2018-01-08
1615
САТИРИЧЕСКИЕ КОМЕДИИ. 1868—1875 ГОДЫ В самом конце 60-х и в 70-е годы Островский создает группу сатирических комедий: «На всякого мудреца довольно простоты» (1868), «Бешеные деньги» (1869), «Лес» (1870), «Волки и овцы» (1875). За исключением «Горячего сердца», своеобразного сатирического эпоса, это комедии из дворянского быта. Антидворянский сатирический цикл объединен не только общ- ностью темы, но и художественным родством. Здесь драматург впер- вые с такой широтой пользуется приемами сценической услов- ности, а иногда и гротеска, во всех этих пьесах сложная интрига, все они широко используют богатые литературные и культурно-исторические ассоциации. Островский приходит в литературу как писатель «третьего сословия», непривилегированных слоев общества, жизнь которых становится преобладающим материалом в его ранних пьесах. Дворянские герои — всегда сатирически обрисованные — появля- ются в них эпизодически. В «Воспитаннице», не случайно вызвавшей безоговорочную поддержку радикальной критики (Чернышевский, Добролюбов, Писарев отозвались о ней одобрительно), драматург рисует дворянскую усадьбу в совершенно щедринских тонах, с бес- компромиссным осуждением. Здесь подчеркнуто выбрано для изобра- жения не культурное «дворянское гнездо», а поместье темной, жесто- кой и лицемерной крепостницы. К типу дворянского интеллигента Островский впервые обратится в конце 60-х годов, но в его художественном мире попытка освое- ния фактуры дворянского личностного героя заканчивается созда- нием сатирической комедии «На всякого мудреца довольно просто- ты» и других антидворянских комедий («Лес», «Бешеные деньги», «Волки и овцы»). Высоким героем в пореформенной драматургии Островского оказывается опять-таки не благородный дворянин, а нищий актер Несчастливцев. И «путь в герои» этот деклассиро- ванный дворянин проходит на глазах у зрителя, разыгрывая сперва роль барина, вернувшегося отдохнуть в родные края, а в финале решительно порывающего с миром усадьбы, произнося суд над ее оби- тателями с позиций служителя высокого, гуманного искусства. Широкая картина сложных социальных процессов, происходивших в России после десятилетия реформ, роднит «Лес» с великими русскими романами этого десятилетия. Как и Толстой, Достоевский, Щедрин (именно в этот период создавший свой «уса- дебный семейный роман» «Господа Головлевы»), Островский замечательно почувство- вал, что в России «все переворотилось и только укладывается», как сказано в «Анне Карениной». И семья, как известно, ячейка общества, оказывается лакмусовой бу- мажкой, проявляющей, в концентрированном виде отражающей новую социальную действительность. Быстрое разрушение авторитарной морали, характерной для феодального ук- лада, несет с собой, конечно, освобождение личности, открывает перед индивидуаль- ным человеком гораздо более широкие и разнообразные возможности. Но эти же процессы как бы лишают личность тех опор, которые предоставляли ей патриар- хальные формы организации общества. Эти патриархальные формы — и прежде всего семейная мораль — разумеется, сковывали человека, но они же давали ему некоторые гарантии существования: как бы ни сложились его обстоятельства в жизненной борьбе, он оставался членом семейного коллектива, независимо от наличия или отсутствия доброй воли ее более преуспевающих членов, семья брала на себя за- боту о его существовании просто в силу традиции, под давлением общественного мнения среды. Та же патриархальная мораль, основанная на авторитете стар- ших и, главное, традиционных моральных догм, налагала узду на своеволие личности, вводила отношения людей в известные границы. Конечно, разложение патриархальной морали и патриархальных форм жизни под влиянием развивающихся капиталистических отношений совершалось постепенно и уже в предреформенный период зашло достаточно далеко. Именно Островский, опоэтизировавший в москвитянинских пьесах такую идеальную модель патриар- хальной семьи, как никто другой в русской литературе показал и процессы разложе- ния этой морали, ярко выразившиеся в открытом им и художественно освоен- ном явлении — самодурстве. Но с крушением крепостного права процесс разруше- ния патриархальных устоев и авторитарных норм нравственности, можно сказать, завершился, во всяком случае, в привилегированных классах. Распались последние 239
