2017-12-14
267
74. Закон, как выражение авторитетной государственной воли, действует, говоря общим образом, в пределах государства, где властвует эта воля, повелевающая и грозящая даже уголовными карами за неисполнение ее велений. Но так как в современном цивилизованном мире государства не живут изолированно, а многообразно соприкасаются с другими, столь же самостоятельными государственными единицами, то естественно, что такое соприкосновение вполне возможно и при применении законов вообще, а в частности - законов уголовных. Поэтому необходимо, во-первых, определить пространство или пределы действия уголовного закона и, во-вторых, установить основания для разрешения столкновений, которые могут возникнуть между законами отдельных государств.
Пространство действия уголовного закона определяется территорией государства*(511). Так, на основании ст.168 Уложения о наказаниях 1845 г. "действию сего Уложения подлежали в равной мере все российские подданные в пределах государства", а на основании ст.170 "иностранцы, в России жительствующие или временно пребывающие, подлежали действию уголовных законов наравне с подданными"; причем эти правила относились как к Уложению, так и к Уставу мировому. Короче выражает то же положение ст.4 действующего Уложения: "Действие сего Уложения распространяется на преступные деяния, учиненные в пределах России как российскими подданными, так и иностранцами". На основании этой статьи действию Уголовного уложения подлежат все преступные деяния, учиненные русскими подданными, природными и натурализованными, а равно и иностранцами, хотя бы на короткий срок прибывшими в Россию, так как по основным началам международного права всякий иностранец, переступивший пределы государства, пользуясь полной охраной своих прав наравне с туземцами, обязан и полным подчинением требованиям местных законов*(512). Некоторые ограничения в этом отношении указаны в отдельных статьях Особенной части, в которых прямо указано, что виновниками этих деяний могут быть только российские подданные (ст.108, 109, 110, 118), и которые поэтому не относятся к иностранцам, если об этом не будет сделано особого указания в законе (ст.119, ч.1).
Но что такое пределы России или, другими словами, территория государства?*(513)
Территория есть пространство суши и воды, а равно находящееся над ними воздушное пространство*(514), подчиненные верховной власти государства; это понятие территории может быть названо реальным. Границы реальной территории государства могут быть определяемы или естественными, географическими признаками, или признаками искусственными, на основании трактатов и установившихся обычаев. Таким образом, к реальной территории России принадлежат все внутренние воды, реки, озера, моря, но не соединяющиеся с океаном и окруженные со всех сторон нашими владениями; что касается моря Каспийского, то хотя оно окружено не одними нашими, но и персидскими владениями, однако, на основании ст.VIII Туркменчайского договора с Персией от 10 февраля 1828 г., оно может почитаться нашим территориальным морем, ибо хотя оно и свободно для торговых судов обеих держав, но только русские военные суда могут плавать в этом море.
Относительно внешних морских границ принято общим правилом, что прибрежные государства простирают свою власть на расстоянии пушечного выстрела от берега (Bynkershock, de dominio maris): terrae dominium finitur, ubi finitur armorum vis *"Владение землей заканчивается там, где заканчивается вооруженная сила (лат.).". Но ввиду неопределенности и изменчивости этого признака, стоящего в прямой зависимости от успехов артиллерии, в современных международных отношениях большинство государств определяют такую границу по соглашению, а именно обыкновенно трехмильным расстоянием от берега (3 морские мили, или 5556 м); в последнее время проявляется стремление расширить эти пределы до шести и даже десяти миль. Сообразно с этим Азовское море, хотя и имеющее соединение с океаном, должно считаться русским морем, так как оно окружено нашими владениями и составляющий вход в него Керчь-Еникальский пролив эже двух пушечных выстрелов. Кроме того, к территориальному морю причисляются и те части открытого моря, как заливы, рейды, бухты и т.п., которые окружены владениями данного государства (ср.реш. 72/1239, Сваэлоса). На этом основании к территориальным морям России должны быть причислены и заливы Финский и Рижский.
Реальная территория определяет пространство действия уголовного закона, но допуская в этом отношении известные ограничения. Могут быть уголовно наказуемые деяния, учиненные на нашей территории, но изъятые из-под действия нашего уголовного закона, и, наоборот, могут быть посягательства, учиненные вне пределов территории, но подлежащие действию наших законов. Таким образом, параллельно с понятием реальной территории возникает понятие территории фиктивной, которое частью шире, частью эже первого. Эти расширение и ограничение, в свою очередь, могут основываться или на началах права, или на договорах, а объем расширения и ограничения реальной территории определяется по принципам хотя и аналогичным, но не тождественным.
75. Ограничения устанавливаются или по началам права государственного, или по международным основаниям*(515).
По началам права государственного, начиная с эпохи Римской империи, в монархиях как неограниченных, так и ограниченных*(516) не подлежит действию законов уголовных глава государства как источник законодательной и судебной власти, princeps legibus solutus est *"Господин изъят из действия закона (лат.).". Как говорит граф Сперанский*(517), "ни в каком случае самодержец не подлежит суду человеческому, но во всяком случае он подлежит суду совести и суду Божию". Эта безответственность объемлет собой как частную, так и публичную деятельность монарха. Ответственность министров в конституционных монархиях за нарушение конституции правительством есть ответственность личная, а не может рассматриваться как фиктивная ответственность монарха*(518).
Но это изъятие не распространяется на членов царствующего дома, так как и по нашим Основным законам (ст.94-98 Учреждения императорской фамилии) "они обязуются к лицу царствующему, яко к главе дома и самодержцу, совершенным почтением, повиновением, послушанием и подданством"; царствующий император имеет всегда власть "отрешить неповинующегося от его прав и поступать с ним яко преслушным воле монаршей"*(519).
В государствах конституционных существует еще одно изъятие по началам государственного права, а именно: безответственность членов законодательных собраний за речи и мнения, высказанные ими во время отправления их обязанностей (immunite parlementaire) *"Парламентская неприкосновенность (фр.).", но это изъятие относится не столько к качеству лица, сколько к условиям деятельности; ответственность их существует только в виде дисциплинарных мер, принимаемых собранием или его председателем*(520).
76. Несравненно бульшие изъятия допускаются по принципам международного права, а именно по началу внеземельности, или экстерриториальности, в силу которого известные лица, хотя и пребывающие в нашей стране, признаются более или менее изъятыми из-под действия наших законов. Изъятия эти установились только мало-помалу в международных отношениях*(521) и в силу его признания законодательной властью отдельных государств обратились в право внеземельности известной группы лиц. Всего полнее оно применяется к законам уголовным, так как осуществление карательного права именно предполагает то стеснение личности, для устранения которого и выработался данный институт*(522). Уложение 1845г. не содержало никакого общего положения по этому предмету, а указывало только на отдельные изъятия дипломатических агентов (ст.171) и иностранных вспомогательных войск (примеч. к ст.175), возбуждая этим ограничительным перечнем недоразумения на практике о применении внеземельности к другим категориям лиц, например к экипажу военных кораблей и т.п. Напротив того, Уложение действующее в ст.5 содержит общее постановление о том, что действие Уложения не распространяется на преступные деяния иностранцев, пользующихся в России правом внеземельности, предоставляя точное установление этой группы на основании начал международного права и практики.
