Фрагмент из работы Гартмана «Этика»

«Каждому, чья жизнь не сводится к исполнению принципов и всеобщих требований, хорошо известно, что имеется еще и другая любовь, нежели всеобщая любовь к ближнему и любовь к дальнему, нежели любовь дарящего – любовь в узком и полном смысле этого слова, эксклюзивно испытываемая к отдельному человеку, интимная любовь. Остальные виды любви «безличные», не представляют собой причастности самой внутренней сущности человека, не ищут ее в своей цельности и ценностном изобилии. Личная же любовь испытывается по отношению к личностности как таковой и ради нее самой. В своей тенденции она исчерпывающа, представляет иную человеческую близость, для которой и «ближний» еще далек.

Она есть добродетель личностности в отношении личностности, сама принадлежит к ценностям личностности любящего и направлена на ценность личностности возлюбленного, представляет собой преданность ей. Хотя всякая любовь – ценностно направленная, всякий эрос как-либо ориентирован на идею, но личная любовь имеет свои отличия. Любовь к ближнему направлена на общечеловеческую ценность личности, она поэтому не выбирает; любовь к дальнему направлена на видимый идеал человека, дарящая добродетель – на участие в духовном благе. Во всем этом индивидуальная сущность в объекте любви не находит своего признания, но она стремится к этому признанию, желает быть воспринятой в ценностном чувстве и оцененной. Ибо все, что ценно само по себе, исполняет свой смысл, если оно ценно «для кого-то».

Такого исполнения смысла требует и личностность. В противном случае ее одно только присутствие, ее расцвет остаются незамеченными исчерпывающим ценностным чувством. Ведь в для-себя-бытии она исполниться не может. Ибо самосознание противоречит ее сущности, которая проявляется в нравственном поведении, а не ценностном сознании. Так, личностность неизбежно страстно желает того, «для» кого она могла бы быть. Только личностность другого может удовлетворить это желание, только во взаимной корреляции личностности обретают смысл, существуя друг для друга, связанные воедино, не понимающие сути этой страсти, но утоляющие ее в таинстве любви. Любящий дает возлюбленному этот единственный в своем роде дар. Он дает ему новое измерение его существования, быть «для него» тому, кто иначе только «в себе». Личная любовь есть ценность, комплементарная к личностности, наполнение смыслом ее бытия. Она дает ей то, что та никогда не может дать себе сама; она есть ее зеркало, которое та не может держать перед собой самостоятельно. Если личностность пытается отразить сама себя, она тем самым себя искажает. В любви же нет искажения. Сознание личностности по своей сути может быть только чужим сознанием. Ибо это – ценностное сознание. Личная любовь и есть ценностное сознание личностности.

Так как эмпирическая личностность никогда строго не соответствует своему идеальному ценностному характеру, любовь же по сути ориентирована на ценность, то в сущности личной любви заложено проникать сквозь эмпирическую личность к идеальной ценности личностности. Такова, по меньшей мере, имеющаяся в ней тенденция. И это надо понимать в том смысле, что личная любовь может распространяться и на нравственно неразвитого и несовершенного, даже упускающего свой идеальный этос. Ее установка ориентирована на идею личностности, она заставляет как бы действовать в отношении эмпирического человека, берет его в смысле его высших возможностей и возвышает над самим собой, как он есть в действительности. Она любит в нем то, что заключается в его сущностной тенденции, аксиологическую уникальность его идеи, однако, не «как» идею, но в ее тенденции к действительности – словно бы она уже была в нем действительна. В этом смысле она обращается от идеи к ее несовершенному носителю, любит эмпирического человека в его своеобразии. Человек, как он есть, рассматривается ею как гарантия высокого нравственного бытия, коим он, правда, не является, но которое только в нем и нигде больше имеет ценность реального приближения к таковому. Человек любит, пребывая в вере в это высшее в другом, ожидает его исполнения, чувствует его за действительностью. Любовь есть этическое предвосхищение в самом высоком смысле – конечно, не общечеловеческого, но индивидуальной идеи. Любовь помогает увидеть совершенство в несовершенном, бесконечное в конечном.

b) Собственная жизнь и собственная ценность любви

Благодаря тому, что любящий возлюбленному есть зеркало и исполнение смысла его личного существа, любовь создает этическую ситуацию особого рода, интимную, касающуюся только двоих, связь между людьми. Ибо всякая третья личность уже опять требует новой, точно такой же единственной в своем роде установки. Между несколькими людьми любовь тем более теряет свой личный характер и становится поверхностным типом симпатии. И даже если один человек любит несколько личностей, все же любовь к каждой из этих личностей другая, вновь индивидуальная любовь, соответствующая индивидуальности своего предмета. Поэтому всякая личная любовь имеет тенденцию к для-себя-бытию, к обособлению. Индивидуальное этическое для-себя-бытие имеется только в паре. Ни большее, ни меньшее число не согласуется с его сущностью. Один для себя, скорее, – не «для себя»; несколько для себя – уже не вполне личностности. Один наедине с другим есть единственная форма личного бытия для себя.