|
|
|
|
|
|
скрепы, «формы и приличия». Человек оказался, так сказать, покинутым n;i глмши себя. Достоевский гениально запечатлел нравственные искания и духоииую i|>«вогу этих одиночек, членов «случайных семейств», как он выражался. Но м ю иреми. когда люди с чуткой совестью и взыскующим умом напряженно билли, \\:\л выработкой каких-то новых форм нравственности, задумывались над «иеПл;иооор;| зием» новой буржуазной действительности, стремились выработать прелстлиление о справедливом устройстве общества, миллионы людей плыли по течению, не и сил.чх проникнуть во все эти сложные проблемы, да и не особенно задумываясь о них. Hoi эти обычные, ни в чем не исключительные люди и были героями Остроиекот. Но разнообразие лиц и судеб здесь ничуть не меньшее, чем среди интеллекту- альных героев русского романа. 4 Старая мораль утрачена, а новая не служилась. Перед каждым решением человек одинок, он сам должен сделать выбор. Нравст- венные катастрофы, как и медленное сползание в жизнь без всяких представлений о нравственных нормах, в жизнь, с мыслью лишь о материальном благоденствии и удовольствиях, происходят на фоне совершенно иных, чем прежде, непривычных экономических отноше- ний в обществе. «Бешеных денег», как выразился Островский, не стало хватать для людей, привыкших жить на доходы с имений. Дво- ряне втягивались в борьбу за наживу, а то и за средства сущест- вования, ведя ее каждый в соответствии со своими способностями и деловыми качествами: одни становились предпринимателями, дру- гие — спускали родовые вотчины и сводили леса. Некоторые теряли экономический статус своего класса, пополняя ряды трудовой интел- лигенции, а то и ряды люмпен-пролетариата. Пореформенная дра- матургия Островского широко отразила все эти процессы. Но в «Ле- се», затрагивая отчасти и их, драматург все же сосредоточен в еще большей степени на нравственных аспектах происходящих в России перемен. Через семейный конфликт в комедии Островского просвечи- вают огромные сдвиги, происходящие в русской жизни. В этом «глу- хом помещичьем захолустье» (выражение одного недоброжела- тельного критика Островского) поистине чувствуется ветер истории, сдвинувший с привычных мест, из жестких и прочных ячеек вчераш- него иерархически организованного государства многих и многих людей. И вот они сталкиваются и спорят, воюют друг с другом здесь, в гостиной помещицы Гурмыжской, люди, которых раньше немысли- мо было представить в каком бы то ни было диалогическом общении: уездная знать, серый неграмотный купчина, бедная (но отнюдь не бессловесная!) воспитанница, недоучившийся гимназист из разорив- шегося дворянского семейства, помещик Гурмыжский, ставший про- винциальным трагиком, и беспаспортный актер из мещан Счаст- ливцев. В «Лесе», как и в других комедиях из «цивилизованного» быта, действие строится вокруг гораздо более напряженной интриги, но все же подлинная борьба антагонистов показана не при помощи меха- низма интриги, а скорее по поводу ее. Это борьба слов и стоящих за ними жизненных позиций. Именно поэтому, несмотря на наличие в пьесе нескольких сюжетных линий, в том числе и любовной, цент- ральная линия действия, сосредоточивающая вокруг себя и осталь- 240
|
|
|
ные,— столкновение двух представителей дворянского рода Гурмыж- ских: богатой немолодой помещицы, проматывающей имение с лю- бовниками, и ученного на медные деньги полуграмотного актера, великодушно дарящего бедной девушке последние деньги из родо- вого достояния. Дворянская усадьба, ее хозяйка и респектабельные гости-соседи обрисованы Островским со всей силой сатирического обличения. Бодаев и Милонов, со своими разговорами о «нынешних временах», похожи на щедринских персонажей. Не являясь участниками интри- ги, они, однако, нужны не только для характеристики среды, но участ- вуют в действии: они необходимые слушатели