Таковым правом внеземельности пользуется прежде всего глава иностранного государства*(523), причем это изъятие относится как к главе государства монархического, так и к главе исполнительной власти в республике*(524).
Но, конечно, для осуществления этого права необходимо: 1) чтобы данное лицо не только пользовалось фактически верховной властью в другом государстве, но чтобы оно было признано и нами; 2) чтобы это лицо не утратило принадлежащей ему власти верховной; причем в этом отношении недостаточно, чтобы данное лицо фактически утратило власть, но необходимо, чтобы эта утрата была признана нами путем, например, признания законным нового правительства иноземной державы; сохранение титула и известных почестей за лишенным власти монархом не равносильно признанию его по-прежнему главой иностранной державы; 3) чтобы держава, глава которой находится на нашей территории, не состояла с нами в войне; в последнем случае это лицо, как неприятель, не может пользоваться внеземельностью.
Такой внеземельностью эти лица могут пользоваться, конечно, только в том случае, когда они находятся в нашей стране не как частные лица, а как главы иностранного государства; в том случае, когда они являются инкогнито, они, разумеется, рассматриваются так же, как частные лица, хотя также несомненно, что такое лицо во всякое время может раскрыть свое инкогнито и воспользоваться суверенным правом, ему принадлежащим*(525). Соправители и регенты государства пользуются теми же правами, как и монархи.
Но эта внеземельность не распространяется, по началам международного права, на членов царствующих домов, включая сюда и супругу иностранного государя. Если на практике такое признание и допускается, то оно может основываться только на началах дружбы, но не составляет международной обязанности. Некоторые, впрочем, писатели по международному праву (Гефтер, Кальво) допускают признание права внеземельности для наследника престола*(526).
Другую группу образуют дипломатические агенты, причем исторически их изъятие даже предшествовало развитию идеи о внеземельности главы государства. Уполномоченный другого народа или страны и во время враждебных отношений, во время войны у всех народов, даже стоящих сравнительно на низких ступенях цивилизации, пользовался правом неприкосновенности, насилие по отношению к нему со стороны власти или народа, к которому он прибыл, признавалось поступком, достойным порицания. Еще полнее применялся этот принцип неприкосновенности к посольствам народов не враждебных, находившихся в мире; таким образом выработались идеи о неприкосновенности личности посла и об изъятии его из-под действия местных законов. С появлением постоянного представительства иноземных держав, постоянных дипломатических миссий принцип их личной неприкосновенности не только не поколебался, но и окреп, считаясь ныне одним из непререкаемых положений международного права. Само свойство их деятельности и возложенных на них поручений требует такой свободы; как говорил еще Монтескье: "Les ambassadeurs sont la parole du prince, qui les envoie, et cette parole doit etre libre" *"Послы являются голосом главы государства, который их посылает, и их речь должна быть свободной (фр.)."*(527). К этим практическим соображениям присоединяется и идея о том, что такие уполномоченные представители других государств должны пользоваться тем уважением, которое подобает самому государству, что посягательство на их личность совмещает в себе вместе с частным вредом неуважение к стране, которую он представляет; что подобно тому, как суверенное государство не может быть подчинено действию законов другого государства, так и его представитель, как носитель этой суверенности как таковой, не может подлежать суду и наказанию по законам той страны, в которой он находится. Этими основаниями определяются объем и условия внеземельности.
Так как дипломатические агенты изъяты только как представители иностранных государств, то, поскольку от этого их публичного характера может быть отделена их частная личность с ее имущественными и даже личными правами, на нее не распространяется и право экстерриториальности. Поэтому, например, и на членов миссии распространяют свое действие, по общему правилу, местные гражданские законы*(528). Равным образом обязательны для них все существующие правила, охраняющие безопасность, порядок и спокойствие. Безответственные за учиненные ими преступные деяния, они неоспоримо должны возможно тщательно воздерживаться от таковых. "Независимость посланника, - говорит Wattel, - не должна обращаться в своеволие, она не дает ему права в своих поступках и действиях отклоняться от обычаев и законов страны, насколько это не нарушает его специальных обязанностей; посланник независим, но он не имеет права делать все, что ему вздумается... он должен подчиняться обычаям и законам, хотя суд и не может принудить его к их выполнению". "Первая обязанность посланника, - замечает Кальво, - уважать правительство и власти того народа, у которого он исполняет свои обязанности". Внеземельность не уничтожает преступности деяния, а она только препятствует применению к нему местных уголовных законов без согласия на то государства, коего виновный является представителем. С другой стороны, по отношению к уголовному праву они не только изъемлются из-под юрисдикции местных судов и процессуальных правил, но и из-под действия материальных законов. Это положение имеет существенную важность для определения условий ответственности дипломатических агентов за преступные деяния, учиненные вне пределов государства, которого они являются представителями. Если бы они пользовались только правом неподсудности местным судебным учреждениям, но признавались ответственными по законам места учинения преступного деяния, то, например, наши судебные установления, в случае судимости этих лиц в пределах России, или должны бы были применять иностранные уголовные законы, что, разумеется, невозможно, или должны бы были применять постановления нашего Уложения, относящиеся к преступным деяниям, учиненным за пределами России, вследствие чего для них создавалась бы в известном объеме полная безнаказанность, и иногда за тяжкие преступления; такова бы, например, была по Уложению о наказаниях 1845 г. безнаказанность члена нашей дипломатической миссии, например секретаря посольства, иностранного подданного (что по началам международного права представляется возможным) даже за убийство, учиненное им в месте его пребывания, иностранного подданного, так как, в силу принципа внеземельности, он бы не мог отвечать перед местными судьями и так как, в силу ст.172 Уложения 1845 г., убийство иностранцем иностранца за границей было не наказуемо. Очевидно, что изъятие по фикции внеземельности должно быть понимаемо шире, и русский дипломатический агент должен отвечать за преступные деяния, учиненные за границей, на том же основании, как русский или иностранец за преступные деяния, учиненные в России*(529).
Наше Уложение 1845 г. не содержало никаких указаний по сему предмету. В Уставах 1864 г. ст.1074 говорила только, что лица, служащие за границей, а следовательно и дипломатические агенты, учинившие проступки по службе вне пределов отечества, по вызове их в Россию судятся в С.-Петербургской судебной палате.