О создании этой ситуации личной любви разговор особый. В ней расширяется сфера личностности. Она потенцирует себя, вовлекая в себя личное бытие возлюбленного и ощущая его как свое собственное. Если есть взаимность, то происходит взаимопроникновение сфер двух личностностей, и возникает новое совокупное образование, которое не растворяется ни в одной из двух личностностей, но которое вполне может перерастать их по значению и силе. Человеческий этос оказывается чрезвычайно творческим, причем в подлинном смысле творческим, выходящим за свои пределы. Ибо выход личностностей за свои пределы, их взаимопроникновение повышает значимость их личного бытия, придает им достоинство, которого они не имеют сами по себе, – и никогда это объединение не сводится к одному из двоих его участников. Любовь как бы живет собственной жизнью через жизни двоих любящих, причем с полноценным этически реальным бытием. Любовь, как и все реальное, имеет свой час рождения, имеет свое неповторимое произрастание из нежных, в высшей степени уязвимых начал, имеет свое усиление, свою высшую точку, свой внутренний кризис, изменение и конфликт; и точно так же это может находить свое нисхождение и свой конец. Эта «собственная жизнь» обусловлена этосами любящих; однако в любви они переходят друг в друга со всеми своими желаниями и возможностями, образуют как бы новое существо, которое хоть и индивидуально, но не может быть сведено ни к одной из любящих личностностей.

Ситуация любви существует не просто в связи между эмпирическими личностностями, но в то же время в более высокой связи между двумя идеальными этосами. И закон ее собственной жизни потому обходит эмпирическое бытие личностей, что рождается из аксиологического взаимопроникновения двух чистых ценностных комплексов с их двусторонними тенденциями предпочтения. Это то, чего сам любящий никогда вполне не распознает, пусть временами он и догадывается, что в его любви борется за исполнение именно собственная сущность его и другого, и что именно его сокровенное, то, что им не понимается, опираясь на сокровенное любимого, стремится вырваться за свои пределы. Интеллигибельные характеры проникают друг в друга глубже, чем эмпирические личности. Так в них исполняется судьба, которая больше, чем их действительное этическое бытие – судьба, жертвами которой они в своей конечности вполне могут пасть.

Тем не менее именно эта судьба есть истинное открытие их собственной бесконечности. И единственная в своем роде сила устремленной в самое сокровенное любви заключается в том, что она раскрывает человеку, пусть и глазами другого, его собственную сущность. Что такое может произойти только в собственной жизни иного порядка, нежели собственная жизнь эмпирического человека, объясняется удаленностью человека от его идеи.

c) Ценности воли и силы в любви

От объективных ценностей этой «собственной жизни» любви отличается ее более узкая нравственная ценность, ценность ее добродетели. Последняя, как и всякая нравственная ценность, заключается в умонастроении, в интенции. Любовь есть абсолютно позитивное умонастроение как таковое, абсолютное утверждение, благоволение, преданность, созидание – подобно тому как ненависть есть отрицание, разрушение, уничтожение. Личная любовь есть то же самое утверждение в отношении личностности.

Тем самым в нее входит момент стремления, что обычно не замечают за чувством любви и его ценностью. Здесь повторяется нечто от моральной силы, от действия и творения... Не как если бы личной любви должна быть присуща особая активность, или воля как ее составляющая сделала бы любовь чем-то ненастоящим. Воля, направленная на любовь, неизбежно ей противоречит. Приказывать любить так же бессмысленно, как и пытаться захотеть полюбить именно этого человека. Любовь есть собственная, изначальная тенденция. Но именно об этом моменте тенденции в ней самой и идет здесь речь.

Правда, слабовольный человек может испытывать сильное чувство любви, как и обладающей сильной волей – слабое. Человек и в любви может развивать не всю силу воли, которая у него вообще есть. Тем не менее, момент воли в любви существует по праву. Любовь имеет тенденцию увлекать за собой всю силу воли личностности, ставить ее на службу себе. И чем сильнее ценность ее чувства, тем сильнее и эта тенденция.