и зрители того спек- такля, который разыгрывают главные антагонисты пьесы Гурмыж- ская и Несчастливцев. Каждый из них ставит свой спектакль, борьба, столкновение этих двух спектаклей проходит через всю пьесу, раскрывает подлинную сущность и нравственную ценность каждого из участников. Добытая истина закрепляется в своеобразной «искус- ствоведческой» формуле Несчастливцева: «Комедианты? Нет, мы ар- тисты, благородные артисты, а комедианты вы». Спектакль, который разыгрывает Гурмыжская,— комедия интри- ги. Ее поведение вполне оправдывает обвинение Несчастливцева: она поистине комедиантка в том осудительном значении слова, какое оно имеет в бытовой речи, то есть лицемерка, прикрывающая определенной маской истинный смысл и цели своего поведения. Маска ее — добродетель и благопристойность. Постепенное выясне- ние того, что это именно маска, роль, и есть динамика этого харак- тера в пьесе. Несчастливцев тоже стремится поставить свой спектакль, мело- драму, сочиняя довольно сложный сценарий своего появления в усадьбе Пеньки. И это его актерство, перенесение игры со сцены в жизнь Островский не одобряет, он над ним смеется, ставя в неле- пые положения героя, которому в целом, бесспорно, сочувствует. Можно сказать, что линия Несчастливцева в пьесе — это прорыв от надуманной мелодрамы к подлинной жизненной высоте, поражение героя в «комедиантстве» (тут его «переиграла» дилетантка Гурмыж- ская) и нравственная победа в подлинной жизни. При этом, и выйдя из мелодраматической роли, Несчастливцев остается актером. По- следний его монолог незаметно переходит в монолог Карла Моора из «Разбойников», как будто Шиллер судит обитателей этого «леса». Мелодрама отброшена, на помощь актеру приходит большое, настоящее искусство. Так завершается семейная тема «Леса», развязывается семей- ный конфликт. Гурмыжская отказалась от обременительной и дорого- стоящей роли главы патриархального дворянского рода, опекающей своих менее удачливых родственников. Из родовой усадьбы Пеньки уходит в купеческий дом воспитанница Аксюша, получившая при- даное от бедного актера. По проселочным дорогам пешком, с ко- томкой за плечами отправляется прочь последний Гурмыжский — странствующий актер Несчастливцев. Семья Гурмыжских исчезает, распадается — возникает «случайное семейство» (выражение Достоевского) — супружеская пара, состоящая из помещицы сильно за пятьдесят и недоучившегося гимназиста. Удивительная социальная пестрота действующих лиц «Леса», естественнейшим образом втянутых в общий конфликт, объясняется очень точным видением процессов, происходящих в пореформен- ном обществе. Островский как бы отбирает пробу, зачерпнув в пробирочку воды из взбаламученного моря российской жизни. Ин- тересует его разница социальных уровней в момент, когда они# смешались, столкнулись, и пока неясно, как сложится новая иерар-* хия в обществе и какая она будет. * Как и какая — об этом драматург через пять лет четко сказал в комедии «Волки и овцы», масштаб сатирического обобщения в ко- торой позволяет говорить о ней как о социальной сатире на поре- форменное общество в целом. Если молодой Островский ввел читателей и зрителей в новый для них мир — показал людей, мало привлекавших до него внимание литературы, то, обращаясь к изображению дворянского быта, дра- матург включался в богатую литературную традицию. Проблема вы- сокого героя, так оригинально разрешенная Островским и в ранней пьесе «Бедность не порок», и в «Лесе», в комедии «Волки и овцы» предстает в аспекте, теснейшим образом связанном с комическим отталкиванием от литературной традиции. Интрига комедии — а сюжет ее строится на интриге даже не в ис- кусствоведческом, а в самом простом, житейском смысле — втягива- ет в себя целую галерею героев, каждый из которых вступает в борьбу за героиню — молодую богатую вдову Купавину. Замысел Мурзавецкой женить на ней своего беспутного промотав- шегося племянника и прибрать к рукам богатое имение, казалось бы, сверхтрадиционный, напоминающий не только такой шедевр отечест- венной классики, как «Недоросль», но и сотни водевилей. Однако ум- ная