Но в новой редакции Устава уголовного судопроизводства, независимо от сего, содержится более общее правило, что российские подданные, пользующиеся вне пределов России правом внеземельности, за преступные деяния, учиненные за сими пределами, по прибытии в Россию или выдаче их нам судятся в пределах округа С.-Петербургской судебной палаты в порядке, правилами сего устава установленном. Равным образом этот принцип провозглашен в ст.6 действующего Уложения, которая гласит: "Действие сего Уложения распространяется на преступные деяния, учиненные в иностранных государствах российскими подданными, пользующимися в оных правом внеземельности"*(530).
Правом внеземельности пользуются все дипломатические агенты безотносительно к их рангу: будут ли это чрезвычайные послы, посланники, министры, резиденты, поверенные в делах. По общему правилу предполагается, что таковыми будут органы постоянных дипломатических сношений; но это не исключает признания внеземельности и дипломатических агентов, прибывших в Россию с какой-либо временной миссией, например чрезвычайных уполномоченных, прибывших на коронацию, на бракосочетание государя и т.п.; но такими уполномоченными нельзя признавать лиц, являющихся к нашему двору с какими-либо личными поручениями от иностранного монарха или даже от нации, как скоро эти поручения не имеют государственного значения, например поднесение подарков, изъявления благодарности. Во всяком случае, эта внеземельность относится только к агентам дипломатическим и не распространяется на иностранных консулов, находящихся в России, как это было специально разъяснено у нас Циркуляром министра юстиции 13 сентября 1867 г., хотя иногда в конвенциях (например, Испанско-русский трактат 1876 г.) консулам выговариваются некоторые особые процессуальные права. Но наши консулы на Востоке имеют дипломатический характер, а потому на них распространяется и внеземельность*(531).
Труднее решается этот вопрос относительно военных агентов и вообще лиц должностных, являющихся к нам для исполнения их служебных обязанностей; многие писатели признают их изъятыми из-под действия местных законов, как скоро они находятся у нас с прямого согласия нашей власти*(532). Но мне кажется, что едва ли такое право их на внеземельность может быть достаточно обосновано, и притом не только относительно общих преступных деяний, но и соприкасающихся с возложенными на них специальными поручениями. Трудно объяснить, почему чиновник Министерства финансов, посланный за границу для реализации займа или какой-нибудь иной операции, или военный агент, следящий за развитием военной техники вообще или какой-нибудь ее специальности в частности, не могут подлежать местному суду за учиненные ими подлоги, мошенничества, изнасилование? Сомнительно даже, чтобы можно было подыскать юридическое оправдание для военного агента, выкрадывающего нужный "документик" дислокации или мобилизации войск, снимающий потаенно план крепости или иным способом проявляющий шпионство в мирное время, или, как говорит Colonieu (Espionnage, 1888 г.), узаконенное шпионство. Он должен следить, и зорко следить за тем, что делается у добрых соседей, но на законном основании, feci, sed jure feci *"Я сделал, но сделал по закону (лат.).", и если пойдешь далее, то на свой риск и страх, памятуя, что взаимные отношения держав выражаются в подобных случаях в афоризме для одной стороны - не зевай, а для другой - не попадайся*(533).
Внеземельность относится прежде всего к самому дипломатическому представителю, но, по господствующим в международном праве воззрениям, она распространяется и на официальных членов посольства или миссии; относительно же неофициальных лиц, состоящих при посольстве, личных секретарей посла, а равно и прислуги посла вопрос о неподсудности их хотя и считается спорным, но обыкновенно разрешается в смысле отрицательном, т.е. в смысле подчинения этих лиц местным законам, в особенности если они местные подданные, за исключением разве курьеров, провозителей депеш, но и то во время исполнения ими их обязанности.
Супруга и вообще семья посланника, конечно, не имеют права на внеземельность; но, ввиду присваиваемого им права личной неприкосновенности международные обычаи распространяют внеземельность на супругу и на детей, живущих при дипломатическом агенте и не занимающих никакого самостоятельного поста в стране*(534).
"Неприкосновенность, - как замечает проф. Мартенс, - распространяется как на самих посланников, так и на те предметы, которые непосредственно связаны с их должностью и личным достоинством. На этом основании признаются неприкосновенными: жилище посланника, принадлежащая ему движимость и в особенности переписка, бумаги и дела посольства, которые ни в каком случае не могут быть конфискованы". Но распространяется ли вместе с неприкосновенностью на жилище или место пребывания (дом, вагон, пароход, карета) дипломатического агента и внеземельность? До XVIII столетия такая внеземельность местопребывания была общепризнана, и отсюда выводили два начала: право убежища (droit d'asile) в доме посольства и право неподчинения местным уголовным законам преступных деяний, учиненных в доме посольства, а иногда даже такая внеземельность распространялась на ту часть города, где жил посол (franchise des quartiers).
На основании права убежища всякий преступник, успевший скрыться в доме посланника, рассматривался как перебежавший на чужую территорию и не мог подлежать непосредственному заарестованию со стороны органов местной власти; но уже со времен Hugo de Groot'a и Bynkershock'a это право не признается более, как не соответствующее ни идее государственной суверенности, ни правильным международным сношениям. Как говорит Гефтер, "посланник не имеет никакого права укрывать в своем жилище или в своем экипаже лиц, обвиняемых в преступлении, с целью освободить их от уголовного преследования или способствовать их бегству. В подобном случае требуется только, чтобы из уважения к посланнику и представляемому им государству взятие преступника было совершено с возможной осторожностью и в форме, не оскорбительной для посланника. Поэтому, если известно, что преступник скрылся в жилище посланника, местные власти имеют право не только окружить дом стражей и принять извне необходимые меры, чтобы преступник не скрылся, но и взять преследуемое лицо силой в том случае, когда посланник, несмотря на просьбу компетентной власти, отказывается выдать его добровольно. Но при обыске власти должны избегать всего, что может нарушить достоинство и права, принадлежащие посланнику и его домашним".
Точно так же не признается ныне и экстерриториальность дома посланника. В последний раз в международной практике вопрос этого рода возник в 1867 г. Русский подданный Никитченков, обратившийся в русское посольство в Париже за помощью для отъезда на родину и получивший отказ, выстрелил в доме посольства в секретаря Бальша. Наше правительство, ввиду того что преступное деяние учинено в доме русского посольства, русским подданным и против секретаря русского посольства, высказалось в смысле признания Никитченкова подсудным нашим законам; но французское правительство представило возражения: во-первых, что экстерриториальность членов посольства имеет значение только в том случае, когда они являются субъектами, а не объектами преступления, и во-вторых, что место учинения, т.е. дом посольства, также не служит основанием для устранения применимости законов французских. С этими соображениями согласилось и наше правительство, оговорив, что такая постановка вопроса должна быть прецедентом и на будущее время по отношению к дому французского посланника в Петербурге*(535). Таким образом, единственные привилегии, которые и ныне сохранились за жилищем посла, имеют процессуальный характер и заключаются в существовании особых правил о производстве обысков и выемок в этих домах, одним словом, всего того, что может прямо или косвенно нарушить принцип неприкосновенности личности посла. Так и у нас, по ст.248 Устава уголовного судопроизводства, осмотры, обыски и выемки в помещениях лиц, пользующихся правом внеземельности, а равно и на военных кораблях, производятся не иначе как по предварительному сношению через министра юстиции с Министерством иностранных дел, на основании ст.190 Учреждения судебных установлений; но никаких иных ограничений для производства следственных действий, относящихся до преступного деяния, учиненного в доме посольства, или к коему прикосновенна прислуга посольства и т.п., наши законы не установляют*(536).