Момент воли в любви заключается не в желании иметь для себя любимую личность. Хотя и эта тенденция в любви имеет место и ей присуща своя ценностная окраска, несмотря на ее подчиненность и внешнее сходство с эгоизмом. Ценность этой тенденции подтверждается тем, что любовь, в которой вообще нет никакого желания обладать, «неубедительна» и не принимается в полной мере самим возлюбленным. Но здесь речь не об этом.

Во всякой личной любви есть второй, глубоко скрытый ценностный элемент, который выражает только утверждающую интенцию, благоволение и преданность, служение личностей друг другу – волевая тенденция, которая противонаправлена желанию обладать и может продолжать существовать при отсутствии взаимности – выражаясь формально: чистое для-тебя-бытие «Я» «высится» над для-меня-бытием «Ты», и может даже порождать конфликт в своей противоположности.

Альтруизм личной любви существенно иной, нежели альтруизм любви к ближнему, хотя также выражает направленность и интерес в первую очередь к другому, его благополучию, его счастью и т.д. Гораздо более родственен он альтруизму любви к дальнему; как и тот, он направлен на чистый этос, идею человека. Только здесь это индивидуальная идея личностности. И тут проявляется поистине удивительное метафизическое начало этой любви. Личностность возлюбленного представляется для любящего тем, чем никогда не сможет стать собственная, ибо на последнюю никогда не направляется собственное стремления без того, чтобы ее не упустить; только направляясь на личностность другого, человек творит и совершенствует самого себя. Нельзя развить свой этос, полагая целью именно это; напротив, так человек искажает его. Тем не менее, каждый человек может стремиться к этосу возлюбленного, который он видит влюбленными глазами, и в личностности другого развивать свою собственную, не рискуя ее исказить. Такое стремление, конечно, ограничено в человеке, оно не выходит за рамки тенденций обладания и почитания. Но это немало. Это – в действительности в высшей степени реальная, определяющая сила в жизни любимого, действительное подведение к его истинной нравственной сущности. Всякий, имеющий в этом опыт, не станет отрицать, что подлинная чувственная любовь меняет моральный облик влюбленных, делая их такими, какими они друг друга видят и любят. Такая сила любви конечно не всемогущая, она встречает сопротивление со стороны человека, а зачастую и непонимание ее тенденции. Но в тенденции она все же существует. И каждый, кто имеет счастье наслаждаться истинной любовью, испытывает эту тенденцию на себе.

Этот уникальный процесс не может трактоваться упрощенно, только в интеллектуалистском аспекте. Он осуществляется не в свете сознания, и редко достигает понимания своего этического значения. Он направляется чувствами; и вмешивающееся сознание может воспрепятствовать его целевому завершению. Пожалуй, в любящем может существовать счастливое чувство своей власти, так же, как счастливое чувство ведомости и превознесенности им в любимом. Есть сознание победы любящего, которому любимый представляется выше всех других, и сознание благодарности любимого, который чувствует, что эта любовь основывается на нем, не зная, в чем, собственно, состоит для него ее высокая ценность. Но знания о метафизической ситуации любви нет ни у одного из влюбленных. Любимый чувствует силу, которая его несет; он чувствует проникновение любящего взгляда сквозь свою эмпирическую личностность и его указание на это. Он чувствует, таким образом, раскрываясь для любящего, свое собственное становление и совершенствование и открывает в любящем то, чего никогда не увидел бы в себе сам. Любимый не может следовать за любящим со своим ценностным чувством, ибо не может сам взглянуть на себя и внутрь себя. Он может только довериться любящему, отдать себя в его руки. Любящий не требует ничего специально. Влюбленный сам выходит за свои пределы, поднимается выше, ибо чувствует стеснение, не будучи таким, как его видит любящий. И в этом стеснении он не искажает свою сущность, а в самом высоком смысле узнает себя, глядя глазами другого, и одновременно пытается быть таким, каким тот его видит.

Конечно, это лишь несовершенное описание таинственной нравственной силы любви. Собственно метафизическое в ней – глубокое трансцендирование, действительное пересечение ценностного видения и творческих сил от человека к человеку – остались незатронутыми. Это трансцендирование сущностно иное, нежели в любви к ближнему; оно действует и не в поступке, не в зримом деле любви, и все же представляет собой нравственное действие, подлинно творческий результат. Его плод несравнимо другой, нежели плод любви к ближнему, по своему величию и объективной ценности. Здесь уже нет той неадекватности между ценностью, которая ставится целью, и ценностью интенции, какая обычно бывает со всеми другими добродетелями. Ибо плод личной любви – собственно нравственное бытие любимого. Любящий заново рождает любимого таким, каков тот есть в идеале, и каким он представляется любящему с самого начала. По меньшей мере, тенденция к этому есть во всякой истинной личной любви и довольно часто она исполняется, хотя бы частично»[11].