старуха не может рассчитывать на успех без помощи мошенни- ческой авантюры с подложным письмом и фальшивыми векселями: уж слишком непохож ее племянник на победителя женских сердец. Аполлон Мурзавецкий — невероятно смешная карикатура на устой- чивый и достаточно авторитетный литературный тип обаятельного по- весы, неотразимого для женщин гусарского офицера. Все обычные признаки этого литературного героя, весь комплекс мотивов, сопро- вождавших тип доблестного гусара, налицо в комедии Островского в самом сниженном виде. Романтические гусарские пирушки Мурза- вецкому заменяют унылые запои в придорожном разорихинском трактире «Вот он!»; вместо дуэлей — пьяные ссоры с мужиками; вме- сто фантастических долгов — просьбы взаймы по мелочам у всех ви- зитеров его почтенной тетушки; вместо охоты — муштра глупого пса. Не только какой-нибудь Грушницкий перед ним — высокий герой, но и от «философской» мудрости лермонтовского драгунского капитана в устах Аполлона Викторовича уцелел лишь один обрывочек нехитро- го армейского афоризма — «судьба — индейка, я вам говорю, вот 242
|
|
|
и все». Так Островский смехом уничтожает одну из традиционных литературных фигур, отразивших жизненный тип, обладавший из- вестной долей обаяния даже в мире Л. Н. Толстого. Другому важнейшему литературному типу, типу лишнего челове- ка, благородного дворянского героя, наследует в комедии Лыняев, ли- беральный барин, добрый человек, бескорыстно старающийся защи- тить героиню от жульнических проделок. Но герой этот в пьесе недву- смысленно соотнесен не с кем-нибудь иным из галереи лишних людей, а с Обломовым: его лень, толщина, любовь к покою и даже диван — все это прямые цитаты из гончаровского романа. Классический ге- рой, «представитель зрительного зала», готовый вмешаться в дейст- вие и расстроить злые козни, в этой пьесе как бы раздваивается — на Лыняева и Беркутова. Лыняев все говорит так, как следует, он да- же хочет все так и сделать, больше того — делает, но у него ничего не выходит. И не может выйти — в самом начале пьесы Мурзавецкая предупреждает об этом иронической пословицей («Дай бог нашему теляти волка задрати»). Именно потому и не может, что действует он просто, непосредственно. Его линия в пьесе — действие прямое, на- прашивающееся с точки зрения обычных представлений о порядоч- ности и здравом смысле и... заведомо бесполезное. А ход Беркутова — обратный: последовательно удерживаться именно от таких естествен- ных действий, не делать и не говорить того, чего от него ждут. Именно такое комически тягостное, несоответственное, извращенное поведе- ние и приводит к успеху. Вот философия всей комедии. В мире Островского истинный герой, вызывающий сочувствие автора и зрителей, всегда побеждает словом. Прямое, живое, сильное слово, хотя оно может быть при этом и смешным, а не только пате- тическим,— главное оружие и Любима Торцова, и Несчастливцева. А вот Беркутов такого слова не произносит — его слово кривое и лу- кавое, оно увертливое и лгущее. Так что деловой человек, всех побеж- дающий и все улаживающий, не имеет в пьесе ни зримого действия, ни прямого слова. Это-то и делает Беркутова сильным и неуязвимым в сатирически нарисованном мире «плоской губернии». Своеобразная гармония, покоящаяся на ханжестве и круговой поруке ловких запра- вил губернского общества, поколебавшаяся было из-за уголовной авантюры, им восстановлена. Острая, интригующая, смешная пьеса оказывается в своем при- говоре жизни пореформенного общества предельно определенной и беспощадной. В работе над сатирическими комедиями из современной жизни складывается новая стилевая манера Островского. Он пришел в ли- тературу как создатель национально-самобытного театрального сти- ля, опирающегося в поэтике на фольклорную традицию (что опре- делялось характером изображаемой ранним Островским «долич- ностной» среды). Новая манера связана с общелитературной тра- дицией XIX века, с открытиями повествовательной прозы, с иссле- дованиями личностного героя-современника. Новая задача логически подготавливала развитие психологизма в искусстве Островского.