Конечно, дипломатический агент может получить право внеземельности с момента вступления его в должность, т.е. с момента принятия его в качестве посланника главой того государства, в котором он должен состоять, и вручения верительной или кредитивной грамоты (lettre de creance). Но многие авторитеты международного права, как, например, Блюнчли, а равно и новейшая международная практика признают, что право на неприкосновенность и внеземельность начинается с того момента, как скоро посол переступил пределы государства. Кончается это право с окончанием миссии или оставлением поста, внешним выражением чего служат прощальная аудиенция и представление отзывной грамоты (lettre de rappel).
Далее, по общему правилу, дипломатические агенты пользуются правами в том государстве, при котором они аккредитованы; но многие из новейших писателей*(537) допускают возможность пользования этими правами и в тех государствах, через которые такое лицо проезжает, если местное правительство официально уведомлено о дипломатическом характере проезжающего. Возможность ареста такого лица, осмотра его бумаг под предлогом обвинения в учинении преступного деяния может вызвать в международных отношениях такие же последствия, как и осмотр бумаг лица аккредитованного.
Дипломатические агенты изъяты из-под действия уголовных законов по всем преступным деяниям, как важным, так и маловажным, как направленным против частных лиц, так и посягающим на государственный строй. "Но, - говорит проф. Гефтер, - бесспорно также, что дипломатические агенты не могут прикрываться своим международным положением, чтобы безнаказанно совершать преступные или безнравственные действия. Не говоря уже о том, что всякое частное лицо, которому грозит опасность от этих действий, имеет право принять все меры к своей защите, что полицейской власти принадлежит право фактического вмешательства для предупреждения возможных беспорядков и преступлений в стране, - само правительство, при котором уполномочен посланник, вправе, по совершении преступного действия, принять все необходимые меры к охранению своих интересов и устранению соблазна, однако действуя при этом со всевозможной осторожностью, чтобы не оскорбить достоинства иностранного государства. К этим мерам, могущим исходить, очевидно, не от подчиненных чиновников, а только от высших властей, относятся: конфиденциальное предостережение, делаемое непосредственно посланнику, или жалоба его правительству - в случае маловажных проступков; при более серьезных нарушениях - просьба об отозвании и удовлетворении, обращаемая к его двору. До разрешения вопроса посланник лично подвергается особому надзору. Если просьба об его отозвании останется без последствий, то правительство, при котором он состоит, вправе удалить его из своей столицы и послать ему приказ о выезде в назначенный срок из пределов государства. Наконец, в случае посягательства посланника на безопасность государя или участия его в заговоре против учреждений страны, где он пребывает, правительство может поступить с ним, как с преступником и врагом, и лишить его свободы, пока оно не будет вполне удовлетворено или пока заподозренный не докажет неосновательности возведенных на него обвинений"*(538).
Вышеуказанные основные начала об экстерриториальности дипломатических агентов признаны и нашим правом. Так, по ст.171 Уложения о наказаниях 1845 г., не особенно, впрочем, точной в изложении, говорилось, что в случае учинения преступлений лицами, принадлежащими к посольствам или дипломатическим миссиям, о сем производится, установленным для того порядком, надлежащее дипломатическое сношение с их правительством; но истинный смысл этого постановления выясняется статьей 186 Свода законов уголовных (изд. 1842 г.), послужившей основанием ст.171, в силу коей приведенное положение должно было быть понимаемо в смысле изъятия из-под действия наших законов иностранных дипломатических агентов. Далее, ст.229 Устава уголовного судопроизводства 1864 г. говорила, что дела о преступлениях и проступках лиц, принадлежащих к посольствам и миссиям иностранных держав, возбуждаются по надлежащем дипломатическом сношении с непосредственным начальством обвиняемых, т.е. закон установлял, по-видимому, тот принцип, что все эти лица, хотя и пользуются правом внеземельности, но о каждом их поступке местная судебная власть через Министерство иностранных дел доводит до сведения правительства, его уполномочившего, а от сего последнего уже зависит или отозвать обвиняемого для суда на родину, или же предать его суду туземному. Относительно же прислуги посольства ст.230 Устава уголовного судопроизводства постановляла, что она подлежит суду на общем основании, если только в отношении к ней не сделано никаких изъятий в трактатах.
Действующее Уложение, как было указано выше, довольствуется общим положением пункта 4 статьи 5, применимого и к дипломатическим агентам, предоставляя определение относящихся сюда категорий лиц и условий их изъятия международной практике. В новой же редакции Устава уголовного судопроизводства повторены вышеприведенные правила статей 229 и 230 с некоторыми лишь редакционными изменениями и с указанием, что они распространяются и на других лиц, пользующихся внеземельностью.
Требования жизни и международных отношений привели также к признанию изъятия из-под действия местных законов иностранных войск, находящихся с согласия нашей власти*(539) на нашей территории, будет ли это отряд войска, воздухоплавательная команда, экипаж военного судна и т.д. Уложение 1845 г. (примеч. к ст.175) говорило только о служащих в иностранных вспомогательных войсках в России, указывая, что они подлежат следствию и суду на основании законов своего государства и дела о них рассматривают и решают сложные комиссии, от иностранного и российского правительств, по принадлежности, наряжаемые; но международное право вполне справедливо распространяет это изъятие и на отдельные части войска, прибывшие почему-либо в мирное время, например для участия в маневрах, дружеского визита, поздравления и т.п., причем, разумеется, имеется в виду часть войска, команда, а не отдельные военнослужащие, прибывающие к нам и подчиняющиеся общим правилам относительно иностранцев.
В особенности этот вопрос имеет практическое значение по отношению к кораблям, весьма нередко появляющимся в территориальных водах других государств.
