкновенно сравнивали политических преступников и борющееся с ними правительство.

Оттого понятно, что вопрос о выдаче политических преступников вступает ныне, несомненно, в новый фазис, и объем политических деяний, устраняющих выдачу, начинает все более и более уменьшаться. Любопытным указанием является то обстоятельство, что, например, проф. Блюнчли, бывший прежде одним из главных сторонников принципа невыдачи за всякое политическое преступление, в докладе своем Оксфордскому конгрессу уже значительно отступил от прежних воззрений, прибавляя, что все соображения о невыдаче не имеют значения в тех случаях, когда подвергается опасности или нарушается не только политический строй данного государства, но общественный и законный порядок всех цивилизованных стран: против международных зол, замечает он, необходимы международные средства*(624).

Что же такое политические преступления, не допускающие выдачи?*(625)

Ответ на это может быть двоякий - или формальный, или по существу. С первой точки зрения, политическими должны быть признаваемы те деяния, которые прямо отнесены к таковым или на основании трактатов, или по экстрадиционным законам*(626). Но, конечно, такое определение, могущее служить достаточно твердым основанием для решения этого вопроса в отдельных случаях, оставляет вовсе не решенным вопрос по существу: какие же именно деяния должны быть указаны в таких трактатах или законах?

Поэтому надо обратиться к рассмотрению данного понятия по существу.

В этом отношении прежде всего нужно сделать два замечания: во-первых, понятие политического преступника не должно быть смешиваемо с понятием политического выходца; последними могут быть лица, оставившие данную страну по несоответствию ее государственного режима с их убеждениями и мнениями, или же лица, заподозренные в политической неблагонадежности, в составлении враждебных для правительства планов и т.п., но не учинившие никаких преступных политических деяний, наказуемых по законам данной страны; во-вторых, необходимо различать понятие политических преступлений в обширном смысле, охватывающем все деяния, которые прямо или косвенно потрясают государственный организм, и понятие государственных преступлений в тесном смысле.

Под последними должны быть понимаемы преступные деяния, направленные на само бытие государства, на его самостоятельное существование; так как самостоятельное бытие государства может быть рассматриваемо или само по себе, или по отношению к другим государствам, то поэтому к области чисто политических преступлений должны быть относимы: посягательство на внешнее бытие государства - измена и посягательство на внутренний государственный строй - мятеж или бунт.

Далее, посягательства на внутреннее бытие государства по самому понятию о государственной организации будут обнимать собой попытку уничтожить целостность государственной территории как основы государства, попытку отделить часть территории от целого; далее, попытку, направленную на ниспровержение законов органических, образа правления данной страны; наконец, в государствах монархических сюда должны быть отнесены и посягательства на особу монарха, в которой персонифицируется державная власть страны.

Все эти посягательства сохраняют характер политических преступлений как в том случае, когда виновный уже приступил к выполнению задуманного им преступления, так и тогда, когда он подготавливает таковое; поэтому к области политических преступлений должны быть относимы: составление и распространение возмутительных сочинений, составление преступных сообществ, публичное возбуждение масс и т.п.

Далее, посягательство на ниспровержение существующего образа правления, попытка отторжения части государства по природе вещей предполагают наличность насилия, борьбу, более или менее продолжительную, с защитниками существующего порядка. Поэтому понятно, что политические преступления нередко могут быть осложненными, совмещая в своем составе разнообразные посягательства на личность и имущество: восстание, перешедшее в вооруженную схватку с правительственными войсками на баррикадах, разумеется, немыслимо без человеческих жертв; взятие инсургентами какого-либо укрепленного города или, наоборот, выбитие их из подобной позиции всегда сопровождаются теми же разрушительнымипоследствиями, как и военные действия. Таким образом, понятие политического преступления охватывает иногда и посягательства на отдельных лиц и имущества, частные или государственные; а потому, если по трактатам не допускается выдача инсургентов, то это положение по необходимости распространится и на инсургентов, дравшихся на баррикадах, обагривших себя кровью защитников правительства.