В полном объеме начало внеземельности применяется к военным кораблям, так что деяния, учиненные на таком корабле, рассматриваются как не подлежащие действию наших законов и наказываются по законам той страны, чей флаг носит корабль, и притом безотносительно к тому, кем и против кого учинено было это деяние. Поэтому командир корабля может препроводить виновного в свою страну, хотя по международным обычаям принято, что если виновный и пострадавший не принадлежат к экипажу корабля, то командир передает дело на рассмотрение местных судов. То же государство, в чьих водах совершилось преступление, грозящее его спокойствию, может принять меры предосторожности: не допустить корабль в гавань, потребовать его ухода и т.п. Но если члены экипажа военного корабля совершили преступное деяние на берегу, то они подлежат безусловно ответственности по нашим законам, и уже от нашего правительства зависит, если оно сочтет это нужным, переслать виновных для суда и наказания командиру судна. Так как внеземельность кораблей, по ее существу, имеет не личный, а реальный характер, то более спорным считается вопрос о праве убежища на военных кораблях, находящихся в территориальных водах. По тем соображениям, которые приняты ныне в международном праве относительно домов посольства, ответ должен быть отрицательный*(540), хотя в практике, даже новой, международного права встречались примеры признания убежища. Во всяком случае, принятие военным кораблем, прибывшим в гавань для защиты интересов соотечественников и единоверцев, этих лиц, спасающихся от преследования, является, несомненно, вполне закономерным деянием.
Купеческие иностранные корабли, наоборот, по общему правилу подчинены местным законам, но с некоторыми изъятиями. Относительно объема этих изъятий существуют две системы: английская и французская*(541). В Англии подсудны территориальному суду все преступления и проступки, совершенные на купеческих кораблях, плавающих или останавливающихся в английских водах, и только на основании новых конвенций делается исключение относительно дисциплинарных проступков, подлежащих наказанию властью капитана корабля. По французской системе, провозглашенной еще в 1806 г., юрисдикции капитана предоставляются все маловажные деяния, не затрагивающие интересов лиц, не принадлежащих к экипажу корабля, и не нарушающие спокойствия гавани.
Это последнее начало усвоил и Уголовный кассационный департамент в известном своем решении 1872 г. N 1329, по делу о греческом подданном Сваэлосе, обвинявшемся в убийстве также греческого подданного, учиненном на греческом купеческом корабле "Алквиад", который стоял в гавани города Керчи. Сенат высказал, что положение ст.170 Уложения об ответственности иностранных подданных не может во всей строгости применяться к деяниям, учиненным на корабле, между членами экипажа. Поэтому, согласно началам, усвоенным международным правом и международной судебной практикой, деяния, относящиеся до нарушения дисциплины и вообще до нарушения обязанностей службы, во всяком случае решаются на корабле по законам своего государства. Но учиняемые на корабле общие преступные деяния хотя и могут в исключительных случаях наказываться также по законам национальности корабля, но подобное исключение может быть допущено лишь в тех случаях, когда сими деяниями не нарушаются спокойствие, порядок и безопасность порта, когда начальство судна или лицо, потерпевшее от преступления, не обращались к содействию или покровительству местных властей, и притом когда со стороны дипломатических или консульских агентов заявлено было желание о препровождении преступника для суда в его отечество. Далее, из этих же положений, высказанных Сенатом, можно вывести, что преступные деяния, учиненные экипажем торгового судна на берегу, во всяком случае подсудны местным законам.
Указанное толкование Сената, вполне согласное и с началами действующего Уложения, принято и в наших новейших консульских конвенциях: с Германией - 1874 г., Италией - 1875 г. и Испанией - 1876 г.
77. Относительно изъятий по трактатам последняя часть ст.170 Уложения о наказаниях (по изд. 1866 г.) постановляла, что из действия Уложения изъемлются иностранные подданные, если о таковом изъятии были сделаны особые постановления в договоре с той державой, чьи они подданные. Но в действительности таких изъятий не оказывалось.
Правда, в Свод законов было занесено, как вытекающее из трактатов,правило о неподсудности нашим законам китайцев за преступные деяния, учиненные близ границы. Это положение перешло в Уложение и было изложено в виде примечания к ст.172 (по изд. 1866 г.), которое гласило: "Китайцы, учинившие преступление на российской стороне границы, высылаются их правительству". Но внимательное исследование наших договоров с Китаем свидетельствует о крайней неточности этого положения*(542), на что было мной обращено внимание редакционной комиссии при составлении проекта Общей части Уголовного уложения. Общий исторический ход наших отношений к Китаю дает право прийти к таким выводам: 1) русские подданные, находящиеся в Китае, не подсудны местным законам; 2) Россия обязана выдавать китайских подданных, учинивших преступление в Китае и бежавших к нам; но этими трактатами нигде не установляется неподсудность китайцев нашим законам, напротив того, такой вывод не соответствовал смыслу ст.7 и 10 Кяхтинского договора 14 июня 1728 г. Между тем признание неподсудности китайцев нашим законам на практике представило, как свидетельствовали местные власти, значительные неудобства. Число китайцев, проживающих на нашей границе, оказывается весьма значительным; существуют местности, в которых число китайцев равняется и даже превышает число русских жителей, так что неподсудность китайцев нашему закону представляла серьезную опасность для края, что наглядно доказывалось увеличением в некоторых пограничных местностях убийств и разбоев. В то же время эта многочисленность китайцев в некоторых городах и местечках вызывала необходимость сформирования в них многочисленных китайских властей и учреждений, с обширной и разнообразной компетенцией, в явное нарушение основных начал государственного и международного права. Соответственно этим соображениям это примечание к ст.170 было отменено Высочайше утвержденным мнением Государственного Совета 8 июня 1882 г., а потому и не вошло в изд. 1885 г.
По Уголовному уложению никаких изъятий иностранцев из-под его действия на основании трактатов не установлено.
78. Но, как было замечено, понятие реальной территории не только фиктивно ограничивается, но и расширяется, и притом также по двум основаниям: по началу обратной экстерриториальности и по трактатам.
По началу обратной экстерриториальности действия нашего Уложения расширяются, и сами деяния рассматриваются как учиненные в пределах России:
1) когда они учинены за границей нашими дипломатическими агентами, консулами на Востоке или иными служащими, причем объем и условия этого расширения те же, как и изложенные выше условия ограничения действия закона относительно иностранных агентов, находящихся в России;
2) когда они учинены чинами наших войск, находящихся за границей. Уложение о наказаниях 1845 г. в примеч. 1 к ст.175 упоминало только о русских вспомогательных войсках, находящихся в иностранных землях; но, очевидно, еще с бульшим основанием это начало применяется к нашим войскам, находящимся в неприятельских землях во время войны, как это видно и из конструкции постановлений Воинского устава о наказаниях о нарушении обязанностей службы во время военных действий (ст.243 и след.), причем безразлично, будут ли военнослужащими учинены специально воинские преступные деяния или общие, направленные против местных жителей, или и против наших подданных, или даже вообще против России; подлежат ли эти деяния суду и наказанию во время оккупации нашими войсками неприятельской земли или же после того, по возвращении на родину. Основания такого изъятия заключаются не только в практической невозможности судимости по местным законам и местными судами, ввиду прекращения их функций даже и по отношению к туземцам, не только в том соображении, что трудно, по-человечески судя, представить себе беспристрастное правосудие, например, по отношению к вторгнувшемуся и не захваченному в плен, а находящемуся в строю неприятелю в разгар военных действий*(543), но и по началам международного права: армия и ее отдельные части-это те же подвижные крепости, переносящие территорию за ее реальные пределы, на том же основании, как и военные корабли. Равным образом подлежат действию наших законов и все невоеннослужащие, находящиеся при войске в каком бы то ни было качестве, а равно и военнопленные до обращения их в ведомство гражданского начальства (ст.271 Воинского устава о наказаниях);
3) когда они учинены на наших кораблях, военных и торговых. В этом отношении:
во-первых, корабли, плавающие под нашим флагом и находящиеся в открытом море, безусловно рассматриваются как часть нашей территории, и все преступные деяния, учиненные на них, судятся по нашим законам, общегражданским или военным, смотря по роду корабля;
во-вторых, военные корабли, хотя бы находящиеся в чужом территориальном море или в гавани, рассматриваются как часть нашей территории;
в-третьих, купеческие корабли в чужих территориальных водах, насколько они не подчинены местным законам, согласно принципам, усвоенным в этом отношении страной места нахождения корабля, также подлежат действию наших законов.
На основании трактатов фиктивное расширение территории и притом в весьма значительных размерах, существует относительно некоторых, так сказать, неполноправных членов межгосударственного союза.
Постановления, сюда относящиеся, были изложены весьма подробно, хотя и крайне неопределенно, в ст.175 Уложения о наказаниях 1845 г. и примечаниях к ней, причем в статье говорилось о подсудности наших подданных в Турции и Персии, а в примечаниях - в Китае, Японии, Бухаре*(544) и Корее. Действующее Уложение в ст.7 определяет: действие сего Уложения распространяется на преступные деяния, учиненные российскими подданными в Турции, Персии, Китае, Корее или иных странах, в коих они не подсудны местной власти. Действие Уложения по ст.8 распространяется также на преступные деяния, учиненные в Бухаре, пребывающими там российскими подданными или иностранцами христианских вероисповеданий*(545).
Относительно Турции изъятие было установлено договорами: Торговым 10 июня 1783 г. и Адрианопольским 2 сентября 1829 г. Русские подданные за проступки, учиненные в Турции, подлежат суду и наказанию через посланника или консула российского, которые должны судить их по русским законам и учреждениям; с Персией это начало было установлено всего полнее Туркменчайским трактатом 20 февраля 1828 г., коим признана подсудность их российскому министру, поверенному в делах или консулу. В договорах с Турцией это изъятие отнесено только к преступным деяниям, совершенным между российскими подданными, а в случае посягательств, направленных на права туземцев, виновные объявлены подлежащими местному суду с участием наших представителей; то же начало повторено в Туркменчайском договоре с Персией, причем прибавлено, что в случае признания русского подданного виновным по приговору персидского суда осужденный отправляется для применения к нему наказания в Россию; сообразно с этим была составлена и ст.190 Свода законов (по изд. 1842 г.). Но при издании Уложения 1845г. редакция этого постановления была изменена*(546), и ст.175 Уложения (по изд. 1885 г.) постановляла, что русские подданные, находящиеся в Турции или Персии, за учиненное там посягательство против прав кого-либо из пребывающих там российских подданных, или против прав туземцев, или подданных какой-либо иной державы, если учиненное ими деяние влечет наказание не строже тюрьмы, подлежат суждению российского посланника, министра, поверенного в делах или консула, а если за учиненное деяние положено наказание строже тюрьмы, то, по окончании надлежащего о том следствия установленным порядком, виновный отсылается вместе с следственным делом в ближайшую пограничную губернию к начальству, которое передает дело в надлежащее судебное место для суда и наказания по Уложению.
Относительно Китая право неподсудности наших подданных местным законам намечается уже в трактатах XVIII в., но окончательно оно установилось по Тяньцзинскому трактату 1858 г., причем указывалось, что в местах, открытых для торговли (в пределах Китая), разбирательство всякого дела между русскими и китайскими подданными должно производиться китайским начальством сообща с русским консулом или лицом, представляющим власть российского правительства в том месте; русские подданные по обвинениям в преступлениях или проступках должны были судиться по русским законам; но о порядке суда русских подданных за преступные деяния между собой или против подданных других европейских держав ничего не говорилось. Далее было указано, что подданные российские, проникшие в глубь страны, высылаются для суждения и наказания по русским законам на границу или в тот из открытых портов, где есть русский консул, а в дополнительном договоре указано, что русские подданные, виновные в тяжких преступных деяниях, по произведении следствия отсылаются в Россию для поступления по русским законам и что наши и местные власти могут принимать нужные меры только в отношении к виновным своего государства, но никто из них не имеет права ни задерживать, ни отдельно разбирать, а тем более наказывать подданного не своего государства*(547).
Наиболее краткими представлялись действовавшие до 1900 г. правила о консульской юрисдикции в Японии, определенные Трактатами 7 августа 1858 г. и 22 марта 1860 г., в коих указывалось только, что разбирательство всяких дел между русскими и японцами производится русским консулом вместе с японскими властями и в случае обвинения русских, с них взыскивается по русским законам, а виновные японцы подвергаются наказанию по законам их страны.
Относительно Кореи Договором, заключенным 25 июня 1884 г. в Хань-Яне (Сеуле), установлено, что юрисдикция над русскими подданными в Корее и их собственностью исключительно принадлежит русским консульским агентам или другим должностным лицам, надлежащим образом на то уполномоченным, которые разбирают и решают, без всякого вмешательства корейских властей, все дела, возбужденные против русских подданных их соотечественниками или же иностранными подданными (ср. Устав консульский, ст.194).
Наконец, относительно подсудности и порядка производства дел о преступлениях и проступках, совершенных русскими подданными и иностранцами-христианами в пределах Бухарского ханства, постановлены новые правила в Положении об управлении Туркестанским краем.
Все эти постановления страдают в трояком отношении: во-первых, в старейших трактатах, а именно в договорах с Турцией и Персией, вовсе не определена с надлежащей точностью подсудность, так что является постоянная возможность конфликтов между дипломатическими агентами и консулами; во-вторых, не указаны ни в Уставе уголовного судопроизводства, ни в Уставе консульском правила разбора подобных уголовных дел и производства по оным следствия; наконец, в-третьих, самый предел консульской юрисдикции, особенно в Китае и Корее, представляется совершенно неопределенным. Так, и в нашей практике возникали недоразумения, восходившие до Правительствующего Сената, относительно производства дел сего рода в Персии ввиду употребленного в ст.175 выражения, что следствие должно быть произведено "установленным порядком". В 1873 г. в решении по делу Мешади-оглы Сенат указал, что под "установленным" нужно подразумевать порядок, действующий в Персии, но в 1897 г. 10 марта при рассмотрении дела Гагаева и Куклика (N 10) Сенат снова вошел в обсуждение этого вопроса и пришел к выводу противоположному*(548).