Еще более осложненными представляются посягательства на особу монарха, так как в них всегда заключается не только посягательство на державную власть страны, но и посягательство на физическое лицо, в котором эта власть персонифицируется.

При посягательствах на главу государства этот дополнительный, осложняющий политическое преступление элемент получает иногда такое значение, что в международной практике давно уже возник вопрос: можно ли распространить принцип невыдачи на посягательство на жизнь и здоровье главы государства?

Даже и после 1830 г., несмотря почти на общее признание принципа невыдачи политических преступников, в истории экстрадиции встречаются примеры отступления от этого начала, как скоро политическое деяние заключалось в посягательстве на жизнь главы государства. Так, Франция в 1835 г. потребовала от Пруссии выдачи Барду, участвовавшего в заговоре Фиески против Людовика Филиппа, и это требование было исполнено; Североамериканские Штаты требовали от Испании выдачи Surrat, одного из участников в убийстве Линкольна, и это требование не было выполнено только потому, что Surrat бежал в Египет.

Но наиболее ясно был поставлен этот вопрос по поводу покушения на жизнь Наполеона III, учиненного в сентябре 1854 г. французскими подданными Жюлем и Целестином Жакэн (Jacqin) посредством подложения под рельсы на chemin de fer du Nord *"Северной железной дороги (фр.).", между Лиллем и Кале, перед проходом императорского поезда, адской машины*(627). Подкоп был своевременно обнаружен, но обвиняемые находились в Бельгии и там, в Брюсселе, по требованию французского правительства, были подвергнуты предварительному задержанию. Требование ареста мотивировалось посягательством на особу французского императора и, кроме того, покушением на убийство лиц, которые должны были находиться в императорском поезде, причем Бельгийский кассационный суд, до которого восходил вопрос о правильности заарестования, высказал, что правило о невыдаче не может распространяться на такие деяния, которые всегда и везде должны быть подвергаемы уголовной каре.

В то же время французское правительство предъявило требование о выдачеЖакэн, а так как по бельгийскому экстрадиционному закону вопрос о выдаче решается в ином порядке, чем вопрос о заарестовании, и установление юридических оснований выдачи вполне и безапелляционно зависело от брюссельского суда второй инстанции, то последний и остался при мнении, высказанном им по вопросу о заарестовании, т.е. полагал, что выдача допущена быть не должна.

Франция освободила Бельгию от такого затруднительного положения, отказавшись поддерживать требование о выдаче, а бельгийское правительство внесло по этому поводу законопроект, который в марте 1856 г. был принят законодательными палатами.

В законе этом постановлялось, что не должно считаться политическим преступлением, ни деянием, ему сопредельным, посягательство на главу иностранного правительства и членов его фамилии, когда это деяние составляет предумышленное или непредумышленное убийство или отравление, а в мотивах к законопроекту было сказано: "Цареубийство во всех отношениях должно считаться равным с посягательством на жизнь частного лица. Жизнь иностранного монарха должна пользоваться покровительством наравне с жизнью всякого иностранца, не более, но и не менее. Сделать более - значило бы в самом деле возвести цареубийство в политическое преступление, дать ему печальное преимущество и в то же время допустить то, что все мы отвергаем, т.е. политическую выдачу. Сделать менее - значит исключить иностранного принца из общего права и узаконить несправедливость".