Так как действующее Уложение только упоминает о распространении его на преступные деяния, учиненные в Турции, Персии, Китае и Корее, но не содержит никаких процессуальных указаний о производстве дел сего рода, то подлежащие правила подлежали внесению в Устав уголовного судопроизводства, причем Комиссия по пересмотру уставов проектировала их в следующем виде.
Русские подданные, учинившие преступное деяние в Турции, Персии, Китае, Корее или иных странах, в коих они не подсудны местной власти, подлежат, если назначенное за сие деяние наказание не превышает тюрьмы, суду местного консула или иного надлежащим образом на то уполномоченного лица, а в прочих случаях обвиняемый, по производстве надлежащего расследования, отсылается в ближайшее судебное место Империи.
В случае совершения русским подданным преступного деяния в Турции, Персии, Китае и Корее расследование дела производится русским консулом или другим должностным лицом, надлежащим образом на то уполномоченным, причем в случае необходимости означенные должностные лица могут прибегнуть и к содействию местных властей. Если дело по важности своей не подлежит разрешению консула, то все производство, с заключением консула и засвидетельствованными переводами на русский язык актов и документов, препровождается вместе с обвиняемым в подлежащий суд Империи.
При производстве расследования, а также при разборе дела, консул или другое должностное лицо, надлежащим образом на то уполномоченное, руководствуется, насколько возможно, правилами Устава уголовного судопроизводства
В тех случаях, когда сие установлено договорами, к участию в разрешении дела приглашаются и местные власти, но приговор относительно русских подданных постановляется консулом или другим на то уполномоченным лицом.
Приговор, коим русский подданный присужден к аресту или тюрьме, отбывается или в особо устроенных при русских консульствах или посольствах помещениях, или, по соглашению с местными властями, в их тюрьмах.
В число таких неполноправных государств не включена ни в Уложении, ни в Уставе Япония, так как за последнее время, ввиду совершившихся в ней преобразований, ее международное положение изменилось и она приобретает значение полноправной державы. В 1873 г. она была признана таковой со стороны Англии и Америки; равным образом, по силе XVIII и XIX статей Договора 1895 г. с Японией о торговле и мореплавании, по истечении четырех лет со дня утверждения сего договора юрисдикция русских консулов в отношении уголовных дел должна быть отменена и учинившие в Японии преступные деяния русские подданные, там пребывающие, должны на общем основании подлежать ответственности по местным законам. Договор этот был утвержден 6 июня 1895 г., и, следовательно, особая подсудность в Японии прекратилась в июне 1900 г.
Относительно Бухары в Особом совещании при Государственном Совете было предположено распространить действие нашего Уложения и на преступные деяния, учиненные туземцами против русских подданных или иностранцев христиан, но затем, по указанию министра иностранных дел, сохранены нынешние правила о юрисдикции и о порядке суда, изложенные в Положении об управлении Туркестанским краем.
Равным образом по указанию министра иностранных дел в ст.7 Уложения не включено упоминание о Хиве, ввиду того что Хивинское ханство почти лишилось своей самостоятельности; так, в Хиве судятся по нашим законам не только русские подданные, но и иностранцы христиане, а равно и туземцы за преступления против русских подданных, причем следствие производится помощником мирового судьи Амударьинского отдела, который для этого выезжает на место преступления, следствие направляется к сырдарьинскому прокурору, и суд постановляет приговор, приводимый в исполнение русскими властями. Эти правила, возникшие путем обычая, были признаны и Правительствующим Сенатом (по V департаменту) в 1894 г. по делу хивинца Урумбаева; а затем и I департаментом в определении 11 ноября 1898 г. Поэтому упоминание о Хиве наравне с Турцией, Персией не соответствовало бы ее действительному положению.
Вместе с тем Особое совещание нашло, что перечень стран, сделанный по примеру Уложения 1845 г. и в проекте, не может быть признан исчерпывающим, так как существуют и другие малокультурные страны на Азиатском и Африканском материках, каковы, например, Афганистан, Сиам, Марокко, Абиссиния, Занзибар, с которыми хотя и не заключены договоры относительно ответственности русских подданных, совершивших в их пределах преступные деяния, но в которых, очевидно, подсудность означенных лиц местной власти не может быть допущена. На этом основании как в ст.7 Уложения, так и в Уставе сделано указание и на иные страны.
Наконец, в Особом совещании возникал вопрос и о том, не следует ли наравне с Бухарой упомянуть о Квантунской области с Порт-Артуром и Талиен-Ваном и о прилегающей к железной дороге полосе земли в Манчжурии, но Особое совещание нашло, "что означенный вопрос на практике разрешается без всяких затруднений. В состоящих в русском владении китайских местностях действует русская власть в отношении как управления, так и суда; в соответствии с сим учрежден в Порт-Артуре окружной суд как орган местной судебной власти, но для утверждения в законе означенного фактического положения в настоящее время, когда еще лишь устанавливаются и определяются на практике взаимные отношения по поводу этих местностей между Россией и Китаем, не представляется достаточно данных и прочных оснований".
На Квантунском полуострове русским судебным властям, согласно Временным правилам об управлении Квантунской областью, подведомственны все преступные деяния, учиненные русскими подданными или против русских подданных, кем бы таковые ни были учинены. Та же подсудность установлена по Высочайшему повелению 24 июля 1901 г. и в полосе отчуждения Китайской Восточной железной дороги, причем, однако, в последнем указе добавлено, что если окажется, что преступное деяние учинено против русского подданного нерусским подданным, то дело передается на рассмотрение командированным в Манчжурию чиновникам Министерства иностранных дел или же русскому консулу в Ню-Чжуане.
79. Таким образом, для того чтобы подлежать действию наших законов, преступное деяние должно быть учинено на нашей территории, реальной или фиктивной. Но когда деяние может почитаться учиненным на территории?*(549) Рассматривая его как виновное посягательство на правоохраненный интерес, мы можем представить себе три возможности: 1) преступное деяние задумано, подготовлено и выполнено всецело на нашей территории, лицом, на ней живущим или временно пребывающим, и по отношению к объекту, также на ней находящемуся, или 2) оно всецело учинено вне нашей территории, или 3) оно учинено частью на территории, частью вне ее. В двух первых случаях вопрос решается просто, но третья комбинация возбуждает много спорных и юридически в высшей степени любопытных вопросов о действительном месте учинения преступного деяния и, следовательно, о применении к нему наших или иноземных законов.