Затем бельгийское правительство сделало предложение другим европейским державам присоединиться к принятой в Законе 1856 г. формуле, и только три державы отказались от принятия таковой: во-первых, Швейцария, на том основании, что, приняв это начало, она не может пользоваться взаимностью, так как по ее уголовным законам союзный президент не поставлен под какую-либо особенную уголовную защиту сравнительно с другими гражданами*(628); во-вторых, Италия, на том основании, что по ее уголовному кодексу посягательства на личность иностранного монарха отнесены к группе преступлений против внешней безопасности государства, а потому она не может не признавать эти деяния политическими; в-третьих, Англия, которая и в экстрадиционном Законе 1870 г. не допустила никаких изъятий из принципа невыдачи политических преступников. Впрочем, в 1877 г. Королевская комиссия, составленная для разрешения столкновения по вопросу о выдаче между Англией и Североамериканскими Штатами, в которой участвовали, под председательством лорда верховного судьи Кокборна, известнейшие английские юристы и государственные люди, высказала, что правило о невыдаче политических преступников не должно быть применяемо к тем случаям, когда тяжкое преступление, как, например, убийство или поджог, совершается под предлогом исполнения политического замысла. Заговоры для убийства монарха или поджог тюрьмы для освобождения политических узников суть обыкновенные преступления, на которые не должна простираться безнаказанность, хотя бы мотивы этих деяний и отличались политическим характером. Междоусобная война или восстание совершаются открыто и могут быть оправданы обстоятельствами, тогда как убийство или поджог не теряют нисколько своей жестокости от того, что связаны с политическими мотивами*(629).

Прочие государства присоединились к бельгийской формуле, и она с небольшими редакционными изменениями перешла почти во все новейшие трактаты и экстрадиционные законы и законопроекты. Она усвоена и нынешней Французской республикой в ее недавних договорах о выдаче, например, с Бельгией (1874), с Люксембургом (1875), с Монако (1876) и с Данией (1877). Хотя в 1880 г. Гартман, произведший взрыв под именем мещанина Сухоручкина на Московско-Курской дороге с целью произвести крушение императорского поезда*(630), и не был выдан России, но это дело не может рассматриваться как прецедент по данному вопросу, так как, с одной стороны, само требование о выдаче было предъявлено нами не по обвинению в посягательстве на жизнь императора, а по ст.1081 Уложения изд. 1866 г., т.е. по обвинению в повреждении железной дороги с целью причинить крушение поезда, а с другой - и отказ в выдаче Гартмана был мотивирован не политическим характером его деяния, а недостаточностью доказательств тождественности Гартмана и Сухоручкина.

Россия усвоила бельгийскую формулу еще в своем первом Договоре с Голландией 1867 г., в статье 6 коего было постановлено: "Само собой разумеется, что не будет признаваемо за политический проступок или за действие, состоящее в связи с таковым проступком, покушение против особы иностранного государя или против кого-либо из членов его дома, если это покушение составляет убийство, отравление или умерщвление"; затем такое же положение принято и во всех наших позднейших трактатах, за исключением только договоров с Италией, Швейцарией и Англией, где ни о каких изъятиях не упомянуто*(631).

92. Другой ряд вопросов возбуждают преступные деяния, сопредельные с политическими (delits connexes), входящие в понятие политических преступлений в обширном смысле, так как громадное большинство трактатов европейских держав прямо включает такие сопредельные деяния в группу политических.

Подобная определенность зависит от условий объективных или субъективных. В первом отношении сопредельными называются деяния, учиненные одновременно с политическими посягательствами в тесном смысле, и притом учиненные лицами, принимавшими непосредственное участие в учинении политических деяний; во втором - общие преступные деяния, учиненные с политической целью.

Но можно ли утверждать, что подобное совпадение или соотношение само по себе может служить основанием для безнаказанности? Участник восстания, воспользовавшийся смутой для убийства родственника, наследства которого он давно ждал, или совершивший в это время изнасилование, не может ссылаться в свое оправдание на то, что эти действия входили, как составной элемент в ту борьбу с правительством, в которой он принимал участие; точно так же не может ссылаться участник подделки наших кредитных билетов на то, что он имел в виду размножением таких билетов подорвать наш кредит и содействовать политическому расстройству России.

С другой стороны, трудно не видеть, что установление точных границ между подобными деяниями и политическими преступлениями представляется делом весьма нелегким. Между убийством, поджогом, разрушением чужого имущества, учиненными во время вооруженного восстания, в жару борьбы, и между также одновременно с ними учиненными подобными же преступлениями, которые вызваны личной злобой, ненавистью, корыстью, граница скорее количественная, чем качественная. Они незаметно переходят друг в друга, в особенности если принять в расчет, что борьба инсургентов с правительством не может иметь того правильного дисциплинарного характера, который мы можем найти в военных действиях враждующих наций. Точно так же весьма близко соприкасаются убийство, положим, стражи, пытающейся охранить монарха от вторгнувшихся повстанцев, и убийство шпиона или доносчика, собиравшегося предать заговорщиков в руки правительства.

Поэтому понятно, что воззрения на допустимость выдачи за эти преступления представляются и весьма различными, и изменчивыми. Литература и международная практика второй четверти прошлого столетия, находясь под влиянием только что установившегося тогда принципа невыдачи политических преступников, прикрывали этим флагом и все delits connexes; новое время, благодаря изменившемуся характеру политических посягательств, цели и приемам борьбы, относится несравненно сдержаннее к этому вопросу и все более и более ограничивает круг деяний, сопредельных с политическими и устраняющих выдачу. Так, Рену, один из выдающихся французских писателей, по этому вопросу, говорит: "Все то, что находит себе объяснение в самом восстании, являясь его прямым последствием, сохраняет характер политического преступления и не может оправдать выдачу. Если же во время восстания отдельные лица пользуются общим смятением, чтобы удовлетворить личные чувства мести или жажду к наживе, если умерщвляются лица по одному только предположению, что они не сочувствуют бунту, если совершаются предумышленные убийства, если частные или государственные имущества расхищаются или разрушаются, причем подобные действия не вызывались необходимостью защиты или нападения, а служили лишь удовлетворением чувства личной злобы, то мы имеем дело с общими преступлениями, хотя и возникшими под влиянием политических страстей. Критерием в этом случае может быть, как принимают большинство английских писателей, оценка этих деяний с точки зрения того, что воспрещено или дозволено законами или обычаями войны". Несколько условнее выразился Оксфордский конгресс в своих резолюциях, замечая, что разрешение вопроса о том, входит ли деяние, по которому требуется выдача, в группу политических, предоставляется государству, от коего требуется выдача, по обстоятельствам каждого дела; но и Оксфордский съезд высказался также в пользу выдачи за подобные преступные деяния.

Относительно общих преступлений, учиненных с политической целью, в современной международной практике находит все большее и большее признание то положение, что цель сама по себе не может изменить природы преступления*(632). Так, в 1879 г. Швейцария выдала России Нечаева, обвиняемого в убийстве студента Иванова, бывшего соучастником политического заговора и потом заподозренного другими соучастниками в доносе; в 1884 г. Швейцария также выдала России Дейча на основании подобного же обвинения*(633); такое же начало приняла Франция в 1884 г. по вопросу о выдаче Byrnes, обвиняемого в участии в убийстве лорда Кэвендиша; наконец, в соглашениях наших с Пруссией и Баварией 1885 г. прямо постановлено: "То обстоятельство, что преступления или проступки, по поводу коих требуется выдача, учинены с политической целью, ни в каком случае не может служить препятствием выдаче"*(634).

Проект Уголовного уложения допускал выдачу в случаях этого рода и, таким образом, выделял из чисто политических преступлений: 1) деяния, вызванные политическими побуждениями; 2) деяния, совершенные совместно с политическими преступлениями или проступками или по поводу таковых; 3) посягательства на жизнь или здоровье главы иностранного государства. Но, однако, во всех этих случаях выдача допускалась только под одним условием: если со стороны государства, требующего таковой, помимо общего договора о выдаче существует взаимность относительно выдачи данной группы преступников. При рассмотрении проекта в Особом совещании при Государственном Совете эти воззрения были признаны вполне правильными, но само постановление о сем предположено внести в Устав уголовного судопроизводства в такой редакции: иностранец, учинивший вне пределов России тяжкое преступление или преступление, хотя бы вызванное политическими побуждениями, или совершенное совместно с преступным деянием, именуемым в международных договорах политическим, или по поводу такого деяния, равно как посягавший на жизнь, здоровье или свободу главы иностранного государства или членов его семьи, подлежит