В этом отношении прежде всего надо заметить, что крайне трудно приискать какое-либо одно общее начало, которое бы определяло понятие учинения преступного деяния на территории. Так, нельзя определять это понятие местом пребывания виновника в момент деяния, так как могут быть преступные деяния, учиненные на нашей территории лицами, на ней в момент учинения не находившимися; с другой стороны, нельзя определять и местом пребывания объекта посягательства, того правоохраненного интереса, на который посягает виновный, так как мы знаем, что существуют, например, посягательства, почитаемые учиненными на территории России, хотя они направлены против интересов государственных или общественных иностранных держав. Еще менее можно отождествлять это понятие с пределами подсудности наших уголовных судов, так как эти суды компетентны и для суждения дел уголовных, учиненных за границей. Всего ближе, конечно, стоит этот вопрос к процессуальномупонятию места учинения преступного деяния (forum delicti commissi), но и эти понятия, во-первых, не совпадают, а во-вторых, уподобление их друг другу не разрешает вопроса, а только переносит его из права материального в право процессуальное.
Разрешение данного вопроса возможно только путем исследования юридической природы отдельных групп преступных деяний, и притом в двояком отношении: ввиду юридических свойств самого деяния и ввиду условий его выполнения, причем в Общей части могут быть указаны только некоторые общие положения, сюда относящиеся*(550).
Преступное посягательство на охраненный юридический интерес может заключать в себе развивающуюся во времени и видоизменяющуюся по месту преступную деятельность, причем закон признает наказуемым не только совершившееся посягательство на данный интерес, но и покушение на него и даже иногда приготовление к таковому. Поэтому вполне возможно, что лицо учинило приготовление и даже, при известных условиях, покушение на преступное деяние в пределах России, а само деяние было выполнено в Германии или Австрии или, наоборот, преступление было подготовлено за границей, а выполнено в России, - как определить место учинения? Основное положение учения о степенях проявления преступной воли говорит нам, что вся преступная деятельность, направленная на определенный объект, рассматривается как единое целое, а потому ответственность за вполне совершившееся деяние совмещает в себе ответственность и за все предшествующие стадии развития преступной деятельности, так что эти стадии могут иметь самостоятельное уголовное значение только в предположении остановившегося развития преступной деятельности. Сообразно этому деяние, совершение или окончание которого имело место в пределах России, всегда рассматривается как учиненное на нашей территории, где бы ни происходили предшествовавшие стадии. Если, например, применяясь к известному бременскому случаю, мы представим себе, что на торговом судне, отправляющемся из Данцига в Россию, была устроена адская машина с часовым приводом, долженствующая взорвать пароход с грузом и экипажем через 48часов после установки прибора, если затем, по прибытии судна в Либаву, действительно произошел взрыв, сопровождавшийся повреждением имущества и гибелью людей, то очевидно, что местом совершения преступления должна быть признана Россия, а не Германия, где было сделано приготовление, и не открытое море, где развивалось преступление. Если бы преступная деятельность ограничилась только приготовлением, например преступление обнаружилось при самой установке на корабле машины, то местом учинения, конечно, была бы Германия, а не Россия. Но из этого правила могут быть и исключения: если у нас было учинено приготовление к какому-либо преступному деянию, притом само по себе почитаемое запрещенным по нашим законам, если затем само деяние хотя и было выполнено за границей, но по законам места учинения не почитается преступным или наказуемым, то учинившее его лицо может быть наказуемо по нашим законам, но не за оконченное деяние, а только за приготовление, учиненное в пределах России.
Труднее решается вопрос относительно преступных деяний, которыетребуют для полноты состава наступления известного последствия. Если, не доезжая до Эйдкунена, кто-либо из въезжающих в Россию пассажиров отравил своего спутника и тот умер от отравы в Вержболове или даже в Вильно, то несомненно, что виновный будет привлечен к ответственности за отравление, совершенное им в России, а не за границей. Но, конечно, такое же толкование должно быть принято и при обратных примерах: если русский подданный был отравлен на русской железной дороге, положим, русским подданным, но отравленный умер в Берлине, там началось дело об отравлении, там был арестован виновный, то мы не можем требовать его выдачи на том основании, что преступное деяние было учинено в России нашим подданным; по крайней мере сомнительно, чтобы германская судебная власть признала такое требование правильным; то, что было учинено в пределах России, составляет только оконченное покушение, а не совершившееся отравление. Разумеется, если деяние таково, что наступление последствия не имеет значения для его юридического состава, то учинение в наших пределах всего того, что было нужно учинить преступнику, делает его ответственным за преступное деяние, совершенное на нашей территории*(551).
Если преступное деяние окончено, но относится к группам так называемых продолжаемых и длящихся, и одни из входящих в состав такого преступного деяния актов имели место в России, а другие за границей, то местом учинения этого деяния может одинаково считаться и Россия и иностранное государство: преступник везде будет судим и наказан как за деяние, учиненное на территории государства места его судимости. Если кто-либо, присвоив себе в Берлине не принадлежащие ему чин или звание, затем по приезде в Россию будет продолжать пользоваться этим званием, то он, конечно, будет отвечать за деяние, учиненное на территории России; такое же начало должно быть применяемо и в тех случаях, когда лицо, начавшее растрачивать вверенные ему деньги за границей, учинило несколько актов растраты и по прибытии в Россию.
Но, конечно, понятие продолжения преступного деяния не должно быть смешиваемо с дальнейшим распространением вызванных им последствий, не входящих в его законный состав. Оскорбление или диффамация, нанесенные русскому подданному в газете, выходящей в Париже, не могут считаться учиненными в России, хотя бы эта газета имела у нас много подписчиков.
В преступных бездействиях местом учинения будет считаться то место, где должна была быть исполнена данная обязанность. Таким образом, русский подданный, не явившийся своевременно в призывной участок для вынутия жребия, будет виновен в бездействии, учиненном на территории России, хотя бы в тот момент, когда наступил срок явки, он был за границей; но если, конечно, сам приказ такого рода, что он может быть выполнен только лицом, находящимся на определенном месте, то местопребывание виновного в момент бездействия получает решающее значение.
Другое затруднение представляет определение места учинения в применении к деятельности соучастников, причем и здесь возможны два случая: преступное деяние учинено в России, но подстрекательство или пособничество к нему учинено за границей, или наоборот. В этих случаях, казалось бы, в основу разрешения должно быть принято основное начало соучастия, по которому юридическое значение учиненного соучастниками определяется условиями и свойством деяния, совершенного физическим виновником; поэтому если физический виновник учинил преступное деяние в России, то и подстрекательство к такому деянию, хотя бы оно было учинено за границей, должно рассматриваться как подстрекательство к деянию, в России учиненному, и наоборот. В практике нашего Сената встретился один интересный пример этого рода по делу Штерна (реш. 72/1144), который был признан виновным в подстрекательстве, учиненном в Петербурге, к покушению на подлог акций Тамбовско-Саратовской железной дороги, происшедшему в Вене. Сенат нашел правильным применение к виновному ст.9 и 1194 Уложения, не касаясь, впрочем, рассматриваемого вопроса о месте учинения деяния; согласно этому прецеденту, конечно, можно утверждать, что Сенат принимает доктрину, определяющую место учинения деяния самостоятельно для каждого из участников*(552).
